Антология мировой философии: Антич­ность

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Антология мировой философии в четырех томах том, 13429.06kb.
• Антология мировой детской литературы., 509.42kb.
• Философское Наследие антология мировой философии в четырех томах том, 11944.29kb.
• Греческая литература Вопрос Антич рабовлад общ. Полис, 1659.97kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Источники и материалы для подготовки к интернет-тестированию по философии, 412.96kb.
• Антология сочинений по философии. Спб., «Пневма», 1999. 480, 818.42kb.
• Философия русского религиозного искусства XVI-XX вв. Антология, 6335.43kb.
• Раздаточный материал к лекции, 165.9kb.
• Учебно-методический комплекс дисциплины «философия», 512.67kb.

345

Аристотель уделял внимание и другим мыслителям, особенно представителям естественнонаучных изы­сканий, из которых главнейшего, Демокрита, он так часто упоминает в своих сочинениях. • После смерти Платона Аристотель, следуя при­глашению своего друга, тирана атарнейского Гер-мия, переселяется в Атарней, где проживает три го­да, а затем, по смерти Гермия, женится на его сестре и переезжает и Митилспу. Отсюда, вероятно, Фи­липп, царь македонский, и .VI3 ''• призывает его в вос­питатели к своему сипу Александру, которому было и то нремя 13 лет и воспитание которого дотоле на-л. ходил ось в неумелых руках двух придворных педа-> исправлять педагогические промахи других, а также f вести постоянную борьбу с вредным влиянием на » душу Александра окружающей придворной атмо­сферы, несмотря на то, что Аристотель занимался воспитанием Александра недолго — не более 4 лет, он, несомненно, успел оказать сильное и благотвор­ное влияние на своего воспитанника; последний любил своего воспитателя не менее, чем отца, пото­му что «от отца он получил жизнь, а от него (т. е. от Аристш'еля) i мучился жить прекрасно». Все лучшие стороны п личности и деятельности Александра — мудрость " управлении, храбрость, великодушие, гу-» манность, любом, к наукам и искусствам, стремле­ние не к завоеваниям только, но и к насаждению культуры — все это должно быть приписано воспи­тательному воздействию Аристотеля. Заслуживаю­щие доверия древние источники сообщают, что i Александр изучал прежде всего этику и политику, за­тем с достаточным правом можно предполагать, что ему преподавались также естественные науки, диа­лектика, риторика, история, поэзия и, наконец, ме-J тафизика.

J В 340 г. на Александра были возложены отцом

S некоторые административные и военные обязан-

¹ ности, и воспитание его должно было закончиться.

Аристотель поселился тогда в своем родном городе

Стагире, а когда Александр предпринял поход в

346

Персию, то, не видя причин оставаться долее в Ма­кедонии, философ возвратился в Афины. Близкие отношения к македонскому и атарнейскому дворам имели для Аристотеля, между прочим, то значение, что он получал от них значительные субсидии для своих естественнонаучных изысканий. Сохрани­лось свидетельство, что Александр подарил ему для этих целей 800 талантов и предоставил в его распо­ряжение несколько тысяч человек на всем протяже­нии Азии и Греции для собирания и доставки ему разных экземпляров животного царства: так соста­вился материал для замечательных «Исследований о животных».

В Афины Аристотель возвратился в 335 г., 13 лет спустя после смерти Платона. Теперь он выступает как ociK житель соГктнсмний школы, которая по все­сторонности научных интересом, по систематичной сти п методичности и шпнтпнх стала выше Платоно-вой академии. Замятин проходили н лицее — так на^ зывалась гимназия, находишнанся и предместье Афин, около храма Аполлона Ликсйского, которому она и была посвящена. Аристотель имел обыкнове­ние вести свои беседы с учениками, прохаживаясь в аллеях этой гимназии, почему и сам он, и ученики его получили прозвание перипатетиков. Но, конеч­но, при большом стечении слушателей философ уже должен был оставлять эту привычку. Точно так же и самый способ преподавания, смотря по обстоя­тельствам, должен был носить различную форму: диалогическую или монологическую. Преподавание происходило в утренние и вечерние часы: первые предназначались для избранного кружка посвятив­ших себя изучению философии и предметом своим имели метафизику, физику и диалектику, а послед­ние — для широкой публики, которой предлагались лекции по риторике, софистике и политике. Сооб­щающий об этом Геллий первый род преподавания называет акроаматическим, второй — экзотеричес­ким; однако нет оснований полагать, что в первом случае сообщалось какое-то только избранным от­крываемое, таинственное учение: дело, очевидно,

347

касалось не более чем различия предметов и форм преподавания.

Школа Аристотеля имела особый внешний строй: на каждые 10 дней в ней выбирался архонт, обязанно­стью которого было следить за порядком, были в ней, как и в Платоновой, и периодические пиршества. Аристотелем были даже изданы особые письменные законы, до мелких деталей определяющие устройст­во таких собраний. Гораздо важнее была внутренняя организация, нмсшпая и «иду распределение научно­го труда. Аристотель не был только преподавателем в сноси школе: он был вместе с тем и руководителем своих слушателей в самостоятельных научных заня­тиях, выдвигая известные проблемы, ставя задачи и распределяя материал. Справедливо указывают, что только совместной работой многих сил, направ­ляемых к одной определенной цели и действующих по одному определенному плану, можно объяснить и то изобилие фактического материала, и ту его обра­ботку, какие нам даны в сочинениях Аристотеля. И ес­ли в короткий срок своего управления школой, про­должавшийся не более 12 лет, Аристотель сделал изумительно много (количество всего написанного им древние определяют в 1000 книг), то это, кроме его личной неутомимости и работоспособности, кроме того, что многие философско-научные под­готовительные работы были выполнены им до вто­ричного прибытия в Афины, нужно объяснять и тем, что он работал не один, а совместно с руково­димой им школой.

В отношениях Аристотеля к Александру Маке­донскому в последние годы жизни философа про­изошел переворот. Самое удаление учителя от уче­ника вело уже ко взаимному охлаждению; но друже­ственные отношения между ними должны были окончательно порваться после печальной истории с философом Каллисфеном, племянником Аристо­теля, сопровождавшим (по рекомендации Аристо­теля и, вероятно, с целью нравственной поддержки молодого царя) Александра в Азию. Нрав и образ жизни Александра после персидского похода изме-

348

нились к худшему: это побуждало Каллисфена, че­ловека твердых нравственных принципов и прямо­го характера, выступать с резкими обличениями, обращаемыми и к самому царю, и к окружившим его льстецам. По интригам последних Каллисфен был несправедливо обвинен в политическом пре­ступлении и казнен, причем недовольство Алексан­дра обратилось и на Аристотеля. Разумеется, Арис­тотель был глубоко опечален трагической смертью Каллисфена; однако ничто не дает повода доверять вымыслам некоторых древних писателей, утверж­давших, будто бы Аристотель замышлял отомстить Александру, и даже обвиняющих его в отравлении последнего. Нелепость этой выдумки ясна уже из того, что, когда по смерти Александра в Афинах вспыхнуло шххтание против македонского влады­чества, ил Аристотеля началось гонение как на пред ста и и тел я македонской партии. Это гонение, осложнившееся тем, что у Аристотеля были и лич­ные враги, имело для него трагический исход. Так как он в действительности не играл никакой поли­тической роли, то и личная, и политическая непри­язнь могла предъявить к нему только одно, притом не новое, обвинение: в оскорблении господствую­щей религии. Подобные обвинения редко в Афинах не достигали своей цели, и Аристотель был принуж-I ден бежать в Халкиду (на остров Евбей), оставив школу в заведовании своего лучшего ученика и дру­га, Теофраста.

В 322 г. Аристотель умер от болезни желудка, кото­рою давно страдал. Тело его, по одному известию, бы­ло перевезено в Стагиру (по ходатайству Аристотеля восстановленную Александром после разрушения) и здесь погребено; соотечественники поставили ему памятник, и могила его служила местом собрания вдень ежегодных «аристотелий» — празднеств,устра­иваемых в честь философа.

Один из самых достоверных биографов Аристо­теля, Аристокл, отрывки из сочинения которого со­хранились до нас у Евсевия, замечает, что Аристотель из-за своей дружбы с царями и из-за своего умствен-

349

ного превосходства не мог не служить предметом за­висти тогдашних софистов. Действительно, насколь­ко он был почитаем учениками и приверженцами, настолько ненавидим врагами, которые не стесня­лись в вымыслах, чтобы не только очернить нравст­венную репутацию философа, но даже представить в карикатурном виде его наружность, по дошедшим до нас отрывочным сведениям, видимо, не отличав­шуюся представительностью, Беспристрастный ис­следователь, допуская и Аристотеле как в человеке иек(хгорые сстестиеииыс недостатки нравственного свойства, должен был решительно отвергнуть те об­винения в неблагодарности (к Платону и Филиппу), в честолюбии и корыстолюбии, в наклонности к рос­коши, в безнравственном отношении к Гермию и т. п., которые шли от врагов философа. Не говоря уже о том, что эти обвинения, сохранившиеся у менее за­служивающих доверия писателей древности, при­знавались ложными и с негодованием отвергались другими писателями, более достоверными и беспри­страстными. Для суждения о нравственном характе­ре Аристотеля могут иметь известное значение и его сочинения: трудно допустить, чтобы в основе прово­ди мой в них высокой морали не лежал собственный внутренний опыт философа, собственное его внут­реннее убеждение, собственное его благородное на-стр< >ei me.

Наиболее ценные биографии Аристотеля, при­надлежащие древним перипатетикам, не дошли до нас или дошли в скудных отрывках; из позднейших писателей древнего времени сведения о жизни Ари­стотеля мы почерпываем более всего у Диогена Ла-эртского, затем у Дионисия Галикарнасского, Гези-хия, Свиды и нескольких псевдонимов и анонимов.

(Д. Миртов)

Отрывки из произведений Аристотеля приводятся по следующим изданиям: Метафизика, перевод А В. Ку-бицкого. М; Л, 1934; «Категории», перевод А В. Кубиц-кого. М., 1939; Аналитика, перевод Б. А Фохта. М., 1952; Физика, перевод В. П. Карпова. М., 1936; Психологи-350

ческие сочинения («О душе»), перевод В. Снегирева. Казань, 1885; Этика, перевод Э. Радлова, СПб., 1908; Политика, перевод С. А. Жебелева. М., 1911; «О по­эзии», перевод Б. Ордынского, по книге: Аристотель. «Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории», Мн., 1998.

«МЕТАФИЗИКА» Книга четвертая

ГЛАВАПЕРВАЯ

Есть некоторая наука, которая рассматривает су­щее как такое и то, что ему присуще самому по себе. [•Угл 11иука i ic тс >ждсо'нп и m ih с одной из частных на­ук: ни одна и:1 других паук не исследует общую при­роду сущего как такого, 110 нес oi ш выделяют себе ка­кую-нибудь часть его, [сущего], и затем рассматривают относительно этой части то, что ей окажется прису­щим; так поступают, например, науки математичес­кие. А так как предмет нашего исследования состав­ляют начала и высшие причины, то они, очевидно, должны быть началами и причинами некоторой су­ществующей реальности (physeos tinos) согласно ее собственной природе. Если теперь те, которые иска­ли элементы вещей, также искали эти первые начала, то элементы сущего, [которые они искали], со своей стороны должны стоять не в случайном отношении [к сущему], но поскольку это — сущее. А потому и нам нужно выяснить, [установить] первые начала для су­щего как такого.

глава вторая

О сущем говорится, правда, в различных значе­ниях, [с различных точек зрения], но при этом все­гда в отношении к чему-то одному и к одной основ­ной реальности, так что здесь не одна только общ­ность названия; [напротив], [дело обстоит] здесь по

351

образцу того, как все здоровое, например, находит­ся в том или другом отношении к здоровью — или потому, что сохраняет его, или потому, что его производит, или потому, что является его призна­ком, или, наконец, потому, что способно воспри­нять его; и подобным же образом и лечебное стоит в отношении к лечебному искусству (одно называ­ется так потому, что владеет этим искусством, дру­гое — потому, что имеет способность к нему, тре­тье — потому, что является результатом его приме­нения), и мы можем привести и ряд других случаев подобного же словоупотребления. Так вот таким и, же точно образом и о сущем говорится с различ-(I ных точек зрения, но всегда в отношении к одному началу; в одних случаях [это название применяет-, ся] потому, что мы имеем [перед собой] сущности, : в других — потому, что это состояния сущности, ,, иногда потому, что это путь (промежуточные ступе-5§-ни) к сущности или уничтожение и отсутствие ее, иногда это — какое-нибудь качество сущности или то, что производит или порождает как самую сущ­ность, так и то, что стоит в каком-либо отношении к ней, или, [наконец], это — отрицание каких-либо подобных свойств сущности или ее самой, почему мы и шпорим, что не-сущее есть не-сущее. Теперь, подобно тому как все, что носит название здорово­го, счктанлиет предмет одной науки, так точно об­стоит дело и в остальных [указанных] случаях. Ибо I одна наука должна рассматривать не только то, что :| принадлежит к одному [роду], но и то, о чем [так | или иначе] говорится в отношении к одной основ-t ной реальности: ведь и это все в известном смысле охватывается одним [родом]. Поэтому ясно, что и рассмотрение сущего, поскольку оно сущее, есть дело одной науки. А наука во всех случаях основ­ным образом имеет дело с первым (toy protoy) [в данной области] — с тем, от чего все остальное 1 зависит и благодаря чему оно обозначается [как та-? кое]. Следовательно, если это сущность, то фило­соф должен, думается, обладать познанием начал - и причин сущностей. : ^

352

ГЛАКАТРЕГЬЯ : ^

Теперь нужно сказать, должна ли одна [и та же] наука или различные иметь дело с положениями, которые в математике носят название аксиом, с одной стороны, и с сущностью — с другой. Конеч­но, ясно, что и рассмотрение таких аксиом состав­ляет [вместе с рассмотрением сущности] предмет одной науки, а именно той, которою занимается философ, ибо аксиомы эти имеют силу для всего существующего, а не специально для одного како­го-нибудь рода отдельно от всех других. И пользу­ются ими все, потому что это аксиомы, определяю­щие сущее как такое, а каждый род [изучаемых предметов] есть некоторое сущее; но имеют с ни­ми дело в той мере, насколько это каждому нужно, а это значит |н зависимости от того], как далеко простирается род, и области которого [при этом] даются доказательства. Таким образом, ясно, что аксиомы применяются ко всему, поскольку оно есть [нечто] сущее (это ведь то свойство, которое одинаково присуще всему), и, следовательно, чело­веку, который занимается познанием [относитель­но] сущего как такого, надлежит также рассматри­вать и эти аксиомы. Поэтому никто из тех, кто ве­дет исследование частного характера, не берется что-либо сказать про них, истинны ли они или нет, — [на это не решается] ни геометр, ни арифме­тик, но только некоторые из физиков, со стороны которых поступать так [вполне] естественно: они ведь одни полагали, что подвергают исследованию всю природу и сущее [как такое). Но так как есть еще [исследователь], который выше физика (ибо природа есть [только] отдельный род существую­щего), то тому, кто производит рассмотрение все­общим образом и [производит его] в отношении первой сущности, надо будет сделать предметом разбора и аксиомы; что же касается физики, то она также есть некоторая мудрость, но не первая. А со­ображения, которые начинают развивать относи­тельно аксиом некоторые из тех, кто рассуждает

12 Античность

353

об истине, ставя вопрос, при каких условиях сле­дует принимать ее, — эти соображения высказы­ваются вследствие полного незнакомства с ана­литикой: [к доказательству] следует приступать, уже будучи знакомым с этими аксиомами, а не за­ниматься только еще их установлением, услышав про них.

Что выяснение начал умозаключения также нахо­дится в ведении философа и того, кто рассматрива­ет относительно всякой сущности вообще, какова она от природы, — это очевидно. А тот, кто в какой-либо области располагает наибольшим знанием, должен иметь нозможность указать наиболее досто­верные начала [своего] предмета, и, следовательно, тот, кто располагает таким знанием относительно существующих вещей как таких, должен быть в со­стоянии указать эти начала для всего вообще. Тако­вым является философ. А самым достоверным из всех началом [надо считать] то, по отношению к ко­торому невозможно ошибиться, ибо такое начало должно быть наилучшим образом познаваемым (все ведь впадают в ошибки по отношению к тому, чего не постигают) и должно выступать как безусловное. Действительно, начало, которым должен владеть псякий, кто постигает какую-либо вещь, — такое на­чало не гипотеза; а то, что необходимо знать челове­ку, сел и (м 11 к >:и ист хан. что-i шбудь, — это он должен иметь и своем распоряжении уже с самого начала. Та­ким образом, ясно, что начало, обладающее указан­ными свойствами, есть наиболее достоверное из всех; а теперь укажем, что это за начало. Невозмож­но, чтобы одно и то же вместе было и не было прису­ще одному и тому же и в одном и том же смысле (пусть будут здесь также присоединены все [оговор­ки], какие только мы могли бы присоединить, во из­бежание словесных затруднений), — это, конечно, самое достоверное из всех начал: к нему [полно­стью] применимо данное выше определение. В са­мом деле, не может кто бы то ни было признавать, что одно и то же [и] существует, и не существует, как это, по мнению некоторых, утверждает Гераклит,

354

ибо ист необходимости действительно принимать то, что ут11гржд:1см1Ы1а слонах. И если невозможно, чтобы iiponmom шожпые нсщи вместе находились йодном и и )М же (чудсм считать, что и к данному по­ложению ирпшкч сны у пас обычные [уточнения]), а и то же иремм там, где имеется противоречие, одно мнение противоположно другому, — тогда, очевид­но, одному и тому же человеку невозможно вместе принимать, что та же самая вещь существует и не су­ществует; в самом деле, у того, кто в этом вопросе держится [такого] ошибочного взгляда, были бы вместе противоположные мнения. Поэтому все, кто дает доказательство, возводят [его] к этому положе­нию как к послед! 1ему, по существу это ведь и начало для иссх других аксиом.

гллна чтшггля

Петь, однако же (de), люди, которые, как мы ука­зали, и сами говорят, что одно и то же может суще­ствовать и не существовать вместе, и утверждают, что стоять на этой точке зрения возможно. К этому тезису прибегают многие и среди исследователей природы. А мы со своей стороны приняли теперь, что вместе существовать и не существовать нельзя, и, пользуясь этим положением, показали, что мы имеем здесь самое достоверное из всех начал. Так нот, некоторые требуют, чтобы и это [положение само) было доказано, [требуют] по невежественнос­ти, так как ито иедь непежестиепность — не знать, дли чего следует искать доказательства и для чего не следует. На самом деле, дли нсего без исключения доказательства существовать не может (ведь ряд уходил бы в бесконечность, так что и в этом случае доказательства не было бы); а если для некоторых начал не следует искать доказательства, то они, ве­роятно, не будут и состоянии сказать, какое же нача­ло считают они таким [не требующим доказательст­ва] в большей мере. И кроме того, возможно и по от­ношению к их утверждению доказать путем [его] изобличения, что так дело обстоять не может, если

355

только возражающий [против нас] вкладывает в свои слова какое-нибудь содержание; если же в них нет никакого содержания, то было бы смешно ис­кать обоснования [в споре] против того, кто не име­ет обоснования ни для чего, [именно] поскольку он не имеет его: ведь такой человек, поскольку он та­кой, это все равно что растение. Что же касается до­казательства путем изобличения, то я отмечаю у не­го вот какое отличие по сравнению с [обыкновен­ным] доказательством: человеку, который [в этом случае) дает (обыкновенное) доказательство, можно было бы приписать предвосхищение того, что вна­чале подлежало доказательству; если же в подобном проступке оказывается повинен другой, то это уже изобличение, а не доказательство. Исходным пунк­том против всех подобных возражений является не требование [у противника] признать, что что-ни­будь или существует, или не существует (это можно было бы, пожалуй, принять за требование признать то, что вначале подлежало доказательству); но [он должен согласиться], что в свои слова он во всяком случае вкладывает какое-нибудь значение — и для себя, и для другого; это ведь необходимо, если толь­ко он высказывает что-нибудь, так как иначе такой человек не может рассуждать ни сам с собой, ни |с кем либо] другим. По если это принимается, тогда [уже] будет возможно доказательство; в самом деле, тогда уже будет налицо нечто определенное. Одна­ко ответственность за это доказательство лежит не на том, кто его проводит, а на том, против кого оно направлено; этот последний, упраздняя рассужде­ние, испытывает его на себе. А кроме того, тот, кто дал по этому вопросу свое согласие, тем самым при­знал, что есть нечто истинное независимо от дока­зательства...

Прежде всего, очевидно, надо во всяком случае счи­тать верным то, что слово «быть» или слово «не-быть» имеет данное определенное значение, так что, следо­вательно, не все может обстоять так и [вместе с тем] иначе. Далее, если слово «человек» обозначает что-нибудь одно, то пусть это будет двуногое животное.

356

Тем, ЧТО слово означает что-нибудь одно, я хочу ска-в§ТЪ, ЧТО если у слона «человек» будет то значение, Которое и указал (т, с, животное двуногое), тогда у •Сего, К чему ириложимо наименование «человек», Сущность бытия человеком будет именно в этом (при STOM не играет никакой роли также, если кто скажет, что [то или другое] слово имеет несколько значений, только бы их было определенное число; и таком случае для каждого понятия можно было бы установить особое имя; так [обстояло бы, например, дело], если бы кто сказал, что слово «человек» имеет НС одно значение, а несколько, причем одному из них соответствовало бы одно понятие двуногого животного, а кроме того, имелось бы и несколько других нонмтий, число которых было бы, однако же, определено: иедь тогда для каждого понятия можно было бы устаноиить особое имя. Если же это было бы не так, но было бы заявлено, что у слова неопре-делейное количество значений, в таком случае речь, очевидно, не была бы возможна; в самом деле, иметь не одно значение — это значит не иметь ни одного значения; если же у слов нет [определенных] значе­ний, тогда утрачена всякая возможность рассуждать друг с другом, а в действительности — и с самим со­бой; ибо невозможно ничего мыслить, если не мыс­лить [каждый раз] что-нибудь одно; а если мыслить возможно, тогда для [этого] предмета [мысли всегда] можно будет установить одно имя. Итак, признаем, что < лово, как это было сказано вначале, имеет то или другое значение, и при этом [только] одно. Тог­да, конечно, бытие человеком не может значить то же, что нс-бытис человеком, если только слово «че­ловек» означает не только [какой-нибудь] предикат одного объекта, но и самый этот объект [как один] (мы ведь выражение «означать одно» принимаем не в смысле «означать» [те или другие] предикаты одно­го, так как в этом случае и «образованное», и «белое», и «человек» значили бы одно [и то же], и, следова­тельно, все будет [тогда] одним; ибо всем этим име­нам будет соответствовать одно и то же понятие). И точно также бытие и не-бытие [чем-нибудь] не бу-

357

дут представлять собою одно и то же, разве лишь при употреблении одного и того же слова в разных значениях, так, йапример, в том случае, если бы то, что мы называем человеком, другие называли не-че-ловеком; но перед нами стоит не вопрос, может ли одно и то же вместе быть и не быть человеком по имени, но [вопрос, может ли оно вместе быть и не быть человеком] на деле. Если же слова «человек» и «не-человек» не отличаются друг от друга по своим значениям, тогда, очевидно, и бытие не-человеком не будет отличаться от бытия человеком; следова­тельно, бытие человеком будет представлять собою бытие не-человеком. В самом деле, то и другое будет [в таком случае] составлять одно, потому что ведь со­ставлять одно — это значит [относиться] как одежда и платье, [а именно в том случае], если понятие и здесь и там одно. Если же «человек» и «не-человек» будут составлять одно, тогда бытие человеком будет обозначать то же самое, что и бытие не-человеком. Между тем было показано, что у слов «человек» и «не-человек» разные значения. Поэтому, если про что-нибудь правильно сказать, что оно человек, тог­да оно необходимо должно быть двуногим живот­ным (ведь именно это означает, как было сказано, слово «человек»); а если это необходимо, тогда не-во:»м< >Ж1 к >, чтобы оно же вместе с тем не было двуно­гим животным (ибо слова «необходимо должно быть» значат именно «невозможно, чтобы не было»). Итак, невозможно, чтобы вместе было правильно сказать про одно и то же, что оно и является челове­ком, и не является человеком. И то же рассуждение применимо и к не-бытию человеком; в самом деле, бытие человеком и не-бытие человеком различают­ся по своим значениям, если только «быть белым» и «быть человеком» — выражения, имеющие различ­ные значения; ведь [нельзя не заметить, что] два пер­вых выражения противоречат друг другу в значи­тельно большей степени, так что они, [уж конечно], имеют различные значения. Если же станут утверж­дать, что и белое не отличается по значению [от че­ловека], тогда мы снова скажем то же самое, что бы-

358

ло сказано и раньше, [а именно] что в таком случае вес будет одним, а не только то, что противолежит друг другу. Но если это невозможно, то получается указанный выше результат, если только [противник] отвечает то, о чем его спрашивают. Если же он в от­вете на поставленный прямо и просто вопрос указы­вает и отрицание, то он не дает в нем того, о чем его спрашивают. Конечно, одно и то же вполне может быть и человеком, и белым и иметь еще огромное множество других определений, однако же на во­прос, правильно ли сказать, что это вот есть человек или нет, надо давать ответ, имеющий одно значение, и не нужно прибавлять, что оно также бело и велико; ведь и нет никакой возможности перечислить все случайные свойства, количество которых ведь бес-предемп.мо; тик пусть противник или перечислит все яти свойства, или |нг укапывает) ни одного. И точно так же поэтому пусть одно и то же будет сколько угодно раз человеком и (имеете) не-человеком, все-таки в ответ на вопрос, есть ли это человек, не следу­ет дополнительно указывать, что это вместе и не-че­ловек, или уже [здесь] надо добавлять все другие слу­чайные свойства, какие только есть и каких нет; а если противник делает это, тогда он [уже] разгово­ра не ведет.

Вообще люди, выставляющие это положение (ут­верждающие возможность противоречия), уничто­жают сущность и суть бытия. Им приходится ут­верждать, что все носит случайный характер и что Оытис человеком или бытие животным в собствен­ном смысле не существует. Н самом деле, если что-нибудь будет представлять собою бытие человеком в собственном смысле, это не будет тогда бытие не­человеком или не-бытие человеком (хотя это — от­рицания первого); у того, о чем мы здесь говорили, значение было одно, и этим одним значением (toyto) была сущность некоторой вещи. А если что-нибудь обозначает сущность [вещи], это имеет тот смысл, что бытие для него не заключается в чем-либо дру­гом. Между тем, если у человека бытие человеком в собственном смысле будет заключаться в бытии

359

не-человеком в собственном смысле или в не-бытии человеком в собственном смысле, тогда бытие это будет [уже] представлять [у него нечто] другое [по сравнению с сущностью человека]. А потому людям, стоящим на такой точке зрения, необходимо ут­верждать, что ни для одной вещи не будет существо­вать понятия, которое обозначало бы ее как сущ­ность, но что все существует [только] случайным об­разом. Ведь именно этим определяется различие между сущностью и случайным свойством; так, на­пример, белое есть случайное свойство человека, потому что он бел, а не представляет собою белое в собственном смысле. Но если обо всем говорится как о случайном бытии в другом, то не будет сущест­вовать никакой первоосновы, раз случайное свой­ство всегда обозначает собою определение, выска­зываемое о некотором подлежащем. Приходится, значит, идти в бесконечность. Между тем это невоз­можно, так как более двух случайных определений не вступают в соединение друг с другом. В самом де­ле, случайно данное не есть случайно данное в [дру­гом] случайно данном, разве только в том смысле, что и то и другое [из них] случайно даны в одном и том же; так, например, белое является образован­ным, а :-лч> последнее — белым потому, что оба этих аюйстна случайно оказываются в человеке. Но [ес­ли говорят] «Сократ образован» — это имеет не тот смысл, что оба этих определения (и Сократ, и обра­зованный) случайно даны в чем-нибудь другом. Так как поэтому одно обозначается как случайно дан­ное установленным сейчас образом, а другое так, как об этом было сказано перед тем, то в тех случаях, где о случайно данном говорится по образцу того, как белое случайно дано в Сократе, [такие случай­ные определения] не могут даваться без конца в вос­ходящем направлении (epi to апб), как, например, у Сократа, поскольку он белый, не может быть како­го-нибудь дальнейшего случайного определения; ибо из всей совокупности случайных определений не получается чего-либо единого. С другой стороны, конечно, по отношению к белому что-нибудь другое

360

не будет случайно присущим ему свойством, напри­мер образованное. Это последнее являет собою слу­чайную принадлежность по отношению к белому отнюдь не более, чем белое по отношению к нему; и вместе с тем установлено, что в одних случаях мы имеем случайные принадлежности в этом смысле, в других — по образцу того, как образованное слу­чайно принадлежит Сократу; причем там, где име­ются отношения этого последнего типа, случайная принадлежность является таковою не по отноше­нию к [другой] случайной принадлежности, но так обстоит дело только в случаях первого рода, а сле­довательно, не про все можно будет говорить, как про случайное бытие. Таким образом, и в этом слу­чае будет сущестиопать нечто, означающее сущ­ность Л coin так, то доказано, что противоречивые утверждении не могут высказываться в одно и то же время.

Далее, если но отношению к одному и тому же предмету вместе правильны все противоречащие [друг другу] утверждения, то ясно, что в таком случае псе будет одним [и тем же]. Действительно, одно и то же будет и триерой, и стеной, и человеком, раз обо всяком предмете можно и утверждать, и отрицать что-нибудь, как это необходимо признать тем, кото­рые принимают учение Протагора. И в самом деле, если кому-нибудь кажется, что человек не есть трие­ра, то очевидно, что он не-триера. А следовательно, он имеете с тем и есть триера, раз противоречащие [ДРУ'Дру'У! утверждения истинны. И п та ком случае нолуч.ктся, как у Анаксагора: «Нее вещи вместе», и, следок:) тел mi о, ничего не существует истинным об­разом. 11оэтому слона таких людей относятся к тому, что неопределенно [само но себе], и, думая говорить о существующем, они говорят о несуществующем; ибо неопределенное — это то, что существует [толь­ко] в возможности и не существует в действительно­сти. Но подобным людям необходимо по поводу вся­кого предмета высказывать всякое утверждение или отрицание. Действительно, нелепо, если в отноше­нии каждого предмета отрицание его самого будет

361

иметь место, а отрицание [чего-нибудь] другого — того, чего в этом предмете нет, — происходить не будет. Так, например, если про человека правильно сказать, что он rfe-человек, то он, очевидно, также или триера, или не-триера. Если [в отношении к не­му] [правильно] утверждение, то необходимо [долж­но быть правильно] также и отрицание; а если [дан­ное] утверждение здесь не имеет места, то во всяком случае (ge) [соотнетствеинос] отрицание будет ско­рее допустимо, нежели отрицание самого предмета. Если поэтому [принимается) даже это последнее, то [должно допускаться] также и отрицание триеры, а если [ее] отрицание, то и утверждение. Вот какие результаты получаются для тех, которые выставляют это положение, а также [им приходится принимать], что нет необходимости [в каждом случае] высказы­вать или утверждение, или отрицание. В самом деле, если истинно, что это вот и человек, и не-человек, то ясно, что оно же не будет вместе с тем ни челове­ком, ни не-человеком: двум утверждениям противо­стоят два отрицания, а если оба утверждения сво­дятся там в одно, то и здесь получается одно [отри­цание], противолежащее [этому объединенному угверждепию].

-«. «АНАЛИТИКА ВТОРАЯ» Книга первая

глава вторая

Про каждую вещь мы думаем, что ее знаем безус­ловно, а не софистически, по случайным [призна­кам], когда мы думаем, что знаем причину, в силу ко­торой [данная] вещь есть, [следовательно], что она причина ее и что это не может обстоять иначе. Итак, ясно, что знание есть нечто в этом роде, ибо что ка­сается незнающих и знающих, то первые думают, что [именно] так обстоит дело [со знанием], а знающие и имеют [знание]. Поэтому невозможно, чтобы с тем,

362

о чем есть безусловное знание, дело обстояло иначе... Знаем [предмет] также и посредством доказательства. Доказательством же я называю силлогизм, который дает знание. А [силлогизмом], который дает знание, я называю такой, посредством которого мы [вещь] знаем потому, что мы его имеем. Поэтому, если зна­ние понять так, как мы приняли, то необходимо, чтобы доказывающая наука основывалась на [поло­жениях] истинных, первичных, неопосредствован­ных, более известных и предшествующих [доказыва­емому] и на причинах, [в силу которых выводится] заключение. Ибо такими будут и начала, свойствен­ные тому, что доказывается. В самом деле, силлогизм можно получить и без этих (положений и причин], дока;ител1>спю же нельзя, так как [без них] не приоб­ретается знание, Следовательно, [эти положения] должны быть истинными, ибо нельзя иметь знание о том, чет нет, как, например, о том, что диаметр со­измерим |со стороною). H:i пс'риичпых же недоказуе­мых [положений] (доказательство должно нестись] потому, что нет знания [доказуемого], если пет дока­зательства этого. Ибо знать то, для чего имеется дока­зательство, и не случайным образом, — это и значит иметь доказательство. [Для доказательства] должны быть причины и [положения] более известные и предшествующие [доказываемому]: причины — по­тому, что мы тогда познаем [предмет], когда знаем [его] причину; предшествующие [положения] — по­тому, что [они] причины, а ранее известные [положе­ния] — не только в том смысле, что понимают, но и в том, что знают, [что данный предмет] есть. Предше­ствующее и более известное надо понимать двояко, ибо не одно и то же предшествующее по [своей] при­роде и предшествующее для нас, а также более изве­стное безусловно и более известное нам. Предшест­вующим и более известным для нас я называю то, что ближе к чувственному восприятию; предшествую­щим и более известным безусловно — то, что нахо­дится дальше [от него]. Всего же дальше [от чувствен­ного восприятия] — наиболее общее, всего ближе [к нему] — отдельное и [оба] они противоположны

363


друг другу. «Из первичных» же означает: из свойст­венных [данному предмету] начал, ибо первичное и начало я считаю за одно и то же. Началом же дока­зательства является неопосредствованная посылка, а неопосредствованной является такая, которой не предшествует никакая другая. Посылка же есть одна из частей высказывания, в котором нечто одно при­писывается другому. Диалектическая [посылка] есть та, которая одинаково берет одну из двух [частей противоречия); доказывающая — которая одну [из них] определенно берет за истинную. Высказывание же есть та или другая часть противоречия, а противо­речие — такое противоположение, которое само по себе не имеет ничего среднего. Та из частей противо­речия, которая что-то приписывает чему-то, есть ут­верждение, та же [часть], которая что-то устраняет [от чего-то], — отрицание. Из неопосредствованных силлогистических начал тезисом, или положением, я называю то, которое нельзя доказать и которое тому, кто будет что-нибудь изучать, не необходимо иметь. То [положение], которое необходимо иметь тому, кто будет что-нибудь изучать, я называю аксиомой; неко­торые такие [положения], конечно, имеются, и к ним главным образом мы обыкновенно и применяем это обозначение. Положение, которое содержит ту или /ФУТ^{10 ||}'¹⁽"^|'|^> высказывания, [когда] говорю, напри­мер, «нечто есть» или «нечто не есть», есть предполо­жение, без этого же — определение. Определение есть именно положение; в самом деле, занимающий­ся арифметикой выдвигает положение, что единица в количественном отношении неделима, но это не есть предположение. Ибо [определение], что есть единица, и [суждение], что единица есть, — не тожде­ственны.

Книга вторая

ГЛАВАДЕВЯТНАДЦЛТАЯ

Таким образом, относительно силлогизма и дока­зательства ясно, чтб представляет собою каждое из

364

них и каким образом они строятся вместе с тем и от­носительно доказывающей науки, ибо она то же са­мое, [что доказательство]...

Однако можно сомневаться... появляются ли спо­собности [познавания], не будучи врожденными, или, будучи врожденными, остаются [сначала] скры­тыми [для нас]? Если бы мы их уже имели, то это бы­ло бы нелепо, ибо [тогда] оказалось бы, что для тех, которые имеют более точные [знания], чем доказа­тельство, эти знания остались бы скрытыми. Если же мы приобретаем эти способности, не имея их рань­ше, то как мы можем познавать и научаться [чему-нибудь], не имея предшествующего познания? Это ведь невозможно, как мы уже сказали по поводу до-ка.'Ш'сльстна. Очевидно поэтому, что нельзя иметь [эти пюс'обжкти :iupuncc| и невозможно, чтобы они возникли у незнающих и пс наделенных никакой способностью. 11о:>тому необходимо обладать неко­торой возможностью, од| iaw.) i ie такой, которая пре­восходила бы эти [способности] и отношении точ­ности. Но такая возможность, очевидно, присуща всем живым существам. В самом деле, они обладают прирожденной способностью разбираться, которая называется чувственным восприятием. Если же чув­ственное восприятие [присуще], то у одних живых существ что-то остается от чувственно воспринято­го, а у других не остается. Одни живые существа, у которых [ничего] не остается [от чувственно вос­принятого], вне чувственного восприятия или вооб­ще не имеют познания, или не имеют [познания] того, что не остается [в чувственном восприятии]. Другие же, когда они чувственно воспринимают, удержива­ют что-то в душе. Если же таких [восприятий] много, то получается уже некоторое различие, так что из того, что остается от воспринятого, у одних возни­кает [некоторое] понимание, а у других нет. Таким образом, из чувственного восприятия возникает, как мы говорим, [некоторая] способность помнить. Из часто повторяющегося воспоминания об одном и том же возникает опыт, ибо большое число воспо­минаний составляет вместе некоторый опыт. Из

365

опыта же или из всего общего, сохраняющегося в душе, [то есть] из чего-то помимо многого, что со­держится как тождественное во всех [вещах], берут свое начало навыки и наука. Навыки — если дело ка­сается создания [вещей], наука — если дело касается существующего. Таким образом, эти способности [познания] не обособлены и не возникают из дру­гих способностей, более известных, а из чувствен­ного восприятия. Подобно тому [как это бывает] и сражении, после того как [строй] обращен в бегст-1U): когда один останавливается, останавливается другой, а затем и третий, пока (все) не придет в пер­воначальный порядок. А душа такова, что может ис­пытать нечто подобное. То, что уже раньше было сказано, но не ясно, мы объясним еще раз. В самом деле, если что-то из не отличающихся [между собой вещей] удерживается [в воспоминании], то появля­ется впервые в душе общее (ибо воспринимается что-то отдельное, но [восприятие] есть восприятие общего, например человека, а не [отдельного] чело­века — Каллия). Затем останавливаются на этом, по­ка не удерживается [нечто] неделимое и общее, на­пример, [останавливаются на] таком-то живом суще­стве, пока [не удерживается образ] живого существа (вообще) И ii.i этом также останавливаются. Таким оОрамом, ясно, что первичное нам необходимо по­знавать посредством индукции, ибо таким [именно] образом восприятие порождает общее. Так как из способностей мыслить, обладая которыми мы по­знаем истину, одними всегда постигается истина, а другие ведут также к ошибкам (например, мнение и рассуждение), истину же всегда дают наука и ум, то и никакой другой род [познания], кроме ума, не является более точным, чем наука. Начала же дока­зательств более известны, [чем сами доказательст­ва], а всякая наука обосновывается. [Таким образом], наука не может иметь [своим предметом] начала. Но так как ничто, кроме ума, не может быть истин­нее, чем наука, то ум может иметь [своим предме­том] начала. Из рассматриваемого [здесь видно] так­же, что начало доказательства не есть доказательст-

366

во, а поэтому и наука не есть [начало] науки. Таким образом, если помимо науки не имеем никакого дру­гого рода истинного [познания], то ум может быть началом науки. И начало может иметь [своим пред­метом] начала, а всякая [наука] точно так же отно­сится ко всякому предмету.

«ФИЗИКА» I книга (А)

1.

Так как научное знание возникает при всех ис­следованиях, которые простираются на начала, при­чины или элементы путем их познавания (ведь мы тогда уверены в познании всякой вещи, когда узнаем ее первые причины, первые начала и разлагаем ее вплоть до элементов), то ясно, что и в науке о приро­де надо определить прежде всего то, что относится к началам. Естественный путь к этому идет от более известного и явного для нас к более явному и извест­ному с точки зрения природы вещей: ведь не одно и то же то, что известно для нас и прямо, само по себе. Поэтому необходимо дело вести именно таким об­разом: от менее явного по природе, а для нас более явного к более явномул известному по природе. Для нас же в первую очередь ясно и явно более слитное, затем уже отсюда путем разграничения становятся известными начала и элементы. Поэтому надо идти от общего к частному. Именно вещь, взятая в целом, более знакома для чувства, а общее есть нечто целое, так как оно охватывает многое наподобие частей. То же известным образом происходит с именем и его определением: имя, например круг, обозначает нечто целое, и притом неопределенным образом, а определение разделяет его на частности, и дети пер­вое время называют всех мужчин отцами, а женщин матерями, потом уже различают каждого в отдель­ности.

367

>.**£

•< 2. . • * •

Необходимо признать, что существует или еди­ное начало, или многие, и если единое, то или непо­движное, как говорят Парменид и Мелисс, или по­движное, как говорят натурфилософы, считая пер­вым началом одни воздух, другие воду; если же начал много, то они должны быть или в ограниченном ко­личестве, или безграничном, и если в ограничен­ном, по большем одного, то их или два, или три, или четыре, или какое-нибудь иное число, а если в безгра­ничном, то они или таконы, как говорит Демокрит, т. е. все одного рода, но различной формы, или раз­личных видов, или даже противоположных. Сходным путем идут и те, которые исследуют все существую­щее в количественном отношении: они прежде все­го рассматривают, является ли то, из чего состоит существующее, единым или многим, и, если это мно­гое, ограниченно оно или безгранично; следователь­но, и они ищут определенное начало и элемент, еди­ное оно или многое. Однако рассмотрение вопроса, является ли сущее единым и неподвижным, не отно­сится к исследованию природы: как геометр не дол­жен возражать тому, кто отрицает его начала, — это дело другой науки или общей всем, — также и тот, кто :iaimмнется исследованием природных начал: медь одно •единое», и притом единое в таком виде, еще не будет началом. Начало есть начало чего-ни­будь или каких-нибудь вещей.

5.

До этих приблизительно пор идет с нами и боль­шинство прочих натурфилософов, как мы сказали раньше: все они, устанавливая элементы и так назы­ваемые ими начала, хотя и без логических обоснова­ний, все-таки говорят о противоположностях, как бы вынуждаемые самой истиной. Различаются же они друг от друга тем, что одни берут начала более первые, другие — производные, одни — более изве­стные по понятию, другие — по чувству, именно: од-

368

ни считают причиной возникновения теплое и хо­лодное, другие — влажное и сухое, иные — нечет и чет, некоторые — вражду и дружбу, а это все отлича­ется друг от друга указанным способом. Таким обра­зом, они говорят в некотором отношении одно и то же и в то же время различное: различное, поскольку оно и кажется таким для большинства, одно и то же — по аналогии; именно: они берут начала из од­ного и того же ряда, так как одни из противополож­ностей заключают в себе другие, а другие заключают­ся в них. В этом именно отношении они говорят и одинаково, и по-разному, то хуже, то лучше: одни — о более знакомом на основе понятия (как было сказа­но раньше), другие — на основе чувства. Ведь общее известно нам по понятию, частое — по чувству, так как понятие относится к общему, чувственное вос­приятие — к частностям, например, большое и ма­лое известно по понятию, плотное и редкое — по чувству. Итак, что начала должны быть противопо­ложными, это ясно.

7

Так как слово «возникать» употребляется в раз­личных значениях и одни предметы не возникают просто, а возникают как нечто определенное, про­сто же возникают только одни сущности, то, очевид­но, в основе всего прочего должно лежать нечто ста­новящееся; именно и количество, и качество, и от­ношение к другому, и когда, и где возникают на основе какого-нибудь субстрата, так как одна только сущность не высказывается но отношению к како­му-либо подлежащему, а все прочие категории по отношению к ней. А что и сущности, и все остальное, просто существующее, возникают из какого-нибудь субстрата, это очевидно из наблюдений. Всегда ведь лежит в основе что-нибудь, из чего происходит воз­никающее, например растения и животные из семе­ни. Возникают же просто возникающие предметы или путем переоформления, как статуя, или путем прибавления, как растущие тела, или путем отнятия,

369

как Герм ия камня, другие путем составления, как дом, н путем качественного изменения, как изменя-ющмггн и отношении материи. Очевидно, что все во:пшкающие.таким путем предметы возникают из лежащего в основе субстрата. Из сказанного, таким образом, ясно, что все возникающее бывает всегда сложным: есть нечто возникшее, и есть то, что ста­новится таким, и это последнее двоякого рода: или лежащее н основе, т. с. подлежащее, или противоле-ЯШЩСС, Я разумею здесь следующее: противолежит — ИроОраэованность, лежит в основе — человек; и бес­форменность, безобразие, беспорядок я называю противолежащим, а медь, камень, золото — подлежа­щим. Очевидно, таким образом, если существуют причины и начала для вещей, существующих по природе, из которых, как первых, они возникли не но совпадению, но каждое по той сущности, по ко­торой именуется, то все возникает из подлежащего и формы; именно: образованный человек слагается известным образом из человека и из образованного, так как ты сможешь разложить предложения на эти термины. Ясно, таким образом, как возникающее бу­дет возникать и:» указанных составных частей... Итак, сколько начал принимает участие в возникновении природных тел и каковы они, об этом сказано; ясно также, что дол ж? к> что нибудь лежать в основе про­тивоположностей и что противоположных начал должно быть два. Но в другом отношении это не яв­ляется необходимым: достаточно, если одна из двух противоположностей будет производить изменение своим отсутствием или присутствием. Лежащая в ос­нове природа познаваема по аналогии: как относит­ся медь к статуе, дерево к ложу или материал и нео-с|юрмленное вещество, до принятия формы, ко все­му обладающему формой, так и природный субстрат этот относится к сущности, определенному и суще­ствующему предмету. Итак, одним началом является этот субстрат (не в том смысле одним и сущим как црсделенный предмет), другим началом то, чему угветствует понятие (форма), кроме того, проти-юложное ей — «лишенность».