Geum.ru

Маслобойников, Лемюэль Гулливер или магистр Алькофрибас

Вид материалаДокументы

Содержание


Из воспоминаний ийона тихого: i
Подобный материал:
1   ...   25   26   27   28   29   30   31   32   33

о принципе неопределенности. Что мы, собственно, знаем достоверно? Что

молодыми людьми мы отправились с Земли, что назвали свой корабль

"Космоцистом", что дед с бабкой взяли на борт еще двенадцать супружеских

пар, которые ныне образуют одну семью, связанную кровными узами.

Беспокоюсь за Патриция, а тут еще кошка куда-то пропала. Замечаю

благотворное влияние невесомости на плоскостопых.


Запись 116 305. Первенец дяди Ярмолая до того быстроглаз и так еще мал,

что невооруженным глазом замечает нейтроны. Результат поисков Патриция -

отрицательный. Прибавляем скорость. Маневрируя, пересекли кормой изохрону.

После ужина пришел ко мне тесть Ярмолая Амфотерик и признался, что стал

отцом самому себе, так как его время захлестнулось петлей. Просил никому

не говорить. Я посоветовался с кузенами-физиками - разводят руками. Кто

знает, что нас еще ждет!


Запись 116 306. Замечаю, что подбородки и лбы некоторых дядьев и дядиных

жен убегают назад. Гироскопическая рецессия? Сокращение Лоренца-

Фицджеральда? Или следствие выпадения зубов и частых ударов лбом о

загородки при звуке обеденного гонга? Мы мчимся вдоль обширной туманности;

тетя Барабелла наворожила - домашним способом, на кофейной гуще, - нашу

дальнейшую траекторию. Проверил на электрокалькуляторе - результат почти

тот же!


Запись 116 307. Короткая стоянка на планете шатунов. Четверо из экипажа не

вернулись на борт. При старте левое сопло закупорилось. Велел продуть.

Бедный Патриций! В рубрике "Причина смерти" пишу "рассеянность" - а что же

еще?


Запись 116 308. Дяде Тимофею снилось, будто на нас напали грабунцы. К

счастью, обошлось без потерь и без жертв. На корабле становится тесно.

Сегодня трое родов и четыре переселения- из-за разводов. У сынишки дяди

Ярмолая глаза как звезды. Чтобы поправить положение с метражом, предложил

теткам залечь в гибернаторы. Подействовал лишь один аргумент: в состоянии

обратимой смерти старение прекращается. Стало очень тихо и хорошо.


Запись 116 309. Приближаемся к скорости света. Масса неизвестных

феноменов. Появилась новая элементарная частица - шкварк. Не слишком

большая, чуть пригоревшая. С головой что-то странное. Помню, что отца

моего звали Болеслав, но был еще один, по имени Балатон. Или это озеро в

Венгрии? Надо проверить в энциклопедии. Вижу, как тетки интерферируют, не

переставая, однако, вязать на спицах. На третьей палубе чем-то попахивает.

Сынишка дяди Ярмолая не ползает, а летает, пользуясь попеременно передним

и задним выхлопом. До чего же чудесна биологическая адаптация организма!


Запись 116 310. Был в лаборатории кузена Есайи. Работа кипит. Кузен

говорил, что высшей стадией гастронавтики будет мебель не только

съедобная, но и живая. Живая не портится, а ее неиспользуемые запасы не

нужно держать в холодильнике. Только у кого поднимется рука зарезать живой

стул? Пока что их нет, но Есайя божится, что вскоре угостит нас холодцом

из стульих ножек. Вернувшись в рулевую рубку, долго размышлял; его слова

не давали мне покоя. Он говорил о живых ракетах будущего. А ребенка можно

будет иметь от такой ракеты? Ну и мысли, однако же, лезут в голову!


Запись 116 311. Дед Арабеус жалуется, что его левая нога достает до

Полярной звезды, а правая - до Южного Креста. Вообще же он что-то, по-

моему, замышляет, а то с чего бы ему ходить на четвереньках? Надо за ним

приглядывать. Исчез Балтазар, брат Есайи. Неужто квантовая дисперсия?

Разыскивая его, заметил, что в атомной камере полно пыли. Год не

подметали! Снял Бартоломея с должности подкомория и назначил его свояка

Тита. Вечером в кают-компании, во время выступления тетки Мелании, вдруг

взорвался дед Арабеус. Велел зацементировать. Это решение принял

непроизвольно. Приказа не отменил - боюсь уронить капитанский авторитет.

Что это было, гнев или аннигиляция? Нервы у него и раньше пошаливали. Во

время дежурства захотелось чего-нибудь мясного, взял мороженой телятины из

холодильника. Вчера обнаружилось, что пропал листок, на котором была

записана цель экспедиции; жаль, ведь летим мы, если не ошибаюсь, уже

тридцать шестой год. В телятине, странное дело, полно дроби - с каких это

пор по телятам палят из дробовиков? Рядом с ракетой - метеорит, и кто-то

сидит на нем. Первым его заметил Бартоломей. Пока что притворяюсь, будто

не вижу.


Запись 116 312. Кузен Бруно утверждает, что это был не холодильник, а

гибернатор, - дескать, он ради шутки перевесил таблички; а дробь - это

бусы. Я подскочил до потолка; в невесомости невозможно устраивать сцены -

ни топнуть нельзя, ни ударить кулаком по столу. Черт меня понес на эти

звезды. Послал Бруно на самую тяжелую работу - распутывать пряжу на корме.


Запись 116 313. Космос нас поглощает. Вчера оторвало часть кормы с

туалетами. Там как раз находился дядя Палександр. Я беспомощно смотрел,

как он растворяется во мраке, а в пустоте траурно трепыхались длинные

бумажные ленты. Ну прямо группа Лаокоона среди звезд. Какое несчастье!

Тот, на метеорите, вовсе не родственник; чужой человек. Летит, сидя

верхом. Странно. До меня дошли слухи, будто много народу украдкой сошло. И

верно, становится как бы просторней. Неужели правда?


Запись 116 314. Кузен Роланд - он ведет нашу отчетность- в большом

затруднении. Вчера все жаловался, подсчитывая, сколько теперь на

"Космоцисте" невестомест с эйнштейновской поправкой на разневестиванье.

Вдруг положил перо, посмотрел мне в глаза и сказал: "Человек- как это

звучит!" Эта мысль меня поразила. Дядя Ярмолай окончил свою "Теологию

роботов" и теперь трудится над новой системой - продолжительность поста

измеряется в ней в голоднях. Что-то не нравится мне дед Арабеус. Взялся за

сочинение каламбуров. "Тетрадочка", мол, означает четырех девочек-

близнецов, а "пасынок" - будущего танцора. Малыш Бутузий, тот, что порхает

реактивным манером и выговаривает "ф" вместо "п" ("фланета" вместо

"планета", зато: "планелевые штанишки"), бросил - как только что

выяснилось - кошку в контейнер с содой, которая поглощает у нас двуокись

углерода. Бедная киска разложилась на двукотин соды.


Запись 116 315. Сегодня нашел у дверей младенца мужского пола с

пришпиленной к пеленкам запиской: "Это твой". Ничего не понимаю. Неужели

стечение обстоятельств? Застелил ему ящик секретера старыми документами.


Запись 116 316. В Космосе пропадает масса носков и носовых платков, да и

время вконец распадается; за завтраком заметил, что дед и бабка много

моложе меня. Были также случаи дядерастворения. Велел кузену устроить

переучет - гибернаторы открыли, всех размораживаю. У теток насморк,

кашель, распухшие синие носы, багровые уши; некоторые рыдали в истерике. Я

ничего не мог сделать. И что удивительно - среди воскресших оказался

теленок. Зато не хватает тетки Матильды. Неужели Бруно и впрямь не шутил,

вернее, и впрямь шутил?


Запись 116 317. Перед входом в атомную камеру имеется маленькая каморка.

Когда я сидел там, в голову пришла забавная мысль: а может, мы вовсе не

стартовали и все еще на Земле? Но вряд ли - ведь силы тяжести нет. Эта

мысль успокаивает. Я все же проверил, что у меня в руке; оказалось -

молоток. Возможно, и зовут меня не Светомир, а Иеремия. Я молотил по

какому-то стальному брусу и чувствовал себя как-то странно. Приходится

привыкать. Принцип Паули, согласно которому каждая отдельная особь в

каждый момент времени может вмещать одну и только одну личность, мы

оставили далеко за кормой. Взять хотя бы родительскую эстафету - дело для

нас в Космосе обыкновенное, - когда, по причине огромной скорости,

несколько женщин рожают вс„ одного и того же ребенка. (Это относится и к

отцам.) Сегодня мы стукнулись с Бутузием лбами в столовой, одновременно

потянувшись за мармеладом, и племянник, еще недавно такой малютка,

отшвырнул меня под самый потолок. Как все же время летит, хоть и

запутанное, искривленное, завязавшееся в узлы!


Запись 116 318. Оказывается, Арабеус - он сам мне признался - в глубине

души всегда верил, что у звезд и ракет лишь одна сторона, обращенная к

нам, а с другой только запыленные стеллажи и веревки. Так вот почему он

отправился к звездам! Еще он сказал, что некоторые женщины что-то кладут в

комоды - как он подозревает, не только белье, но и яйца. Если так, налицо

стремительный эволюционный регресс. Должно быть, ему было не удобно

задирать ко мне голову, стоя на четвереньках. Тревожит меня его младший

брат. Восьмой год торчит в передней, вытянув оба указательных пальца.

Неужели симптом кататонии? Сперва машинально, а потом по привычке начал

вешать на нем пальто и шляпу. Теперь он может по крайней мере считать, что

стоит совсем не без пользы.


Запись 116 319. Становится все более пусто. Дифракция? Сублимация? Или

просто экипаж смещается из-за эффекта Допплера в инфракрасную область

спектра? Сегодня аукал по всей средней палубе, и никто не объявился, кроме

тетки Клотильды со спицами и недовязанной перчаткой. Пошел в лабораторию -

кузены Митрофан и Аларих, исследуя траектории шкварков, топили солонину и

лили жир в воду. Аларих сказал, что в нашем положении гадание на воде

надежнее камеры Вильсона. Но почему, окончив расчеты, он тут же все съел?

Не понял, а спросить не решился. Пропал прадядя Эмерих.


Запись 116 320. Прадядя Эмерих отыскался. С регулярностью, достойной

лучшего применения, каждые две минуты восходит по левому борту, а верхнем

окошке видно, как он достигает зенита, а потом заходит по правому борту.

Ну нисколько не изменился, даже на орбите вечного успокоения! Но кто и

когда набил из него чучело? Ужасная мысль.


Запись 116 321. Дядя поразительно пунктуален. По его восходам и заходам

хоть секундомер проверяй. Самое странное, что теперь он отбивает часы.

Этого я уже не понимаю.


Запись 116 322. Просто он задевает ногами обшивку корпуса в самой низкой

точке своей орбиты и носками - а может, каблуками - волочит по заклепкам.

Сегодня после завтрака он пробил тринадцать. Случайность или вещий знак?

Чужак на метеорите чуть поотстал. Но летит по-прежнему с нами. Сажусь я

сегодня за стол, чтобы кое-что записать, а стул мне и говорит: "До чего же

странен этот мир!" Я решил, что кузен Есайя наконец добился успеха, гляжу

- а это всего лишь дед Арабеус. Объяснил мне, что он - инвариант, то есть

лицо, которому все равно, так что я могу не вставать. Сегодня битый час

аукал на пандусе и на верхней палубе. Ни единой живой души. Только

несколько спиц и клубков пряжи летало по воздуху да пара колод для

пасьянса.


Запись 116 323. Есть отличный способ сохранить ясность сознания: надо

вообразить себе побольше людей. А может, я давно уже это делаю -

подсознательно? Но насколько давно? Сижу на упорно молчащем Арабеусе, а в

ящике секретера плачет младенец; я назвал его Ийоном и кормлю из

бутылочки, с тревогой думая, где теперь взять ему жену. Пока что время

вроде бы есть, но в наших условиях ничего не известно. Сижу я так и

лечу...


Это последние слова моего отца, занесенные в бортовой журнал. Остальные

страницы вырваны. Я тоже сижу в ракете и читаю, как кто-то другой, то есть

он, сидел в ракете и летел. Значит, он сидел и летел... А я? Тоже сижу и

лечу. Так кто же, собственно, сидит и летит? А вдруг меня-то как раз и

нет? Но бортовой журнал сам себя не может читать. Значит, все-таки я

существую, раз читаю его. А если все вокруг подставное? Вымышленное?

Странные мысли... Допустим, он не сидел и не летел, но я-то по-прежнему

сижу летя, то есть лечу сидя. Это полностью достоверно. Так ли? Всего

достовернее то, что я читаю о ком-то, кто сидит и летит. А вот насчет

моего собственного сидения и полета - как в этом удостовериться? Комнатка

обставлена довольно убого, не комнатка, а каморка. Должно быть, на средней

палубе; но на чердаке у нас была точно такая же. Впрочем, достаточно выйти

за порог, чтобы убедиться, иллюзия это или нет. А если все же иллюзия? И

там - ее продолжение? Значит, решающего доказательства нет? Ни за что не

поверю! Ведь если я не лечу и не сижу, а только читаю о том, как он сидел

и летел, причем на самом деле и он не летел, то, значит, я иллюзорно

воспринимаю его иллюзию, то есть мне кажется, что ему что-то кажется. Или,

может, мне кажется то, что кажется и ему? Допустим. Но ведь он писал еще о

чужаке, который летит верхом на метеорите. С тем, пожалуй, дело хуже. Мне

кажется, что ему казалось, будто бы тот сидит верхом, а если тому тоже

только казалось, тут уж никто ничего не поймет! Голова разболелась - и

снова, как вчера, как позавчера, лезут в голову мысли о епископах в

фиолетовых сутанах, о сизых носах, о фиалковых очах, голубом Дунае и

лиловой телятине. Почему? И знаю, что в полночь, когда я прибавлю

скорость, буду думать о глазунье с большими желтками, о моркови, о меде и

пятках тетки Марии - как в прошлую и позапрошлую ночь... Ах! Понял! Это

феномен смещения мыслей - сперва в ультрафиолетовую, а потом, из-за

разлития желчи, в инфракрасную область спектра - психический эффект

Допплера! Очень важно! Ведь это и есть доказательство того, что я лечу!

Доказательство, основанное на движении, demonstratio ex motu, как говорили

схоласты! Значит, я и вправду лечу... Так. Но ведь кому угодно могут

прийти в голову яйца, пятки, епископы... Это не строгое доказательство, а

лишь допущение. Что же остается? Солипсизм? Только я один существую,

никуда не летя... И значит, не было ни Анонимуса Тихого, ни Эстебана, ни

Светомира, не было Бартоломея, Евсевия, "Космоциста", и я никогда не лежал

в ящике отцовского секретера, а отец никогда не летел, оседлав деда

Арабеуса?.. Нет, невозможно! Не мог же я просто из ничего извлечь такую

кучу людей и семейных историй? Ex nihilo nihil fit! (Из ничего ничто не

возникает (лат.)). Выходит, семья была; она-то и возвращает мне веру в мир

и в этот полет с его неисповедимым концом! Все спасено благодаря вам, мои

предки! Скоро я вложу эти исписанные странички в пустой кислородный

бочонок и брошу за борт, в пучину; пусть плывут они в черную даль, ибо

navigare necesse est, а я который уж год лечу и лечу...


Станислав ЛЕМ


^ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЙОНА ТИХОГО: I


Вы хотите, чтобы я еще что-нибудь рассказал? Так. Вижу, что Тарантога

уже достал свой блокнот и приготовился стенографировать... Подожди,

профессор. Ведь мне действительно нечего рассказывать. Что? Нет, я не

шучу. И вообще могу я в конце концов хоть раз захотеть помолчать в такой

вот вечер - в вашем кругу? Почему? Э, почему! Мои дорогие, я никогда не

говорил об этом, но космос заселен прежде всего такими же существами, как

мы. Не просто человекообразными, а похожими на нас, как две капли воды.

Половина обитаемых планет - это земли, чуть побольше или чуть

поменьше нашей, с более холодным или более теплым климатом, но какая же

тут разница? А их обитатели... люди, ибо, в сущности, это люди - так

похожи на нас, что различия лишь подчеркивают сходство. Почему я не

рассказывал о них? Что ж тут странного? Подумайте. Смотришь на звезды.

Вспоминаются разные происшествия, разные картины встают передо мной, но

охотней всего я возвращаюсь к необычным. Может, они страшны, или

противоестественны, или кошмарны, может, даже смешны, - и именно поэтому

они безвредны. Но смотреть на звезды, друзья мои, и сознавать, что эти

крохотные голубые искорки, - если ступить на них ногой, - оказываются

царствами безобразия, печали, невежества, всяческого разорения, что там, в

темно-синем небе, тоже кишмя кишат развалины, грязные дворы, сточные

канавы, мусорные кучи, заросшие кладбища... Разве рассказы человека,

посетившего галактику, должны напоминать сетования лотошника, слоняющегося

по провинциальным городам? Кто захочет его слушать? И кто ему поверит?

Такие мысли появляются, когда человек чем-то удручен или ощущает

нездоровую потребность пооткровенничать. Так вот, чтоб никого не огорчать

и не унижать, сегодня ни слова о звездах. Нет, я не буду молчать. Вы

почувствовали бы себя обманутыми. Я расскажу кое-что, согласен, но не о

путешествиях. В конце концов и на земле я прожил немало. Профессор, если

тебе непременно этого хочется, можешь начинать записывать.

Как вы знаете, у меня бывают гости, иногда весьма странные. Я отберу

из них определенную категорию: непризнанных изобретателей и ученых. Не

знаю почему, но я всегда притягивал их, как магнит. Тарантога улыбается,

видите? Но речь идет не о нем, он ведь не относится к категории

непризнанных изобретателей. Сегодня я буду говорить о тех, кому не

повезло: они достигли цели и увидели ее тщету.

Конечно, они не признались себе в этом. Неизвестные, одинокие, они

упорствуют в своем безумии, которое лишь известность и успех превращают

иногда - чрезвычайно редко в орудие прогресса. Разумеется, громадное

большинство тех, кто приходил ко мне, принадлежало к рядовой братии

одержимых, к людям, увязнувшим в одной идее, не своей даже, перенятой у

прежних поколений, - вроде изобретателей перпетуум мобиле, - с убогими

замыслами, с тривиальными, явно вздорными решениями. Однако даже в них

тлеет этот огонь бескорыстного рвения, сжигающий жизнь, вынуждающий

возобновлять заранее обреченные попытки. Жалки эти убогие гении, титаны

карликового духа, от рождения искалеченные природой, которая в припадке

мрачного юмора добавила к их бездарности творческое неистовство, достойное

самого Леонардо; их удел в жизни - равнодушие или насмешки, и все, что

можно для них сделать, это побыть час или два терпеливым слушателем и

соучастником их мономании.

В этой толпе, которую лишь собственная глупость защищает от отчаяния,

появляются изредка другие люди; я не хочу ни хвалить их, ни осуждать, вы

сделаете это сами. Первый, кто встает у меня перед глазами, когда я это

говорю, профессор Коркоран.

Я познакомился с ним лет девять или десять назад. Это было на

какой-то научной конференции. Мы поговорили несколько минут, и вдруг ни с

того ни с сего (это никак не было связано с темой нашего разговора) он

спросил:

- Что вы думаете о духах?

В первый момент я решил, что это - эксцентричная шутка, но до меня

доходили слухи о его необычности, - я не помнил только, в каком это

говорилось смысле, положительном или отрицательном, - и на всякий случай я

ответил:

- По этому вопросу не имею никакого мнения.

Он как ни в чем не бывало вернулся к прежней теме. Уже послышались

звонки, возвещающие начало следующего доклада, когда он внезапно нагнулся

- он был значительно выше меня и сказал:

- Тихий, вы человек в моем духе. У вас нет предубеждений. Быть может,

впрочем, я ошибаюсь, но я готов рискнуть. Зайдите ко мне, - он дал мне

свою визитную карточку. - Но предварительно позвоните по телефону, ибо на

стук в дверь я не отвечаю и никому не открываю. Впрочем, как хотите...

В тот же вечер, ужиная с Савинелли, этим известным юристом, который

специализировался на проблемах космического права, я спросил его, знает ли

он некоего профессора Коркорана.

- Коркоран! - воскликнул он со свойственным ему темпераментом,

подогретым к тому же двумя бутылками сицилийского вина. - Этот

сумасбродный кибернетик? Что с ним? Я не слышал о нем с незапамятных

времен!

Я ответил, что не знаю никаких подробностей, что мне лишь случайно

довелось услышать эту фамилию. Мне думается, такой мой ответ пришелся бы

Коркорану по душе. Савинелли порассказал мне за вином кое-что из сплетен,

ходивших о Коркоране. Из них следовало, что Коркоран подавал большие

надежды, будучи молодым ученым, хоть уже тогда проявлял совершенное