«Рак есть опухоль, порождаемая чёрной желчью, образующейся из перегара желтожёлчной материи, содержащей чёрную желчь»
| Вид материала | Документы |
- Методические указания для студентов 5 курса медицинских факультетов, 131.01kb.
- Колоректальный рак в генезе острой хирургической патологии органов брюшной полости, 36.52kb.
- Рак пищевода представляет собой наименее исследованную и наиболее агрессивную по течению, 162.36kb.
- Сказка-быль, 88.67kb.
- Платонов А. П. Неизвестный цветок, 277.67kb.
- А. П. Платонов неизвестный цветок сказка, 1772.82kb.
- «Поле есть единственная реальность, нет никакой физической материи, а только сгущающееся, 456.72kb.
- Колоректальный рак, 145.42kb.
- Клетка без кода, 2859.42kb.
- Курс 5 Факультет: Медицинский (специальность «Лечебное дело», «Педиатрия», «Медико-профилактическое, 282.23kb.
--Сколько туда ехать?
--На ямщике до Невеля – пять дней, потом по Белоруссии ещё неделя, и Украина – от Чернигова до Могилев-Подольска – неделя, хотя мы всегда задерживались в Киеве. Три недели. Говорят, можно на пересадках по всяким дилижансам, но это неудобно: лучше с одним кем-то договорится.
--Завезти может.
--Да, я с шестнадцати лет без оружия дальше Петродворца не выезжал. Спи, белочка.
Утром – это была суббота – Игоря разбудил требовательный звонок в дверь. Он едва успел напялить полотняные штаны и безрукавку и бросился открывать. Курьер передал ему письмо от начальника департамента социологии Игоря Ивановича. Было что-то срочное, и наш герой, плохо пережевав три хинкали, отправился (на сей раз пешком) на работу. Солнце сияло во всех лужах, дворники убирали навоз от подъездов, напротив их дома ночью сгорел дом-хрущёвка с первым этажом каменным, а вторым – деревянным, как часто бывает в провинции (а они ничего и не слыхали; вероятно, следствие винных паров «Нострадамуса»), в подворотне милиционеры обнаружили умершего той же ночью наркомана и громко говорили об этом.
Игорь Иванович как всегда был в дурном настроении, кивнул Игорю и еще минут пять перебирал бумаги.
--Мы хотим вас командировать,--сказал он наконец,--в Севастополь. Курьер МВД по дороге пропал, а с ним и все результаты. Командировочные, лошадь и все документы я вам уже выписал, возьмёте у Зинаиды Петровны. Вашу докладную записку я читал, но без результатов по Севастополю она не годится. На всё это даю вам полтора месяца… ну, максимум вы должны быть здесь к первому августа. Ясно?
--Игорь Иванович?
--Да.
--Поговаривают, у нас в сентябре сокращение штатов…
--Не беспокойтесь, вас это не касается…
--Нет! я… хотел… наоборот…
--Хотите в отставку?
--Не совсем. Мой дядя – я вам рассказывал, он преподаёт историю в Краснодарском университете – ещё пять лет назад зазывал меня туда, на преподавательскую работу. Если конечно, вы рекомендуете…
Над головой Игоря Ивановича висело большое панно, изображавшее всех тридцати двух академиков России. Начальник откинулся на спинку кресла:
--Игорь, сколько людей в нашей стране желали бы жить в Москве или Петербурге… Вас же тянет в глушь, подальше от цивилизации, и вы хотите закончить свои дни малоизвестным преподавателем провинциального вуза в захолустном городишке… Сколько там жителей?—он достал из стола листок и нашёл.—10 тысяч.
--Но ведь я вырос в таком же южном провинциальном городишке с пятью тысячами жителей, где даже двери днем никто на замок не запирал, как в утопических романах.
--Неволить не буду. Мы с вами неплохо потрудились эти семь лет. Разумеется, вы остаётесь нашим корреспондентом с правом публикаций. Вернётесь, продолжим разговор.
Каждый раз после разговора с начальником Игорь испытывал смутное чувство неловкости, виной тому – то ли жёлчность Игоря Ивановича, то ли его собственная непосредственность – умение говорить прямо, а не обиняками, но сейчас это ощущение было сдобрено большой надеждой, которую он – терпеливый человек – лелеял уже двадцать лет, с тех пор, как его отец – чиновник строительного ведомства был переведён в Ленинград на эту безумную авантюру со строительством дамбы через Финский залив (как и большинство прожектов эпохи коммунизма – за исключением двух каналов: Беломорского и Волго-Донского - она осталась невыполненной, хотя стоила жизни трём тысячам рабочих и окончательно подорвала союзный бюджет). В общем, Игорь пришёл в великолепное расположение духа, на обратном пути купил супруге в подарок никелированный кофейник и остановился на торговой площади послушать уличного актера, который сначала демонстрировал пантомимы: пьяный возница, генерал, рекламный агент, новый русский купец, а потом спел:
Суетится и психует весь народ!
Суетится и психует весь народ!
По России мчится тройка –
Это наша перестро-о-о-ойка!
Верхом, налегке Игорь подъёзжал к Невелю. Он умудрился покрыть четырехсоткилометровое расстояние за четыре дня, хотя один день пришлось из-за ливня просидеть на постоялом дворе под Лугой. Из всех развлечений там была компания картёжников из соседних деревень да огромный рыжий кот, который бесцеремонно лез на колени постояльцам и требовал угощения. Из книг наш герой взял лишь третий том Сенкевича, посвященный Латинской Америке, и еще прихватил на станции в Дно замызганную брошюру «Благосостояние советского народа» за 1988 год.
Сосновый бор сменился взошедшими полями ржи, потом промелькнула опрятная деревенька на холме, блестящая окнами на закате. Пасека с огородами, почти отреставрированная церковь, уродливое здание водокачки – всё это осталось далеко позади, а вокруг вновь густой бор, сквозь который пролегла недавно рубленая просека. В памяти Игоря всплывала дорожная карта: еще двадцать километров таким аллюром на юго-запад, и он – в пограничном Невеле. Лошадь достигла опушки и стала вброд переходить речку, скорее даже большой ручей: в воздух взметнулась стая гусей, а почти из-под копыт стремглав полетели два зайца-русака. Игорь взъехал по склону оврага, и тут грянули выстрелы.
Игоря не столько испугали, сколько удивили выстрелы и ощущение, что лошадь под ним распадается на части, и он катится обратно в овраг. Он пребольно грохнулся на землю, откатившись от убитой двумя выстрелами лошади, в глазах потемнело, но ни на секунду не потерял сознание. Пистолет в немного дрожащей руке. Разбойники, видимо, решили, что он убит, потому что безбоязненно появились над оврагом на фоне темнеющего неба. Игорь – меткий стрелок – застрелил каждого с первого раза. Потом пополз по склону оврага вверх и медленно поднял свою конфедератку на деревянной ручке нагайки – приём старый, дурацкий, но всегда срабатывающий. Выстрелов не последовало: разбойников действительно было всего двое.
Потом он долго лежал, глядя в темнеющее с каждой минутой небо, где уже зажигались первые звёзды; он ещё в детстве хорошо знал созвездия и сейчас различил колоссального Геркулеса, уверенно ступавшего по дальним галактическим дорогам; вспомнился Станислав Лем с его звёздными парусниками, вечно летящими к недосягаемым звёздам. Если не считать раненого шесть лет назад вора, Игорю до сих пор не приходилось убивать людей – в армии он не служил, - но это не слишком волновало его. Наш герой следовал простой - как рубленый из дуба стол - философии, согласно которой лучше убить, чем самому быть убитым, а люди, выходящие с обрезом на большую дорогу, снисхождения не достойны; на этой надёжной как корабельный канат философии и держится до сих пор – не смотря ни на что – Государство Российское, да и любое другое на земле. Главная проблема – потеря лошади. В любом городке или на любой станции могли выдать справку для начальства, что лошадь не продана, не пропита и не проиграна, а потеряна в ходе исполнения служебных обязанностей, но для этого пришлось бы заявлять в милицию о двух трупах и т.д. Уголовный кодекс, особенно после недавних поправок, допускал убийство с целью самозащиты, но это потребовало бы дополнительного следствия, внесудебного разбирательства, следственных экспериментов - вся эта волокита грозила растянуться на месяц и фактически сорвать командировку. Поэтому Игорь решил скромно умолчать о своих подвигах в борьбе с организованной преступностью и на станции в Невеле сказать, что на него напали волки, лошадь задрали, а он еле спасся. Он отодрал от убитой лошади регистрационный номер, по которому его легко могли вычислить (всем городским лошадям полагались регистрационные номера по субъектам Федерации), взвалил саквояж с поклажей на левое плечо и побрёл в сторону Невеля, немного прихрамывая на правую ногу.
Вскоре ему попался мужик с телегой, который вез в Белоруссию на продажу банные веники; он сочувственно выслушал рассказ Игоря о волках, посадил «начальника», как он его величал, в телегу и даже прикрыл рогожей от накрапывающего дождя. В Невель они прибыли глубокой ночью; Игорь, не смотря на слабые отказы мужика, дал ему полтинник и очень благодарил. В переполненной станционной гостинице ему выделили тесную мансарду, где он обмылся над тазом с ледяной водой, перекусил охотничьими колбасками и охотничьим же сыром и мгновенно уснул.
Командировочные Игорю выделили поистине царские (его обычный месячный доход едва превышал пять тысяч рублей, а тут на два месяца ему выписали двадцать тысяч). Поэтому, проснувшись по утру под ветхой крышей гостиницы, разбуженный чириканьем птиц, он решил не скупиться, а взять новую лошадь напрокат или нанять ямщика до самого Киева. Станция была забита людьми, едущими в летний отпуск на юга, коммерсантами, курьерами, иностранцами – человек двадцать сидело за длинным обеденным столом в станционном буфете. Соседом Игоря оказался военный курьер, который вез очень важный пакет из Кронштадта в Севастополь (о чём он поведал Игорю с сановитой важностью, и вместе с тем вовлекая его в своё поручение), а раз им по пути, предложил в складчину нанять ямщика и продолжать путь вместе до Киева, а там по Днепру доплыть до Каховки – и в Крым. Игорь, который предвидел прескучную недельную дорогу по разбитым шоссе Белоруссии, согласился, и после завтрака они перешли в номер к военному и сыграли в чешского дурака, причем военный проиграл, но уверял, что неделю тому назад выиграл тысячу рублей у двух сослуживцев, причем выше чином – один даже был полковник, причем из почтения к чинам вернул выигрыш без остатка.
Такие люди всегда попадаются на российских дорогах; прошло почти два века со врёмен Гоголя и Пушкина, а они не перевелись, без них и Россия – не Россия. Они всегда на виду, никогда не унывают, развеселят любого, окажут помощь, навяжут свое знакомство; с ними уже через три дня кажется, что знаком целый год; рассказывая тысячу историй о себе и о других, они не то чтобы врут, но бессовестно приукрашивают унылую действительность (причём уличить их во лжи невозможно – они тут же докажут, что все это – неопровержимая истина); они никогда не читают газет, но в курсе всех политических новостей, и их суждения всегда метче и точнее, чем выводы какого-нибудь педанта, в карьере они порой удачливы, но жизнь для них – искусство ради искусства. Я уже говорил, что пока они живы – жива наша страна.
Именно с таким человеком в мундире старшего лейтенанта судьба свела Игоря, еще не пришедшего в себя от вчерашнего приключения. Его звали Анатолий, он – коренной петербуржец в пяти или шести поколениях – был ярым патриотом родного города, хотя немало поездил за свои двадцать семь лет по России и миру (служил ещё рядовым в охране посольства в Рио-де-Жанейро). Женат никогда не был, но, судя по многочисленным рассказам, отнюдь не пропускал мимо себя женский пол. В родном полку – душа любой компании, на войне (а он отличился в чеченской кампании 2000 года) – бесстрашный фаталист, аккуратный офицер, храбрый солдат. По политическим убеждениям Анатолий отрекомендовался как ярый монархист, а когда Игорь заметил, что идею монархизма в России испоганил Жириновский, заявил, что, как только встретит Жириновского, убьёт как собаку, но пока вот не встретил.
Игорь, который и сам обладал некоторыми вышеперечисленными чертами, на фоне нового знакомого почувствовал себя довольно спокойным и умеренным человеком. А тут еще обозначилась проблема со справкой о гибели лошади. Невыспавшийся, с красными глазами, начальник станции (или как их называли по дореволюционному – станционный смотритель – Путин провозгласил скорое восстановление Табели о рангах) внимательно рассмотрел официальные бумаги Игоря, но историю о задранной волками лошади воспринял с нескрываемым скепсисом и даже попросил пересказать заново, думая поймать на противоречии. Он видел Игоря в компании с питерским офицером, а о том у начальника станции ещё вчера сложилось впечатление, как о прожжёном картёжнике, спускающем казённые деньги. Пришлось прибегнуть к старому испытанному способу: дать начальнику станции тысячу рублей (Игорь по природе отнюдь не отличался скупостью, но тут еще три дня переживал) и только тогда получить необходимую справку.
Когда Игорь рассказал об этом злоключении Анатолию, тот схватился, сказал, что сам мог выписать ему по дружбе такую справку (разумеется, бесплатно), обозвал начальника станции вором и ещё худшим бандитом, чем те двое, хотел идти ругаться и отбирать назад деньги, а Игорь, который меньше всего на свете любил всяческие скандалы и разбирательства, отговаривал его; и тут как раз вовремя из Москвы прискакал курьер, прибил к дверям станции указ регента о воссоздании Табели о рангах в честь трёхсотлетия города на Неве, второй экземпляр занёс градоначальнику и поскакал во весь опор дальше - по посольствам России в Европе. Согласно указу начальник станции действительно становился станционным смотрителем, но не последнего, а 9 класса чиновником. Сам Игорь оказывался вровень с Анатолием чиновником 10 класса по гражданской линии – коллежским секретарём, и оклад должен был соответственно вырасти на треть.
--Это всё потому,--объяснил Анатолий,--что в прошлом году был отличный урожай, да и в этом - хорошие виды.
Пока публика обсуждала новый указ, Игорь нашёл подходящего ямщика с двухместной коляской, договорился о тысяче до Киева, и около полудни попутчики выехали из городка, провожавшего их собачим лаем, шумом мебельной фабрики и снова накрапывающим дождём. Чуть более двух тысяч обывателей Невеля на краю России вели тихую, размеренную жизнь без конца и начала, а время делилось на неравные периоды проезжающими курьерами с правительственными указами, да и то, если они касались райцентра.
Расстояние от Невеля до Киева экипаж покрыл за неделю. Они проезжали тихие белорусские деревни, где вечерами на лавках сидели крестьяне, пили водку, закусывали вяленой рыбой, а единственный гитарист что-то горланил, беспорядочно бренча: двухэтажные городки с высокой водонапорной башней, где уже цвели яблони, а неопрятные мальчишки швыряли в проезжающих надкусанной редькой и кричали непристойности. Попадались развалины, оставшиеся от последней войны и не восстановленные, уже заросшие камышом сгнившие пристани на речках, зияющие провалами окон дома, где по ночам водились привидения павших солдат. На станциях их любезно принимал начальник в кожаном кресле под портретом Лукашенко верхом на коне (батька любил показываться народу на коне, а его злопыхатели рассказывали про этого коня множество обидных анекдотов, за которые журналистов сажают в тюрьму). Игорь продолжал швырять деньги, да и Анатолий от него не отставал, а такие проезжане ценятся везде. Развлечений в дороге мало, поэтому наши друзья перепробовали все способы убить время: обсудили все политические темы, рассказали друг другу о своих любовных похождениях, сыграли сто партий в карты на доске для еды, прочитали всего Сенкевича, причем Анатолий, знавший Бразилию не понаслышке, трижды поправил популярного автора, он рассказывал о своей службе в Рио-де-Жанейро, а Игорь – о результатах переписи, которые ему надлежало немного поправить.
--Путин всеми силами борется с партиями в России,--доказывал Анатолий Игорю.—У нас с ними было полное безобразие: каждая партия хотела иметь свой девиз. В США, насколько я знаю, всего два девиза, в Великобритании – три, а у нас на выборах 95-го (я тогда ещё не голосовал, мне 19 лет было, да и был в Бразилии) было аж 25 девизов, а на последних – 14. Сейчас-то хоть, думаю, будет всего три: «Единая Россия», коммунисты и этот выродок.
--А ЯБЛОКО?
--Нет. Явлинский с его либеральным прудонизмом просто смешон, его партия давно превратилась в секту, и они имеют как масоны свои условные знаки и даже руки не подают неявлинцу. Раньше Питер был их цитаделью, а как Болдырев от них ушёл, всё рухнуло.
--Я думаю,--заключил Игорь,--было бы разумно коммунистам объединиться с Путиным и сблизить свои программы.
--А ты – за коммунистов?
--Да. Всегда голосовал. Из эгоистических соображений. Меня никак не беспокоит благосостояние Березовского, и я, как и все добропорядочные граждане, порадовался вести о национализации волжского коннозаводства. И этой – его газеты «Итоги». Рассказывают, Киселёв распустил слух, что будет бежать за границу на воздушном шаре, а потом как Черчилль объяснял, почему этого не произошло.
--Слушай, все хотел у кого-нибудь спросить, кто в курсе: чем там закончилась вся эта история с Наздратенко?
--А, знаю. Он губернаторствовал до 2002 года и боролся с градоначальником Владивостока Черепковым. Этот инфант террибль – одновременно заделался атаманом Уссурийского войска и главным шаманом Приморского края: и даже, утверждают, навёл порчу на Наздратенко, и тому действительно занемоглось. Так Наздратенко подал на него в суд: умышленное наведение порчи – ну, нет такой статьи! и все – а Черепков написал цидулю в Москву, что губернатор покровительствует контрабанде, подарил уссурийского тигра японскому премьер-министру и держит наготове яхту в бухте Золотой Рог, чтобы при приближении ревизора из Москвы удрать в США.
Анатолий расхохотался так, что даже ямщик бросил напевать какую-то унылую песню и обернулся к ним.
--Всё в порядке. Езжай!.. Сторонники их как-то раз подрались на центральной площади, и наздратенковцы, вооружившись рогатинами, взяли штурмом градоначальство. Что делать регенту? Он послал туда ревизора – Степашина. Степашин добирался полгода, чуть не провалился под лёд на Байкале. И вот – два месяца назад – Наздратенку привезли в Москву, а что с Черепковым – я не слыхал.
--Да, с нашим атаманом любо братцы жить!
Огромный лось внимательно следил за людьми, забравшимися в такую глушь, где мрачные тени еловых ветвей скрывают нехоженые человеком тропы, а у озерца вне времени и пространства сестрица Алёнушка оплакивает братца Иванушку.
На станции в Жлобине с ними было забавное приключение. Они вылезли из коляски и под первыми каплями очередного дождя – лето 2003 года выдалось на редкость дождливым – торопились по узкому проходу между другими экипажами к зданию регистрационной – и это за минуты до закрытия на обед, когда прожорливый начальник станции съедает при закрытых дверях целого гуся с бутербродами, а опоздавшие путники ждут под дверьми, нецензурно выражаясь в его адрес. Тут из под земли вырос аккуратно одетый и причесанный как первоклассник иеговистский миссионер и сразу приступил к делу:
--Могу ли я поговорить с вами, братья, о Книге Жизни и Откровения?
Анатолий плюнул, поскользнувшись в луже от неожиданности, а Игорь прибавил:
--Вы, милейший, выбрали удивительно подходящий момент!
Потом уже в натопленном холле гостиницы, растянувшись в кресле перед камином, Анатолий пожал плечами:
--Как говорила моя одноклассница: дураков и дождь не мочит… Что там у нас с населением по религиозной части?
--Да, этих стало много. Еще очень много армян-григориан.
--Что все армяне к нам после распада Союза переселились, это я знаю.
--Так,--Игорь попытался как дорожную карту вспомнить таблицу вероисповеданий, которую сам же составлял месяц назад.—Православных – всего 37 процентов, мусульмане – 14, старообрядцев – почти шесть, кришнаиты, буддисты, венеды, евреев тысяч сорок. И кстати, коммунисты хотят подать заявку, чтобы их признали конфессией.
--Но подожди,.. как же они тогда будут участвовать в выборах!?
--Не знаю. Как-то об этом и не подумал…
--Где-то я об этом уже читал… А, вспомнил! Перед самым отъездом урывками прочёл роман одного нашего питерского фантаста… Как же его?.. Напрочь забыл,.. это надо же, не могу вспомнить… Ну, в общем, там о таких летающих… как у Свифта – читал? – в Лапуту этот летающий на магнитах остров.
Игорь закивал, растирая затёкшие конечности.
--Вот… И там у него революции не было – до сих пор Царь-Батюшка, и коммунисты – это конфессия. Так что этого следовало ожидать. И ты к ним запишешься?
--Нет, я сторонник развитого феодализма, а коммунизм – так уж исторически сложилось – на сегодняшний момент самая «феодальная» идеология.
--Как же того автора зовут?.. Не читал?
--Я вообще последнее время фантастику не читал. Больше исторические романы.
--И всё-таки, почему ты за них голосуешь? Что у тебя-то общего с нечаевыми и лениными?
--Могу ответить вопросом на вопрос: пошёл бы ты с Христом к этой мрази, которая вокруг него увивалась?.. Нечем крыть?.. Да, я – сталинист. Потому что я смотрю правде в глаза: войну мы выиграли именно благодаря ему, его твёрдому режиму. А отличие сталинистов от антисталинистов не более, чем отличие людей по французской пословице знающих, что нельзя приготовить яичницу не разбивши яиц, от тех, кто полагает, что вполне можно: сами собой из будяков выросли бы оружейные заводы, взвились аэростаты и т.д.
Анатолий промолчал. Тут официант подкатил на столике «уважаемым гостям» ужин из яичницы, ветчины и прошлогодних сморщенных яблок «с бочком». Игорь продолжал:
--Моя мама – филолог (она уже умерла, в сорок семь лет) как-то раз заметила, что во всех романах Достоевского есть один комичный момент: появляется какой-нибудь плебеистый проходимец, ничтожнейший человек, и тут же вокруг него всё начинает вертеться: графы, князья, генералы! Я вообще не театрал, но водил жену на новую постановку «Идиота», с Евгением Мироновым в главной роли – москвичи приезжали. Нет, как мне везло в жизни! Я никогда не сталкивался с героями Достоевского.
--Согласен. Толстовские герои как-то надёжнее. Толстой же писатель-артиллерист, как он славно войну описывает! Стаднюк и Шолохов тоже хороши, но не так!
--Огорчу тебя. Толстой был пацифистом.
--Как? И он в этой дерьмовой компании? Совсем рехнулись! Я раза два командовал патрулём по отлову призывников: вёл с ними разъяснительную работу. Один раз идём в районе Загородного. За полночь. Видим – большая драка: человек десять – две местные банды. Мы их повязали. Я говорю: я найду вашим талантам применение, всех мобилизуем – и в Чечню – оружия вам не доверят, но снимать растяжки будете. Снимать растяжки – лучшее средство от рака и старости! — Анатолий загоготал своему афоризму и подлил в бокалы отличного «Кинзмараули» – специально вёз с собой большую бутылку.