Geum.ru

По обычаю тогдашнего времени нельзя было быть ученым, не посетивши лично лучшие училища и не послушавши разных ученых

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8

2) Латинский перевод Ветхого Завета, явившийся вероятно в конце первого века и бывший в общем употреблении у римлян во времена Иеронима, тоже имел столько разнообразных списков, что едва мог быть терпим; нельзя было ни заимствовать из него что либо, ни ссылаться на него в подтверждение какой-нибудь мысли, и потому представлялась крайняя нужда и для него в исправлении. По предложению Дамаса Иероним решился и на этот труд и в виде опыта начал с латинского перевода Псалтыри, которую и стал сравнивать с текстом LXX. Он делал это сличение с некоторого поспешностью, несмотря на то, Псалтырь римская (так названа исправленная им) вошла в церковное употребление, хотя и не везде с равным успехом. Впоследствии, когда равнодушие, а по местам и неудовольствие народа, привыкшего к старому чтению, допустили вскоре вкрасться опять многим погрешностям, исправленным Иеронимом, Иероним по просьбе Павлы и Евстохии, уже в Палестине, приложил особенное старание к изданию вновь исправленной Псалтыри, которая так же принята была многими церквями, преимущественно галликанскими, именем которых она и называется. Наконец, еще позже, по просьбе Софрония, имевшего частые споры с иудеями, Иероним перевел Псалтырь с еврейского, которую сам он представлял образцом точности и верности. Таким образом, в Риме Иероним положил начало тем неимоверным трудам, которые продолжал потом в Вифлееме целые десятки лет.

Между тем Дамас, не столько ученый, сколько любивший ученость, в часы, свободные от дел управления, любил заниматься чтением Священного Писания или толкований отеческих, и, если встречал при этом для себя какие-нибудь недоразумения, всегда требовал от Иеронима изъяснения, предлагая ему со своей стороны различные вопросы. По такому поводу написаны были Иеронимом объяснения на слово осанна, на притчу о блудном сыне и решено много вопросов, на которые иногда отвечал сам Иероним, иногда же ограничивался только указанием места из отеческих творений или целого творения, где бы папа мог найти себе удовлетворительный ответ.

В минуты досуга Иероним предавался большей частью чтению, называя его пищею своего духа; но папа не одобрял в нем этого, или желал, чтобы "чтение его приносило чаще плоды", то есть книги. Папа так ценил ученость Иеронима, что с жадностью перечитывая и даже списывая все его творения, писанные им в различных местах, постоянно осведомлялся, нет ли какого нового произведения, вышедшего из рук Иеронима. А при таком поощрении ничего не казалось трудным для неутомимо-ревнивой предприимчивости Иеронима.

Среди полезных занятий в угождение папе, появление новой ереси вызвало Иеронима на поприще полемической письменности, которою он доселе еще не занимался. До 4 века никто не возражал против хвалебных песней в честь Богородицы, как Приснодевы. Но в это время явилась ересь (антидикомарианитов), отвергавшая приснодевство Богоматери; она явилась прежде на востоке, а потом, в бытность Иеронима в Риме, перешла на запад и начинала смущать благоговейное чувство христиан к величию Богородицы. Гельвидий, ученик арианского епископа в Медиолане, Авксентия, человек, как описывает его Иероним, грубый и едва знакомый с первыми начатками образования, но вместе с тем беспокойного и возмутительного нрава, явился в Риме проповедником этой ереси. Словам еретика мало верили; поэтому он взялся за перо, чтобы распространять лжеучение писанием. На основании некоторых, толкуемых им по своему, мест Св. Писания (Мат. 1, 18, 24. 25; XVI, 55.—Мар. VI, 3.—Лук. II), он составил без связи и порядка целую книгу, чуждую по местам смысла и правильного языка. В этой книге Гельвидий доказывал, будто св. Дева, по рождении Спасителя, имела от Иосифа детей, упоминаемых в Св. Писании под именем братьев Исуса Христа, — будто вообще девство ниже брака и проч. Долго Иероним не решался опровергать еретика, не решался не из сознания трудности опровергать его и не от недостатка ревности по вере, а из опасения, как бы своим обличением не придать важности богохульной ереси, а равно и не ожесточить еретика, готового в своем упорстве идти к дальнейшим глупостям и защищать новые заблуждения. Но просьбы друзей расположили его начать борьбу, и он написал в опровержение Гельвидия целую книгу или трактат о приснодевстве Марии (Adversus Helvidium de virginitate Marie perpetua) и в защиту вселенского учения Церкви. Сочинение это исполнено основательных и верных суждений и доказательств, правильного и ясного толкования тех свидетельств из Св. Писания и учения Церкви, на которых опирался Гельвидий. Зато по местам сочинение отзывается еще приемами риторики. Кажется, Иероним не знал еще, что большая часть этих доказательств была раскрыта уже св. Епифанием Кипрским, незадолго перед тем опровергавшим ту же ересь антидикомарианитов. Указывая общий источник ересей в порочной жизни, Иероним в этом сочинении весьма резко восстает против различных злоупотреблений и развращения нравов современного общества. Это было в 383 году.

Обличительную письменность свою Иероним спустя немного (384 г.) поддержал опровержением остатков древних ересей — новациан и монтанистов, все еще проявлявшихся в Риме и во время пребывания там Иеронима. Суровое учение первых относительно падших во время гонений и богохульное заблуждение последних, оскорблявшее божественное поклонение Духу Святому, вызвали против себя благочестивую ревность Иеронима. В двух письмах к Маркелле, которая просила у него защиты от еретиков, покушавшихся увлечь ее в свою секту, он раскрыл и обличил их ложные толки, имея в виду научить в то же время и Маркеллу истинному пониманию тех оснований в слове Божьем, на которых утверждались заблуждающиеся, понимая их в превратном смысле. Здесь проведена прекрасная параллель между учением православным и еретическим, в которой весьма ясно представляется достоинство первого и фальшивая сторона и несостоятельность последнего. При такой ученой и оживленной деятельности Иеронима в Риме он, и среди развлечений столицы и шума городского, оставался тем же подвижником, каким был в пустыне халцидской. При непрестанных занятиях, в нем живы были та же потребность удаления от всего мирского и суетного, та же любовь, готовая служить всякому, кто только имел случай оказать ему малейшее расположение или заявить свою нравственную нужду. Поэтому с строгостью жизни подвижника соразмерялись в нем и отношения благочестивого христианина, живущего в мире, среди людей, — отношения, чуждые всяких внешних суетных побуждений, вытекавшие из одной любви к Богу и ближним. Кроме папы Дамаса, питавшего особую любовь и уважение к нему за его блестящие способности и обширные познания почти во всех отраслях христианского знания, целое общество благочестивых жен и дев, знаменитых родом и богатством, окружило Иеронима в Риме, с целью получать от него наставления в Св. Писании и во всем касающимся веры и благочестия. Как ни велика в нем была любовь к уединению и тишине, как ни уклонялся оп от этих требований, но он и не мог и находил несправедливым отказаться от нравственного сношения с людьми, для которых в высшей степени плодотворны и спасительны были эти сношения. Иероним решился удовлетворять духовным нуждам благочестивых подвижниц, и вскоре в лице их увидел представительниц того высокого целомудрия и девства, которых сам был ревностным и всегдашним проповедником.

Руководя преданных себе жен и дев к высшему духовному совершенству, Иероним имел в виду одно дело Божие и исполнял его с неимоверною любовью. То из желания удовлетворить благочестивой любознательности одной, не редко толкует какое-нибудь трудное место Писания, то в отвращение опасности обольщения со стороны еретиков, пишет для другой целые книги, разоблачая тончайшие хитрости обольстителей. Там строгость подвижнической жизни юной девы, высокое самоотвержение и добровольная нищета привлекают внимание Иеронима и он, благодаря мать за достойную дочь, в пример и назидание для юных дев, восхваляет высоту ее девства, яркими чертами изображает красоту добродетелей и будущую награду за них. По таким и подобным разнообразным нравственным побуждениям написано Иеронимом, во время пребывания в Риме, к одной Маркелле 19 писем. Здесь безутешная мать скорбит о смерти любимой дочери, борется между естественным чувством безутешной скорби и сознанием его достоинства и упования: Иероним пишет к ней письмо, собирает в нем все места Писания; где только говорится о безутешной скорби и сокрушении, прибавляет к ним свое сильное слово, представляет плач ее соблазном для христиан и язычников и камнем преткновения для возрождающегося благочестия ее другой дочери, требующей доброго примера. По таким побуждениям написано одно из трех писем к Павле — о смерти Блезиллы. Вот женщина, среди обаяний роскоши и рассеянности застигнутая болезнью, начинает чувствовать милосердое посещение Божье, тяготится воспоминанием прошедшей жизни и представлением будущего суда. Иероним спешит поддержать и утвердить в ней добрые расположения сердца: при одре болезни он читает ей книгу Екклезиаста, показывает все ничтожество благ земных и исторгает в ней горькие слезы раскаяния. Больная умирает и при смерти просит опечаленных родственников только об одном: "Да умоляют они Господа простить ее в том, что она не могла сделать всего, чего хотела". Это — Блезилла, вторая дочь Павлы. Вот другая, среди изнеженности от удовольствий мира, но под руководством умной наставницы, принимает на себя трудный подвиг девства и уже начинает спасительное дело отречения от мирских удовольствий. Это — Евстохия, третья дочь Павлы. Мудрые наставления Иеронима довершают ее решимость: он пишет к ней письмо, или лучше, целый трактат о девстве, где, ублажая ее высокую решимость, предлагает высокие правила для духовного совершенства, основанные на слове Божьем и учении церкви. В то же время, желая подавить в ней всякое чувство к прежним удовольствиям, Иероним с жаром, силою и увлекательностью слова, восстает в том же письме против соблазнов и обольщений жизни мирской, сопровождая свое слово по местам резким и обличительным приложением е образу жизни современных римлян. То какой-нибудь матери предлагает совет воспитания детей в духе христианского благочестия, то сам является огласителем, преподающим первые начатки христианского знания питомцам, которых старается увлечь от общества язычников; то является руководителем в некоторых случаях и обстоятельствах жизни. Все это было обычным делом Иеронима, делом удивительным, которое он совершал всегда с блестящим успехом. Таковы были отношения Иеронима в кругу жен и дев римских. Он раскрывал пред ними новый, малоизвестный до того времени в Риме, путь по которому они должны были идти к Господу, в краткие дни земного странствования своего. Не одни только жены и девы, но и многие мужчины искали у Иеронима того же, чем пользовались эти жены. Кроме самого папы Дамаса были и другие благочестивые ревнители религиозного просвещения и христианского назидания, которые пользовались христианскими уроками и советами Иеронима; таковы — Паммахий, Марцеллин, Домнион, Рогациан, Океан, которых Иероним, по их благочестию и борьбе с соблазнами развращенного общества римского, сравнивал с вавилонскими отроками в пещи. Мы увидим после переписку Иеронима с некоторыми из этих ревнителей благочестия.

Папа скучал и жалел, когда долго не видал новых сочинений из-под пера Иеронима. Поэтому он продолжал то посылать к нему свои вопросы и недоумения, желая иметь от него письменное разрешение их, то прямо поручал ему сделать то или другое в ученом отношении. По этим побуждениям написан Иеронимом ответ Дамасу на пять вопросов. Вопросы папы касались наказания Каина, времени выхода израильтян из Египта. благословения Иакова Исааком, названия некоторых животных у Моисея нечистыми и цели ветхозаветного обрезания. Иероним отвечал только на три первых вопроса, а о двух последних заметил, что хорошие объяснения на них можно читать у Тертуллиана и Оригена. По предложению папы переведены Иеронимом на латинский язык две Беседы Оригена на Песнь Песней. Переводчик заметно и сам увлечен был беседами Оригена; в предисловии к переводу он так отзывается об этом муже: "Ориген превосходит других толкователей, но в изъяснении Песни Песней он превзошел самого себя; он так прекрасно изъясняет образы и аллегории этой книги, что о нем справедливо можно сказать тоже, что говорит о себе невеста: введе мя царь в ложницу свою. По предложению папы Иероним начал и перевод книги Дидима о Святом Духе. Но перевод был еще не кончен, как умер папа; обстоятельства Иеронима после того совершенно изменились и он окончил начатый труд после, уже в Вифлееме. Много и еще сочинений, которые были частью задуманы и обдуманы, частью очерчены в плане и начаты Иеронимом в Риме, во время этого трехлетнего пребывания его там, а окончены и вышли в свет после, в Вифлееме. Сюда относятся: Изъяснение псалмов, которых только часть объяснена теперь в письмах к Маркелле, сравнение перевода Акилы с кодексом еврейским, который доставил ему упомянутый нами еврей, сочинение Против скупости, Об образе жизни египетских пустынников и Разговор о том, считать ли двоеженцем того, кто вступил во второй брак христианином, похоронивши первую жену, будучи еще язычником, и можно ли допускать такого к степеням священства?

11 декабря 384 года умер Дамас, преданный почитатель и высокий покровитель Иеронима. На кафедру римскую избран был Сириций, человек добрый и кроткий, но не расположенный ни ценить, ни покровительствовать Иерониму, подобно своему предместнику: не беремся определять подлинный смысл фразы; но Иероним выразился о новом папе: "Этот человек по своему уму судил о других". Вскоре по своем рукоположении Сириций издал постановление, которым двоеженцы извергались из клира и в том числе, такие двоеженцы, у которых первая жена умерла еще тогда когда они были в язычестве. Это постановление противно было мнению Иеронима, который незадолго перед тем открыто доказывал противное мнение. Тогда открылось, что Иероним, этот ученый и высокой нравственности человек, этот самоотверженный труженик на пользу общую и пламенный ревнитель блага ближних, — Иероним нажил себе в Риме больше врагов и недоброжелателей, чем друзей и почитателей. По смерти Дамаса, под конец трехлетнего пребывания своего в Риме, Иероним сделался предметом всеобщего недовольства, гнева, жалоб и преследований. Неустрашимое дерзновение, с каким часто говорил он о жадности и корыстолюбии, изнеженности и грубых пороках современного Рима, резко обличительная речь против худых монахов, небрежных пресвитеров и клириков, бесчестных дев, нескромных вдовиц, неправедных богачей, возбудили против него множество личных врагов. Кажется, письмо Иеронима к Евстохии, проникнутое резким обличением всех пороков современного Рима, было самою главною причиною всеобщей и ожесточенной ненависти против писателя. Руфин, который после явился только отголоском обвинений и укоризн, взводимых на Иеронима, утверждал (может быть в жару и преувеличивая дело), что язычники, богоотступники и все тогдашние ненавистники имени христианского, наперерыв переписывали это письмо Иеронима, потому что оно описывало самыми постыдными образами все общество римских христиан, — всякое сословие, всякое звание, всю тогдашнюю церковь, — что пороки, в которых обыкновенно старались уличать христиан язычники и на которые можно было смотреть еще как на клевету, он представлял в своем письме не только справедливыми, но даже в больших размерах и худшем виде, чем представляли их враги христианства. Но пока жил его покровитель, Дамас, все молчали, никто не дерзал подрывать его расположенности к Иерониму; зато со смертью этого папы злоба и ненависть, зависть и клевета восстали на него со всею силою, чтобы очернить в глазах всех доброе о нем мнение. Это было тем удобнее, что сам Сириций, как мы уже заметили, не питал к нему расположенности и доверия. Со всех сторон на него посыпались клеветы, ругательства, оскорбления. Враги порицали в нем походку, взгляд, улыбку, самую простоту в одежде и образе жизни; мало того, они вздумали заподозрить самые чистые, истинно христианские отношения его к благочестивым женам и девам. Ни высота добродетелей последних, сознаваемая всеми, ни всегдашняя предосторожность Иеронима (по которой он не дозволял себе войти ни в какой дом, если только он не был во всеобщем уважении и добром мнение других), не в силах были заградить злоречивые уста клеветников, искавших его погибели. "О зависть, снедающая прежде всего саму себя, о коварство сатанинское, всегда преследующее дела святые", — писал он в этих тяжелых обстоятельствах. "Никакой другой город не составил бы такой басни о Павле и Мелании, которые презрели свои богатства, оставили своих детей и возвысили крест Господень, как бы некоторое знамя благочестия! Если бы они посещали публичные бани, употребляли благовония, если бы делали богатство и вдовство предметом роскоши и разгула, они слыли бы у них добрыми. Если бы язычники, если бы иудеи порицали их жизнь, они имели бы утешение не жаловаться на тех, которые не с Христом. Но, стыд, это христиане, которые, не обращая внимания на свое поведение, не замечая бревна в своем глазе, ищут сучка в глазе другого! Они восстают против добрых предприятий (propositum) и, как лекарства для своей болезни, желали бы, чтобы никто не был святым, чтобы все были грешны, — все погибали"!

Оскорбленный до глубины души, Иероним начал с жаром защищать правоту своего дела. Тут Иероним опять, как и в пустыне халцидской при спорах с иноками об Ипостасях, не выдержал себя: опять сказалась тут вся кипучая натура его, в которой и подвиги пустынные не охладили еще жара раздражения. Он вышел из себя и, в порыве негодования, поражал противников своих тоном язвительной полемики и языком, резким до оскорбления; начал восставать вообще на все народные приличия и отношения, на все, что до того времени ни в каком пастыре не встречало еще обличительного слова, — и восставал с такою ожесточенною речью, что впоследствии сам сознавал ее неумеренность. Но голос личных врагов Иеронима не умолкал от этого; напротив, вражда еще более разгоралась и грозила новою местью. Иероним решился уступить вражде и — мысль о пустынном уединении, о св. земле, о востоке, так некогда увлекавшая его сердце, опять воскресила в нем непреодолимое желание удалиться в пустыню, и жизнь в пустыне снова рисовалась его воображением в прекрасной картине. Рим со всем своим величием уже не казался ему тем, чем прежде; в глазах его он был уже теперь Вавилоном, жители его —язычниками, самая церковь — попираемою идолослужением. "Там (на востоке), писал он к Маркелле, грубый хлеб, овощи, добытые своими руками, полевые занятия, дадут мне, правда, простую пищу, но за то невинную. При такой жизни, сон не отвлечет меня от молитвы, ни сытость от чтения. Летом тень какого-нибудь дерева приготовляет приятное убежище; осенью, умеренный воздух и листья, лежащие на земле, указывают место отдохновения.... Пусть Рим наполняется своим шумом, арены — своими жестокостями, цирк — своим безумием, театр — роскошным великолепием.... что до меня, благо мне прилеплятися ко Господу и на Него возлагать свою надежду".

В августе 385 года Иероним навсегда простился с Римом. Павлиниан, младший брат его, пресвитер Викентий и несколько иноков решились сопутствовать ему на восток. Множество приверженных к нему лиц провожали его до самого корабля. Готовый уже отплыть от берега, он со стесненным скорбью сердцем, обливаясь слезами, поспешно набросил прощальное письмо к Азелле, которого каждая строка дышит тяжелым чувством огорченной души. "Благодарю Бога моего, что я удостоился ненависти мира. Молись, чтобы мне возвратиться из Вавилона в Иеросалим, да не господствует надо мною Навуходоносор, а Исус сын Иоседеков, да приидет Эздра, которого имя значит помощник, и отведет меня в отечество мое. Неразумный я, что хотел петь песнь Господню на земле чужой и, оставивши гору Синай, искал спасения в Египте". Итак, Рим, к которому прежде Иероним рвался с востока всей душей, как к центру Православия, Рим теперь для него — развращенный и языческий Вавилон, где нельзя петь и песни Господней, как на земле чужой; а восток, Иеросалим, где прежде он видел все, кроме Православия, теперь для Иеронима — отечество, свобода, спасение.... Мы не выводим отсюда ничего и пользу церкви восточной, потому что из этого частного и личного отзыва Иеронима ничего еще существенного не выходит об историческом и догматическом значении той или другой церкви. Но выставляем это на вид для того, чтобы показать, как Иерониму, в минуты его раздражения, не трудно было сказать какое либо преувеличение, на котором нельзя ничего основывать. Прежде у него Рим представлялся центром Православия и вселенского учения Церкви, а восток — страною религиозных раздоров; теперь Рим не имеет ничего, а восток — все. Где же тут учение о непогрешимом главенстве римского епископа?...

На пути Иероним заехал в Кипр; отсюда, повидавшись со св. Епифанием, он в третий раз отправился в Антиохию. Между тем блаженная Павла, ежеминутно помышлявшая оставить свое отечество и посетить пустыни Антониев и Павлов, вскоре по удалении Иеронима, простившись со всем дорогим и близким сердцу, с малолетними детьми, которым оставила одно богатое наследие — милосердие Исуса Христа, отправилась тоже на восток. Встретившись в Антиохии с Иеронимом, пользовавшимся особым ласковым приемом епископа Павлина, они вместе условились идти к священной цели своего путешествия. Знаменитый учитель подробно описывает историю этого благочестивого странствования по Палестине, касаясь впрочем тех мест, о которых говорится где-нибудь в священных книгах. Иероним и Павла, кажется, были неразлучны во все время путешествия; они взяли с собою в руководители ученых из иудеев ; потому что Иерониму для полного знания Священного Писания хотелось не только видеть своими глазами всю эту чудную страну, посетить остатки древних городов, но и узнать на самых местах, какие имена сохранились и какие привнесены владычеством римлян. "Те, которые посещали Афины, говорил он, гораздо лучше понимают историю греков, и те, которые шли из Троады чрез Левкатию и Акроцеравнию до Сицилии, потом оттуда плыли до устьев Тибра; — те лучше знают 3-ю книгу Энеиды. Тоже нужно и для знания Св. Писания". Со смиренным видом богомольца и с испытующим вниманием ученого странствуя по святой земле, Иероним вместе с блаженною Павлою достигли Иеросалима. С благоговейною мыслью обходив и здесь места, освященные стопами Сына Божия, они удостоились наконец войти в пещеру гроба и воскресения Христова, верными устами прикоснуться тому самому месту, где лежало тело Господа. "Сколько слез, сколько воздыханий, сколько горести излито было там!.... свидетель тому Сам Господь, внимавший сему".