Литература (по всем темам курса)

Вид материала

Содержание

3. “Взаимоупор” в структуре менталитета русской культуры
4. Бинарность русской культуры
5. Менталитет — глубинная структура цивилизации

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 27

^ 3. “Взаимоупор” в структуре менталитета русской культуры

Саморефлексия любой национальной культуры в той или иной мере связана с ее территориально-географической ориентацией и исторически обусловленными представлениями об организации и смысловом членении мирового пространства (прежде всего дуальном, бинарном, ведущем свое происхождение из архаико-мифологических моделей мира). Дихотомия “Запад — Восток” оказалась в этом отношении наиболее универсальной и устойчивой практически во всех культурах, что связано с космогоническими мотивами этой антиномии. В большинстве культур мира самим по себе смысловым полюсам Запада или Востока не отдается предпочтение, — они сосуществуют во взаимосвязи, как единый фрейм (смысловая антиномия, воплощенная бинарность — наподобие дихотомии “верх / низ”). Что касается русской культуры (в ряду других евразийских культур), то здесь, напротив, Запад и Восток часто существуют отдельно друг от друга, как различные смысловые пространства и как два разных (далее нерасчленимых) фрейма.

Одним из важнейших, исходных для самосознания русской культуры представлений является оппозиция “Запад — Восток”, несущая в себе ее метафизические и географические, мифорелигиозные и геополитические, исторические и социальные интенции. “Запад и Восток” — условная смысловая конструкция, исторически выработанная культурологической мыслью человечества для первичной (космогонической) типологии мировой культуры и действующая как парная категория, которая выражает дихотомию поляризованного целого всемирной культуры; она одновременно характеризует и амбивалентное символическое единство культуры человечества (в пределе складывающееся из Запада и Востока), и ее разделенность на принципиально отличные друг от друга, а во многом и противоположные модели культурной идентичности, которые друг друга взаимополагают и в то же время взаимоисключают, воплощая собой дополнительность и антиномичность полярных начал, диалектику единства и множественности мировой культуры как сложного саморазвивающегося целого. Если определенный культурный текст характеризуется как выражающий в том или ином аспекте одно из этих двух начал, то в качестве его эпистемологического контекста всегда выступает противоположное, компенсирующее неполноту и односторонность первого. Будучи предельно широкой смыслообразующей системой пространственных координат для любой конкретной национальной культуры, “Запад и Восток” в своей содержательной взаимосоотнесенности представляют собой простейший и универсальный случай культурной топологии вообще (два разных топоса, образующих в паре смысловое напряжение и в то же время органическую смысловую связь).

Как правило, противопоставление Севера и Юга приходило на смену антиномии Запада и Востока — тогда, когда дихотомия Запада / Востока казалась недостаточной или неактуальной. Так, для русской культуры XVIII-XIX вв. Север в лице “Северной Пальмиры” — Петербурга — являл собой русский вариант западноевропейской цивилизации: противостоящий “дикому” Югу (непокоренный горский Кавказ, "киргиз-кайсацкие степи", экзотическая Средняя Азия, опасные соседи Турция и Персия, загадочный и далекий Китай, отгороженный своей Великой стеной). Послепетровская Россия мыслила себя именно Западом, но более северным, чем большая часть Европы — сдержанным, холодным.

В отличие от дихотомии “Север / Юг” смысловая пара “Запад /Восток” носит ярко выраженный характер социокультурной и цивилизационной дилеммы: или — или. Cопоставление культур Запада и Востока (особенно впечатляющее в свете исследований западных и восточных религий, осуществленных М.Вебером ) выявило почти необозримый ряд смысловых антиномий между ними. Демократия (свобода, равенство) — деспотизм; аскеза — мистика; научное знание, рациональность — интуиция, вживание в мир; динамизм, развитие — неподвижность, стабильность; модернизация, инновативность — традиционность, ритуал; индивидуализм, личность — коллективизм, государство; “логос”—“дао”; активное технико-технологическое преобразование мира — достижение гармонии с естественно-природной средой обитания; рыночная экономика, буржуазность — бесклассовое общество, коммунизм. Культурфилософская типологизация Запада и Востока в ХХ в. весьма разнообразна (ср. позиции К.Ясперса, К.Г.Юнга, В.Шубарта, Н.И.Конрада), но в той или иной мере включает дихотомию противоположностей — сглаженную или обостренную.

Запад и Восток — это различные социокультурные и цивилизационные парадигмы, на протяжении веков и даже тысячелетий сосуществующие между собой, борющиеся друг с другом, взаимодействующие и влияющие — прямо и косвенно — одна на другую, но в процессе исторического противостояния (постоянно изменявшего свои формы и их смысловое соотношение) , так и не преодолевшие семантического и структурного“параллелизма”, т. е. взаимной непереводимости, символической (политической, философской, религиозной, художественной и др.) антиномичности. Как бы далеко ни отстояли друг от друга культурно-смысловые системы Запада и Востока, они остаются связанными между собой по крайней мере совокупностью различительных принципов или набором критериев и принципов, согласно которым они оказываются сопоставимыми между собой (в том числе и как антиномические пары). Как бы тесно ни сближались между собою Запад и Восток, — всегда найдутся ценности и нормы взаимоисключающие, предельно поляризующие их семантические поля. Даже применительно к одному культурно-целостному объекту наблюдения или научного изучения можно говорить об амбивалентности представленных в нем западных и восточных начал.

При всей условности жесткой дифференциации систем ценностей и норм Запада и Востока сам принцип их антиномичности весьма показателен: противоположности, сближаясь друг с другом по принципу дополнительности, вступают в единство для того, чтобы облегчить взаимоотталкивание и противоборство, удерживаемые в гибком и динамичном равновесии бинарного целого. Встречные процессы сближения / отталкивания — не две разные тенденции соотношения частей целого, а тот баланс сил, при котором “действие равно противодействию”, и это равенство выступает гарантией нерасторжимости парадоксального альянса, — целое тем прочнее, чем сильнее сопротивление ему его составляющих. Подобная внутренне противоречивая, но единая смысловая структура культуры, основанная на силовом равновесии семантической системы, получила название “взаимоупора” (этот метафорический термин удачно ввел С.С.Аверинцев применительно к западно-восточному синтезу византийской культуры, возникшей на “перекрестке традиций” — древнегреческой и ближневосточной — и на стыке эпох античности и средневековья). “Взаимоупор” как социокультурный фрейм оказывается незаменимым в тех случаях, когда должны быть соединены принципиально несовместимые ценности, нормы, традиции. Невозможность достижения условного компромисса между смысловыми полюсами культуры и определения “срединной” (медиативной) области нейтральных значений приводит к формированию структур, устойчивость которых обеспечивается оппозицией и противоборством взаимоисключающих тенденций. Восточно-западный синтез русской культуры был еще сложнее и драматичнее, нежели ранневизантийский, поскольку он возник на еще более трудном “перекрестке”— византийской и кочевнической (тюрко-монгольской) традиций — в их наложении на исконный восточно-славянский субстрат.

В конечном счете из смысловой антиномичности культур Запада и Востока проистекают и периодически сменяющие друг друга их динамические установки и тенденции: взаимного национально-культурного изоляционизма, автономизации или открытости культур друг другу, интеграции; экспансионизма и агрессии или подражательности; борьбы и соперничества или взаимообогащающего диалога. Историческая динамика взаимоотношений Запада и Востока носит характер неравномерной пульсации: взаимное притяжение сменяется взаимным отталкиванием или индифферентностью по отношению друг к другу. Отношения Запада и Востока часто принимают характер кризисного состояния — бифуркации, с вытекающей из него проблемой выбора нового канала эволюции, в дальнейшем необратимой.

Само соотношение Запада и Востока в масштабе мировой культуры как целого представляет собой смысловую конструкцию “взаимоупора”, но конфронтационный и конфликтный характер их взаимоотношений сказывается обычно лишь в особых случаях (колониальные завоевания, освободительные движения, подъем национально-культурного возрождения). Зато для культурных (не только территориальных, но и смысловых) областей, пограничных между Западом и Востоком и как бы поневоле совмещающих поляризованные смыслы и ценности смежных с ними западных и восточных явлений, фреймы, воспроизводящие конструкцию “взаимоупора”, не просто типичны, но составляют “каркас” системы. В пограничных культурах резко контрастируют их взаимоисключающие тенденции: открытость и закрытость; “всемирная отзывчивость” и национальный мессианизм, космополитизм и изоляционизм; революционное новаторство и охранительность; динамизм и статичность и т. д., — но не для того, чтобы окончательно отделиться друг от друга. Постоянное колебание между двумя полярными тенденциями является не только “естественным”, но подчас и “единственно возможным” для подобного типа культур динамичным фактором их развития, а бифуркация становится в пограничных культурах не характеристикой того или иного кризисного состояния, но перманентным свойством всего исторического процесса, интериоризованным культурой на ментальном уровне.

Пограничные культуры имплицитно включают в себя как западный, так и восточный дискурсы, которые вместе составляют систему, на всех уровнях построенную на “взаимоупоре” противоборствующих смыслов. Подобная система, с одной стороны, постоянно чревата расколом целого; с другой, даже в случае раскола (и особенно в условиях раскола)“взаимоупор” удерживает силой две части (или стороны) единого в смысловом поле одного фрейма или метафрейма. При этом обе части раздвоенного целого испытывают силы как взаимного притяжения, так и взаимного отталкивания, находясь в состоянии зыбкого, неустойчивого баланса сил.

Для пограничных культур, как и культурных форм, типичны проблемные ситуации, имплицитно включающие в себя не определенные, не известные, эксплицитно не заданные элементы, отношение к которым определяет направление ее разрешения, логического и исторического саморазвития. Культурно-исторический процесс в подобных культурах носит особенно непредсказуемый, творчески-поисковый характер; пограничность в культуре предопределяет ее мощную, нередко гипертрофированную инновативность (подчас превращающуюся в самоцель культуры). М.М.Бахтин не случайно подчеркивал, что напряженная и продуктивная жизнь культуры, связанная с рождением новых смыслов, проходит на границах культур и культурных областей, культурно-исторических эпох.

В большинстве культур мира самим по себе смысловым полюсам Запада или Востока не отдается предпочтение, — они сосуществуют во взаимосвязи, как единый фрейм (смысловая антиномия, воплощенная бинарность — наподобие дихотомии “верх / низ”). Что касается русской культуры (в ряду евразийских и других пограничных культур), то здесь, напротив, Запад и Восток часто существуют отдельно друг от друга, как различные смысловые пространства и как два разных (далее нерасчленимых) фрейма. Однако в приложении к себе самой русская (как и любая пограничная) культура использует антиномию “Запад — Восток” как единый бинарный фрейм. Россия внешне противостоит и Западу, и Востоку; внутренне же она является одновременно и Западом, и Востоком, то разделяя собой две “сверхцивилизации” мира, то соединяя их собою в единое целое. В этом отношении Россия образует вместе с Западом и Востоком смысловую триаду и в то же время является единым, нерасчленимым целым с ними, воплощая тем самым монистическую“всемирность”.

Называя Россию отдельной частью света — “Востоко-Западом”, Н.А.Бердяев (в книге "Русская идея", 1946) утверждал, что в России “сталкиваются” два потока мировой истории — Восток и Запад. Г.В.Плеханов (в своем труде "Истории русской общественной мысли", 1914-1918) также отмечал в русской культуре и в истории России два противоположно направленных процесса, но “разбегающихся” в разные стороны — на Запад (европеизированная дворянская культура) и на Восток (традиционная культура русского крестьянства). Однако обе эти модели русской культуры (соответственно — центростремительная и центробежная), при всей своей видимой противоположности, отнюдь не исключают друг друга: культурно-исторические процессы западного и восточного происхождения и сталкиваются между собой в русской культуре, и отталкиваются друг от друга; собственно национально-русские тенденции в культурном развитии России то и дело раздваиваются, устремляясь одновременно и на Запад, и на Восток, или противостоят и тому, и другому.

Пограничное положение России и русской культуры между Востоком и Западом, Азией и Европой; вызванные этим внутренние противоречия русского национального характера, менталитета, образа жизни, быта, социокультурных институтов, общественной психологии и идеологии, специализированных областей культуры (включая науку и искусство, философию и религию); непредсказуемость социокультурной истории — все это явилось источником вековых конфликтов и идеологических споров : кочевых и оседлых народов, язычников и христиан, соборности и авторитаризма, нестяжателей и государственников, религиозных реформаторов и староверов, западников и славянофилов, сторонников и противников реформ, либералов и консерваторов, демократов и коммунистов и т. п. Все перечисленные здесь (и иные)“пары” оппозиций существуют только как далее неразложимые смысловые антиномии, интериоризованные русской культурой как структурная формула ее менталитета, как модель самовоспроизводства.

Вместе с тем изначальная "пограничность" русской культуры, а затем и российской цивилизации — по отношению к Западу и Востоку — порождала не только универсализм целей и притязаний русской культуры (что нередко выливалось в мессианские и эсхатологические предчувствия и идеалы), но и делало ее путь, как и судьбу России весьма драматическими, чреватыми взлетами и падениями, катастрофическими событиями, жестокими испытаниями, великими потрясениями, имевшими всемирноисторическое, глобальное значение.

^ 4. Бинарность русской культуры

Любая попытка представить российскую цивилизацию в виде целостного, исторически непрерывно развивающегося явления, обладающего своей линейной логикой и выраженным национальным своеобразием, наталкивается на большие внутренние сложности и противоречия. Каждый раз оказывается, что на любом этапе своего становления и исторического развития эта цивилизация как бы двоится, являя одновременно два отличных друг от друга лица. Европейское и азиатское, стихийное и организованное, естественное и искусственное, светское и духовное, официальное и оппозиционное, коллективное и индивидуальное — эти и подобные "пары" противоположностей свойственны российской цивилизации с древнейших времен и сохраняются фактически до настоящего времени. Двоеверие, двоемыслие, двоевластие, раскол — это лишь немногие из значимых для понимания истории нашей цивилизации понятий, выявляемые уже на стадии древнерусской культуры. Подобная стабильная противоречивость русской культуры, порождающая, с одной стороны, повышенный динамизм ее саморазвития, с другой, — периодически обостряющуюся конфликтность, внутренне присущую самой цивилизации, составляет ее органическое своеобразие, типологическую особенность и называется бинарностью.

Характерной особенностью русской культуры с ее "двоецентрием" является то обстоятельство, что ее основу, суть, глубинный смысл составляют не механическая сумма двух противоположно заряженных "ядер", сопряженных между собой в одно неразрывное целое, а самое их "сопряжение", непрерывно меняющееся, как бы "мерцающее" отношение двух "центров", "ядер", "полюсов", сочетающее в себе их глубокое внутреннее единство и в то же время не снимающее их абсолютной противоположности.

Не случайно через всю отечественную историю проходят бинарные фреймы, организующие русскую культуру и российскую историю как сквозную дихотомию: двоеверие, двоевластие, опричнина, ереси, самозванство, бунты, раскол, разночинство, русский коммунизм, евразийство, русское зарубежье, постсоветская реальность — в каждом из этих и подобных им понятий заключены смысловая амбивалентность, двусоставность, внутренний драматизм. Строго говоря, и такие классические смысловые “пары” русской культуры, как “западничество и славянофильство”, “народ и народничество” или “революция и контрреволюция”, являются в каждом случае не суммой двух фреймов, а единой смысловой конструкцией, в которой ни один из полюсов не может существовать без другого, вне взаимодействия и полемики с ним, вне борьбы за первенство. Более того, “победа” любого полюса автоматически означает его же “поражение”, поскольку вне противоборства его целеустремленность и активность теряют смысл и “точку приложения”. Следует признать, далее, что все фреймы, из которых складывается целое русской культуры (а значит, и истории) на всех уровнях ее смысловой организации, сопрягаются между собой по принципу именно “взаимоупора”: язычество — христианство, самодержавие — православие, власть — интеллигенция, интеллигенция — народ, религия — наука, искусство — действительность, литература — критика, история — современность, “русская идея” — “коммунистическая идея”, госбезопасность — правозащитное движение, диссидентство и т. д.

В виде бинарных фреймов предстают перед нами и имена деятелей русской культуры (Феофан Грек — Андрей Рублев, Иосиф Волоцкий — Нил Сорский, патриарх Никон — протопоп Аввакум, Радищев — Щербатов, Карамзин — Чаадаев, Пушкин — Гоголь, Некрасов — Фет, В.Соловьев — К.Леонтьев, Л.Толстой — Достоевский и т. д.); подобным же образом сопрягаются между собой ключевые фигуры отечественной истории (Аскольд и Дир, Ольга и Владимир, Александр Невский и Михаил Тверской, Иван Грозный и Андрей Курбский, Борис Годунов и Лжедимитрий, Екатерина II и Пугачев, Ленин и Сталин, и др.).В каждом случае смысловая “пара” означает и символическое единство фигур (современность или преемственность, общность деятельности, влияния, имиджа), и их антиномичность, противоборство (различие характера, облика, целей, судьбы, авторитета, начального и конечного звена исторического процесса, причины и следствия, начала и конца), т. е. воплощает собой принцип амбивалентности как системообразующий конструкт культуры.

Характерно, что и в русском фольклоре (и близких ему смеховых произведениях) типичны парные персонажи (Фома и Ерема, Иван да Марья). В восточнославянском язычестве антиномичны (вплоть до несовместимости) культы Перуна и Велеса; по-своему парны и другие языческие божества: Дажьбог и Стрибог, Хорс и Семаргл, Лада и Лель, Мор(ок) и Марена, в том числе и мелкие ( домовые и лешие, водяные, русалки и т. п.). Парны православные святые: Петр и Павел, Борис и Глеб, Фрол и Лавр, Косьма и Дамиан, Петр и Феврония и др.). Парны русские столичные города: Киев и Новгород, Владимир и Суздаль, Москва и Петербург. Бинарны многие символические названия произведений русской художественной культуры (особенно литературных): “Мертвые души”, “Поэт и гражданин”, “Отцы и дети”, “Война и мир”, “Преступление и наказание”, “Былое и думы”, ”Христос и Антихрист”, “Мастер и Маргарита” и т. п. Во многих случаях в художественных заглавиях произведений русской литературы заключена скрытая, но отчетливо подразумеваемая антиномия по разным смысловым основаниям (“Бедная Лиза”, “Ревизор”, “Пролог”, “Обрыв”, “Новь”, “Воскресение”, “На дне”, “Белая гвардия”, “Тихий Дон”, “Разгром”, “Хорошо!”, “Дар”, “Котлован”, “Архипелаг ГУЛАГ” и т. д.). Столь последовательная антиномичность культурной семантики (достаточно редкая в западноевропейских или восточных культурах) свидетельствует о глубоко укорененной — в ментальных основаниях русской культуры — смысловой дихотомии, провоцирующей инверсионные процессы во всех сферах национальной жизни России и на всем протяжении ее истории.

За каждым бинарным фреймом в истории русской культуры встает в явной или имплицитной форме изначальная культурная дихотомия Запада и Востока, символизирующая причастность России и русской культуры как тому, так и другому, — т. е. всему человечеству, мировой культуре и цивилизации, притязания на принципиальную “всемирность”, “всеохватность”, вселенский масштаб. Начальный импульс каждой культурно-исторической парадигмы в русской истории связан с этим дискурсом: Крещение Руси, монголо-татарское иго, возникновение концепции“Москва — третий Рим”, религиозный Раскол и Петровские реформы, отмена крепостничества и русская революция, крах советского тоталитаризма и распад СССР — все эти события знаменовали для России и русской культуры каждый раз обновление культурно-исторического контекста и обретение в нем заново смысловой конфигурации всемирности.

Но эта причастность России и русской культуры к “всеединству” мира (В.С.Соловьев) не однозначна, не одномерна — ни в национально-цивилизационном, ни в космополитическом смысле. Русская культура и “вненаходима” по отношению к миру (выступая как “третья сила” — наряду с Западом и Востоком — В.Соловьев), и одновременно включает в себя человечество (“всемирная отзывчивость”, по Достоевскому). Не случайно Г.П.Федотов рисовал схему “русскости”(т. е. менталитета русской культуры) в виде эллипса, обладающего “двоецентрием”. В своих ментальных основаниях Россия, в равной мере принадлежащая и Западу и Востоку, непосредственно “встроена” в мировое человеческое сообщество со всем присущим ему противоречивым социокультурным многообразием, являя собой образец “цветущей сложности”(К.Н.Леонтьев). Тем самым она оказывается изоморфной тому мировому целому, которое складывается из Востока и Запада и в то же время по смыслу больше простой суммы восточных и западных начал. Россия, по выражению М.Я.Гефтера, является “миром миров”, подобно целому, называемому человечеством, и в этом отношении представляет собой “всеединство противоположностей”.

По степени своей структурной и смысловой сложности целое русской культуры (а еще в большей степени — многонациональной культуры России) сопоставимо с мировой культурой. Рефлексируя собственную культуру, отечественные мыслители либо были склонны видеть в ней феномен всемирно-исторического масштаба и значения, способный не только отразить и укрупнить универсалии общечеловеческого культурного опыта, но и открыть новые пути для всего человечества (Гоголь, Белинский, Герцен, Л.Толстой, Достоевский, Н.Данилевский, В. Соловьев, Мережковский, Бердяев и др.), либо полагали, что исключительность русского культурного и социального опыта состоит в поразительном выпадении России из традиций как Запада, так и Востока (различно у Карамзина,Чаадаева, Чернышевского, Леонтьева, Писарева, Ключевского, Розанова, Ленина, Шестова), в ее выделенности тем или иным образом не только среди других национальных культур, но и в целом всей мировой культуры.

Множество подобных рефлексивных отображений русской культуры свидетельствует о том, что русская культура постоянно соотносит себя со всей мировой (или по крайней мере европейской) культурой как с равновеликим себе универсумом; именно с этим своим “собеседником” она вступает в различные диалогические отношения (согласие, спор, подражание, отчуждение, конфронтация, союз и т. п.), представляет мировую культуру своим контекстом, предметом, зеркалом, антиподом, судьбой. Составляя с мировой культурой как целым единую смысловую конструкцию, “надцивилизационный узел”, русская культура реализует принцип “взаимоупора” в предельно возможном, глобальном отношении (русское и всемирное, родное и вселенское начала составляют взаимосоотнесенные и конфликтующие части космического целого — ср.: Л.Толстой и Достоевский, В.Соловьев и К.Леонтьев, Д.Мережковский и В.Розанов, Вяч.Иванов и А.Блок, “русские космисты” и русские марксисты, рефлексии русского авангарда, начиная с В.Хлебникова и кончая Д.Хармсом).

На территории Руси-России в течение более чем тысячелетия разворачиваются своего рода “турбулентные” этно- и социокультурные , а также цивилизационные процессы всемирно-исторического масштаба и значения, неизбежно несущие на себе печать одновременно инновативности и катастрофичности. Русская Евразия — это “место встречи” Востока и Запада; но эта встреча (по логике “взаимоупора”) соединяет и разделяет, сближает и отдаляет; это и конфликт и альянс, и интеграция и дифференциация — воплощенные “единство и борьба противоположностей” в мировой культуре. Несомненно, что сам феномен “русского коммунизма”, впервые исследованный в культурно-историческом плане Бердяевым, как и, например, феномен “русского зарубежья”, явились логическим результатом специфически преломленного и практически интерпретированного в ХХ веке глобального западно-восточного синтеза, — особого культурного дискурса, мучительно, долго и трудно складывающегося в пограничной зоне Запада и Востока (ср. иные, более “мягкие” варианты подобного синтеза — в Америке, особенно Латинской, и в регионе “дальневосточного чуда”).

Исключительная жесткость столкновения и разрыва тенденций, противоположных и взаимодополнительных по смыслу, формам, целям и логике саморазвития, противоречиво смыкающихся и взаимодействующих в смысловом поле русской культуры, приводит к тому, что история русской культуры, а вместе с ней и сама история России, противоречиво соединяет в себе черты непрерывности и дискретности. Это означает, что сквозные, “стержневые” линии культурно-исторической преемственности и структурно-семантической изоморфности связуют разные периоды национально-культурного развития как единую топологическую модель и неделимый ценностно-смысловой континуум; в то же время “взрывной” характер разрешения исторически накапливаемых бинарных противоречий и проблем в последовательно пограничной культуре предопределяет неизбежно резкую “ломку” культурных парадигм, внезапно сменяющих друг друга по той же логике “взаимоупора” западного и восточного начал.

Языческая и христианская, византийская и монгольская традиции не только сменяют друг друга, но и во многом опровергают, оспаривают, отменяют предшествующий культурный опыт. Культурную самоизоляцию и самодостаточность Московского царства отвергает установка на тотальную европеизацию постпетровской России. Начавшуюся с огромным опозданием и внутренним сопротивлением культурного материала капитализацию России (и русские консерваторы, и русские социалисты возлагали надежды на то, что русский народ, привязанный к соборности и общине, либо не вступит на путь буржуазных отношений, либо перескочит опережающим образом этот этап европейского исторического развития) сменил русский коммунизм, первоначально нацеленный на осуществление мировой революции, а затем переориентировавшийся на собственное самоосуществление в “отдельно взятой стране”. Наконец, в постсоветский период уравнительный “русский социализм” столь же внезапно сменился неокапитализмом — “диким”, “варварским” рынком, — как в свое время, в результате русской революции, буржуазные “столыпинские реформы” были сметены коммунами, “раскулачиванием”, колхозами.

Фактически каждая новая культурная парадигма в российской истории знаменовалась процессами, пересматривавшими, отрицавшими или приостанавливавшими ход изменений, начатых на предыдущем этапе (в рамках “старой” парадигмы): Октябрьская революция покончила с либеральными свободами, завоеванными в ходе “первой русской революции” 1905 г. и Февральской 1917 г.; коллективизация вернула крепостничество в русскую деревню; сталинский Союз во многом реанимировал идеологию и символику Российской Империи, казалось бы, окончательно погребенные Лениным и его соратниками по большевизму.

В российской социокультурной истории “старое” никогда полностью не исчезало, но в своих наиболее стабильных формах продолжало вялый “дрейф”, параллельно с формированием “нового”; в то же время “новое”никогда не вытесняло до конца “старое”, хотя именно на это, казалось бы, претендовало. “Старое” и “новое” в истории России не столько сменяли друг друга последовательно, сколько шли параллельно друг другу, накладываясь друг на друга и делая свое сосуществование особенно парадоксальным, внутренне противоречивым и драматичным (на этом социокультурном механизме основан феномен социокультурной многоукладности России).

Это означало, что противоречивость, разорванность, "кентаврообразность" России и русской культуры являются не временным, пусть и длительным, периодом становления русского менталитета, свидетельствуют не о затянувшейся фазе социокультурной "неоформленности" русского духа, мечущегося в поисках присущих только ему принципов и границ, но о конститутивных свойствах самого менталитета русской культуры, с ее изначальной "безграничностью", широтой, способной "вместить" в себя абсолютные, взаимоисключающие крайности; с ее тяготением к предельным "абсолютам" и отторжением всего, напоминающего "золотую середину" или примирение соперничающих начал, межеумочность компромиссов; с ее готовностью двигаться либо в одну, либо в прямо противоположную сторону — безо всякого "перерыва постепенности", стихийно, спонтанно, — "вдруг". Отсюда — и знаменитая непредсказуемость российской истории, и ее не менее заметная повторяемость, — свойства, проявляющиеся в невиданных, по сравнению с другими странами и народами, масштабах.

^ 5. Менталитет — глубинная структура цивилизации

Бинарная структура русской культуры (а вместе с ней и российской цивилизации, и их взаимоотношений между собой) в каждый ответственный или кризисный момент отечественной истории выстраивалась как спор, полемика, диалог о самом существенном и насущном. И этот диалог противоположных социокультурных тенденций был незавершенным и в принципе незавершимым. Дело заключалось не только в остроте проблем, не имевших однозначных решений, не только в непримиримости взаимоисключающих позиций спорящих сторон. Амбивалентными были любые реплики разворачивающегося диалога сами по себе, независимо от мнения оппонента — реального или потенциального.

Кажется, будто в тот самый момент, когда в русской культуре нечто утверждается, оно уже отрицается, низвергается самим ходом развития российской цивилизации; поэтому-то русская культура стремится выйти за пределы ею же самою полагаемых определений и пересмотреть их; она сочетает центростремительность, т.е.тенденцию к обретению своей самоидентичности, с центробежностью, т. е. с тенденцией преодоления своей однозначной самотождественности. Подобные же "колебательные" движения совершает в процессе своего становления и эволюции и российская цивилизация, изнутри "подпитываемая" соответствующими культурными импульсами.

На протяжении всей, более чем тысячелетней истории русской культуры чередуются, соперничая друг с другом по масштабности и интенсивности процессы "раздвоения единого" и "объединения противоположностей". Можно даже сказать, забегая далеко вперед, что в русской культуре силы единства и распада, находясь в постоянном противоборстве, уравновешивали действие полярных тенденций, как бы нейтрализовали взаимоисключающие начала. На разных этапах национального культурно-исторического развития заметно настойчивое стремление русской культуры к единству, к синтезу (осуществляемое на той или иной почве). Однако это единство, этот синтез русской культуры остается до конца не осуществленным, исподволь разрушаемым теми же самыми силами, что способствовали его достижению. И поиск синтеза, единства приходилось начинать сначала, в принципиально ином направлении.

Менталитет русской культуры исторически закономерно складывался как сложный, дисгармоничный, неустойчивый баланс сил единства и распада, интеграции и дифференциации противоречивых тенденций национально-исторического бытия русского народа, как то социокультурное равновесие (нередко на грани национальной катастрофы или в связи с приближающейся ее опасностью), которое заявляло о себе в наиболее решающие, кризисные моменты истории России и способствовало выживанию русской культуры в предельно трудных для нее, а подчас, казалось бы, просто невозможных общественно-исторических условиях и обыденных обстоятельствах. Осуществлявшееся на каждом историческом этапе становления и развития русской культуры в формах то "единства противоположностей", то "раздвоения единого", это балансирование национального самосознания между целостностью и расколом, между всеобщим и отдельным, между ординарным и исключительным выражало не только имманентно присущий русской культуре динамизм (переходящий иногда в непредсказуемость и хаос), но и высокую адаптивность российской цивилизации к любым, в том числе прямо "антикультурным" факторам более чем тысячелетней истории, ее поразительную выживаемость.

В то же время ощущение культурной и цивилизационной "вненаходимости" России — во времени и в пространстве — складывалось у отечественных мыслителей не случайно. В то время, как одни тенденции культурно-исторического и цивилизационного развития России отличались очевидной ускоренностью, другие, напротив, характеризовались "замедленностью", "заторможенностью", что каждый раз и создавало эффект бинарности, раздвоенности. Российская цивилизация на протяжении столетий находилась на историческом "перекрестке", с одной стороны, модернизационных путей цивилизационного развития, свойственных Западной Европе; с другой, — путей органической традиционности, столь характерных для стран Востока. Русская культура всегда стремилась к модернизации, но модернизация в России шла медленно, тяжело, через огромное "сопротивление материала"; в то же время собственно цивилизация развивалась в русле глубоко укорененных традиций, "предания" (еще Пушкин ссылался в своих заметках на авторитет предания в русском народе), но постоянно тяготилась однозначностью и "заданностью" традиций, то и дело "восставая" против них и нарушая. Отсюда и многочисленные еретические массовые движения, противостоявшие конфессиональной ортодоксальности, православной догматике, и удалая жажда "воли" (вечевые, "республиканские" традиции Северо-западной Руси, разбойники, казачество), укоренявшиеся на периферии централизованного русского государства, и поиск альтернативных самодержавию форм власти (самозванчество) и т. п. Смысловой "зазор" между цивилизационной и культурной динамикой начинал приобретать в России характер типологической характеристики, становился закономерностью культурно-цивилизационного развития, органической частью национального менталитета.

Для особого внимания к менталитету русской культуры есть— с точки зрения цивилизациогенеза — и еще одна причина. В силу исторического выбора России — в пользу социалистической идеи, — сделанного русской культурой в ХIХ—ХХ вв., проблемы сравнительного изучения менталитетов русской и других культур как в дореволюционный российский, так и в советский период не только не изучались и решались, но и не ставились. Молчаливо предполагалось, что многонациональному советскому народу свойствен общий, советский менталитет, начавший формироваться на основе менталитета русской культуры еще задолго до революции Между тем именно для истории русской, российской и советской цивилизации оказывается принципиально важным исследовать глубинные, трудно рефлексируемые структуры, комплексы, побуждения, представления, — формировавшиеся в глубине веков, но сохранившие свою действенность и актуальность и в постсоветское время.

Более того, совершенно несомненно сегодня, что самый "социалистический выбор" России, как и склонность русского народа к "коммюнотарности" (Н.Бердяев), общинности, "соборности", "колхозности" и др. разновидностям коллективистического общественного строя и массового целостного умонастроения, во многом предопределены именно менталитетом русской культуры с характерными для нее "тоталитарностью" (нерасчлененной целостностью мировосприятия), "максимализмом" устремлений (часто оборачивающимся социальным, религиозным, нравственным и эстетическим радикализмом), эсхатологизмом (т.е. стремлением к "последним", "крайним" вопросам и решениям — на грани жизни и смерти, "конца света" и "страшного суда" — Апокалипсиса) и неизбывным утопизмом социокультурных проектов.

Таким образом, объяснение исторического пути и судьбы русского народа и смежных с ним территориально и исторически народов, преемственных друг другу цивилизаций Древней Руси — России — Советского Союза неразрывно связано с осмыслением и анализом менталитета русской культуры, явившегося ценностно-смысловым фундаментом — предпосылкой и одновременно важнейшим итогом, результатом — социокультурной истории России, накапливавшимся и усиливавшимся на протяжении веков). Однако здесь же важно отметить, что эти же тенденции — "соборности", "коммюнотарности", "социалистического выбора", "тоталитарности" в широком смысле и т. д. — были внутренне близки, органичны, даже телеологичны не одной лишь русской культуре, но и в той или иной степени всем другим национальным культурам народов бывшей Российской империи и будущего (в 1917 г.) Советского Союза. Общая судьба народов диктовалась в значительной мере их общим менталитетом, т. е. фактически развертывалась как своего рода энтелехия культуры, точнее — энтелехия совокупности культур, сопряженных в единстве цивилизации.

Особое значение здесь приобретают социально- и культурно-исторические аналогии между различными, далеко отстоящими друг от друга эпохами (например, Смутное время — конца ХVI—начала XVII в. — период революций 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войны — современный этап драматического распада СССР; деспотическое правление Ивана Грозного, Петра Первого, Николая I, Ленина и Сталина; либеральные реформы Екатерины II, Александра II, Столыпина, Хрущева и т.д.). С точки зрения единства менталитета российской цивилизации, социокультурные соответствия подобных отдаленных эпох вполне объяснимы. При помощи культурно-исторических аналогий легко убедиться в преемственности разных культурных и социальных эпох, в ритмичности периодических смысловых совпадений, наблюдающихся между различными фазами исторического процесса, и фактически в неизменности (метаисторичности) менталитета русской культуры и российской цивилизации, взятых как целое — в модусе своей непрерывности и преемственности.

В данном случае, разумеется, будет точнее говорить не о национальном или эпохальном менталитете, а о менталитете цивилизационном. Рассматривая менталитет русской культуры как наиболее общий фундамент социокультурных процессов на протяжении всей, более чем тысячелетней истории нашего отечества (Руси — России — СССР...), мы имеем дело не с одним национально-русским менталитетом, но и с ментальностями более общего, межнационального или наднационального характера. С одной стороны, к исконному, хотя и не вполне сформировавшемуся менталитету восточных славян конца первого тысячелетия нашей эры постоянно примешивались еще менее определенные ментальности территориально смежных с восточными славянами народов — кочевых народов Востока (печенегов, половцев, хазар, татаро-монголов Золотой Орды, а также различных финно-угорских и тюркских народностей Евразии) и оседлых народов ближайшего Запада (варяги, болгары, греки Византии, поляки, литовцы и др.). С другой стороны, национально-русский менталитет оказывал значительное влияние на менталитеты смежных народов, входивших прежде всего в состав Руси, Российской империи, СССР, тем самым ментально сближая их с русской культурой. Таким образом, менталитет русской культуры — это нечто гораздо большее, нежели национально-русский менталитет, это менталитет целой российской цивилизации, сформировавшейся, в конечном счете, под непосредственным и определяющим влиянием русского народа, его культуры, его образа жизни и мышления, сложившегося типа хозяйствования и соответствующего жизненного уклада, характера религиозности и государственного строя.

Это менталитет суперэтноса, включающего целый ряд взаимосвязанных культур; более того, это менталитет меж- или надэтнической общности — т. е. культурного или цивилизационного союза. При этом речь идет не только о менталитете, общем для восточнославянских народов, "отпочковавшихся" от некогда единого "ствола" — древнерусской народности (великоросов, украинцев и белорусов), но и о ментальном единстве культур, генетически восходящих к различным этническим, языковым и цивилизационным корням (татарской башкирской, бурятской, якутской, казахской, молдавской, армянской, грузинской, азербайджанской, и т.д.), но связанных общей исторической судьбой, геополитическими интересами и единством территории, а также традициями межкультурного диалога в ценностно-смысловом пространстве русской культуры. Подобный интернациональный, надэтнический менталитет, как говорилось выше, исторически начал складываться еще в глубокой древности, и в этом отношении сам менталитет русской культуры уже не был чисто национальным менталитетом. Тем более не был таковым менталитет, общий для народов Российской империи, как он складывался на протяжении XIX — начала ХХ вв., или Советского Союза.

В этом отношении ментальные факторы цивилизации оказываются общими для ряда народов и даже этносов, а в случае России носят определенно надэтнический или межэтнический характер, т. е. оказываются действующими, более того, системообразующими для целого ряда генетически различных культур, связанных между собой общей исторической судьбой, единством территории, сходными геополитическими и природными условиями (ландшафтом, климатом, почвенным строением, акваторией, фауной и флорой и т.д.), принципами земледелия и скотоводства, чертами быта, а постепенно и особенностями религиозно-конфессиональными, государственно-институциональными, а подчас и самим типом социокультурной динамики. Так, обладая своеобразными культурами, многие народы, населявшие Россию, — тюркские и финно-угорские, закавказские и среднеазиатские оказались причастными единой, общей для них российской (а затем и советской) цивилизации, и даже обретение национальной независимости и государственной самостоятельности не освободило большинство из них от общих цивилизационных закономерностей и тяготений. В этом смысле не только Дон и Кубань, Карелия, Татарстан, Саха-Якутия, Калмыкия, Бурятия, но и Украина, Беларусь, Молдавия, Казахстан, Грузия, Армения и т. д. принадлежат одной цивилизации, при всех своих существенных типологических отличиях и отталкиваниях.

Более того, даже народы и культуры, настойчиво стремящиеся сегодня выйти из-под "руки Москвы" — за пределы "СНГ" и во что бы то ни стало интегрироваться с Западной Европой (Прибалтика), как показывают наблюдения за тенденциями их постсоветского развития, в цивилизационном отношении оказываются до сих пор гораздо ближе русским — и народу, и культуре (а также любым российским регионам, всем народам бывшего Советского Союза), нежели, например, немцам, полякам и населению других восточноевропейских или скандинавских стран. В данном случае имеет смысл говорить о менталитете большего, нежели русская культура ценностно-смыслового единства, — например, о менталитете российской или — шире — евразийской цивилизации, к которой в различной степени оказываются причастны многие народы и культуры, развивавшиеся под эгидой России или СССР.

Можно сказать, что общероссийский, а затем и советский менталитет, будучи в значительной мере над- или интер-национальным, действительно соответствовал некоему цивилизационному единству, которое в позднесоветское время (брежневско-андроповское, горбачевское) именовалось "новой исторической общностью" — советским народом. Над этим самоназванием впоследствии, особенно после распада СССР, много иронизировали, даже издевались, считая такое образование — словесное и фактическое — нонсенсом. Однако, так или иначе, сначала российская, а затем советская общность — ментальная, цивилизационная, культурная, духовная, идеологическая, государственно-политическая, экономическая и т. д. — существовала реально, пока существовала Российская империя, Советский Союз — т. е. построенная на тех или иных глубинных основаниях империя. Среди таких необходимых оснований единства был и общий для многих народов и народностей нашего Отечества, объединенных общей территорией и цивилизационной судьбой, российско-советский менталитет.

Вместе с "развалом СССР", т. е. в связи с сопровождавшим его размежеванием территориальным, политическим и религиозным, — начался процесс распада единого менталитета. У народов восточных (например, монголоидных и тюркских) стали более определенными тяготения к религиозно-цивилизационным общностям — буддийско-ламаистской и исламской цивилизациям. В Прибалтике активизировались тяготения к Западной или, по крайней мере, к Восточной Европе (Германия, Польша, скандинавские страны). Молдавия потянулась к этнически ей близкой Румынии, а в основном русскоязычное Приднестровье — к России или Украине. Таким образом, с изменением геополитической карты страны, характера государственности, общественно-политического строя, господствующей идеологии, ценностных ориентаций и норм, авторитетных в обществе, начал среди других составляющих переходного процесса претерпевать серьезные изменения и культурный менталитет, который стал надламываться изнутри и приобрел во многих случаях амбивалентный и проблемно-поисковый характер. Сообщенные менталитету культуры в принципе не свойственные ему противоречивость и динамизм свидетельствовали о ментальном кризисе, драматически переживаемом постсоветской цивилизацией; сохранив внешнюю преемственность с советской и российской цивилизационными системами, постсоветская система демонстрировала все большее и большее расхождение с ними — институциональное, ценностно-смысловое, ментальное.

Так, отказ от коммунистических идеалов, реабилитация "общечеловеческих ценностей", расширение цивилизационного выбора в ситуации культурно-исторического перепутья привели, с одной стороны, к появлению религиозной доминанты (православной, исламской, буддийской и т. п.); с другой, к деполитизации культуры и усилению общего интереса к повседневности, к нарастанию утилитаризма. Вместе с тем в какой-то мере сохранились и прежние (российские и советские) интегративные доминанты менталитета, пока еще удерживающие большую часть фрагментов бывшей советской цивилизации в едином ценностно-смысловом и геополитическом пространстве — в качестве "постсоветской цивилизации".

Однако на этом основании строить далеко идущие прогнозы относительно перспектив возможного восстановления единой государственности, экономики, культуры, идеологии и сплочения цивилизационного единства народов бывшего Советского Союза было бы преждевременно и стратегически опасно. Нельзя исключать и того, что мы являемся невольными свидетелями начавшихся процессов прогрессирующего распада не только советской, но и российской цивилизации, а значит, присутствуем при становлении не только постсоветской, но и построссийской цивилизационной системы. Вместе с тем это может означать, что вместе с глубоким и разрушительным кризисом менталитета российско-советской цивилизации наступает (очень медленно и постепенно) действительные конец как советской, так и российской цивилизаций, на развалинах которых будет формироваться какое-то иное, неведомое нам цивилизационное единство.

ВОПРОСЫ

Что такое менталитет культуры? Как он соотносится с идеологией, обыденной культурой, специализированными формами культуры (религией, философией, наукой и искусством)?
Чем обусловлено различие менталитетов национальных культур? Охарактеризуйте в общем виде менталитет русской культуры. Сравните менталитет русской культуры с ментальностью других национальных культур — западных или восточных.
Какие природные и геополитические факторы влияют на менталитет культуры, в частности, русской? Как соотносятся с менталитетом культуры “месторазвитие” и природное наследие народа.
В чем проявляется системообразующий характер менталитета в отношении той или иной национальной култьтуры? Как менталитет определяет национальную картину мира? Как выявляется ментальное сходство или различие разных или типологически близких культур?
Почему и в каких случаях менталитет культуры предстает как глубинная структура цивилизации, т. е. как фактор цивилизациогенеза? Как объяснить метаисторический, надпарадигмальный характер менталитета?
Какие проявления ландшафта, климата, биологической среды, образа жизни нашли свое отражение в менталитете русской культуры? Как менталитет связан с истоками национальной мифологии, национальными образами мира, принципами познания и поведения представителей данной нации, с оформлением культурно-семантического комплекса народа?
Каким предстает хронотоп русской культуры? Каково происхождение и объяснение “широты” русского духа, его “неукорененности”, “бродяжничества”, пассивности, бесформенности и др. свойств, хароактерных для русской культуры на всех этапах ее исторического становления и развития? Культ земли, природы, государства в русской культуре.
Объясните семантику бинарности в русской культуре и ее истории. Какую роль в становлении культурной семантики русской культуры играют Восток и Запад, Север и Юг? Каковы культурно-регулятивные функции “ взаимоупора” в русской культуре и ее историческом развитии? Роль диалога и диалогизма в русской культуре.
Как взаимодействуют в русской культуре ее центростремительные и центробежные тенденции, центр и периферия, традиция и модернизация, ускорение и торможение?
Охарактеризуйте взаимоотношения русской культуры с западноевропейской и мировой. Почему в русской культуре сочетаются черты “всемирной отзывчивости” и национальной исключительности, мессианизма? Чем объясняется непредсказуемость российской истории? Чем объясняется исключительная “выживаемость” русской культуры в невыносимых условиях?
Каким образом связаны “тоталитарность” в русской культуре и тоталитаризм в истории российской цивилизации с менталитетом русской культуры?
В чем проявляется ментальный кризис постсоветской культуры и цивилизации? Каковы прогнозы его развития и разрешения в XXI веке?

ЛИТЕРАТУРА

Источники

Аксаков К.С. Эстетика и литературная критика / Сост. В.А.Кошелев. М., 1995.

Алексеев Н. Русский народ и государство. М., 1998.

Белов В. Лад: Очерки о народной эстетике. Л., 1984.

Бердяев Н.А. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века; Судьба России. М., 1997.

В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и ХХ веков: В 2-х частях. М., 1994.

Григорьев Ап. Эстетика и критика / Сост. А.И.Журавлева. М., 1980.

Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. 6-е изд. СПб., 1995.

Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.

Иоанн, митр.Санкт-Петербургский и Ладожский [Снычев]. Самодержавие духа: Очерки русского самосознания. СПб., 1994.

Кавелин К.Д. Наш умственный строй: Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989.

Кареев Н.И. Основы русской социологии. СПб., 1996.

Киреевский И.В. Избранные статьи / Сост. В.А.Котельников. М., 1984.

Леонтьев К. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872 – 1891). М., 1996.

Лосский Н.О. Характер русского народа // Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М., 1991.

О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

Плеханов Г.В. История русской общественной мысли : В 3-х кн. М., Л., 1925.

Розанов В.В. Сочинения / Сост. А.Л.Налепина и Т.В.Померанской. М., 1990.

Россия глазами русского: Чаадаев. Леонтьев. Соловьев. СПб., 1991.

Россия и Европа: Опыт соборного анализа / Сост. П.В.Тулаев. М., 1992.

Русская идея / Сост. М.А.Маслин. М., 1992.

Русский космизм: Антология философской мысли / Сост. С.Г.Семеновой, А.Г.Гачевой. М., 1993.

Русский Эрос. Или Философия любви в России. М., 1991.

Савицкий П. Континент Евразия. М., 1997.

Серафим (Соболев), архиеп. Русская идеология. СПб., 1992.

Соловьев В.С. Национальный вопрос в России; Русская идея // Соловьев В.С. Соч. : В 2 т. М., 1989 (“Из истории отечественной философской мысли”).

Солженицын А.И. Как нам обустроить Россию. Л., 1990.

Солженицын А.И. “Русский вопрос” к концу ХХ века. М., 1995.

Солженицын А.И. Россия в обвале. М., 1998.

Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995.

Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. СПб.,1991-1992.

Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991.

Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. М., 1998.

Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996.

Хомяков А.С. О старом и новом: Статьи и очерки / Сост. Б.Ф.Егоров. М., 1988.

Чаадаев П.Я. Сочинения / Сост. В.Ю.Проскурина. М., 1989.

Шафаревич И.Р. Сочинения: В 3 т. М., 1994. Т. 1-2.

Шубарт В. Европа и душа Востока. М., 1997.

Юнг К.-Г. О психологии восточных религий и философий. М., 1994.

Учебная литература

Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. М., 1998.

Гаджиев К.С. Введение в геополитику. М., 1998.

Гачев Г. Национальные образы мира: Курс лекций. М., 1998.

Голосенко И.А., Козловский В.В. история русской социологии XIX – XX вв. М., 1995.

Замалеев А.Ф. Лекции по истории русской философии. Спб., 1995.

Левяш И.Я. Культурология: Курс лекций. Минск, 1998.

Лурье С.В. Историческая этнология. М., 1997.

Медушевский А.Н. История русской социологии. М., 1993.

Рябцев Ю.С. История русской культуры. Художественная жизнь и быт XI – XVII веков. М., 1997.

Рябцев Ю.С. История русской культуры. Художественная жизнь и быт XVIII – XIX веков. М., 1997.

Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия / Сост. Б.С.Ерасов. М., 1998.

Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. М., 1998.

Научно-исследовательская литература

Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977; 1996.

Античное наследие в культуре России / Под ред. Г. С.Кнабе. М., 1996.

Аринин А.Н., Михеев В.М. Прошлое. Настоящее. Будущее (Историко-философская мысль России XIX – XX вв.). М., 1995.

Ахиезер А.С. Россия: Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Новосибирск, 1997. Т.1: От прошлого к будущему

Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России. Философский аспект. М., 1992.

Берковский Н.Я. О мировом значении русской литературы. Л., 1975.

Бессонов Б. Русская идея, мифы и реальность. М., 1993. Ч. I – II.

Бессонов Б.Н. Судьба России: взгляд русских мыслителей. М., 1993.

Бредихина О. Русское мировоззрение: восстановимы ли традиции? (Книга-вопрос). Мурманск, 1997.

Бурсов Б.И. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1967.

Вакей Е. Истина, разодранная в клочья (Культура, сверхкультура и закон расширения): Философское эссе. Новосибирск, 1995.

Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.

Воловикова М., Трофимов А. Возвращение к себе (психология, символ, культура). М., 1995.

Гарднер К. Между Востоком и Западом: Возрождение даров русской души. М., 1993.

Гачев Г.Д. Образ в русской художественной культуре. М., 1981.

Гачев Г.Д. Русская дума: Портреты русских мыслителей. М., 1991.

Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991.

Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М., 1995.

Гумилев Л., Панченко А. Чтобы свеча не погасла: Диалог. Л., 1990.

Егоров Б. Российское коллективное бессознательное. М., 1993.

Зимовец С. Молчание Герасима: Психоаналитические и философские эссе о русской культуре. М., 1996.

Знаков В.В. Правда и ложь в сознании русского народа и современная психология понимания. М., 1993.

Иностранцы о древней Москве: Москва XV-XVII вв. М., 1991.

Исаев И.А. Политико-правовая утопия в России. Конец XIX — начало ХХ вв. М., 1991.

История ментальностей. Историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996.

Канищев В.В. Русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Тамбов, 1995.

Кантор В. “…Есть европейская держава”. Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М., 1997.

Касьянова К. О русском национальном характере. М.,1994.

Кабытов П.С., Козлов В.А., Литвак Б.Г. Русское крестьянство: Этапы духовного освобождения. М., 1988.

Кожинов В. Судьба России: Вчера, сегодня, завтра. М., 1990.

Кон И.С. Сексуальная культура в России: Клубничка на березке. М., 1997.

Конрад Н.И. Запад и Восток: Статьи. 2-е изд. М., 1972.

Корчагина И. Парадоксы души русской женщины. М., 1997.

Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М., 1997.

Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. 4-е изд. Минск, 1997.

Крамник В.В. Имидж реформ: психология и культура перемен в России. СПб., 1995.

Культура, человек и картина мира / Отв. ред. А.И.Арнольдов, В.А.Кругликов. М., 1987.

Купреянова Е.Н., Макогоненко Г.П. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1976.

Курильски-Ожвэн Ш., Арутюнян М.Ю., Здравомыслова О.М. Образы права в России и Франции. М., 1996.

Лихачев Д.С. Земля родная: М., 1983.

Лифшиц Мих. Очерки русской культуры. Из неизданного. М., 1995.

Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.

Мамонова М.А. Запад и Восток: Традиции и новации рациональности мышления. М., 1991.

Марков А.П. Отечественная культура как предмет культурологии. СПб., 1996.

Марков Б.В. Разум и сердце: История и теория менталитета. СПб., 1993.

Межуев В.М. О национальной идее // Вопросы философии. 1997. № 12.

Менталитет и аграрное развитие России (XIX — XX вв.). М., 1996.

Менталитет и культура предпринимателей России XVII-XIX вв. Сборник статей. М., 1996.

Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). М., 1997.

Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3-х т.М., 1993-1995.

Национальные интересы: теория и практика. М., 1991.

Неизбежность империи. Сборник статей по проблемам российской государственности / Ред.-сост. А.Н.Савельев. М., 1996.

Нестеров Ф. Связь времен: Опыт исторической публицистики. 3-е изд. М., 1987.

Овчинников В.Ф. Творческая личность в контексте русской культуры. Калининград, 1994.

Патриотизм: общероссийский и национальный. Истоки. Сущность. Типология / Сост. Е.Троицкий. М., 1996.

Петров А.М. Запад – Восток (Из истории идей и вещей). Очерки. М., 1996.

Платонов О.А. Русский труд. М., 1991.

Платонов О.А. Русская цивилизация. М., 1992.

Поликарпов В.С. История нравов России: Восток или Запад? Ростов-на-Дону, 1995.

Полярность в культуре / Сост. В.Е.Багно, Т.А.Новичкова. СПб., 1996 (альманах “Канун” / Под ред. Д.С.Лихачева. Выпуск 2).

Пушкин С.Н. Очерки русской историософии. Спб., 1996.

Размышления о России и русских: Штрихи к истории русского национального характера. Далекие предки. I-XVII вв. / Сост. С.К.Иванов; отв. ред. Ю.П.Сенокосов. М., 1994.

Размышления о России и русских: Штрихи к истории русского национального характера. “На европейскую дорогу, марш!”: XVIII — I четверть XIX вв. / Сост. С.К.Иванов; отв. ред. Ю.П.Сенокосов. М., 1996.

Ранкур-Лаферрьер Д. Рабская душа России: Проблемы нравственного мазохизма и культ страдания. М., 1996.

Российская социология: Историко-социологические очерки / Отв. ред. А.О.Бороноев, В.В.Козловский. М., 1997.

Российский менталитет: вопросы психологической теории и практика. М., 1997.

Россия — Запад — Восток: Встречные течения / Отв. ред. Д.С.Лихачев. СПб., 1996.

Россия и Европа в XIX-XX веках: Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. М., 1996.

Россия и Европа: Философия, культура, современность. Саратов, 1993.

Россия и Запад. Сборник статей. СПб., 1996.

Россия и Запад: Диалог культур. М., 1994.

Россия: опыт национально-государственной идеологии / Под ред. В.В.Ильина. М., 1994.

Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев. Л., 1991.

Русская цивилизация и соборность / Сост. Е.С.Троицкий. М., 1994.

Русские: Этносоциологические очерки / Отв ред.Ю.В.Арутюнян. М., 1992.

Русский строй. Сборник статей по проблемам российской государственности / Ред.-сост. А.Н.Савельев. М., 1997.

Русское подвижничество. М., 1996.

Сабиров В.Ш. Русская идея спасения: Жизнь и смерть в русской философии. СПб., 1995.

Сагатовский В.Н. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб., 1994.

Сербиненко В.В. История русской философии XI-XIX вв.: Курс лекций. М., 1996.

Сербиненко В.В. Русская религиозная метафизика (ХХ век): Курс лекций. М., 1996.

Сикевич З.В. Национальное самосознание русских (Социологический очерк). М., 1996.

СССР глазами советологов / Ст.Коэн, Дж.Биллингтон, Ст. Тальботт, Х.Смит и др. М., 1990.

Социологическая мысль в России / Под ред. Б.А.Чагина. Л., 1978.

Сущий С.Я., Дружинин А.Г. Очерки географии русской культуры. Ростов-на-Дону, 1994.

Терещенко А. Быт русского народа. М., 1997. Ч. 1.

Троицкий Е. Русская нация: социалистическое преобразование и обновление: Социально-философские очерки. М., 1989.

Троицкий Е. О Русской Идее: очерк теории возрождения нации. М., 1994.

Троицкий Е. Русский народ в поисках правды и организованности (988 — 1996). М., 1996.

Улыбина Е.В. Обыденное сознание: структура и функции. Ставрополь, 1998.

Философия русского космизма. М., 1996.

Хабибулин К.Н., Скворцов Н.Г. Испытания национального самосознания. СПб., 1993.

Холодный В.И. Идея соборности и славянофильство: Проблема соборной феноменологии. М., 1994.

Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. Спб., 1994.

Хренов Н.А. Мифология досуга. М., 1998.

Шестаков В.П. Эсхатология и утопия: Очерки русской философии и культуры. М., 1995.

Цивилизации и культуры : Россия и Восток: цивилизационные отношения. М., 1994. Вып. 1.

Цивилизации и культуры : Россия и Восток: цивилизационные отношения. М., 1995. Вып. 2.

Человек и духовно-культурные основы возрождения России. СПб., 1996.

Шайтанов И. Русский миф и коммунистическая утопия // Вопросы литературы. 1994. Вып.VI.

Шапошников Л.Е. Философия соборности: Очерки русского самосознания. СПб., 1996.

Эпштейн М.Н. Природа, мир, тайник вселенной… Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.

Этнокультурный облик России: Исторические традиции взаимодействия народов (По материалам отечественной этнографической литературы) / Уварова Т.В. М., 1995.

Blog

Литература (по всем темам курса)

Содержание