Гиро п. Частная и общественная жизнь римлян
| Вид материала | Документы |
- Статья 24 Конституции РФ "Частная жизнь", 129.74kb.
- Предмет: Послання до Римлян Викладач: Капустін, 53.19kb.
- Частная гостиница "Катрин" Частная гостиница "Катрин", 52.71kb.
- Религия, частная жизнь, 207.05kb.
- Билет36 Общественная жизнь России во второй половине 19 века, 159.75kb.
- План работы: История термина «религия». Возникновение и развитие религоведения, 423.8kb.
- О. Э. Мандельштам в московской (вдоль Загородного проспекта), Литейной и Рождественской, 611.19kb.
- Лицензионный договор г. Москва 2012 года Общероссийская общественная организация «Российская, 47.03kb.
- План что такое частная жизнь и частное право. Понятие «гражданское общество», 81.01kb.
- Н. Г. Чернышевского Л. Н. Чернова повседневная и частная жизнь горожан в XIV-XVI веках, 1605.19kb.
2. Процесс Сципиона Африканского
Публий Сципион Африканский обвинен был двумя трибунами Петилиями во взяточничестве и должен был явиться на суд перед трибутными комициями.* Это вызвало весьма разнообразные толки. Некоторые порицали трибунов и еще больше народ, который допускал такие возмутительные вещи. Другие отвечали на это, что никто не
__________
* 184/3 гг. до н. э.
531
должен уклоняться от повиновения законам: равенство лучше всего обеспечивается тем, что и самые могущественные обязаны предстать перед судом, когда их вызовут.
В день суда Сципион явился на форум в сопровождении довольно многочисленной толпы людей из разных слоев общества. Когда ему предложили защищаться, он не отвечал ни слова на высказанные против него обвинения, но произнес такую похвальную речь своим подвигам, которая заставила всех признаться, что они никогда еще не слышали столь красноречивого и искреннего панегирика.
Трибуны не ограничились нападками на ведение денежных дел; они упрекали его в более давних проступках, особенно в изнеженном образе жизни на зимних квартирах в Сиракузах. Что касается взяточничества, то тут трибуны больше высказывали подозрения, чем приводили доказательства. Сын его, попавший в плен, — говорили они, прислан был обратно без выкупа. Антиох, царь сирийский, обнаружил перед ним подозрительную уступчивость. Сципион будто бы отправился на восток только для того, чтобы показать властителям и народам тех стран, что он один — все в римском государстве, что своей тенью он покрывает Рим, владыку всего мира, что одна его подпись заменяет собой декреты сената и выражение воли всего народа. Не будучи в состоянии обесчестить Сципиона, трибуны силились сделать его ненавистным.
Так как речи затянулись до самой ночи, дело было отсрочено. В назначенный день трибуны с утра заняли возвышение, откуда произносились речи. Когда вызвали обвиняемого, он выступил вперед в сопровождении значительной свиты из друзей и клиентов, прошел через народное собрание, занял место на возвышении и при водворившемся молчании воскликнул: «Трибуны и вы, граждане римские, сегодня годовщина того дня, в который я дал битву карфагенянам и Ганнибалу в Африке и победил их.* Поэтому не справедливее ли было бы отложить на сегодня судебное разбирательство и прения? Я отправляюсь в Капитолий приветствовать Юпитера, Юнону, Минерву и всех богов, которые охраняют Капитолий и крепость. Я хочу поблагодарить их за то, что они дали мне в этот день и во многих других случаях разум и силу для оказания крупных услуг моему отечеству. Пусть те из вас, римляне, которые разделяют мое желание, отправятся со мной просить богов, чтобы они даровали вам вождей, подобных мне. Если вы давали мне, начиная с семнадцатилетнего возраста и до самой старости, сколько должностей и некоторые из них даже раньше требуемого законом возраста, то это делалось, конечно, потому, что мои заслуги превышали оказываемые мне почести». Сказав эти слова, он отправился в Капитолий, и все собрание последовало за ним.
__________
* Битва при Заме, положившая конец II Пунической войне (202 г. до н. э.).
532
Общее одушевление было так велико, что даже судебные секретари и ликторы покинули трибунов, которые остались одни со своими рабами и глашатаем. Из Капитолия Сципион последовательно прошел во все храмы города, сопровождаемый повсюду римским народом. После этого он удалился в свое имение, в Литернум, с твердым намерением не трогаться оттуда, даже если трибуны снова вызовут его. Для оправдания отсутствия Сципиона его брат заявил, что он болен.
Один из трибунов, Тиберий Семпроний Гракх, который до этого времени был его врагом, перешел в конце концов на его сторону. «Предание суду такого человека, — сказал он, — принесет больше стыда римскому народу, чем самому Сципиону». Обвинителям пришлось отказаться от своих намерений; они заявили, что подумают, как бы примирить свои права со своим долгом. Сенат в полном составе приветствовал Семпрония за то, что он поставил общее благо выше своих личных притязаний. Напротив, обоих Петилиев осыпали упреками за то, что они стремились к славе, основанной на чужом несчастии, и хотели выдвинуться за счет Сципиона.
(Тит Ливий, кн. XXXVIII, гл. 50—53).
3. Базилики
Базилики соответствовали нашим зданиям судебных установлений или присутственным местам. Помещались они в непосредственном соседстве с форумом. Древнейшая базилика была построена в 185 г. до Р. X. М. Порцием Катаном, и называлась Porcia; в 52 г. до Р. X. ее уничтожил пожар, происшедший во время похорон Клодия. Далее, сооружены были одна за другой базилики Fuluia или Aemilia (180 г. до Р. X.), Тетргота (171 г. до Р. X.), Opimia (121 г. до Р. X.), Julia, начатая Цезарем и законченная Августом. Ко временам империи относятся базилики Траяна (Ulpia) и Константина. Провинции подражали примеру Рима, и большинство провинциаль-
533
ных городов пожелало также иметь и свои базилики. Не все эти здания исчезли. Существуют еще значительные развалины базилики Константина; в 1871 г. произведены были раскопки того места, где стояла базилика Julia, и кроме того удалось определить расположение частей базилики Ulpia. Довольно хорошо сохранилась помпейская базилика.
Базилика представляет собой продолговатый прямоугольник, разделенный на три части двумя параллельными рядами колонн или столбов, как некоторые из наших церквей. В базилике Julia средняя часть (обыкновенно эти части называются «кораблями» — nef) имеет в длину 82 метра и в ширину 16 м. Задняя стенка базилики часто имеет форму полукруглой абсиды: здесь именно возвышалась эстрада, на которой заседал суд. Таково, напр., устройство базилики во дворце Домициана. Подобная же абсида есть и в базилике Константина. В Ulpia мы видим две абсиды, расположенные одна против
534
другой. Наоборот, нет ни малейших следов абсиды в базилике Julia. В Помпеях судейская эстрада примыкала к прямой стене.
Здание базилики было иногда открыто, иногда окружено стенами. Над ним устаивался или свод, или обыкновенный потолок, или сволок, бревна которого были видны. Кровля базилики Ulpia была сделана частью из бронзы. Украшалось помещение статуями и золочеными трофеями. Как внутри, так и снаружи, базилика поражала обилием драгоценных материалов и разнообразных художественных произведений, благодаря щедрости строителей, которые таким великолепием старались удовлетворить своему тщеславию. Колонны в базилике Aemilia, напр., были из фригийского мрамора, а строитель ее, П. Эмилий, увешал их, кроме того, великолепными щитами; эта базилика украшена была также бронзой, золотом и живописью. Базилика Julia была вымощена мрамором. Обыкновенно над боковыми галереями устраивались хоры, с которых публика могла видеть средний корабль здания.
Базилика служила в одно и то же время и зданием суда, и залом присутственных мест, и биржей, и местом для прогулки и разговоров со знакомыми. Она не имела, собственно, специального назначения и служила для самых разнообразных надобностей. В базилике творили суд, потому что здесь можно было найти убежище от солнца и дождя, но сюда являлись также и для болтовни, игры, прогулки; а в портиках, окружавших базилику, торговцы устраивали свои лавочки.
(Guadet, Diet. des antiq., t. I, pp. 678—679; и Martha, L'Archeologie romaine, p. 164).
^
4. Адвокатский гонорар во времена республики
Во все времена адвокаты отказывались от того, что можно было бы назвать жалованьем, определенной заработной платой, но они ничего не теряли вследствие этого: услуги, на которые нет определенной таксы, оплачиваются обыкновенно дороже всех других. Для обозначения платы за те услуги, которые они оказывали своим клиентам, римские адвокаты придумали слово honorarium, перешедшее затем и в современные европейские языки.
В речах Цицерона мы имеем много указаний на продажность судей, но, если бы судьи, в свою очередь, сообщили нам сведения о барышах адвокатов, то мы увидели бы, что этим последним доставалась львиная доля. Lex Cincia — закон, запрещающий адвокатам принимать подарки деньгами или натурой, существовал уже за 100 лет до рождения Цицерона (он был издан в 204 г. до Р. X.). Таким образом, злоупотребления адвокатов оказываются очень древними, и вышеупомянутый закон скорее устанавливает факт их
535
существования, чем уничтожает их: трудно ведь, в самом деле, перехватывать деньги при переходе их из рук в руки. Во всяком случае, закон этот успел выйти из употребления, и лишь в эпоху империи произведена была попытка восстановить его: Август постановил: адвокатов, уличенных в принятии платы, наказывать штрафом в четыре раза большим, чем полученная сумма. Но сила вещей взяла верх, и Клавдий отменил lex Cincia, по крайней мере по отношению к подаркам, не превышающим 10000 сестерций. Эта же сумма была допускаема и во времена Плиния Младшего, но уплачивать гонорар позволялось лишь по окончании дела: на суде же адвокат должен был давать клятву, что ничего не получил, а клиент, что ничего не дал. Бессилие всех этих предписаний очевидно: рядом с бедным адвокатом, который получает от своего страдающего подагрой клиента мешок бобов, мы видим Вибия Криспа, оратора времен империи, нажившего себе колоссальное состояние.
В последний век республики, оратор Филипп (которого Катулл назвал вором, что возбуждало лишь смех) был знаменит своими драгоценными рыбными садками, свидетельствовавшими о безумной роскоши. Очевидно, совесть Филиппа, запрещавшая ему быть щедрым по отношении к народу, нисколько не мешала пользоваться щедротами своих клиентов. Красе вел такую же жизнь и проявлял такие же вкусы к расточительности, как и Филипп: он дошел до того, что однажды надел траур по случаю кончины мурены. Но самым жадным из ораторов был Гортензий, которого прозвали именем одной танцовщицы, Дионисии, ввиду распущенности как его поведения, так и красноречия. При этом он нисколько не скрывал своей алчности; однажды, напр., Гортензий защищал в суде фальшивое завещание, в котором ему вместе с Крассом была отказана известная сумма: ведь надо же было ему кормить миног в своем баульском имении, миног, для которых он, обыкновенно, закупал всю рыбу на рынке! Известно, что Веррес разделил на три части все, что он награбил в Сицилии: одну он предназначал для себя, другую — для адвокатов, третью — для судей; что касается адвокатов, то из них один только Гортензий, согласившись сделаться соучастником преступлений Верреса, участвовал в дележе его добычи.
Цицерон, по крайней мере, не принимал подарков натурой, если не считать книг, да и то он заручился предварительно у одного юриста очень свободным толкованием lex Cincia. Таким образом, в деле гонораров, как и во всем остальном, Цицерон оказывается одним из самых честных людей своего времени. А между тем, главным источником его благосостояния была именно адвокатская деятельность. Мы еще можем поверить вместе с Плутархом, что его наследственное имущество, с прибавкой приданого Теренции, давало ему в начале карьеры возможность проявлять бескорыстие, тем более замечательное, что оно было очень редким в те времена. Но как
536
могло хватать этих скудных средств на расходы по его эдильству и многочисленным кандидатурам, на роскошную жизнь, которую он вел впоследствии? Если у него были тысячи способов тратить деньги, то должно было быть столько же и источников для их добывания. Весьма вероятно, что приношения тяжущихся доставляли немалую долю средств, необходимых для такой жизни; а они достигали иногда значительных размеров, если верно то, что за свой палатинский дом он заплатил наличными деньгами 2 миллиона сестерций, которые занял у своего клиента Суллы, а потом забыл отдать. Чьими еще карманами пользовался он для того, чтобы купить себе имения в Тускуле, в Формиях, наполнить их прекрасными статуями, драгоценной мебелью, которая иногда обходилась не дешевле дома, так как за один только стол он заплатил 10000 сестерций? Откуда он взял приданое своей дочери Туллии, а также деньги на содержание сына, этого ребенка «такого скромного и кроткого», из которого впоследствии вышел юноша далеко не примерный?
Независимо от прижизненных подарков, болыпую часть этих средств Цицерон получал от щедрот завещателей, так как в Риме весьма распространен был обычай делать своими наследниками разных именитых людей: помещение их имени в завещании для них было почетом, а само завещание делало более действительным. Вот почему Цицерон значится рядом со смертельным врагом своим Клодием в завещании одного банкира. Очевидно, этот обычай был особенно выгоден для знаменитых адвокатов, которые кичились подобной щедростью завещателей: «Я получил по разным завещаниям более 20-ти миллионов сестерций», — говорит Цицерон в конце своей карьеры. Но это не дает, конечно, права повторять вместе с автором одного сочинения, приписываемого Саллюстию, что Цицерон «разжирел, питаясь кровью обвиняемых и эксплуатируя их несчастья». Такие напыщенно-декламаторские выражения совершенно несправедливы по отношению к человеку, который, живя в городе, где слава требовала соответствующей обстановки, должен был уступать обычаю и считаться с нуждами своего положения; к тому же он получал вознаграждение не большее, чем другие, за талант, стоивший во всяком случае дороже.
(Poiret, Essai sur l`eloquence judiriaire a Rome pendant la Republique, pp. 174 et suiv.).
^
5. Обязанности адвоката
Оратор не должен браться за защиту всякого клиента без различия; спасительная гавань его красноречия не должна быть открыта для всех, даже для пиратов; пусть он руководствуется в
537
своей адвокатской деятельности существом каждого данного дела. Однако, ввиду того, что один человек не в состоянии вести все добросовестные тяжбы, а таковых значительное большинство, то при выборе он может руководствоваться рекомендациями и личными качествами своих клиентов. Но при этом он должен остерегаться, как бы не поддаться тщеславию двоякого рода: или предлагая свои услуги сильным людям в борьбе с людьми маленькими; или защищая только маленьких людей от сильных, в чем, пожалуй, еще больше тщеславия; ибо не положение человека делает его дело правым или неправым. Если он взялся за дело, которое вначале показалось ему достойным, а потом, во время обсуждения, он сознает его неправоту, то пусть он не стыдится отказаться от этого дела, заявив своему клиенту правду...
Должен ли адвокат всегда вести дело бесплатно? Об этом еще можно спорить. На первый взгляд вопрос этот решается сам собой, ибо кто не знает, что было бы гораздо почетнее, гораздо достойнее свободных искусств и самого оратора, если бы он не продавал своих услуг, не унижал этим значения такого большого благодеяния; тем более, что многие вещи могут показаться гадкими уже вследствие одного того, что их оценивают на деньги. Как говорится, это ясно даже слепому. Таким образом, всякий оратор, у которого есть достаточные средства, свидетельствует о низости своей грязной души, если требует плату. Если же его доходы ограничены и нуждаются в пополнении, то, следуя примеру всех мудрецов, он может допустить, чтобы его услуги оплачивались... Вознаграждение в таком случае является не только справедливым, но и необходимым, потому что оратор, вынужденный по самому свойству своей профессии посвящать все свое время чужим делам, не в состоянии удовлетворять свои потребности иным трудом.
Однако тут надо соблюдать известную меру, и очень важно в данном случае, с кого он берет, сколько и до каких пределов. Подальше от разбойничьего обычая брать с клиента, сообразуясь с опасностью его положения; это обычай, который должен внушать отвращение мало-мальски порядочному человеку... Оратор не должен зарабатывать больше, чем ему нужно на его жизненные потребности;
будь он даже беден, он не должен брать никакой излишней платы, а только следуемое вознаграждение, отлично сознавая, что дал во всяком случае больше, чем получил...
Очень немногие люди дают себе труд основательно изучить порученное дело... Я не говорю уже о тех небрежных адвокатах, для которых суть дела не играет роли, лишь бы только им предоставилась возможность покричать, либо набрасываясь на людей по обстоятельствам, к делу непричастным, либо отделываясь общими местами; есть и такие, для которых подобное небрежное отношение к делам составляет предмет особого тщеславия: одни, вечно занятые и всегда
538
имея какое-нибудь дело, которое нужно сделать раньше, вызывают к себе клиента накануне или утром в день суда и даже хвастают иногда тем, что изучили дело во время самого суда; другие, чтобы похвалиться своим умом и проницательностью, беззастенчиво заявляют, что они уже поняли, в чем дело, чуть не раньше еще, чем выслушают его. Затем, произнеся свою речь при одобрении всей публики, речь, состоящую из красивых слов и не имеющую никакого отношения ни к судье, ни к клиенту, они удаляются и проходят по форуму с торжествующим видом, обливаясь потом, в сопровождении толпы своих поклонников. Я не могу также одобрить тех адвокатов, которые поручают изучение дела своим друзьям, хотя размеры этого зла уменьшаются в зависимости от того, насколько основательно друзья изучают дело и знакомят с ним адвоката... Но самый скверный обычай довольствоваться заметками, составленными самим клиентом, который ведь обращается и к адвокату именно потому, что не может сам вести своего дела, или кем-нибудь из тех адвокатов, которые, не ведя самостоятельно дел, этим самым признают себя неспособными... Адвокат не должен также полагаться на свою память, пренебрегая записью того, что скажет ему клиент. Недостаточно спросить клиента один раз: необходимо заставить его повторить одно и то же дважды и даже больше, так как при первоначальном изложении дела многое может ускользнуть, особенно у человека неопытного (а это случается часто), а также для того, чтобы узнать, повторит ли клиент то же самое, ибо в большинстве случаев клиенты лгут, как будто они не рассказывают свое дело, а ведут тяжбу, и разговаривают не с адвокатом, а с судьей. Поэтому не следует слишком доверять им; надо, наоборот, подходить к ним со всех сторон, сбивая их, осаждать вопросами, тормошить их по мере возможности... Кроме того, надо внимательно изучить все документы. Относящиеся к делу, и некоторые из них не только просмотреть, но и прочитать: очень часто они не содержат того, что им приписывается, или в них сказано меньше, или найдется что-нибудь, вредящее делу, или в них сказано слишком много, так что они подрывают сами себя этими преувеличениями. С другой стороны, нередко в них можно найти массу деталей, которые в глазах клиента не имеют никакого значения для дела...
Если человек ведет дело хуже, чем он может, то этим он обнаруживает не только небрежность, но и недобросовестность, а поэтому не следует брать на себя больше дел, чем можешь вести вполне добросовестно. Надо по возможности написать заранее то, что будешь говорить. Впрочем, когда приходится отвечать немедленно, то нельзя приготовиться ко всему. Иногда даже вредно иметь заранее написанную речь, в случае, если противник сделает замечание, которого раньше адвокат не предвидел. Некоторым при этом трудно отказаться от написанного, и они стараются воспользоваться наибольшим количе-
539
ством заготовленных фраз, чтобы вставить их в свою импровизированную речь, и в результате является нечто совершенно несуразное. В таких случаях лучше «стоять», как говорят крестьяне, «твердо всей ступней» на чем-нибудь одном... В одном только мы должны хорошо приготовиться, а именно, хорошенько изучить дело, а затем уже во время суда нужно внимательно слушать противника... Никогда не попадет в затруднительное положение тот оратор, которому искусство, работа над делом и навык придают силы, способные преодолеть всякую трудность. Всегда вооруженный, всегда готовый к бою, он найдет необходимые слова и в судебном заседании, и во всяких будничных домашних делах.
(Квинтилиан, Наставление оратору, XII, 7—9).
^
6. Обвинители в конце республиканской эпохи
Так как в Риме не было государственных прокуроров, то всякий гражданин мог выступать обвинителем, даже в таком деле, которое лично нисколько не касалось его. В 1-м веке до Р. X. обвинители не пользовались особым уважением: в этой роли выступал, обыкновенно, какой-нибудь оратор средней руки с голосом, надтреснутым вследствие злоупотреблений словом, а, может быть, и удовольствиями жизни; или же человек из низших слоев общества вроде Л. Цезулена, который «в искусстве обвинять ближнего не имел себе равных», или Эруция, ветерана этой профессии, родившегося от неизвестного отца: он был противником Цицерона в процессах Росция Америйского и Варена. Иногда же это были разорившиеся аристократы, которые не боялись уронить свою репутацию, потому что ее у них не было: таковы оба Меммия, а также Брут, обесчестивший свое знаменитое имя, занимаясь таким зазорным ремеслом.
А между тем за сто лет перед этим цензор Катон Старший часто со славой выступал в подобной роли. Из всех тяжб, память о которых сохранилась, обвинительные процессы вызывают удивление не меньшее, чем другие; и если своими обвинениями он нажил немало врагов, то ими же увеличил и свою славу. Впрочем, не надо забывать, что в те времена древняя строгость нравов еще не вполне исчезла, и кроме того в качестве обвинителя выступал ведь Катон, а не кто-нибудь другой: и тогда уже общественному мнению не особенно нравилось, если примеру Катона подражал кто-нибудь, даже из самых почтенных людей. Кроме Катона указывают еще несколько случаев, когда обвинителем являлся Г. Гракх, например, против П. Попилия Ленаса, который подверг себя добровольному изгнанию. Но впоследствии это дело очень низко пало в глазах общества. Об этом можно судить по тону, в котором Цицерон говорит об Эруции:
540
он сравнивает подобных людей с капитолийскими гусями, с собаками, которых бьют, если они лают без разбору. Правда, в тот день когда Цицерон сам выступил с обвинением против Верреса, его мнение на этот счет несколько переменилось: «Те, кто обвиняет, — говорит он, — этим самым берут на себя обязательство быть безукоризненными, беспристрастными, чуждыми тех пороков, за которые они упрекают других».
Такое видимое противоречие, в сущности, легко объясняется. Обвинителей делили на две категории: к первой принадлежали случайные обвинители, ко второй — профессиональные. Считалось, что человек может случайно выступать в роли обвинителя, нисколько не портя себе этим репутацию: напр., когда дело шло о каком-нибудь общественном интересе, или когда обвинитель имел за себя общественное мнение, как Цицерон в процессе Верреса, или целую жизнь, полную славы и почета, как Метелл Нумидийский, обвинявший Валерия Мессалу; или же, наконец, когда дело шло о самозащите, как это было с М. Эмилем Скавром, обвиненным в избирательных подкупах П. Рутилием Руфом и в свою очередь обвинившим этого последнего. Не порицали также и начинающих ораторов, в особенности, если они нападали на людей опозоренных. Но за всеми этими исключениями, к обвинителям вообще относились дурно, тем более, что они не стеснялись копаться в частной жизни своих противников и вытаскивать на свет божий все смешное или постыдное, что они там найдут.
Неблагосклонное отношение к этому ремеслу в значительной степени зависело от того, что обвинители старались не для славы, а из-за денег. Выиграв процесс, они в известных случаях, которых точно определить мы не можем, имели право на четвертую часть штрафа, к которому присуждался обвиненный; отсюда слово quadruplator — оскорбительное название, применявшееся к тем, кто требовал себе это вознаграждение: * Цицерон бросил его в лицо Эруцию. Порядочные же люди обыкновенно гнушались подобным заработком; так, напр., после обвинения Милона, Фульвий получил узаконенное вознаграждение, а Аппий Клавдий отказался от него. Кроме того, и не дожидаясь неопределенного исхода процесса, материально заинтересованный в нем обвинитель имел очень простой способ достигнуть своей цели: он мог продать свое молчание или свое бездействие. Веррес таким образом избавился от одного обвинителя, заплатив ему 300 000 сестерций. Флакк, говорят, заплатил Дециану 2 миллиона сестерций отступного. Другого рода тактика состояла в том, чтобы затягивать дело по предварительному
_________
* Букв «примножающий вчетверо». На самом деле доносчик получал ? часть от штрафа его жертвы.
541
уговору с обвиняемым: это называлось tergiversari — «повернуть тыл», отступить; или же преследовали обвиняемого не энергично, доводя дело до оправдания: это был один из видов преступления, обозначавшегося термином «praevaricatio» [1] (черепаший ход, подобный движению человека, страдающего растяжением вен).
В известных специальных случаях выигравший процесс обвинитель получал иного рода награду, более высокую. Так, напр., подданному римского государства, с успехом обвинившему кого-нибудь в лихоимстве, давали гражданские права. Римский гражданин, в случае удачного обвинения кандидата в подкупах избирателей, восстановлялся в правах, если он был лишен их за подобное же преступление. Счастливый обвинитель, кроме того, освобождался от необходимости удовлетворять известным условиям относительно возраста при избрании на общественные должности.
Человек, жалоба которого была принята соответствующим магистратом, получал на известный срок (иногда продолжавшийся несколько месяцев) полномочия, подобные тем, которыми наделены наши судебные следователи: он имел право прикладывать печати к протоколам с показаниями обвиняемого и свидетелей, так же, как и к вещественным доказательствам, призывать свидетелей к допросу, принуждать уклоняющихся, — одним словом, принимать все меры, необходимые для того, чтобы добыть и сохранить улики, подтверждающие справедливость обвинения. Принятие претором обвинения имело такое же значение, как и официальное поручение от сената: тот, кого, так сказать, «отрядили для обвинения», имел право проникать в самую глубь провинции и производить там следствие в сопровождении военного конвоя, иногда очень значительного. Число свидетелей, приводимых с собой обвинителем, также могло быть весьма значительным, так как законы, которые его ограничили, установили maximum все-таки в 120 человек.
(Poiret, Essai sur l`eloquence judiciaire a Rome pendant la Republique, pp 182 et suiv.).
__________
[1] От varico — ходить с вывороченными ногами — Ред.
^
7. Два доносчика времен империи — Домиций Афер и Регул
В числе доносчиков в правление Тиберия был один из лучших ораторов того времени, Домиций Афер, уроженец Нима. Начало его карьеры было далеко не блестящее: долго оставался он в неизвестности и терпел нужду, хотя он и не был особенно разборчив в средствах нажиться и очень ревностно стремился к этой цели. Впрочем, в сорок лет он уже был претором, но собственное сознание говорило ему, что репутация его не соответствует таланту: необходимо было что-нибудь
542
из ряда вон выходящее, чтобы сразу обратить на себя всеобщее внимание. Так как он ничем не смущался, то сделался доносчиком, и, желая сразу начать дело ловким ударом, он принялся тщательно выбирать себе жертву. Он знал ненависть Тиберия ко всем, кто был привязан к семье Германика; и вот, чтобы угодить императору вполне, он выступил с обвинением против Клавдии Пульхры — родственницы и самой близкой подруги Агриппины (вдовы Германика). Афер обвинил ее в беспутной жизни, в кознях и чародействе, направленных против императора. Все понимали, что, нападая на Клавдию, хотели поразить ее подругу, и что дело идет о ссоре между Тиберием и Агриппиной. Весь город насторожился; Афер, зная, что он ставит на карту всю свою репутацию и благополучие, превзошел самого себя: никогда еще он не говорил с таким красноречием. Для всех это было, по выражению Тацита, как бы открытие его гения. Тиберий, который не был вовсе любителем говорить комплименты, удостоил его своей похвалы. Во всем Риме только и речи было, что об Афере: он одним ударом достиг и богатства, и славы.
Правда, несколько лет спустя, он чуть было не поплатился очень дорого за свое торжество. Калигула, само собой разумеется, не мог любить человека, который с таким блеском выступил в роли врага Агриппины, его матери. Афер, отлично понимая это, попробовал было обезоружить его лестью, но с этим причудливым тираном лесть не всегда достигала цели, и случалось, что комплименты, которые ему делали, он принимал за оскорбление. Так, Афер воздвиг в честь его статую с надписью, в которой упоминалось, что Калигула, 27-ми лет отроду, уже был вторично избран консулом. Но император отнесся очень плохо к этой похвале: он увидел в ней оскорбительный намек на его молодость и косвенное указание на закон, запрещавший быть консулом в таких юных годах. Чтобы отомстить за себя, он явился в сенат с напыщенной речью, которую старательно и долго придумывал, и, считая себя мастером этого дела, пустился в состязание с лучшим оратором своего времени. Афер погиб бы, если бы вздумал защищаться, но он, конечно, не стал этого делать. Пав ниц к ногам принцепса, как будто красноречие последнего поразило его, как громом, он воскликнул, что гораздо меньше боится всемогущего Калигулы, чем его ораторского таланта; затем он повторил подробно только что выслушанную речь и принялся ее истолковывать, чтобы указать все ее красоты. Калигула, в восторге от того, что его так хорошо оценил такой замечательный знаток, вернул Аферу свое расположение.
Впоследствии Афер, как человек умный, сообразил, что надо постараться, чтобы забыли начало его карьеры, и что укрепить за собой занимаемое им блестящее положение можно только средствами противоположными тем, при помощи которых он его достиг. Обвиняя прежде честных людей, теперь он стал не раз употреблять свой
543
талант для их защиты. Речь, которую он произнес в защиту Домициллы, стала особенно знаменитой. Домицилла была женой одного человека, осужденного за политическое преступление; она осмелилась похоронить мужа в те времена, когда закон запрещал оплакивать своих близких. Ее обвинили ее сыновья, и, как кажется, братья и друзья также выступили против нее. Афер, который вел это дело перед императором, защищал ее совсем не так, как это сделал бы Катон: он воздержался от пылкости и негодования, от энергичных требований во имя прав человечности; вместо всего этого он постарался разжалобить судей. Отрывок, сохранившийся от этой речи, показывает, что он был не только хорошим оратором, но и еще более искусным адвокатом. В таланте Афера отражался его характер, и в речах его больше всего поражала ловкость и изворотливость так же, как и в его поведении. Живя в мире со всеми партиями, при помощи доносов заручившись расположением императора, вовремя успокоив порядочных людей проявлением дешевой независимости, он сумел избежать всевозможных опасностей, сопряженных с его положением богача и знаменитости. Он беспрепятственно прошел через самый опасный период империи и, добившись выдающегося положения при Тиберии, спокойно умер в старости при Нероне.
Регул действовал в качестве доносчика в правление Нерона и Домициана. Он был знатного рода, но отец его разорился и подвергся опале, так что оставил своим детям лишь славное имя, что в те времена представляло собой опасное наследство. Сын решил во что бы то ни стало выбиться из бедности, и, к великому скандалу всех своих знатных собратьев, сделался доносчиком. При этом он не придумал ничего лучшего, как выступить открыто против всех, кто только мог порицать его.
О юности Регула сохранились самые ужасные воспоминания. Рассказывали, что он советовал Нерону не утомлять себя убийством людей по одиночке, когда он может одним словом покончить со всем сенатом сразу; что после смерти Гальбы он заплатил убийцам Пизона, которого ненавидел; что, когда ему принесли голову Пизона, он ее стал кусать.
Силу Регула составляла его несокрушимая воля. Он захотел сделаться оратором; но природа не предназначала его для ораторской деятельности, — она дала ему тщедушное тело, слабый голос, речь с запинкой, отказала в воображении и в памяти. Про него говорили, перефразируя знаменитое определение Цицерона (vir bonus dicendi peritus), что он «дурной человек, не умеющий говорить». И вот он принялся работать над устранением всех этих недостатков с такой настойчивостью, что в конце концов многие стали находить его красноречивым. Он захотел сделаться богатым и при этом был так уверен в себе, что заранее назначил размеры своего будущего бо-
544
гатства: ему нужно было 60 миллионов сестерций. Сумма большая, но у него было много способов добыть ее.
К ремеслу доносчика он присоединял еще и другое, в котором прослыл великим мастером: он умел разными правдами и неправдами добиваться завещаний в свою пользу. Плиний Младший рассказывает по этому поводу несколько знаменитых анекдотов. Вдова того самого Пизона, которого Регул преследовал до самой смерти, опасно заболела; он имел дерзость навестить ее, сел у ее постели и стал говорить, что делал жертвоприношения и вопрошал гадателя о ее здоровье и получил очень благоприятный ответ, так что она наверное выздоровеет; бедная женщина, получившая поддержку в своей последней надежде, спешит поместить в завещание такого преданного друга и отказать ему часть своих богатств. Веллей Блез, лежа на смертном одре, хочет сделать новое завещание; Регул, уверенный, что он не будет в нем забыт, бежит к врачам и умоляет их продолжить хотя на несколько часов жизнь несчастного. Но как только завещание было подписано, он заговорил другое: «Зачем вы заставляете его мучиться так долго? Раз вы не можете спасти его жизнь, дайте ему, по крайней мере, умереть спокойно». Такой ловкий и беззастенчивый человек не мог, конечно, не составить себе состояния. Когда он достиг назначенной заранее суммы, он решил, что был слишком скромен. Он рассчитывал не останавливаться на этом и говорил Плинию, что боги открыли ему посредством разных знамений, что он удвоит свое богатство.
Последняя его мечта была особенно удивительной: ровно ничего не сделав для того, чтобы заслужить уважение, он тем не менее хотел быть уважаемым. И он добился этого, пугая своим влиянием тех, кого не мог ослепить своим богатством. Он был столько же тщеславен, сколько и жаден. Потеряв сына, Регул не удовольствовался тем, что на весь Рим кричал о своем горе, которое, по мнению всех, было слишком шумным для того, чтобы быть искренним: он захотел, чтобы его потерю оплакивала вся Италия, и даже провинции. И вот он составил похвальное слово в честь сына и добился того, чтобы эта речь была прочитана в каждом городе тем из декурионов, у которого самый лучший голос. Над таким тщеславием смеялись, но все спешили его удовлетворить. Все знали Регула и ненавидели его; вспоминали о преступлениях, которые он совершал, знали, что он человек алчный, жестокий, суеверный, с причудами, наглый в счастье, трусливый в опасности — одним словом, «самый отвратительный из всех двуногих», как его называли; все знали это, а между тем каждое утро его передняя была полна народа. Плиний возмущался, что в самую дурную погоду шли на поклон к Регулу в его прекрасные сады на берегах Тибра, в другом конце города; и он склонен был думать, что Регул нарочно поселился так далеко, чтобы бесить своих посетителей. Высшим торжеством его было то, что он
545
сохранил вплоть до самого правления Траяна эти внешние признаки всеобщего уважения.
(Boissier, ГOpposition sous les Cesars, pp. 199 et suiv., chez Hachette).
^
8. Суд императора Траяна
Я вызван был императором в Centum Cellae (ныняшняя Чивита-Веккия) * для участия в судебных заседаниях. Разбирались различные дела, которые дали Траяну случай обнаружить самые разнообразные качества, необходимые для судьи.
Обвинялся, прежде всего, Клавдий Аристон, первый человек в Эфесе, крупный благотворитель, приобретший популярность вполне заслуженную; из зависти на него сделан был донос людьми, ни в чем на него не похожими. В результате его оправдали, а доносчиков наказали.
На следующий день слушалось дело Галитты, обвиненной в прелюбодеянии. Состоя в браке с военным трибуном, домогавшимся высших государственных должностей, она запятнала и свою, и мужнину честь связью с одним центурионом. Муж написал об этом своему начальнику, а последний — императору. Проверив показания, император разжаловал центуриона и даже удалил его со службы. А так как в преступлении этом, по самому существу его, виновных было двое, оставалось наказать и неверную жену... Но муж, из любви к жене, держал ее при себе, в своем доме, даже после заявления о прелюбодеянии, и, по-видимому, хотел удовольствоваться наказанием соперника. Когда ему заявили, что надо вести дело дальше, он неохотно взялся за него; но обвиняемую все-таки пришлось наказать согласно lex Iulia [1].
На третий день разбиралось дело о завещании некоего Тирона, которое, по словам наследников, в одной своей части было подделано. Обвинялись Семпроний Сенецион, римский всадник, и Эвритм, вольноотпущенник и вилик императора. Наследники обратились к императору с коллективной просьбой, чтобы он взял на себя разбор этого дела, и император уважил их просьбу. Вернувшись из Дакийского похода,** он назначил им день суда. А когда некоторые из наследников отказались от обвинения из страха перед Эвритмом, Траян
__________
* Портовый город в Этрурии (северо-запад Италии).
** 107 г. н. э.
[1] По изданному Августом lex Julia adulteriis, виновная подвергалась изгнанию и конфискации значительной части имущества. — Ред.
546
сказал: «Я ведь не Нерон, а Эвритм не Поликлет». Однако он дал им отсрочку, по истечении которой назначил разбор дела в своем присутствии. Со стороны наследников явилось всего трое; они потребовали, чтобы вызваны были и другие, потому что ведь жалобу подавали все вместе, или чтобы позволено было и им отказаться от обвинения. Император говорил после этого очень сдержанно и серьезно. Когда же адвокат Сенециона и Эвритма заявил, что, если не допросят его клиентов, над ними будет тяготеть обвинение, Траян сказал: «Для меня важно не то, что они останутся в подозрении, а то, что подозрение ляжет и на меня». Затем, обратившись к нам, он сказал: «Обсудим дело, как нам поступить?» После этого, согласно общему решению, он велел объявить всем наследникам, что они обязаны или все вместе поддерживать обвинение, или каждый порознь оправдать свой отказ от обвинения; в противном случае их осудят, как клеветников.
(Плиний, Письма, кн. VI,—31).
^
9. Процессы правителей провинций
Когда провинциальное собрание решало возбудить обвинение против правителя, оно выбирало при этом депутацию, которая должна была поддерживать обвинение в Риме. Депутаты тотчас по прибытии в столицу сдавали свою жалобу в императорскую канцелярию, и император уже решал, принять ли ее, или нет. Не трудно угадать, что они на первых же шагах встречали разные серьезные затруднения. Обвиняемый прилагал все старания, чтобы замять дело, и нередко преуспевал в этом. Однажды жители Вифинии обратились к Клавдию с жалобой на прокуратора Юния Цилона. Император не расслышал их слов, и, когда он спросил, о чем они просят, Нарцисс сказал, что они воздают похвалы Юнию. «В таком случае, — воскликнул Клавдий, — он у них останется еще на два года!»
Если жалоба оказывалась принятой, то случалось иногда, что император передавал дело в свой трибунал; обыкновенно же, в особенности в 1-м веке, его отсылали в сенат. При этом провинциальные депутаты получали право говорить перед собранием сенаторов. Но, во всяком случае, их красноречие, в особенности если это были греки, производило гораздо меньше впечатления в Риме, чем на их родине. Мало того, они были иностранцы, и их поэтому выслушивали с видимым недоверием. Наконец, они не имели никакого нравственного влияния на сенат, и в их распоряжении был лишь один ораторский талант, возбуждающий притом подозрения. Вследствие этого установился обычай назначать депутации одного или нескольких патронов из членов сената, указанных им самим. Плиний и Тацит
547
неоднократно исполняли эту обязанность. Во время процесса провинциалы довольно часто подвергались серьезной опасности. Резкость их нападок часто раздражала сенат, а их незнакомство с положением дел в Риме, тамошними порядками и нравами приводило к большим недоразумениям. Так, после оправдания Юлия Басса, хотели возбудить преследование против главного его противника, грека Феофана, которого спасло лишь veto консула. В деле Классика проявили еще большую суровость: Норбан Лициниан, депутат от Бетики, во время самого процесса был приговорен к изгнанию.
Процесс против правителя обыкновенно начинался просьбой о расследовании. Так как в Риме не существовало прокурорского надзора, то роль, которую у нас исполняет судебный следователь, возлагали на самого обвинителя. Просьбу произвести следствие сенат почти всегда принимал. Заручившись таким одобрением сената, провинциальное собрание выбирало из своей среды комиссара, который носил название inquisitor'а. Закон наделял таких следователей самыми обширными полномочиями. Они не только имели право разъезжать по всей стране и собирать доказательства, но также могли производить домашние обыски, знакомиться с содержанием официальных документов, а именно: со счетными книгами публиканов и городских управлений. Можно заранее сказать, что их расследование должно было встречать немало препятствий со стороны находящихся в должности правителей, но зато города помогали им изо всех сил, и в своих розысках им, без сомнения, удавалось проникать иногда очень далеко. Так Норбану, которому было поручено вести следствие против Классика, удалось добыть весьма компрометирующие письма проконсула к одной женщине и нечто вроде записной книги, в которую тот собственноручно заносил всякую украденную им сумму.
Следствие затягивалось иногда свыше всякой меры: Плиний упоминает об одном таком следствии, продолжавшемся, по крайней мере, пять лет. По его окончании дело снова возвращалось в сенат. Судопроизводством здесь руководили консулы или император. Начинали с речей: прежде выслушивали обвинение, потом защиту, причем иногда между ними возникали пререкания. Обвинению предоставлено было шесть часов, защите — девять; как обвинение, так и защита могли быть поделены между несколькими адвокатами. Посланные от провинции имели право участвовать в прениях, но могли и воздерживаться от этого. Если они говорили, то именно в их речах слышалось особенно много резкости. Сенаторы, напротив, относились весьма мягко и щадили обвиняемого, если только он не был их личным врагом. Им трудно было забыть, что он — их товарищ, и они старались не слишком чернить его. Плиний беспрестанно оплакивал печальное положение всех этих бывших преторов и консулов, которые, достигнув верха почестей, принуждены теперь с
548
трудом защищаться против целой провинции, с яростью стремящейся погубить их. Такие взгляды и настроение, естественно, вели к тому, что в его руках обвинение против правителя утрачивало свою остроту и силу.
Вторым актом обвинительного процесса являлось выслушивание свидетельских показаний. По закону свидетелей могло быть не больше ста двадцати, но в действительности ограничивались, конечно, теми, которые были безусловно необходимы, и их вызывали лишь затем, чтобы выяснить какой-нибудь существенный пункт в деле. Допросом свидетелей руководили стороны под наблюдением председателя; они вызывали свидетелей, снимали с них показания, подвергали перекрестному допросу. При этом одновременно выслушивались свидетели как со стороны обвинения, так и со стороны защиты.
Приговор постановлялся таким же образом, как и во всяких других делах. Некоторые из сенаторов, по порядку старшинства, высказывали свои мнения, самые разнообразные, мотивируя их в более или менее пространной речи, а затем собрание решало дело по большинству голосов. Впрочем, приговор входил в законную силу лишь через десять дней по его постановлении: в течение этого промежутка император или сенат могли потребовать пересмотра дела.
Самым суровым наказанием для осужденного было изгнание (aquae et ignis interdictio), отягченное еще так назыв. deportatio, т. е. пожизненной ссылкой на один из маленьких островков Средиземного моря. Это наказание сопровождалось лишением большинства гражданских прав, в особенности права завещания, и потерей, по крайней мере части, имущества. Что касается другого вида наказания — relegatio, то иногда оно представляло собой то же, что и deportatio, а иногда это было лишь временное запрещение жительства в известных местах с конфискацией имущества или без нее. Случалось, что дело ограничивалось исключением виновного из сената и запрещением вступать в какую бы то ни было общественную должность. Бывали, наконец, случаи, что, оставляя осужденного в сенате, лишали его только права сделаться когда-нибудь правителем провинции. Независимо от всех этих наказаний, трибунал рекуператopoв [1] мог присудить его к возмещению всех проторей и убытков в удовлетворение гражданского иска.
(Р. Guiraud, Les Assemblees provinciales dans l`Empire romain, Livre II. ch. 7).
__________
[1] Recuperatores — члены особого суда, разбиравшего тяжбы о собственности и вознаграждении между гражданами и не гражданами. Этот суд, учрежденный еще во времена республики, продолжал существовать и при императорах и был уничтожен лишь тогда, когда все свободные жители империи получили права римского гражданства. — Ред.
^
10. Политический процесс при Септимии Севере
Апрониан был обвинен на основании того, что его кормилица, говорят, видела когда-то во сне, будто он сделался императором, и он, ввиду этого, предался занятиям магией; его осудили заочно, когда он в качестве проконсула находился в Азии. Когда нам читали протокол следствия, мы нашли там имена того, кто вел допрос, того, кто рассказал сон, тою, кто слышал этот рассказ; кроме этого мы заметили, что один свидетель, между прочим, сказал: «Я видел одного лысого сенатора, который наклонился и смотрел». Слова эти привели нас в ужас, потому что свидетель не назвал никого по имени, и Север тоже не вписал никого. Все это было так неожиданно, что страх обуял даже тех, кто никогда не был знаком с Апронианом, и не только тех, у кого плешь была на макушке, но даже и тех, у кого не хватало волос на лбу. Никто не был уверен в своей безопасности, кроме обладателей обильной шевелюры; мы оглядывали тех, кто имел это преимущество, а кругом говорили: «Это вот кто; нет, вот этот». Я не скрою того, что произошло со мной в этом случае, как ни смешно это покажется: я так испугался, что стал рукой щупать волосы у себя на голове. Другие испытали подобное же беспокойство. Мы с особенным интересом высматривали тех, кто хоть сколько-нибудь казался плешивым, как бы для того, чтобы свалить на них угрожавшую нам опасность, но вдруг ликтор прибавил, что этот лысый одет был в тогy претексту. Когда указана была эта подробность, взоры всех обратились на Бебия Марцеллина, который в то время был эдилом и обладал большой лысиной. Он сейчас же встал и, выступив на середину собрания, заявил: «Если он меня видел, он, конечно, узнает меня». Эти слова вызвали наше одобрение, доносчик был введен и долгое время стоял молча перед Марцеллином, ища глазами того, на кого бы ему показать; в конце концов, по данному ему знаку, он заявил, что это тот самый. Вот каким образом уличили Марцеллина в том, что он был тот лысый человек, который смотрел: оплакивая свое несчастье, он выведен был из сената. Пройдя форум, он отказался идти дальше; здесь, обнимая своих четверых детей, он сказал им печальные слова: «Я жалею лишь об одном, о том, что оставляю вас в живых». После этого ему отрубили голову.
(Дион Кассий, LXXVI, 8—9).
^
11. Суд при Валентиниане I
Из многочисленных и разнообразных приговоров, некоторые отличались особенной строгостью и безжалостностью. Таково было
550
прежде всего дело адвоката Марина, которого присудили к смертной казни после самого поверхностного разбора его дела, за то, что он прибегнул к незаконным средствам, добиваясь брака с некоей Гиспаниллой... Сенатору Цетегу по доносу, обвинявшему его в прелюбодеянии, отрубили голову. Некто Алипий, знатный юноша, за маловажный проступок поплатился изгнанием; другие, менее знатные, подвергались публичной казни. В их судьбе каждый видел образ того, что его самого ожидает, и всем снились пытки, оковы, тюрьма...
Страх обуял всех. Все эти ужасы, совершавшиеся пока в тишине, грозили вызвать всеобщее раздражение. Тогда знать отправила к императору послов с ходатайством, чтобы наказания более соразмерялись с преступлениями и чтобы сенаторов не подвергали пытке, так как это неслыханная и незаконная мера. Когда послы в заседании совета передали это ходатайство Валентиниану, он заявил, что никогда не постановлял ничего подобного, крича, что это клевета. Тогда квестор Евпраксий очень вежливо возражал императору, и, благодаря смелости квестора, суровое постановление было отменено.
Около этого же времени префект Максимин возбудил дело против одного юноши, почти еще ребенка, Лоллиана, сына Лампадия; преступление состояло в том, что Лоллиан, по детскому неразумию, списал сборник священных формул (заклинаний). Все рассчитывали, что Лоллиан отделается изгнанием; но он, по совету отца, апеллировал к императору; дело передано было в императорский суд; это значило, как говорится, попасть из огня да в полымя. Суд производил консуляр Бетики Фалангий, и голова Лоллиана пала от руки палача.
Тарраций Басс, брат его Камений, затем Марциан и Евсафий, все люди сенаторского сословия, обвинялись все вместе в том, что помогали вознице Авхению посредством колдовства. Но, за недостатком улик, их оправдали.
Несколько знатных женщин погибли по обвинению в прелюбодеянии. Самыми известным из них были Харита и Флавиана; последняя отведена была на казнь без всякой одежды. Впрочем, палач, допустивший такое оскорбление женщины, был в наказание сожжен живьем.
Два сенатора, Пафий и Корнелий, сознавшиеся оба в том, что с помощью яда совершили преступления, были казнены по приказу Максимина. Та же участь постигла и прокуратора монеты [1]. Серик и Абсолий были забиты до смерти ударами свинцовых гирек, привязанных к ремням. Чтобы исторгнуть у них признание, Максимин обещал им, что ни железо, ни огонь не будут пущены в ход против них...
__________
[1] «Прокуратор монеты» — чиновник, заведующий монетным двором. — Ред.
551
Говорят, что из одного бокового окна претория всегда висела бичевка, которая служила Максимину для приема всевозможных доносов. Как бы малоосновательны они не были, всегда можно было сгубить кого-нибудь. Однажды он притворился, что выгнал двух своих служителей My циана и Барбара, отъявленных плутов. Они выдавали себя за жертв произвола, жаловались на жестокость своего господина, всюду рассказывали, что обвиняемым остается одно средство спасения: впутать в дело как можно больше знатных лиц. Чем больше будет доносов, говорили они, тем скорее все будут освобождены.
Террористическое управление продолжалось; арестам и счет потеряли. Знатные до того были напуганы, что уже одним своим видом выдавали внутреннее беспокойство. Впрочем, трудно упрекать их за то, что они до земли сгибались перед притеснителем: ведь им ежеминутно приходилось слышать, как этот озверелый разбойник кричал, что никто не может считаться невинным без его воли.
(Аммиан Марцеллин, XXVIII, гл. 1).