В. еремин, Д. Венская
| Вид материала | Документы |
СодержаниеГлава десятая Глава одиннадцатая Глава двенадцатая Глава тринадцатая Глава четырнадцатая. Шепчет ночь заклинание – слово Глава пятнадцатая. Глава шестнадцатая. Глава семнадцатая |
- В. еремин, Д. Венская, 1558kb.
- Дипломатическая борьба за объединение Германии (ХІХ в.), 43.66kb.
- Финансовая отчет, 488.2kb.
- Венская сказка, а/к Niki, 93.12kb.
- Пропп В. Морфология "волшебной" сказки, 82.24kb.
- Т. Ю. Базаров, Б. Л. Еремин Дата публикации, 288kb.
- Венская декларация и Программа действий Принята на Всемирной конференции по правам, 563.24kb.
- «Венская сказка», 92.99kb.
- Управление персоналом: Учеб. /Т. Ю. Базаров, Б. Л. Еремин, Е. А. Аксенова и др.; Под, 42.95kb.
- Вопросы недействительности международного договора, 63.91kb.
О Викторе Сергеевиче, которому захотелось на свежий воздух, о непреклонном Петре Самуилыче, а также о загадочном Иване Степановиче, который умеет чудесно преображать подчиненных посредством простого телефона
Каждый, кто посещал начальственные кабинеты, знает, какое это непростое дело – разговаривать с их обитателями. В особенности, если надо что-то попросить, и не для кого-то, а для себя. Испытываешь и робость, и неловкость, и желание уместиться на одном лишь краешке стула…
Однако совсем иначе обстояло дело в кабинете важного чиновника Петра Самуилыча, отвечающего за кадровые вопросы Министерства образования. Посетитель, отрекомендовавшийся В. С. Постниковым, устроился в казенном кожаном кресле спокойно и уютно, как будто в собственной гостиной.
- Нет, эта работа меня не устраивает, - говорил этот магнетически обаятельный сорокалетний красавец, положа ногу на ногу и лениво перелистывая «Космополитэн». – Я бы хотел какое-то время побыть за городом, подышать свежим воздухом. Зарплата особого значения не имеет. Думаю, как ветеран я имею на это право. Как говорится, кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть…
Петр Самуилыч усмехнулся, взял лежащую перед ним бумагу, повертел и бросил на стол, накрыв ею журнальное изображение очаровательной Кристины Агилеры.
- Я бы не советовал вам особенно вертеть носом, - веско ответил он, - уволенных в запас офицеров, в том числе прошедших зоны боевых действий, нынче пруд пруди, и работу найти вам будет непросто. Весьма! Даже при наличии такой рекомендации!
- Могу предложить другую, - все так же невозмутимо произнес посетитель.
Он вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер.
- Иван Степанович? Добрейший денек… Это Постников! Спасибо, ничего… Да вот, устраиваюсь на работу… По рекомендации Исламбека Гелаевича… Проблемы? Ну, куда же без них? Сижу вот у Петра Самуилыча… Да вот, говорит, нет ничего подходящего… Ага… Одну минутку…
И, не вставая с места, протянул трубку чиновнику.
- Вас…
Как только Петр Самуилыч услышал имя Ивана Степановича, с ним начали происходить удивительные метаморфозы. Сначала глаза его беспокойно забегали, а пальцы сами собой выбили на полированном столе тревожную барабанную дробь. Он бережно взял у Виктора Сергеича мобильник, точно телефон был сделан из тончайшего хрусталя. И мгновенно превратился из человека в одно сплошное ухо...
Мы никогда не узнаем, что говорил подчиненному всесильный Иван Степаныч. Но, по мере того, как Петр Самуилыч слушал, выражение спесивой скуки на его стертом лице сменил неподдельный энтузиазм, плавно переходящий в служебный восторг.
- Да, Иван Степаныч, - пылко отвечал он, - да, конечно, конечно! О чем вы говорите! Разумеется, изыщем! И вам всего хорошего!
Отключив телефон, Петр Самуилыч столь же трепетно вернул его Виктору Сергеичу и, в довершение всех уже случившихся с ним поразительных перемен, устремил на посетителя столь благодушный взор, что на миг показалось: он едва удерживается от того, чтобы не расцеловать его, как родного, в обе щеки. Он деликатно ухватил двумя пальцами свою бумагу, вновь явив свету красотку Агилеру, и Постников тут же перевернул страницу.
- Так вы говорите – за городом? За городом, за городом… - раздумчиво протянул Петр Самуилыч, вновь барабаня пальцами по столу, - и вдруг с размаху хлопнул себя по лбу. – А! Совсем забыл! Столько, понимаете, всего – из головы долой… Нужен заместитель начальника лагеря, по совместительству инструктор по подводному плаванию, в детский спортивно-оздоровительный лагерь, - тут он потыкал пальцем в лежащую перед ним бумагу, - как раз одна из ваших воинских профессий! Неожиданно возникла вакансия - тот, кого мы планировали, заболел – кажется, сломал ногу… Думаю, это то, что вам нужно. Отдохнете, пообщаетесь с молодежью – это так заряжает!.. Как вам?
- Пожалуй, - пряча ухмылку, согласился Постников.
Хозяин кабинета стремительным росчерком наложил на бумагу резолюцию.
- Тогда – пожалуйте в отдел кадров, оформляться… Если что - звоните!
^ ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
О деревне Муромцево, трагически исчезнувших лыжах и о том, что, несмотря на обиды, надо уметь прощать.
Деревня Муромцево мало чем отличалась от тысяч других российских деревень. Вытянувшись одним боком вдоль озера, другим боком она расположилась поближе к лесу. На обширном лугу среди берез паслось стадо тощих коров. На пригорке видна была церковь со сломанной оградой, на центральной деревенской улице располагалось покосившееся здание клуба, не ремонтированное уже лет сто. Потемневшая от времени водонапорная кирпичная башня тоже слегка накренилась, вызывая ленивое огорчение местного начальства. У затянутого ряской пруда - гусиный гогот. Горы мусора - пластиковые бутылки, пивные банки, разноцветные полиэтиленовые мешки, битое стекло, огрызки арматуры, доски с торчащими из них гвоздями – судя по всему, вывозились на свалку лишь по большим праздникам. Третье тысячелетие на дворе, а пейзаж, прямо скажем, не веселый…
Ранним утром, когда кривые, сплошь в колдобинах и лужах, улочки были еще пустынны, Егор Гусаков, еще совсем не старый мужик с лицом глубоко пьющего человека, проснулся в своей бане. Некоторое время он лежал на полке, тупо глядя перед собой и тщетно пытаясь мобилизовать мыслительные способности.
Через разбитое оконце баньки задувал ветерок. Где-то рядом пропел петух, потом еще один, и еще. Егор облизнул запекшиеся губы, поморщился, поднес руки к лицу – разбитые костяшки пальцев саднили. Сомнений не было – вчерашнее, хоть и не осталось в памяти, было наполнено событиями, среди которых имел место и банальный мордобой…
Егор с трудом встал - спал он одетым, - покачиваясь, огляделся, заглянул по углам. Выпить, само собой, ничего не осталось. А между тем надо было срочно опохмелиться. Он поймал свое отражение в осколке прикрепленного к стене зеркала – трехдневная щетина, розовые, как у кролика, глаза, спутавшаяся шевелюра… Скрипнул зубами. Выпить, срочно выпить!
И тут его взгляд упал на стоящие в углу предбанника детские лыжи. В глазах Егора что-то мелькнуло. Припадая на одну ногу, он вышел во двор. Сквозь распахнутые настежь окна дома, весь в белом, виден был у иконы силуэт его сестры; рядом смутно угадывалась фигурка поменьше. И тогда Егор тихонько, стараясь не привлечь к себе внимания, вернулся в баньку…
…Анна Даниловна и Илья – крепко сбитый, кряжистый подросток - стояли перед образом Богородицы. Светила лампада, Анна Даниловна читала молитву:
- …да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Под глазом у Ильи темнел синяк.
Закончив молитву, Анна Даниловна прошла на кухню, достала трехлитровую банку соленых помидоров, слила в большую кружку рассол.
- На, сынок, отнеси.
- Не понесу, - угрюмо ответил Илья, - пошел он!..
Анна Даниловна вздохнула и, взяв кружку, направилась к двери. Сын преградил ей дорогу.
- И ты не ходи.
- Ну, уж… Мне он брат. Тебе - дядя. Надо прощать…
- Какой он дядя?! – выкрикнул Илья. – Что мы от него хорошего видели? И сколько можно прощать? А? Сколько?!
- Сколько нужно, - тихо, но твердо ответила мать. – Больной он, Илюша. Сколько тебе объяснять? Дедушка твой запоем пил, вот и он…
- Ага, ну, конечно, дед во всем виноват! – Илья потрогал синяк. – А то, что больной – эт точно! На всю голову! Как вся наша деревня! Вот вырасту – дня тут не проживу!
- Надо прощать, - так же тихо, но упрямо повторила Анна Даниловна и снова двинулась к двери. – А может, еще и останешься. Вон, в городе дышать уже нечем. И убивают везде. Хоть телевизор не включай…
- Слушай ты больше! - в досаде протянул Илья, забирая у матери кружку. – Ладно, давай я…
Илья, расплескивая на ходу рассол, выскочил из дома, пересек двор, вошел в баню, огляделся – Егора нигде не было. Ну, вот, уже куда-то слинял, - подумал Илья. Ясно куда, в магаз. Третий день пьет. Обычно это длится около недели. Значит, опять вернется в стельку...
Вздохнув, Илья направился к выходу. Оказавшись в предбаннике, остановился. Что-то было не так. Что?
Мальчик обвел взглядом пол, потолок, стены. И вдруг застонал и, бросив в угол кружку, выскочил во двор…
- Мама! – в отчаянии закричал он, вбежав в дом. – Лыжи!.. Мои новые лыжи!..
^ ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
повествующая о том, как взрослые и дети в одно прекрасное утро тронулись. В путь…
Солнечным утром на центральной площади города Приозерска стояли три «Икаруса» и машины сопровождения ГИБДД. Их окружали родители, провожающие своих детей.
Тут же, на площади, за столиком открытого кафе, в полном своем составе можно было увидеть семейство Жданкиных - Сергея Андреевича, бабу Соню и Лешку. Центр стола украшал большой шоколадный торт, при взгляде на который в глазах бабы Сони появился вполне девчоночий блеск.
- … и, в общем, так получилось, что твой слоган оказался лучшим, - прихлебывая кофе, говорил Сергей Андреевич, - и тебя, Лексус, признали победителем!
- Что это значит? – расплылась в улыбке бабушка.
- Это значит, что его фразу «Я дую, следовательно, существую!» теперь услышат и увидят рядом с нашим вентилятором тысячи, а, может, и миллионы людей. И еще это значит, что твой внук, мама, получит за это гонорар…
Папа сделал внушительную паузу и торжественно произнес:
- Двадцать тысяч долларов!
Баба Соня ахнула.
- Ай да Лёсик! – расцеловала она мальчика. – Умереть – уснуть! Ну, супер-пупер!
- Сработал лучше, чем целый рекламный отдел, - подтвердил Сергей Андреевич. – Одно слово - гены!
- Ну, ты, наверное, по-родственному как-то посодействовал? – подмигнула сыну баба Соня.
- В том-то и дело, что нет! – воскликнул отец. – Решал ведь не я один, мои канадские партнеры тоже голосовали. Причем тайно… Ну, Лексус, чего ты молчишь?
- Думает, на что он потратит эти денежки, - предположила бабушка. – А, кстати, он должен с них платить налог?
А Лешка тем временем снимал на видеокамеру предотъездную суматоху на площади. Кажется, известие о внезапно свалившемся на него богатстве оставило его совершенно равнодушным. Или он сразу не осознал, что это ему сулит?
Сергей Андреевич, твердо рассчитывавший на всеобщий восторг, почувствовал себя обманутым.
- Черт меня дернул подарить ему эту видеокамеру, - с досадой проговорил он. – Вон, у Петра Величко толковый пацан растет, по отцовским стопам уже экономикой и финансовым делом интересуется, языки учит…
- Мальчику еще двенадцать, - осторожно вставила бабушка, - успеет определиться…
- Уверен – Билл Гейтс уже пацаном Биллом Гейтсом был! – воскликнул Сергей Андреевич.
- Может, Леша вторым Гайдаем будет, - дипломатично предположила баба Соня. – С его-то фантазией… Тоже неплохо!
- Плохо, - вздохнул отец. – Плохо, что дело свое мне некому будет передать. Я ведь не ради себя, понимаешь, сутками ишачу. Ради него вот, ради его детей и внуков. Фамильную гордость пока ведь, кажется, никто не отменял?
Тут баба Соня украдкой послала внуку долгий, наполненный только им двоим понятным значением, взгляд.
- Ой, и Маргарита Степановна здесь, - увидев кого-то в толпе провожающих, воскликнула она. – Я сейчас, мне надо с ней на пару слов…
- Знаю я твою пару слов, - проворчал сын. – Опять будешь какую-нибудь живность пристраивать? «Ах, Степан Маргаритыч, эта кошечка – родная дочка самой Хакамады! – передразнил он. – То есть, ее персидского кота!.. Что? Не персидский? Ну, я и говорю – северо-индийский!»
Лешка прыснул – так это было похоже.
- Ну, ладно, - поднимаясь, с притворной укоризной проговорила баба Соня. – Нечего тут мать пародировать! Вот родишься в следующей жизни котом – будешь знать…
И легкой рысцой припустила к ставшей ей так внезапно необходимой Маргарите Степановне.
- Пап, собачьему приюту нужны деньги на ремонт, - правильно истолковав Сонину отлучку, заговорил Лешка – Ты бы не мог…
- Денег свободных у меня нет, - перебил Сергей Андреевич, допивая кофе. – Ты же знаешь – деньги, как и люди, должны работать…
- Я говорю про мои деньги. Я ведь могу ими распоряжаться?
- Конечно, можешь, - кивнул отец. – Если ты придумаешь им разумное применение. Но если ты захочешь их истратить на какую-нибудь очередную глупость, я, разумеется, буду против…
- Бабушка говорит: слабым и бедным надо помогать…
- Правильно, - кивнул отец. – Однако, в пределах разумного, Лексус. Бедных на свете – миллиарды. Но если ты раздашь им все свои деньги, ты станешь всего лишь одним из них…
Некоторое время Лешка молчал, «переваривая» услышанное. Потом спросил:
- Значит, командовать моими деньгами будешь ты?
- Пока ты не достигнешь совершеннолетия, - да…
- Понятно, - невесело кивнул Лешка.
Чувствовалось, что он хочет что-то сказать, но не решается.
- Твои деньги положены в банк на твое имя. Ты будешь расти, они – тоже. Потом они пойдут на оплату твоей учебы за границей…
Сергей Андреевич встал, обнял сына.
- Ну, отдохни, как следует, Якубович. И, что бы ни случилось, помни: мы – Жданкины, а это, как говорится, многое объясняет… Пошли к автобусу!
Подбежала баба Соня, сунула Лешке пакет с пирожками.
- С капустой, как ты любишь…
- Ну, зачем, бабуля…- попробовал отбиться внук. И шепнул бабушке на ухо:
- С приютом пока никак…
- Бери, бери! Когда вас еще покормят? Дорога не близкая, двести километров… Ну, пока, я побежала…
И, целуя внука, так же шепотом добавила:
- Я особо и не рассчитывала. Ну, ничего, выкрутимся…
Баба Соня расцеловала сына и внука и, надев наушники, побежала прочь, а за ней тут же пристроились неизвестно откуда взявшиеся собаки…
Из подъехавшей машины выбрались Саша и ее мама. Длинные волосы Саши были причудливо уложены и украшены блестящими заколками.
- Алешенька, я очень на тебя рассчитываю, - умоляюще произнесла Елизавета Иннокентьевна. – Сашка у меня такая неприспособленная…
Мама сделала попытку погладить дочь по голове, но та, щадя прическу, решительно от ласки уклонилась.
- Не волнуйтесь, теть Лиза, - авторитетно пообещал Лешка. – Приспособим!
Елизавета Иннокентьевна, всплеснув руками, с тревогой повернулась к Жданкину-старшему.
- Сергей Андреевич! Вы слышали?
- Не переживайте вы так, - улыбнулся тот. – Это у них шутки теперь такие – не для наших ушей. - С девицами, знаете, в наше время…
- Да и с пацанами не легче!
Сергей Андреевич увидел притормозившую невдалеке знакомую «девятку». За рулем девятки сидел бородач – Костя, а рядом – Мария, его нынешняя жена, а в прошлом законная супруга Сергея Андреевича.
Эта встреча не относилась к числу радостных, поэтому Сергей Андреевич торопливо обнял сына:
- Ну, все, пока! - и протянул сыну мобильный телефон. - На всякий пожарный… Будут проблемы – звони!
- Вот это суперски – мобила! Спасибо, пап, - расцвел Лешка. – Я давно хотел…
И Сергей Андреевич, стараясь не встречаться глазами с бывшей женой,
быстро пошел к своей машине. Мария Николаевна проводила его коротким взглядом, - ресницы ее при этом едва заметно дрогнули, - Костя протянул Лешке упаковку чистых кассет и футляр.
- То, что ты просил. Примочки всякие для съемок в экстремальных условиях. Надеюсь, они тебе не понадобятся…
- Классно… Спасибо! Понадобятся…
Но занимало Лешку сейчас совсем другое: покраснев, он переводил взгляд с неподвижно сидящего в машине отца на маму, с мамы – на отца. Не было сомнений – родительский развод мальчик, как ни пытался скрыть, переживал необычайно болезненно. Вот и сейчас, встретившись глазами с Костей, он постарался придать своему лицу выражение безмятежности – и не сумел…
- Ну, Лёсик, будь умницей, - напутствовала его мама, - и поосторожнее там с купанием! Я буду беспокоиться - ты ведь так и не научился плавать!
Сергей Андреевич запустил двигатель, его джип резко развернулся и покатил прочь.
А вокруг них вовсю кипела жизнь, и жизнь эту Лешка старательно снимал на свою видеокамеру, и в объективе сменяли друг друга разные лица.
- Дети в лагерь собирались, - декламировал Асисяй. – Мылись, брились, похмелялись…
- Ты хоть там-то поменьше кривляйся, - вразумляла его мама. – Будь хоть немного посерьезнее…
- Когда я кривлялся?! – искренне недоумевал тот. - Ты че? Может, с кем-то меня спутала?
Переминаясь с ноги на ногу, Миха снисходительно выслушивал наставления своей родительницы.
- Стремись, Миха, - говорила его мама. – Заруби на носу: это твой шанс. Такой в жизни только раз бывает. Не воспользуишь – будешь потом грызть обратную сторону коленок, да поздно…
- Да въехал я, мам, - успокаивал Миха. – Все будет путем…
Леннона провожал такой же длинноволосый - несомненно, тоже музыкант - бородатенький папа в джинсовой рубашке и «клешах».
- Может позвонить продюсер Шарнин, - предупреждал его сын. – Сразу дай мне знать, хорошо? Это очень важно!
В кадр к Лешке попали и две незнакомые пока девчонки: одна смешная и кругленькая, как шарик, а вторая – расфуфыренная, как на дискотеку.
- Сеструха нарыла модный прикид за полцены, - хвалилась расфуфыренная, делая поворот на триста шестьдесят градусов. – Брала себе, но не вбилась… а мне пришлось – в самую елочку!
- Разве ж это Версаче? – сомневалась кругленькая. – Фальшак типичный…
- Ну, ты ваще! Чего бы понимала? Ненавижу такие приколы…
Через руку у девочки-шарика была переброшена куртка-пуховик.
- На кой ты дутик-то взяла? Июнь на дворе…
- Худеть буду, - вздохнула кругленькая. – А то уже в свои новые «левисы» не пролажу…
И тут они увидели сопровождаемую отцом Женьку Гурвич.
- Ой, а это кто, крендель или чикса? – рассмеялась расфуфыренная.
- Чикса, - на глаз определила кругленькая.
- Хороша, как не бывает… А рюкзачило на ней нехилый…
- А тоща-то, - завистливо прищурилась девочка-шарик. – Макаронина…
Олег Иванович Сайкин взглянул на часы, поднял к губам мегафон.
- Внимание, - возвестил он, - объявляется посадка! Просьба к детям – занять места в автобусах! К родителям – обойтись без слез! Не навек прощаетесь… Повторяю: объявляется посадка!
Возникло радостное оживление и неразбериха. Подростки поспешно обнимали родителей, спешили к автобусам, образуя у дверей пробки. В салонах между ними завязывались веселые схватки за места у окон. Водители посматривали на Сайкина в ожидании команды трогаться. А тот, в свою очередь, посматривал на часы, вид при этом имея самый что ни на есть озабоченный.
- Ну, что, Олег Иваныч, кого ждем? – спросил его инструктор по каратэ.
- Да вот, понимаешь, заместитель мой чего-то запаздывает, - пожал плечами Сайкин.
- А кто будет? Вместо Петровского? Ему ведь еще целый месяц в гипсе…
- Сам пока не знаю… Все у нас, понимаешь, через женю кувырком!
Тут подкатила черная «волга», и из нее с сумкой через плечо выбрался Постников. Его сопровождал уже знакомый нам чиновник Петр Самуилович.
При виде Постникова Сайкин изменился в лице. Петр Самуилыч подошел к начальнику лагеря, пожал руку.
- Вот, рекомендую, Виктор Сергеевич Постников… Ваш заместитель и инструктор по подводному плаванию… и, возможно, по спортивному ориентированию. Тоже отставной офицер, ветеран. Прошу любить и жаловать…
Лицо Сайкина окаменело, на скулах выступили желваки. Ни любить, ни жаловать Виктора Сергеевича Олег Иваныч явно не собирался. Не обращая внимания на нелюбезный прием и расплываясь в радостной улыбке, Постников, тем не менее, шагнул к нему навстречу.
- Олег, здорово! Какая встреча! А я-то думаю: кто это так все здорово устроил? Молодец!
Сайкин смотрел куда-то в сторону, радости не разделял, похвалы не замечал.
- Ты что, не узнаешь?
- Вы что, знакомы? – удивился Петр Самуилыч.
Протянутая рука Виктора Сергеевича повисла в воздухе; вместо рукопожатия Олег Иванович отвернулся и рявкнул в мегафон:
- Поехали!
Сайкин, а следом за ним и Постников вскочили на ступеньку автобуса, над машинами сопровождения ГИБДД загорелись разноцветные проблесковые маячки, и колонна тронулась…
^ ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой мы познакомимся с Достоевским, солдатом Джейн, Винни-Пухом, Фифой и Тормозом, а также узнаем потрясающую новость, что Пушкина убил на дуэли Лермонтов
В автобусе Женька, Лешка, Леннон, Асисяй и Саша оказались рядом. Позади них расположились толстушка, расфуфыренная и Миха.
- Маник содрала, - юная модница с сожалением разглядывала ободранный маникюр. – Зазырь, какой облом…
- Харэ фасониться, фифа, - не выдержал прямолинейный Миха.
Фифа молча смерила его взглядом и ответом не удостоила.
- Ишь, как гонит, - глядя на водителя автобуса, озабоченно пробормотал Миха. – Тормоза-то у него в порядке?
Асисяй вытащил из рюкзака самокат и нежно погладил его.
- Сами заработали, - похвастался Асисяй. – Алюминий и металлокерамика. Хоть об стенку бей – все выдержит!
- Отпад! – восхитилась кругленькая. – Спецовая вещь…
- Весит всего два кэгэ, складной, - продолжил совладелец самоката Леннон. – А если с горки – до полтинника разогнаться можно!
- А главное – с ним везде пускают, - добавил Лешка. – И в кино, и в магазы.
Миха смотрел на самокат, прикусив губу. Двухколесное чудо вызывало в нем теперь тоскливые воспоминания о пребывании в «обезьяннике».
- А у тебя что, тоже есть? – тем не менее, ревниво спросил он у Лешки.
- Давно…
- А тормоз у него где? – уточнил Миха, обращаясь к Асисяю.
- Ха, тормоз! – фыркнул тот. – Нажал ногой на заднее крыло – и встал, как вкопанный… Приедем на место, слалом устроим. Да, Тормоз? – обратился он к Михе.
- Чего?!
- Ничего, - рассмеялась толстушка. – Крутое погонялово – Тормоз…
- Сама-то, - обиделся Тормоз. – Поперек себя шире… Тоже мне… Винни-Пух!
Это новое прозвище тоже вызвало всеобщий смех.
- А тебя как? – спросил Тормоз у Асисяя. – Самокат?
- Э, нет, - ухмыльнулся тот, - у меня погонялово уже есть…
- Какое?
- Асисяй… Придумай круче!
- Асисяй, - скептически повторил Тормоз. – Сюсюкать любишь, что ли?
- Клоун такой был в прошлом веке, - объяснил Асисяй. – За границу свалил и там пел свою «Блю-блю-блю кана-а-ари»… Слыхал?
- Нет.
- Темнота…
- Я знаю, - сказала стриженая. - А ты похож. Такой же прикольный…
И протянула ему руку.
- Женька…
- Какая же ты Женька? – вытаращил глаза Асисяй. – Прикид в стиле «милитэр», причесон под «ноль»… Ты же Джейн! Солдат Джейн! Видал? – повернулся он к Тормозу.
Тот отвернулся к окну. Вокруг снова прыснули.
- От шпарит… - покрутил головой Тормоз. – С катушек не съедешь?
- Ладно, отдыхай, - посоветовал Асисяй. – Шутка юмора…
- Не заводись, - повернулась к Тормозу Винни-Пух. – Ты так в нашу тусу не впишешься!
- А мне ваша туса по барабану, - завелся Тормоз. – Как и весь ваш лагерь… Отстой! Аспирин!
- А зачем едешь, если аспирин? – спросила Саша.
- Не ссорьтесь, ребя! – призвала Винни. – Нам вместе два месяца колбаситься…
Кто-то жевал, кто-то пил «фанту», кого-то сморило.
Постников сделал попытку завязать контакт с Сайкиным. Он пересел на свободное место рядом с ним и заговорил:
- Олег, я все понимаю… Но, так или иначе, нам, считай, все лето вместе работать. И с кем? С детьми. Такая ответственность… А ты на меня смотришь, как солдат на вошь. В чем я провинился?
Олег Иваныч, стиснув зубы, молча глядел в окно.
- То, что на меня возводят, – чистый поклеп, Олег. Мамой клянусь! Ну? Ты же неглупый мужик…
Сайкин молча встал и пересел на свободное место сзади, среди ребят.
- …вроде Пушкина? – услышал он продолжение разговора.
- При чем тут Пушкин? Пушкин вращался в высшем свете и вращал там свою жену, - говорила Винни. – Поэты девятнадцатого века вообще были легко ранимыми…
- Это как? – спросила Фифа.
- Ну, как, как… - Винни задумчиво посмотрела в окно, - в том смысле, что их часто ранили и даже убивали на дуэлях. Вот и его замочили…
- Кто?
- Как – кто? Ты что, неграмотный? - удивилась толстушка. – Конечно этот, Ленин.
- Чего? – спустив наушники от плеера, обернулся Леннон.
- Чего – чего? – уточнила Винни.
- Ты меня звала?
- Нет, - пожала плечами та. – Ты че, Ленин?
- Сама ты Ленин, - сказал Леннон. – Я – Леннон!
- Оно и видно, - фыркнула Винни. – Сидел бы уж…
Леннон пожал плечами и снова нацепил наушники.
- Да не Ленин, а Ленский, - поправила Фифа. – Думай, что говоришь.
- Правильно, Ленский, - согласилась Винни. – Я их всю дорогу путаю…
- Ленский? – вмешался в разговор Сайкин. – Убил Пушкина? Ты уверена?
Винни задумалась. Потом склонилась к уху Фифы, и подружки принялись перешептываться.
- Нет, - по окончании консультации объявила Винни. – Я была не права. Пушкина убил не Ленский…
- Так, - кивнул Сайкин. – А кто?
- Лермонтов. Он родился у бабушки в деревне, пока его родители жили в Питере. Потом он вырос и мочканул Пушкина. На дуэли…
Сайкин поперхнулся. Откашлявшись, спросил:
- А что им вздумалось стреляться?
- Как это - что? – удивилась Винни. - Лермонтов замутил с его девчонкой. Потом он жил, жил, но не дожил до конца и тоже умер. На дуэли.
Сайкин покачал головой:
- Ясный перец… Вот только у «девчонки» на тот момент уже было четверо детей…
- Ну, достал… Достоевский! – отвернувшись к окну, пробормотала Винни.
Так Олег Сайкин превратился в Достоевского…
^ ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой одной из «пятерок» предстоит стать «шестеркой». И, как покажет будущее, великолепной…
Вереница машин подъехала к лагерю. Ее уже встречал целый штат сотрудников, и среди них - Анна Даниловна, которая учила сына прощать, и сам Илья, который, скорее всего, так и не получил свои лыжи обратно…
Ребят разместили по финским домикам - в каждый домик, как и было обещано, по двое, максимум – по трое. Все удобства - душ, туалет. На кроватях разложена лагерная униформа - футболка цвета хаки и чудесные штаны – трансформеры, брючины которых при желании отстегиваются, превращаясь в шорты, - бери и надевай! И береты. Красные! Просто шик…
Труба возвестила сбор на первую торжественную линейку.
На поляне под мачтой с российским флагом выстроились шеренги подростков. Достоевский вышел перед строем, оглядел притихших ребят.
- Поздравляю вас всех с началом, - волнуясь, заговорил он. - Открытие лагеря мы отпразднуем позже, когда немного окрепнем – и физически, и морально, приобретем навыки, без которых, ясный перец, трудно себе представить гармонично развитого человека, - и, конечно, новых друзей…
Он открыл журнал, откашлялся.
- А теперь я проведу первую перекличку, представлю каждого из вас в отдельности. Всех, невзирая на возраст, по русской традиции, я буду называть по имени-отчеству - ведь каждый человек, даже самый маленький, достоин уважения… Итак, начнем! Егоров Иван Алексеевич!
- Я!
- Бурова Александра Тимофеевна!
- Я!..
Пока шла перекличка, ребята с любопытством оглядывались по сторонам. А посмотреть тут было на что: дощатое покрытие, на котором они стояли, по сути дела, было крышей столовой, к которой вела лестница. И с этой площадки открывался совершенно обалденный вид на озеро и на окружавшие его холмы.
- Всех ребят, - закончив перекличку, продолжал Достоевский, - мы разбили на пятерки. Это очень важно для того, чтобы вы могли, в случае необходимости, помогать друг другу… что-то вроде небольшой семьи… Гусаков Илья Степаныч!
Из строя вышел Илья.
- Мама Ильи Степаныча, – представил Достоевский, - Анна Даниловна, будет нашим шеф-поваром. Готовит она отменно, говорю вам со знанием дела… Живут Анна Даниловна и Илья Степаныч тут, неподалеку, в деревне Муромцево…
- Илья Муромец! – брякнул Асисяй.
Все рассмеялись, Илья покраснел. Он и впрямь был похож на богатыря – плечистый, кряжистый…
- А это ваш врач, – отрекомендовал начальник лагеря женщину в белом халате, с симпатичными ямочками на щеках, - Вера Кимовна Сенина…
- Ким Ир Сен, - пробормотал Асисяй, вновь вызвав смех у тех, кто стоял рядом.
- И, наконец, завхоз Степан Гаврилыч Плющев, - заканчивая церемонию, сделал Достоевский широкий жест в сторону маленького смешного человечка, который никогда не находился в состоянии покоя. Обуреваемый жаждой деятельности, он испытывал настоятельную потребность постоянно двигаться и что-то говорить. Вот и сейчас он что-то шептал на ухо Анне Даниловне, выглядевшей от этого уже несколько утомленной.
- Говорилыч Плюшкин, - припечатал его тем временем Асисяй, но, получив от стоявшей рядом Джейн локтем в бок, прошептал: - Как трудно жить в атмосфере травли, - и с оскорбленным видом умолк.
Заслышав свое имя, завхоз оживился еще больше и сделал шаг вперед с явным намерением что-то произнести, но Достоевский поспешно возвестил:
- Первая торжественная линейка объявляется закрытой! Р-разойдись!
Один лишь Виктор Сергеич Постников, которого перед самым отъездом привез чиновник Петр Самуилович, и который так безуспешно пытался наладить в автобусе контакт с Достоевским, так и остался не представленным. Но, не выказывая обиды, он едва заметно улыбнулся и, пожав плечами, что-то прошептал такое врачу Ким Ир Сену, от чего та тут же зарделась.
Шеренги рассыпались, мгновенно превратившись в возбужденно кричащую и хохочущую толпу подростков, которая тут же, впрочем, сбилась в пятерки и приступила к непосредственному знакомству.
Асисяй, Леннон, Лешка, Саша, Джейн и Илья отошли к перилам площадки.
- Ну, а у нас не пятерка, а шестерка, - сказал Леннон.
- Что делать, не все числа делятся на пять, - улыбнулся Лешка.
- Будем считать, что всем нам крупно повезло, - добавила Саша.
- В драке, если что, у нас будет перевес, - стукнула кулаком о ладошку Джейн…
^ ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
О тонущих рюкзаках, летучих мышах, которые вполне могут оказаться свиньями, и о том, что такое БАТАКАКУМБА
- Тяжело в ученье, легко в бою, - сказал великий русский полководец Суворов.
- Не знаю, как там в бою, а в ученье – это, действительно, что-то отдельного, - высказался вслед за ним спустя полтора столетия великий русский «сачок» по прозвищу Асисяй.
Из чего можно сделать единственно правильный вывод, что ребятам пришлось поначалу ох как непросто.
Ну, во-первых, каждое утро – кросс по сильно пересеченной местности. А пересеченная местность - для тех, кто пока не в курсе, - это высоченная, по пояс, трава, это кустарник, холмы и овраги (вверх – вниз, вниз – вверх), мелкие водные преграды в виде ручьев и малых речушек (хлюп – хлюп, чмяк – чмяк) и еще многое другое. То есть ты еще не проснулся, а уже бежишь. Практически не приходя в сознание, как уверял всех тот же Асисяй, с малых лет испытывавший к физкультуре стойкое отвращение. Бежишь, понукаемый криками бегущего впереди Достоевского: «Вперед, вперед, не отставать! Шире, шире шаг! А ну, подтянись! А улыбочка? Где улыбочка?!»
Во-вторых, полоса препятствий. И не взятая в кавычки, а самая натуральная. Вы наверняка видели по телеку, как ее героически преодолевает какой-нибудь там спецназ или красные береты: беги, ползи, карабкайся, прыгай. Да смотри, за колючую проволоку не зацепись и не навернись с бревна! Пока эту полосу пройдешь – семь потов с тебя сойдет. А у наших ребят какой опыт? Никакого. Одни авансом выданные красные береты…
В-третьих, занятия по каратэ. Это только со стороны хорошо смотреть – как лихо мутузят друг дружку в каком-нибудь шао-линьском монастыре те же экранные герои. А отожмись-ка сам на костяшках пальцев от пола раз тридцать-сорок, как того требует неумолимый инструктор Саша! А выучи-ка наизусть все положенные движения кумитэ – самый настоящий экзотический танец! А сядь-ка на шпагат: ведь, оказывается, наиважнейшее в каратэ – это растяжка!
Или та же верховая езда. Думаете, это сплошное удовольствие? Когда постигнешь это высокое искусство – возможно. А пока учишься… У каждой лошади – свой норов. И плохого ездока она сразу чует. И, если не сбросит, то непременно повезет, куда ей, а не седоку, надо. А если еще оводы, от которых достается и лошади, и седоку... Мы уж умолчим о том, как после выездки болит не только то место, которым на лошади сидишь, но и бедра, и спина... Кошмар, да и только! Хорошо Илье – он, можно сказать, с детства в седле. А что делать Леннону, которому лошадь, кроме священного ужаса, ничего не внушает? Ну, боится он лошадей и собак! У него дома из живности – только кот Фома и рыбки. Что теперь делать? А ничего, говорит Достоевский. Как лагерь у нас называется? Ага! Вот, стало быть, и преодолевай…
Вот стрельба из лука – это класс! Но тоже мозоли на пальцах появятся, пока не научишься в цель попадать. И погружение с аквалангом – кайф. Пока поглубже не спустишься, где на уши так давит – никакое продувание не помогает, и неуютно как-то, не по себе делается – все же мы предназначены по земле, а не по дну ходить… Хоть и врешь потом дня три, что в глубинах видел!
Труднее всех приходилось Лешке. Изо всех сил стараясь не отставать от ребят, он, нигде не расставаясь с камерой, еще и снимать умудрялся, к чему, напомним, его обязывало положение специального корреспондента детской редакции телевидения...
Но вот миновала первая, самая трудная неделя, и «великолепная» шестерка под предводительством Достоевского отправилась в поход, где им предстояло на практике применить зачатки полученных знаний и умений. Они отправились вглубь лесного холмистого массива, где, как уверял Асисяй, еще не ступала нога человека. Остальные под началом инструкторов двинулись - каждый в своем «квадрате» - исследовать законы природы…
Олег Иваныч, надо отдать ему должное, постарался сделать жизнь своих подопечных максимально трудной.
- Легкой жизни вам тут никто не обещал, - посмеиваясь, басил он, глядя, как при помощи канатного «маятника» ребята неуклюже перелетают через реку.
- А мы ее и не ищем, - бормотала Саша, когда по той же реке они сплавлялись на плоту, а берег был окутан дымом лесного пожара, который так похоже имитировали дымовые шашки Достоевского.
- Но находим, - вздыхал Асисяй...
И тут случилось страшное. Причем, никто не знает, как. Самый большой рюкзак с продовольствием слетел с плота в воду. Хотя его перед тем лично закреплял сам Достоевский. Слетел и, само собой, - буль-буль! – камнем на дно. Потому что тяжелый - там же консервы. Столь необходимые в любом походе…
- Мать честная! – патетически воскликнул Олег Иваныч.
- А достать – никак? – закричали ребята.
- Какое там! – отмахнулся начальник лагеря. – Тут метров пятнадцать, не меньше. Не донырнуть. Вот если бы акваланг… Но тут вам не озеро – вода-то мутная! Не найти…
- Надо возвращаться в лагерь, - рассудил Илья.
- Ясный перец, - не стал спорить Достоевский. – Без провианта – какой поход?
Причалили к берегу, сгрузились с плота – и взяли курс на лагерь.
- Пойдем лесом, - объявил Олег Иваныч. – Срежем. Так оно короче выйдет.
И где-то через час поняли, что заблудились. Как это произошло – непонятно. Достоевский растерянно оглядывался вокруг, вертел в руках компас.
- Тут где-то должна быть проселочная дорога. А я что-то ее не вижу…
- А компас? – удивилась Саша.
- Не работает, - Достоевский с досадой встряхнул бесполезным прибором и топнул армейским ботинком в грунт. – Магнитная руда, понимаешь! Видишь, как стрелку заносит?
И в самом деле, стрелка утыкалась в землю и указывать нужное направление категорически отказывалась.
- Я что-то не понял, - задал глупейший в этой ситуации вопрос Леннон. - Куда идти?
Ответа ни у кого не нашлось. Что было делать?
- Привал! – разведя руками, скомандовал Достоевский.
Привал так привал. Перекусили личными припасами «шестерки» - печеньем и конфетами, которые весьма кстати оказались в их рюкзаках. Стало как-то веселее.
- Ну, давай, Ленин, запевай! – подмигнул Асисяй. – Что-нибудь свое… Давно обещал!
Леннон взял гитару и запел:
^ Шепчет ночь заклинание – слово,
Которое черное делает белым,
Которое слабого делает смелым,
Его запомнить проще простого -
«Батакакумба!..»
Если ты не уверен в ответе,
Но если сердце твое не устало,
Но если от холода ночь задрожала,
Закрой глаза и спой на рассвете:
«Батакакумба»!
Если ты не забудешь слово,
Которое учит любить и смеяться,
Препятствий любых запрещает бояться -
Жить тебе будет проще простого…
«Батакакумба»!
Леннон опустил гитару и умолк. Ребята смотрели на него так, словно впервые видели.
- Это что, правда, твое? – после паузы спросил Лешка.
- Мое, - подтвердил Леннон. – Вчера сочинил…
- Улет, - восхищенно сказала Саша.
- Чё, сам накатал? – ревниво переспросил Лешка.
И неудивительно. Кому понравится, если девочка, к которой ты неравнодушен, восхищается кем-то другим?
- Сам, - кивнул Леннон.
- Сам, сам, - подтвердил Асисяй.
- Не заливай, - хмыкнул Лешка. – Тоже мне, композитор! Зуб даю, не сам…
- Без зубов останешься, - сказала Саша. – Песня – хай-класс!
Ее устремленные на Димку глаза возбужденно блестели. Леннон из всех ребят был самый маленький и невзрачный. Да еще в очечках... Кто б мог подумать, что он так здорово поет?
- И мне понравилось, - сказал Илья.
- Да вы че, ребя? – удивилась Джейн. – Это же нафталин… Позавчерашний день!
- Ну, а что – сегодняшний? – заинтересовался Олег Иванович.
- Панк-рок, - заявила Джейн, - дэд-металл и гангста-реп… Рулез, елы-палы! Вот музон, от которого тащится пипл… Догоняете?
- А то, - сказал Достоевский. – Ясный перец…
- Нам в кайф ритмичный фанк, неторопливый рэп, нежный соул и прикольный рэгги, - прикрыв глаза и покачиваясь, как в трансе, томно пропела Джейн. - Скажи?
- Это без меня, - убежденно сказал Леннон.
- Будь попроще, Димон, - поморщилась Джейн. – К тебе народ потянется.
- Ты, что ли, народ? – нервно отозвался юный маэстро. – А я? А Сашка, Асисяй – разве не народ?
- Кстати, следите за рекламой, - предупредил Асисяй. – Скоро по ящику будет практически авторский вечер товарища Ленина…
- Вечер… Скажешь, тоже, - смутился Леннон. – Так, пара песен…
- Зато в исполнении самой «Биг-Мазы», - закончил Асисяй. – Так что зазырите…
- Зазырим, - иронически пообещал Лешка. – И заценим…
- Пойду, поищу дорогу, - поднялся Достоевский.
И отошел.
- Нет, так жить нельзя, - простонал Асисяй, вытягивая натруженные ноги и морщась. – Пока мы сюда лезли, я чуть дуба не врезал… дыхалки – ваще ноль!
- А я чуть с каменюки не загремел, - пожаловался Леннон, разглядывая расцарапанную руку. – Схватился за колючку, чтобы не упасть. Теперь все пальцы в занозах… Для меня это – гроб!
- Потому что мозгогрев не снимаешь, - упрекнула Саша, ткнув пальцем в висящие на его груди наушники от плеера. – «Ничего не вижу, ничего не слышу»…
- Знали, куда ехали, - возразила Джейн. – Что, слабо, да?
- Я ехал в спортивно-оздоровительный лагерь! – мрачно отозвался Асисяй. – Чтобы оздоровиться. А попал в концлагерь… Чтобы здесь последнее здоровье потерять, - по-стариковски проблеял он.
- Главное – к чему так грузить? – поддержал Леннон. – Не надо из меня рейнджера делать. Я лично в армию не собираюсь.
- Куда ты денешься, - усмехнулся Лешка. – Саш, а Саш! – окликнул он девочку.
Саша, откинув голову на рюкзак, спала.
- В оздоровительном обмороке, - хохотнул Асисяй и потормошил девочку. – Эй, оставайтесь с нами!
Он мотнул головой в направлении возвращающегося начальника лагеря.
- Говорит, заблудились… Лично я сильно в этом сомневаюсь!
- Ну, Достоевский, - поддержала Джейн. – Замастрячил экстрим…
Подошел Достоевский.
- Ну, что, Олег Иваныч, - открыв глаза, устало спросила Саша, - нашли дорогу?
- Пока нет…
- И что же мы теперь будем делать?
- Но кто же знал, что мы заблудимся? - вздохнул Достоевский. - Теперь, хочешь, не хочешь, нужно приспосабливаться к диким условиям. Еще раз извиняюсь - это моя персональная вина…
- Я пить хочу, - пожаловалась Саша.
Олег Иваныч открыл фляжку, перевернул - она была пуста.
- А я - жрать, - сглотнув слюну, заявил Асисяй. - Тетя Аня по четвергам пирог с капустой готовит. Как раз сейчас все его лопают… все, кроме нас. Разве это справедливо? Разве наши родаки не одинаковые бабки платили?
Воцарилось молчание. И оно означало, что шестерка с Асисяем полностью солидарна.
- Ну, что я могу поделать? – виновато пожал плечами Олег Иваныч. – Ну, зажарьте меня на костре! Хотя, не гарантирую, что буду вкусней тети Аниного пирога…
- Да, - задумчиво произнес Асисяй. – Рановато от людоедства отказались. А то б щас и мяса было побольше, и народу поменьше… Ха-ха. Шутка!
- Шутки у тебя, - покачал головой Олег Иваныч. – Не дай бог с тобой вдвоем на необитаемом острове оказаться…. Ну, а что касается жажды, то утолить ее можно и так. Смотрите…
Он сорвал с дерева лист, положил его в рот. На его лице запечатлелось удовлетворение.
Переглянувшись, ребята последовали его примеру, их лица тоже немного разгладились.
- А что это там, а? – невинно спросил Достоевский.
Шестерка синхронно повернула головы в указанном направлении.
- Ягоды! – ахнула Саша.
Асисяй первым сорвался с места и помчался к скрытым за деревьями зарослям малины.
- Сюда! Здесь кусты с ног до головы в ягодах! – завопил он оттуда.
«Шестерка» в малиннике жадно ела спелые, отсвечивающие в лучах заходящего солнца ягоды.
- Надо идти на север, - стоя у подножия огромной сосны, вслух размышлял начальник лагеря.
- Легко сказать, - хмыкнул Асисяй. – А где он, этот север?
- Там, - указал Достоевский.
Ребята недоуменно взглянули на него.
- На той стороне дерева, где ветки пореже, - север, где гуще – юг, - объяснил Олег Иваныч. – Это, чтобы ориентироваться на местности… А это чьи следы? – опустив голову, спросил он.
Ребята переглянулись, пожали плечами.
- Уссурийского тигра, - доложил Асисяй.
- Кабана, - поправил Муромец.
И тут где-то в лесной чаще кошмарным голосом закричала какая-то птица. Ребята вздрогнули и, не сговариваясь, взглянули на Муромца.
- А это выпь, - сходу определил тот.
- Ну, а теперь, - кивнув, объявил Достоевский, - пора подумать о ночлеге.
- Мамочки, - ужаснулась Саша. – Это что же, мы на земле спать будем?
- На еловых лапах, - поправил Достоевский. – Будет уютнее, чем дома в постельке…
Отбиваясь от комаров, построили шалаш, развели костер. Илья после недолгой отлучки притащил грибов.
- А не отравимся? - с опаской спросила Саша.
- Это сыроежки, - пояснил Муромец, нанизывая грибы на ветку. – Их потому так и назвали…
- Что же, их прямо сырыми и едят?
- Ну, зачем же сырыми, - пожал плечами Илья. – Щас мы их поджарим…
Через несколько минут грибной шашлык был готов. Энтузиазм, с которым ребята на него набросились, быстро иссяк.
- Соли бы, - морщась, произнес Асисяй.
- Ага, - кивнула Джейн. – И сахару. И кофе в койку…
Но грибы тоже незаметно выплюнула.
- Мягкой посадки нашим батарейкам, - сняв наушники, констатировал Леннон. – Всё, сдохли…
- Сейчас бы картошечки, - вздохнула Саша. – И в чистую постельку…
- Размечталась, - хмыкнул Асисяй. – Кто знает, сколько нам еще по горам мотаться… Думаете, Ясный Перец правда заблудился?
- Конечно, - сказал Лешка. – Помнишь, как он задергался, когда мы к обрыву вышли? Туда-сюда, туда-сюда – а дороги нет! Медным тазом накрылась…
- Но он же такой… опытный, - усомнился Леннон. – Воевал, в Чечне был…
- А если его там контузило? – предположил Асисяй. – И у него от этого… как его? Склероз!
- Сам ты склероз! Склероз – это выпадение памяти…
- Сам ты выпадение памяти! Ты еще скажи - выпадение волос! Склероз – это когда башню срывает… но не навсегда! В одном мексиканском сериале один не только дорогу – ваще своих не узнавал!
- В сериалы он верит! – поразился Лешка. – Ну, чума…
- Пошел бы с нами Виктор Сергеич, - мечтательно сказала Саша. – Он бы нас на раз вывел…
И вдруг Лешку осенило.
- Я въехал, ребя! Это у вождя нашего не выпадение, а такая игра на выживание, - вот что это такое! Типа – закалка-тренировка!
Ребята переглянулись.
- Ты про что?
- Компас не работает – по дереву можно сориентироваться, - пояснил Лешка. – Воды нет – листья жуй... и все такое. Вроде как свой «Последний герой» и остров, типа Борнео. Догоняете?
- Ну, нет, я в такие игры не играю! – возмутился Асисяй.
- Ничего себе, армейские приколы! – помотал головой Леннон. – Тоже, нашел чебурашек!
- Что же делать? – спросила Саша.
- А давайте смоемся, - предложил Асисяй. – Обратно в лагерь…
- Как? – повернулась к нему Джейн.
- Так! – продолжает Асисяй. – Ночью Ясный Перец заснет, мы потихонечку встанем – и свалим… А то он еще неделю будет нам закалку закаливать…
- А куда идти? – спросил Лешка. – Мы же не знаем?
- Найдем! – настаивает Асисяй. – Среди нас и свои Сусанины есть. Как, Муромец? Найдем?
- Попробуем, - пожал плечами Илья.
Ему эта затея была явно не по душе, но против ребят идти не хотелось.
Ночью Асисяй поднял голову, вслушался в ровное дыхание спящего рядом начальника лагеря.
- Спит! – прошептал он. – Пошли!
«Шестерка» тихонько выбрались из шалаша. Костер уже догорел, со всех сторон бивак окружала непроглядная тьма. Отходить от шалаша расхотелось. В кустах что-то зашуршало, за пригорком что-то ухнуло и ветер подул со зловещим завыванием.
- Кошмар, - выразила общее мнение Саша. – Может не стоит?
- Нет, вперед, - взял инициативу в свои руки Лешка и повернулся к Муромцу. - Ну, муромский, где тут у нас перёд?
Илья ткнул пальцем куда-то в темноту.
- Вроде сюда…
Ребята, сбившись в стайку, шли по лесу. Они не знали, что немного поодаль, оставаясь незамеченным, за ними бесшумно следовал Достоевский. Трижды справедливой оказалась высказанная Асисяем догадка: Олег Иваныч намеренно утопил рюкзак и притворился заблудившимся, чтобы заставить их выживать в условиях дикой природы. И действительно теперь, не мешая осуществиться их планам, он находился рядом, чтобы, в случае необходимости, мгновенно придти на помощь. Осторожно ступая и стараясь ничем не выдать своего присутствия, он и впрямь сейчас был похож на вождя индейцев по прозвищу Ясный Перец…
Услышав вскрик, Достоевский остановился и замер.
Но прежде застыли от неожиданности подростки: какая-то тень с криком сорвалась с ветки разлапистой ели и спикировала на светлую бейсболку Асисяя. Издав вопль ужаса, он сорвал с себя головной убор.
- Мама!! – испуганно отшатнулась Саша.
- Мама!!! – эхом откликнулась даже стойкая Джейн. – Кто это?
- Летучая мышь, - спокойно сказал Илья.
- Ишь, свинья, вцепилась, - нетвердым голосом произнес Асисяй, изо всех сил размахивая бейсболкой и стараясь стряхнуть агрессора.
Девочки одновременно взвизгнули и бросились наутек. Переглянувшись, мальчики поспешили за ними. Асисяй на бегу напялил на голову свою отвоеванную в неравной схватке кепку…
Через несколько минут, дрожа и шумно дыша, они по очереди забрались в шалаш. Достоевский, который неизвестно каким образом успел вернуться раньше своих подопечных, как ни в чем не бывало, приподнял голову.
- Вы где были? – щелкнув фонариком, сонно спросил он.
Ребята переглядывались и мялись.
- В кустики ходили, - наконец, нашелся Асисяй.
- До ветру, - смущенно кивнул Муромец.
- Что, все вместе? – удивился Достоевский. – Интересно… Ну, да ладно, бывает. Ложитесь. Спокойной ночи!
Он зевнул, словно все это время преспокойно спал, и повернулся на другой бок…
Они вышли к лагерю только на исходе вторых суток – заметно отощавшие, но веселые. Увидев крыши домиков, которые показались им такими родными, хохоча, помчались вниз по склону. И следом за ними – Достоевский.
- Батакакумба! – вопил Леннон.
- Батакакумба! – оглушительно вторили ему подростки. – Батакаку-умба-а-а!!!
- Что такое – батакакумба? – спросил Олег Иванович бегущую рядом Сашу.
- Батакакумба – это теперь наш девиз, - ответила та.
- А что это значит?
Саша загадочно улыбнулась.
- Батакакумба – это батакакумба…
- А-а, - кивнул Достоевский. – Понял, ясный перец… Полная, то есть, батакакумба!
Когда они оказались в лагере, выяснилось, что и все остальные группы тренировались по схеме, разработанной Достоевским. Все, оставшись без пропитания, в конце концов, якобы заблудились и прошли вынужденный курс выживания. Заблудившиеся «пятерки», в отличие от подопечных Сайкина, не бунтовали… зато и приключений у них было куда меньше, чем у батакакумбы… Как бы там ни было, теперь уже все воспитанники лагеря «Полоса препятствий» заслужили полное право носить свои красные береты!
^ ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
О вреде курения, который в перспективе может повлечь за собой еще больший вред. И не только для здоровья…
Схоронившись в кустах, Тормоз оглянулся, с предосторожностями извлек из кармана мятую пачку, достал сигарету и долго щелкал зажигалкой. Добыв огня, прикурил…
Нельзя сказать, что это занятие доставляло ему удовольствие. Но сигарета сильно поднимала его в собственных глазах. Он видел себя крутым, увешанным кольтами ковбоем, или этаким мачо, как называли в одном крутом боевике самого Антонио Бандераса. Наверное, «мачить» происходит от слова «мачо», решил тогда Миха, всегда бывший не в ладах с орфографией. (И дал маху, потому что и ежику понятно, что быть мачо и мочить – совершенно разные вещи. В чем легко убедиться, обратив внимание на ударение в слове «мокнуть»). Правда, кумира своего курящим он никогда не видел. Но это было неважно. Хочешь быть на него похожим? Терпи!
- «Давай закурим, товарищ, по одной», - негромко пропел вдруг где-то совсем рядом мужской голос.
«Мачо» дернулся было задать стрекача, но чья-то сильная рука крепко схватила его за воротник. Тормоз оглянулся и увидел улыбающееся лицо Постникова.
- Ну, что, Тормоз? – ласково произнес Виктор Сергеич. – Опять за свое? Так… где наши палочки здоровья?
Инструктор залез к мальчику в карман, вытащил сигаретную пачку.
- Вот, и улики налицо… А за преступлением у нас всегда следует что? Правильно, наказание… А какое наказание нас ждет? Правильно, - отправка домой…
Тормоз со страхом слушал, учащенно моргая, - точь-в-точь, как это делала в минуты волнения его мама.
- А дома – автоматом детская комната милиции. И кому-то, я слыхал, колония для малолеток корячится… Кому, ты, случайно, не в курсе?
- Я больше не буду, - буркнул Тормоз. – Правда, не буду…
- Ну, это мы, положим, уже слышали, - усмехнулся Постников. – А теперь мы пойдем куда? Правильно, - к начальнику лагеря…
И потянул виновного за воротник.
- Не надо, - заныл «мачо», подгибая ноги и превращаясь в трудно подъемный груз. – Виктор Сергеич, н-не надо! Ну, пожалуйста… Я для вас все, что угодно!..
Инструктор усмехнулся, склонился к его уху.
- Хорошо… Будешь делать, что я тебе скажу. Иначе – из лагеря долой. И сразу – за колючку… Усек? Ты ведь знаешь, кто я такой?
- Кто?
- Сотрудник ФСБ по борьбе с наркотиками. Андэстэнд?
Тормоз выпучил глаза.
- Но чтоб – никому, ясно? Язык за зубами держать умеешь?
- Да чтоб я сдох, - провел пальцем у горла Тормоз.
- Держи, - усмехнулся Постников. – А то куришь всякую дрянь…
И кинул мальчику пачку «Мальборо»…
^ ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Родительский день, или праздник живота
Перед замершей шеренгой одетых в парадную форму ребят стоял празднично одетый Достоевский.
Родители с любопытством смотрели на своих детей, - такими нарядными и подтянутыми они их еще не видели.
- Р-равнение на флаг! – скомандовал Достоевский, - Флаг в честь открытия родительского дня - поднять!
Запели трубы, грянула барабанная дробь, вверх по мачте поползли российский флаг, а следом и флаг лагеря.
- Родительский день - открыт! Ура! – крикнул в микрофон Достоевский.
- Ура! – пронеслось над шеренгами – Ур-р-а-а-а!! Ур-р-а-а-а!!!
- Сначала – личное общение! – провозгласил начальник лагеря. – А потом, дорогие родители, мы вам кое-что покажем…
По окончании линейки начался всеобщий праздник живота – именно так был воспринят сигнал к личному общению. В каждом укромном месте лагеря сидели родители и, несмотря на только что закончившийся обед, пичкали своих чад домашними вкусностями.
- Я сегодня до зари встану, - с набитым ртом мурлыкал Асисяй, - потому что съем арбуз на ночь…
Лешкиного папу, как он сообщил по мобильнику, где-то задерживали дела, и, воспользовавшись моментом, Жданкин-младший мотался взад-вперед, запечатлевая происходящее на видеокамеру. Разумеется, он старался снимать так, чтобы его не замечали. Если люди замечают глазок кинокамеры, они сразу почему-то начинают вести себя абсолютно неестественно, ненатурально, а Лешка этого на дух не переносил. Но в данном случае это были напрасные хлопоты: к его камере уже давно привыкли и не обращали ни на нее, ни на самого Лешку ни малейшего внимания.
Вот, глядя в видоискатель, он поймал лицо Сашиного деда. Обнимая внучку, Иннокентий Семенович говорил:
- Привет тебе от мамы и Тани, они уже в Берлине, начали лечение. Врачи говорят – все будет хорошо…
Потом в объектив попал папа Джейн. Он виновато стоял перед дочерью, которая совсем по-матерински распекала его:
- Ну, вот, опять у тебя брюки мятые! И на пиджаке пуговицы нет!
- Здесь, здесь где-то была, - чувствуя себя перед дочерним натиском маленьким и незащищенным, шарил по карманам родитель. – А-а! Вот она!.. Да что пуговица! Я по дороге чуть глушитель не потерял! – радостно поделился он.
- Да уж слышали… рев твоего марала, - сурово отвечала Джейн, по-солдатски извлекая из-под воротничка своей рубашки-хаки иголку с ниткой. – Снимай, я пришью! Илья! – позвала она. – Попроси своего дядьку – пусть моему глушак поставит… только, чур, до деревни я за рулем!
Камера панорамировала дальше…
Отец Леннона показывал ему какой-то новый пассаж на гитаре…
Асисяй, жестикулируя, что-то рассказывал своей маме. Она смотрела на него без улыбки, поскольку была единственным человеком, которому Асисяй совсем не казался смешным…
Мама Винни, такая же толстенькая, как и дочь, жевала огромный сэндвич с соленым огурцом, запивая его пивом. Винни смотрела на нее с тоской во взоре.
- А ты совсем не похудела, - со скрытым удовлетворением говорила мама. – А ведь собиралась!
- Потому что тут режим, - вздыхала дочь. – Нас поднимают, засыпают и кормят в одно и то же время… И так вкусно!
Махнув рукой, она тоже взяла в правую руку великан-сэндвич, в левую – бутылку со «швепсом» - и со стоном наслаждения откусила…
Фифа и ее мама, расположившись на песке, делали друг дружке маникюр и о чем-то оживленно щебетали…
Мама Тормоза трясла сына, яростно шепча:
- Опять пальцы желтые! Куришь, подлец! Где у тебя нычка?
- Ну, была у меня была пара сигарет еще с города, да кончились давно! Нет у меня ничего! Вот блин горелый, не верит! – отбивался Тормоз.
- Такая санатория… как в ЦК! – совестила мать. – Такое ни в жисть не повторится! А ты!.. Да я б на твоем месте!.. Стремись ты, хвост собачий, стремись!
И тут в Лешкин объектив попал улыбающийся Жданкин-старший.
- Ну, здорово, Якубович! - приветствовал он сына.
Тут Жданкин - младший мгновенно расплылся до самых ушей – в последнее время ему редко доводилось видеть отца в хорошем расположении духа. После развода с матерью Сергей Андреевич чаще хмурился, чем улыбался, чаще молчал, чем разговаривал, чаще раздражался, чем балагурил и шутил. Часто, думая о чем-то постороннем, он отвечал невпопад. Тогда Лешке становилось сначала обидно, а потом скучно, и он придумывал предлог, чтобы быстрее закончить встречу и уйти. Даже если это было на теннисном корте, в боулинге или плавательном бассейне, что само по себе уже исключительно интересно, он собирался и уезжал к бабе Соне, потому что видеть отца то равнодушным, то взвинченным было выше его сил... А уже дома, перед сном, тайком плакал в подушку, вспоминая те чудесные времена, когда все трое – мама, папа и он - жили под одной крышей, в крохотной квартирке на первом этаже. А теперь они все живут врозь: он с бабой Соней, мама – с Костей, а папа – вообще один, хоть и в большом загородном доме. И кому из них хорошо? Лично ему, Лешке, очень даже не очень…
Его родители расстались два года тому назад. С тех пор Сергей Андреевич в Приозерске слыл завидным женихом. Но со свободой своей он расставаться не спешил.
Лешка вспомнил, как давний друг отца и их сосед по гаражу, дядя Петя Величко сказал жене, что, мол, Серегу голыми руками не возьмешь, уж он-то выгодную партию сделает!
Лешка сначала подумал, что речь идет о шахматах, в которые отец часто сражался с Величко. Но потом понял, что ошибся. Под партией надо было понимать свадьбу-женитьбу, о которой любила потолковать толстуха тетя Надя Величко. Лешка, заслышав этот бред, разозлился на всех сразу - и на супругов Величко, и на отца, который своим одиночеством вызывал других на сострадание. Какая еще партия, возмущался про себя Лешка. Все неправда!
А правда заключалась в том, что его папа по-прежнему любил маму. Просто и ясно. Не ясно только, почему отец ведет себя так пассивно? Ходит, обижается на весь мир, вместо того, чтобы постараться все изменить. Винить отца Лешка не хотел, потому что отец был стороной пострадавшей, но что делать и кто виноват, он тоже не знал. И еще он часто ловил себя на мысли, что его теперешний отчим, бородатый Костя не вызывает у него обычной в таких случаях неприязни. Ему даже нравилось общаться с ним, потому что Костя ведет себя с Лешкой, как с равным.
- Если бы я оказался в таком положении, как отец, - рассуждал про себя тогда Лешка, - я бы пришел к маме, взял бы ее за руку и увел обратно домой. А перед Костей извинился бы. Нашел бы себе Костя какую-нибудь другую Марию, в конце-то концов!
Но с момента разрыва уже много воды утекло, а родители продолжали идти каждый своей дорогой.
Приезду отца в лагерь Лешка обрадовался сверх всякой меры – во-первых, соскучился, во-вторых, он видел, какое впечатление на его друзей произвела машина отца – старинный голубой мерседес-кабриолет. А в третьих, предстоял шахматный турнир, в котором, Лешка не сомневался, его отец всех сделает на счет раз!
Лешка обнял отца. Они уединились в тени сосны и устроились на траве.
- Как там Соня? Здорова?
Сергей Андреевич вынул из сумки пакет, протянул сыну.
- Вот, передала тебе гостинцы…
Расстелил салфетку, разложил пирожки, баночки с деликатесами.
- Вот, налетай! И я с тобой, кстати, заодно, а то с утра на диете… О чем это я? Ага, баба Соня! Приехать не может… ну, ты же знаешь. Как всегда, собак оставить не с кем… Ну, как тебе здесь?
- Супер, - сказал Лешка. – Даже не ожидал. А ты как?
- Как обычно, - пожал плечами отец.
И, глядя в сторону, как бы между прочим спросил:
- Мама не приезжала?
- Я ей звонил, - сказал Лешка. – Они… – наткнувшись на отцовский взгляд, он запнулся и поправился: - Она поехала в отпуск… будет через две недели.
- Ну, правильно. Главное – всё для себя, любимой…
Непонятно, чего было больше в его голосе – горечи или иронии.
- Для мамы главное – это я, - вступился Лешка.
- Если бы ты был для мамы главное, она бы с нами не развелась, - жестко сказал Сергей Андреевич.
И дернул щекой, как это часто бывало, когда он говорил о маме.
- А со мной она не разводилась, - упрямо произнес сын. – Со мной она видится в сто раз чаще, чем ты… И вообще, если бы ты почаще бывал дома, никуда бы она не ушла! Жили бы себе, как люди…
С губ Сергея Андреевича едва не сорвалось что-то резкое, но он сдержался и, пожав плечами, примирительно сказал:
- В таких делах не бывает виноват кто-то один…
В самом деле – чего после драки кулаками-то махать, подумал Лешка. Надо жить дальше. И по возможности весело.
- Как у тебя с работой? – помолчав, спросил он.
- Ты будешь смеяться, - пожаловался отец, - но опять у меня затык с моими рекламщиками… Уволю, наверное, всех к чертовой матери!
- А что рекламируете?
- Морозильные камеры…
- Я подумаю, - пообещал сын.
- Во-во, давай, давай… Как говорится, мы за ценой не постоим!
- Может, прям щас? Морозильные камеры… Отечественные? – задумался Лешка. – Пожалуйста! «Покупай мороженое, свежеразмороженное!»
- Почему – отечественные? Японские!
- Ну, тогда, - без паузы выпалил Лешка. – «Покупай мороженое, свежерастоможенное!»
- Да ну тебя, - рассмеялся отец, - я же серьезно!..
Но в блокнот все же записал.
^ ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
или Как стать сексотом
На мостках у воды Постников и Тормоз проверяли комплектность аквалангов – сегодня избранным обитателям «Полосы» предстояло погружение на дно озера Зеркальное.
- Виктор Сергеич, а можно вас спросить, - негромко заговорил Тормоз. – Вот вы – сотрудник ФСБ. По наркотикам. Так?
- Тс-с, - оглянулся Постников. – Ну, и что?