Мы к вам приедем…
| Вид материала | Документы |
- Яобещал тебе написать, как только мы приедем в Москву, но хлопот было много, времени, 29.45kb.
- Конфликты и пути их решения, 391.89kb.
- Е. Евлампиева (пос. Пола, Новгородская обл.), 88.75kb.
- Марченко Алексей Михайлович Болезнь? Ну и хрен с ней! Вступление Ну зачем, зачем, 2343.21kb.
- Марченко Алексей Михайлович - "Болезнь? Ну и хрен с ней!" Вступление Ну зачем, зачем, 3184.4kb.
- Назва реферату: Життєва основа роману Василя Барки Жовтий князь Розділ, 31.05kb.
- Памятка жизнь плюс кошка — это удивительное сочетание, я клянусь вам!, 230.14kb.
- Памятка туриста по турам в республику турция авиаперевозка, 209.8kb.
- Во всех моих предыдущих книгах я останавливалась на моих собственных сексуальных oщущениях, 831.35kb.
- Елена Шпартко Сезонные явления, 544.14kb.
Москва. Первая игра с «Зенитом». Чемпионат России
...Так или иначе, вечером двадцатого апреля я уже был в Москве.
Поздоровался с собирающимися в длинную забугорную командировку родителями, принял с наслаждением душ, быстренько перекусил маминой курицей и заперся в своей старой «детской» комнате.
Вроде как — устал после перелета.
На самом деле просто подумать надо было.
Включил комп, воткнул в музыкальный центр сидишку с медленным эсид-джазом, завалился на старенькую кушетку, закинув руки за голову.
Лежу, думаю.
А мысли, как назло, никакие в голову не лезут, вот и приходится стены рассматривать.
Полки с книгами, половину из которых собирался, да так и не прочитал.
Постеры с Цымбаларем, Цоем и Дэвидом Гэ-ханом.
Старые фэнзины «Ультрас Ньюс», стопкой на огромном «дедовом» письменном столе, рядом с компьютером.
Старый телек и новехонький музыкальный центр.
Ингина фотография с гонки, притаившаяся среди книг.
Она там очень красивая, злая, раскрасневшаяся, в черной кожаной «косухе» и черной бейсболке на фоне белоснежного «Ская».
Слили гонку тогда...
По моей глупости, как сейчас помню...
Фотку теперь надо убрать, кстати, неправильно это.
Хоть и хорошая фотография, но, похоже, — этот этап в моей жизни миновал.
И, если честно, гордиться им у меня вряд ли получится...
...А кстати, интересно, что бы подумал Али, окажись он, так, чисто случайно, в этой комнате?
Ну, насчет фотографии собственной жены на самом почетном месте — понятно, что бы подумал.
Я о другом.
Понял бы он что-нибудь обо мне?
Наверное, понял бы.
Даже — наверняка...
...С этими мыслями — я и уснул...
Так в результате и не раздевшись, и ни о чем не подумав...
А наутро проснулся, позавтракал на скорую руку маминой яичницей с беконом (она мне, кстати, сказала, что они с отцом и мелкой улетают сразу же после майских праздников, дом для них в Испании фирма уже сняла, будут рады, если я приеду летом хотя бы ненадолго) и отправился к дому Али забирать машину.
Там-то я с Ингой, естественно, и столкнулся.
Стоит перед подъездом: высокая, стройная, стильная, темные волосы по плечам рассыпаны, а водитель с Глебовой фирмы — я его немного знаю — ей чемодан в багажник служебной машины грузить помогает.
Грустная какая-то.
И как всегда — очень красивая.
— Привет, — говорю.
— А, — замечает меня, — и тебе приветики. А ты уже вернулся, что ли?
— Угу, — улыбаюсь, — я же только на футбол ездил, это твой муж прямо оттуда еще и на рыбалку свалил. А я — сразу в Москву...
Она неожиданно мрачнеет.
— Да пошел он, — тянет сквозь зубы, — со своими рыбалками и «выездами». Обещал вместе со мной в Германию поехать, у меня там друзья нас вдвоем уже три года ждут. И каждый раз вдруг: «Извини, дорогая, планы изменились, тебе придется слетать одной». Вот и лечу одна, как дура, обидно — сил нет...
— Ну, — неожиданно для себя вступаюсь за Али, — он же не просто так, Инг, он же по бизнесу на эту рыбалку помчал, с банкирами знакомыми, сама понимаешь...
— Да насрать я, — свирепеет, — хотела на его бизнес! И на все остальное! Бизнес, ага! Можно подумать, я не знаю, что денег, которые он уже заработал, нам до старости не прожечь! Даже если очень захочется! В игры он свои играет, а не в бизнес, что я, совсем дура что ли...
Я делаю шаг вперед и обнимаю ее за плечи. Она плачет.
— Ну что ты, — говорю, — Инга. Ну что ты? Ну да, он большой мальчик и играет в большие игры. Вот такой вот он уж уродился, другим не будет. Да и нужен он тебе самой-то другим, не таким?
Она отворачивается.
Успокаивается, аккуратно, чтобы не повредить макияж, промокает глаза белой бумажной салфеткой.
— Да я все понимаю, — вздыхает, — Данька. И сама себе каждый раз то же самое говорю. Просто устала. Очень. Мне ведь уже тридцать пять, мальчик. И я с каждым годом — не молодею...
Проводил ее до машины, усадил на переднее сиденье рядом с водителем.
Она помахала мне рукой и уехала, а я уселся на скамейке во дворике, вынул пачку сигарет и закурил.
Надо же, думаю.
Тридцать пять лет, оказывается.
А я-то думал — ей лет двадцать семь, от силы.
Ну — двадцать девять.
Выглядит-то она вообще почти как моя ровесница, но — понятно, что старше, — по тому, как говорит, как держит себя уверенно, по всему.
Но чтобы — тридцать пять?!
Повезло Али.
Хотел бы я, чтобы Лида в таком возрасте так же выглядела.,.
Порода!
Хотя, наверное, справедливости ради, и деньги Али — которые она тут вот только что хаяла — тоже свою роль в этой ее молодости сыграли.
Ага.
Какая бы порода не была, а женская ухоженность не породой достигается.
А исключительно шершавыми зелеными бумажками с портретами чужих мертвых президентов. Которые и идут на оплату самых лучших в Москве косметологов, массажистов и прочей женской хрени, в которой я, к сожалению или к счастью, совсем не разбираюсь,
Не без этого...
...А вот это, кстати, — уже тебе самому, Дэн, на заметку.
Чтобы выводы делал.
И — запоминал.
Хочешь, чтобы Лида так же в тридцать пять лет выглядела, говоришь?
Значит, придется и зарабатывать... гкхм... тоже адекватно...
Получится ли?
А куда я на фиг денусь, если — и надо, и хочется!
Я кто, в конце концов, по этой жизни — реальный парняга или, как это там, — тварь дрожащая?
Как там Али говорил в свое время, а я случайно подслушал?
Он тогда с Гарри разговаривал.
Первое, типа, и самое главное, — это понять, что ты хочешь.
Потом второе — правильно поставить перед собой задачу.
А, типа, добиваться ее решения уже намного легче, чем первые два пункта.
Не знаю, не знаю...
Да и говорил он это совсем по другому поводу...
Да неважно.
Разберусь.
Время, пока что, слава Богу, имеется...
...Кстати, о времени...
Сколько там до пяти часов осталось, в аэропорт-то успею?
Еще как!
Даже домой заскочить пообедать получится, с родаками поплотнее пообщаться.
А то улетят скоро, неудобно.
Надо, кстати, наверное, не только Лиде, но и маме цветов заехать купить, думаю. А потом сажусь в машину и ржу, как подорваный, понимая, что, кажется, наконец-то взрослею...
...Мамина реакция на цветы меня даже не удивила.
Поразила.
И напугала.
А еще лишний раз показала мне, что я что-то делаю неправильно в этой запутанной жизни.
Ну казалось бы, — чего тут особенного, маме цветы подарить?
Если, разумеется, это будет не как в моем случае, когда — первый раз в жизни без повода.
А просто потому, что так захотелось.
А что?
Али, вон, вообще, если в гости куда-то идет, так всегда спрашивает: будет ли дома хозяйка, кто она, как выглядит, какие вкусы?
После чего что-то гоняет в своей далеко не самой дурной башне и велит водителю останавливаться у ближайшей цветочной палатки.
Говорит, что, типа, ему просто нравится людям приятное делать, особенно, когда для него это «приятное» ни фига не обременительно.
А у Инги так вообще вся квартира цветами всегда заставлена, хоть и живут они с Глебом уже Бог знает сколько лет вместе.
...А тут человек, до этого беззаботно хлопотавший по кухне, даже вроде как напевавший что-то, — вдруг бледнеет как полотно, хватается за сердце, кое-как сползает на стул и плачет беспомощно.
— Что-то плохое случилось? — спрашивает.
— Да нет.
Я ничего, честно говоря, не понимаю, но отвечаю предельно честно.
Правда, недоуменно пожимая при этом плечами.
Искренне, заметьте.
— Просто захотелось тебе цветы подарить. У меня знакомая сегодня из Лондона прилетает, я ей букет покупал. И вот почему-то решил, что тебе тоже будет приятно...
Мама опускает голову на руки, продолжает плакать и верить мне явно не собирается ни под каким соусом.
Прямо бесовщина какая-то.
...Вот я и стою — дурак дураком.
И понимаю, какая же я, на самом деле, сволочь, оказывается...
...Да и отец мой тоже, наверное...
Мама ведь у меня — чуть постарше Али.
Ему вроде тридцать восемь уже, ей — всего сорок один недавно исполнился. А если их рядом со мной где-нибудь в кафе за столик посадить, то Глеб будет выглядеть исключительно моим старшим приятелем, ну, чуть по-взрослее меня, конечно, но не так уж и сильно.
А отнюдь не маминым ровесником.
...Про Ингу в этой ситуации я даже и говорить не хочу...
Она по внешнему виду маме в дочери годится.
И почему, думаю, так получается-то?
Наверное, тут не только в деньгах дело — отец, вон, в принципе, тоже неплохо зарабатывает.
Весьма.
Не так, как Али, конечно, но уж точно никак не меньше Мажора.
А сколько, кстати, самому Мажору-то лет?
Две дочки у него вроде?
Начальник управления, считай, топ-менеджер крупного столичного банка?
Блин!
Да он же Ингин ровесник, они ж как-то на па-ти обсуждали, что одного знака по восточному гороскопу!
Просто я тогда не знал, что Инге — тридцать пять лет...
О, Господи...
Я прислоняюсь спиной к холодильнику и медленно сползаю жопой на холодный кафельный пол родительской кухни. Купленные в палатке кустовые гвоздики поникшим веником ложатся между кроссовками.
...Я плачу вместе с мамой, но совершенно о разных с ней вещах...
Мама с отцом — ровесники, отец даже моложе на год, ему сорок.
Али — тридцать восемь.
Гарри и Инге — тридцать пять.
Гарри до сих пор стоит в фестлайне, вовсю мутит акции, планирует околофутбольные беспорядки.
Они с Али и другими парнями так жгут по ночным клубам и на террасе, что стены, полы и потолки трясутся.
Их любят друзья и боятся враги.
...А потом, на следующий день, вечером, кто после работы, кто — после занятий в институте, мы с ними встречаемся на площадке и полтора часа гоняем в футбол, толкаясь, пихаясь и лупя друг друга по голеностопам так, что кости трещат. И самым большим грехом в команде считается убирать ноги от стыков.
О возрасте там как-то никто и не думает.
Ага.
Не успеешь задуматься — снесут на фиг.
Затопчут.
Нет, Али иногда, безусловно, кокетничает.
Типа, — старый стал совсем.
Одышка, типа, замучила.
Но все понимают, что это кокетство, и ржут, как подорванные...
А их тогдашняя драка в пабе?
...Я на секунду представил на месте Али своего отца...
...Нет.
Не хочется...
...А Инга гоняет в самой успешной стрит-рейсерской команде Москвы, участвует в нелегальных ночных гонках, ездит на полулегальные драговые «схватки» в Питер, Красноярск и Нижний Новгород, каждый год мотается на чемпионат Европы по драг-рейсингу, зажигает танцпол на вечеринах, слушает ганста-рэп и отлично танцует рок-н-ролл.
Интересно, какую музыку слушает в машине моя мама?
В нее, в Ингу, безнадежно и — ведь совсем недавно! — влюблялся я сам, чьи — старые и совсем не понимающие ни меня, ни моих вкусов и интересов — родители всего на пять лет старше ее и на два года старше ее мужа, моего друга, с которым мне интересно и прикольно!
Мне!
Который сбегает из дому или с дачи всякий раз, когда к родакам приезжают их друзья, такие же как они — старые, скучные и неинтересные...
Которые, при всем при том, как я сейчас понимаю, в принципе, — все ровесники Али — и почти ровесники Гарри Мажора!
Звиздец...
...Я просто не знаю, почему это все так...
...Я понимаю, что вообще ничего не знаю и ничего не понимаю...
...Встаю, аккуратно кладу цветы рядом с раковиной, целую маму в мокрую щеку и иду умываться.
Надо ехать в Шереметьево, встречать Лиду.
Время уже поджимает.
Так, кстати, и не пообедал, блин...
Ничего.
По дороге что-нибудь в закусочной перехвачу...
Или в самом Шарике, если время будет.
А нет, — так и ерунда.
Прорвемся на фиг...
В первый раз, что ли?
Самое главное — Лида прилетает...
...И я клянусь себе, что никогда — никогда! — не позволю Лиде становится такой, как моя мама, в ее вечном переднике и с лучиками морщин.
А себе таким, как мой отец, в его неизменных серых костюмах и полосатых, туго завязанных галстуках...
Клянусь!
И, насвистывая, сбегаю вниз по лестнице, во двор, к машине.
На улице необычно для середины апреля тепло, солнечно и безветренно.
Снег давно уже стаял, даже лужи просохли, и на сухом асфальте вечные девочки рисуют мелом свои вечные «классики».
Хорошо бы такая погода простояла хотя бы до послезавтра. Послезавтра у нас — важнейшая игра с «Зенитом», вторым по «заклятости» клубом-вражиной после самих коней.
Ты извини, Лида.
Но если день рождения твоего папы приходится как раз на двадцать третье число, то тебе, кажется, придется туда идти без меня...
Вот такие-то дела, красотка...
Прыгаю в тачку, поворачиваю ключ зажигания, врубаю «Bloodhound Gang» и выруливаю в сторону Ленинградки...
...Лида вылетела из таможенной зоны запыхавшаяся, раскрасневшаяся и жутко недовольная.
Объятья Родины, блин.
Сначала сорок минут в душной прокуренной очереди на паспортный контроль, потом тусклые тюремные глаза пограничников, потом еще полчаса в ожидании багажа, потом невозможность взять тележку без оплаты «услуг» носильщика, чтобы этот самый багаж самостоятельно вывезти.
За границей от этих реалий как-то подозрительно быстро отвыкаешь, по себе знаю...
А ей в этот раз пришлось много чего везти: подарки, зимние вещи, книг целую кучу, уже не нужных больше в Лондоне.
Несколько сумок набралось, довольно объемистых.
Приняла цветы, чмокнула в щеку, потащила к выходу.
За нами, как привязанный, тащился «оплаченный» носильщик с совершенно гнусной жирной рожей. Подвез тележку к машине, перегружать вещи в багажник напрочь отказался, зато затянул песню о чаевых, типа, «у нас так принято, перед девушкой не позорься».
Я посмотрел на него как на конявого перед дерби, он заткнулся и растворился в воздухе.
Мы поехали.
Лида первое время, правда, только дулась и смотрела в окно, но потом ничего, оттаяла. А день рождения у ее папы, как оказалось, на наше общее счастье приходится на двадцать второе, а не на двадцать третье.
А потом я перетащил вещи в ее квартиру, пообщался, пока она принимала душ, с ее мамой, попил с ними с обеими чаю, проводил маму до дверей и, как-то неожиданно и очень естественно, остался у нее ночевать.
Просто позвонил родителям, сказал, что останусь у ребят, а потом мы уедем к приятелю за город на дачу.
И все.
Я вообще-то, конечно, как-то не совсем так представлял себе свою первую ночь с любимой девушкой.
Ну там, типа, — шампанское, вопли, сопли, безумие.
А вот ни фига подобного!
Все было очень тихо, радостно, светло, но — почему-то очень и очень спокойно и естественно.
А потом она, замученная перелетом и всем остальным, уснула, а я завернулся в полотенце и долго курил на балконе, и мне почему-то совсем не было холодно...
...С утра меня разбудил звонок дребезжащего на прикроватной тумбочке телефона. Я, сдуру и спросонья, схватился за трубку, совершенно почему-то забыв, где я нахожусь и кто может мне вообще звонить по этому номеру.
— Да, — говорю, — слушаю.
— Доброе утро, Данила, — отзывается трубка голосом Лидиного папы, — а Лида еще спит?
— Угу, спит, — мямлю, — и вам доброго утра, Андрей Евгеньевич.
— Ну тогда не буди ее, — вздыхает, — пусть отдохнет ребенок. А как проснется, пусть мне позвонит, нужно с ней кое-что уточнить по сегодняшнему вечеру, хорошо?
— Хорошо, — бледнею, соображая, наконец, в какую подставу вляпался.
— Вот и отлично, — говорит, — всего доброго.
— До свиданья, — выдавливаю и опасливо поглядываю на сопящую на соседней подушке Лиду.
Не проснулась, интересно?
А какая, блин, думаю, разница.
Все равно рассказывать придется...
Ой, только бы не убила.
И — ведь будет права, такое палево...
...Однако, когда я за завтраком рассказал Лиде о случившемся, она только плечиками пожала и засмеялась.
— Вот и хорошо, — говорит, — зато не надо ничего придумывать, как им преподнести, что мы какое-то время собрались вместе пожить. И если подойдем друг-другу, то это время может стать неопределенно долгим...
— Умеете вы, — вздыхаю завистливо, — финансисты из хороших семей, эдак заковыристо выражаться. И при этом — очень точно формулируете...
Она хохочет.
— Да уж, не то, что вы, журналисты-словоблуды. Мне, может, вчера хотелось от тебя услышать, как ты меня сильно любишь, а ты вместо этого только пыхтел и краской заливался...
— Это я сдерживался, — хмыкаю, — на сегодня речи берег.
— Ну так расскажи, — заигрывает.
— И расскажу! — смеюсь. ...И, кстати, — рассказал.
Но об этом уже вам знать — совсем не обязательно...
...День рождения ее отца я, между прочим, выдержал просто как солдат, обязанный стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Компания ее родаков оказалась точной копией компании моих.
Ну может, чуть постарше и потоньше, а так — все то же самое.
Надо ее, думаю, с Али познакомить, с Гарри, с Депешем.
С Ингой, в конце концов.
Чтобы она могла понять, что все может быть совсем по-другому и что к сорока годам вовсе не обязательно становится тем, что почему-то принято называть «взрослым человеком».
Потому что я для себя уже все решил.
А значит, ей придется принять это мое решение.
Или уйти.
Как бы это не было больно для нас обоих...
...На следующее утро после дня рождения я уселся за ее компьютер, написал материал в газету, загрузил на си-ди элистинские фотографии, а потом отвез все это в редакцию и поехал к парням «разминаться» перед футболом.
Лида все поняла и не возражала.
Она, по ее словам, слишком долго прожила в Англии, чтобы понимать, что девушка против футбола возражать не должна ни в ком случае.
— Себе, — говорит, — дороже. У меня подружка, Сандра, из-за этого дела с бой-френдом рассталась, а у них уже к свадьбе все шло. Оба из хороших семей, красивые. Но когда она вопрос ребром поставила, что ему дороже, он долго мучился, но выбрал все-таки «Челси»...
Ну и правильно, думаю.
Я бы, наверное, — тоже «Спартак» выбрал.
При такой-то дурной постановке вопроса особенно.
Но говорить об этом Лиде, естественно, не стал...
А вот на футбол идти вместе со мной она наотрез отказалась.
— У каждого, — качает головой, — должна быть только его, исключительно его и никого больше, территория. И переться на эту территорию только потому, что ты любишь человека, который этой территорией владеет — праздное занятие. Так что, — иди, болей, пей пиво, дерись. Только береги себя, ты теперь не только себе самому нужен...
В общем, — поцеловал ее и поехал.
Правда, одним поцелуем, конечно, не обошлось. Но это, опять-таки, — наше с ней исключительно личное дело.
Наше.
Личное,
Отвалите...
...Другая фигня, что это «личное дело» у меня, похоже, просто на лбу было написано, когда я к парням в паб приехал.
И почему у счастливого человека всегда такие глупые и сложные щщи?
Надо бы как-нибудь потом разобраться...
...А играли мы безобразно и сгоняли очередную тусклую ничейку, 1:1. Судья, конечно, тот еще маргинал оказался, но и самим свои моменты надо тоже реализовывать.
Просто беда какая-то со «Спартаком» в этом году. Хотя какие-то проблески того, Романцев-ского, стиля, все-таки вроде как начали проявляться.
Может, еще все и наладится?
А с Питером нам уже следующую игру через неделю играть.
На выезде.
Правда, молодежным составом на Кубок Федерации, но — какая разница.
Выезд в Питер — это всегда праздник.
При любых обстоятельствах...
Глава 10
Санкт-Петербург. Зенит. Кубок Лиги. Четвертьфинал
Лиду в Лондон я проводил утром двадцать пятого апреля, после чего полдня прослонялся по столице, совершенно не зная, куда себя деть и как стереть глупое и недоумевающее выражение со своего собственного лица.
То в жар, то в холод колбасило, причем по полной.
И вроде — вон оно, счастье, ехидное и взаимное, с постоянной легкой улыбкой на чуть полноватых губах и с нестерпимо зелеными, мерцающими таинственной глубиной глазами.
И — нет его, в Лондон улетело, а я тут остался.
Но вроде, — а какая разница, где она сейчас, здесь или в съемной квартире недалеко от Гайд-парка, если у нас все хорошо, если она меня любит, и мы по-любому очень и очень скоро встретимся?
Либо она ко мне прилетит, либо я сам не выдержу.
Забью болт на все дела, включая «золотой выезд», и улечу к ней, в столицу Соединенного Королевства.
Так, сходу, без стакана и не разберешься...
Даже Никитос, о страданиях ближнего своего по жизни не слишком-то сильно заморачиваю-Щийся, поинтересовался при случайной встрече, с чего бы это я на таких сложных щщах рассекаю.
А то и погода вроде нормальная, и пиво, которым мы угостились в палатке рядом с Патриаршими прудами, вкусное, а у меня на репе «то говно, то карамелька».
Я промолчал.
Все равно не поймет, а бить его, дурака, вроде как бы и не за что.
Перевел разговор на предстоящий выезд в Питер, он туда с моей прежней фирмой собрался.
С Мажоровыми бойцами.
Ну не со всеми, разумеется.
С молодежным составом.
По-любому, думаю, какой-нибудь околофутбол мутить будут, обмороки.
Пусть и игра полутоварищеская, и основа выезжать в этот раз туда совершенно не собирается. И так «бомжей» по всей первопрестольной погоняли перед прошлой игрой по полной маме, им, уродам этим питерским, — надолго запомнится.
Рассказывали потом, сволочи.
Хвастались.
Да так, что я чуть на слюну не изошел.
Как они, — бомжары эти поганые, — только, говорят, не шифровались, — все одно вычислили и отдуплили по полной программе.
И правильно, ибо — не фиг...
Мы — «Спартак», а вы — говно.
По-любому...
...Но эти-то волки — все одно найдут, где в Питере беспорядки устроить.
Поплясать, так сказать, слегонца на бомжатских косточках.
Жалко, что меня и близко не подпустят, потому как - так лидер решил.
Хотя, — что я жалуюсь-то?
Гарри же мне предоставлял возможность выбора, так?
Так.
И выбрал — я сам.
Значит, все вопросы — сюда, ко мне самому, к моей личной воле, к моему личному решению, к моей личной репутации.
И не фиг поскуливать...
...На Ленинградский вокзал отправлялись из культового «Подвала» Толика Герцына.
Степаша уговорил, они с Толяном — друзья, да и мы сильно не возражали.
Там, в «По», правильная публика собирается, и, хоть мы с ними почему-то не слишком часто по жизни пересекаемся, — абсолютно наша.
Прям, как Гарри сказал, — однояйцевые близнецы какие-то.
Надо будет туда, к ним, почаще понаведываться, благо — зовут.
А когда уважаемые люди зовут, — грех отказывать...
... Короче, в поезд садились уже под таким «шофе», что проводница поначалу в вагон пускать отказывалась.
А потом Али дал ей сто долларов, и она сразу подобрела.
Устроились в купе, достали Степашину сумку с провиантом, Мажор пробку скрутил у беленькой, и не успели мы выйти на перрон покурить, как поезд тронулся. Пришлось долбануть по второй, потом по третьей и идти курить в тамбур, где тоже было не скучно.
Один из полузнакомых парней из «Подвала», ехавших в соседнем купе, уже забил и пустил по кругу прямо в тамбуре косячок, и они вовсю спорили об эстетике Ницше, о «человекобоге и богочеловеке» и об «опошлении» Ницше «гением, блять, серости» Адольфом Гитлером.
Али с ходу азартно включился в спор, а мы с Гарри добили сигареты и пошли в купе к некурящему Степаше.
От марихуаны, кстати, вся наша компания наотрез отказалась.
Али и Мажор из наркоты юзали исключительно «первый», а я чувствовал, что уже и так нахожусь в состоянии «легкого говнеца», и решил не усугублять.
Пришли в купе, хлопнули по рюмашке, стали слушать бесконечные Степашины истории.
Хорошо...
...Через минут сорок к нам в купе вернулся злой, встрепанный и какой-то слегка потерявшийся Али.
Хлопнул, ни с кем не чокнувшись, рюмку, уставился в окно.
— Что-то случилось? — спрашиваю.
— Угу, — отвечает и тут же наливает себе вторую. — Ты представляешь, переспорили, гады! Во волки выросли, долбануться можно...
— А это плохо? — интересуюсь.
— Почему плохо? — удивленно поднимает бровь. — Просто неожиданно...
Посмотрел на нас троих, извинился, налил всем.
Смеемся.
— Что, — спрашивает Гарри, — не ожидал?
— А то, — фыркает в ответ Али. — Интеллектуалы хреновы. И ведь что самое страшное, блин, — никаких авторитетов не признают, волчары. Таких даже бить бесполезно, либо убеждать, либо — сразу убивать...
— Можно подумать, — поднимает на него мутноватый пьяненький взгляд Степаша, — тебя самого по другим чертежам собирали. Ага. Сколько лет мы уже с тобой знакомы-то, чудо олигархическое? Много? Ну вот тогда — пей и не пизди...
— Да я что, — немного смущается Глеб, — возражаю, что ли? Просто немного непривычно, когда тебя вчерашние щенки мордой по столу возят. И, блин, что самое обидное — вполне по делу...
— Ну вот тогда — и пей! — требует Степа, протягивая в его сторону пластиковый стаканчик с водкой.
— А я что делаю? — удивляется Али. — Доклад по разрядке международной напряженности что ль готовлю?!
Чокается со всеми и одним глотком отправляет водку строго по назначению.
Потом оглядывает собравшихся, вздыхает и поворачивается в мою сторону.
— Слышь, — говорит, — студент, дверь закрой на замок, пожалуйста.
Жму плечами, не понимая зачем, но просьбу выполняю. А что?
Мне не сложно...
...Глеб еще раз вздыхает, оглядывая заставленный водкой и заваленный Степашиными закусками небольшой купейный столик, лезет к себе в сумку, достает оттуда компакт «Cure», а из кармана небольшой серебряный портсигар.
Насыпает на компакт порошок, растирает кредиткой, раскатывает три длинных жирных дорожки.
— Тебе, — строго смотрит на Степашу, — не предлагаю, а нам с парнями взбодрится, по ходу, нужно. А то даже у меня легкий мутнячок в мозгах, что уж тут о молодом-то говорить...
— Да я, — мелко трясет головой Степаша, — и не претендую. Если мне на мой спирт еще и ваш «бодрячок» наложить, то тут пиздец всему вагону придет. Однозначно. А то, может, и всему выезду...
— Ну, — вздыхает Али, — вагону кирдык, кажется, по-любому намечается. Больше трети состава — злющее мясо едет. И пьяное — уже сейчас в говно-говнище. Мы, в принципе, с парнями из «По» уже проводнице еще дополнительного бабла занесли, так что, по идее, с ее стороны вызов ОМОНа вроде как не намечается. Но кроме нее и нас тут еще и «гражданские» пассажиры присутствуют...
И начинает заботливо сворачивать в трубочку стоевровую купюру.
— Более правильная валюта, — поясняет. — Доллар все-таки пошершавее чутка. Про наши деньги — вообще молчу, технологии каменного века.
— Если б наши деньги только по качеству допдевайса для нюханья кокса не прокатывали, — вздыхает банкир Гарри, принимая у Али компашку с порошком, — это бы, старый, полбеды было. А технологии у нас пока еще даже не каменные, а самые что ни на есть деревянные...
Втягивает дорожку в два приема, сначала правой, а потом левой ноздрей, закидывает голову вверх, потом бережно протягивает мне «Greatest Hits» самой великой британской группы конца восьмидесятых годов прошлого века и продолжает.
— До сих пор не могу понять, как при таких запасах нефти и газа да еще при таких на них ценах у нас до сих пор такая говенная валюта...
— Да хрен его знает, — жмет плечами Али. — Я не финансист, в отличие от тебя, в конце-то концов. Лучше скажи, как стафф?
— Вроде, — кивает Гарри, — ничего. Но еще не прочувствовал...
Я подражаю Мажору и тоже справляюсь со своей дорогой в два приема.
Али чугь презрительно морщится и втягивает свою долю одной, правой, ноздрей. После чего стирает пальцем с компашки остатки порошка и втирает в десны.
— Хрена себе «ничего», — удивленно смотрит на Гарри. — У меня аж всю челюсть через секунду заморозило.
Гарри жмет плечами и улыбается. Я почти на физическом уровне ощущаю, как отступает алкоголь и у меня яснеет в башке. Или, думаю, это всего лишь самовнушение?
Где-то за окнами стучат колеса и проносятся гигантские безмолвные пространства России.
Али и Гарри насыпают себе еще по одной, а я извиняюсь и иду курить в тамбур.
На этот раз он пуст, и это опять-таки — очень и очень хорошо.
Мне кажется, что я наконец-то начинаю чуть-чуть разбираться в механизме воздействия кокаина...
Не знаю, как у других, а у меня он слегка очищает мозг и плюс помогает более тонко чувствовать.
Собеседника, компанию, просто мир вокруг.
Неважно.
Вот, к примеру, обратил ли бы я в какой другой ситуации внимание на то, как красиво мерцает огонек зажженной сигареты при отражении в стекле полутемного тамбура девятого вагона скорого поезда Москва— Санкт-Петербург?
Вряд ли бы, думаю.
А сейчас я это отлично понимаю, и мне от этого хорошо.
Я докуриваю сигарету и просто смотрю в темный прямоугольник окна. Очень громко, как всегда бывает в тамбуре, стучат колеса по стыкам. Говорят, что в Европе такого стука нет, у них другая технология укладки путей, и там нет зазоров между рельсами, вот и стучать не по чему.
С одной стороны, это, наверное, здорово, а с другой, — что это за поездка в поезде без стука колес, к которому привыкаешь и который совсем не мешает, а, наоборот, убаюкивает?
Не знаю, не знаю...
Как иногда говорит мой отец на даче, когда собирается со своими пожарить шашлычка под водочку: «Главное в пьянке это не напитки, а антураж».
Согласен, наверное...
Вот, казалось бы, какая смешная деталь, этот самый стук колес.
А без него уже и поезд как бы не поезд.
Я прислоняюсь лбом к холодному темному стеклу и лезу в пачку за следующей сигаретой.
За окном стремительно мелькают редкие огни: какие-то фонари, иногда переезды, иногда — какие-то странные, убогие даже в ночи, пристанционные домики.
Тоска, конечно, на самом-то деле.
А — хорошо.
Я вздыхаю, докуриваю сигарету и иду возвращаться в купе, к парням.
Там светло, там смех, там не так страшно жить, и Степаша, небось, опять рассказывает свою очередную историю...
...Действительность, однако, превзошла все мои ожидания.
В купе было не только тепло и смех, там сидело еще человек восемь гостей.
Это помимо троих хозяев.
Просто как кильки в бочке.
Еще человека четыре стояло полукрутом в коридоре.
Заглядываю внутрь — так и есть: Доу, Деспер, Депеш, Егор, Никитос, Игги, Шальке, Крупа, Бак, Олигарх, Мосфильмовский, Макс Стаканов, еще кто-то смутно знакомый.
Все наши...
Судя по гоготу и всхлипываниям, речь держал, естественно, Степа.
Я на правах хозяина протиснулся внутрь купе и кое-как уселся рядом с раскрасневшимся от хохота Гарри.
А народ, кстати, все продолжал и продолжал подтягиваться...
Степаша витийствовал.
— Ну и вот. Я тебе точно говорю, ночью и в дождь...
— Погоди, Степа, — ржет кто-то у входа, — ты про шестнадцать тысяч раз забыл сказать!
— Кто? Я?! — искренне удивляется Степаша. — Забыл?!! Я тебе точно говорю, Степа, ты еще вчера мне был братом, не мог я такого забыть, шестнадцать тысяч раз, ночью и в дождь...
Гогот.
С удивлением обнаруживаю прямо напротив себя, рядом