Geum.ru

Статья опубликована в журнале "Ab Imperio"

Вид материалаСтатья
Подобный материал:
1   2   3
4. Русификация Литвы - Белоруссии

в контексте стратегий легитимации империи


В целом, оценка Муравьевым перспектив обрусения края была амбивалентной: постулирование исконной русскости большинства населения сопровождалось гиперболизацией ассимиляторского потенциала полонизма.84 Эта амбивалентность может быть понята глубже с учетом принципиальных различий между стратегиями культурной легитимации имперского господства, которые Муравьев пытался комбинировать в своей политике. Как и многие его современники, виленский генерал-губернатор усматривал в притязаниях повстанцев на западные губернии возмутительный вызов единству империи. Требованиям повстанцев он противопоставил собственную “империодицею”, знаменательное новаторство которой заключалось в демонстрации самобытной основы империи, наличия у последней органической национальной традиции. Отход Муравьева от парадигмы легитимации, принятой при Николае I, очевиден: николаевская официальная народность, как убедительно показал Р. Вортман, являла собой трансформированный миф европейского абсолютизма XVIII в. Свойства народности в этом контексте понимались универсалистски, как обязательные для всех добропорядочных подданных монарха лояльность, любовь к власти и религиозность, – и нет вины российского императора в том, что, кроме России, нигде в Европе взаимоотношения монархов и управляемых уже не скрепляются этими началами.85 Представая в таком паневропейском обличье, империя продолжала опираться на испытанный временем сословно-династический фундамент и не нуждалась в эксплицировании сущностных качеств нации.

Сам собою возникает вопрос: не был ли в таком случае муравьевский властный дискурс прямым предвосхищением националистической модели репрезентации самодержавия, утвердившейся в 1880-х годах? Механизм культурной легитимации самодержавия при Александре III, блестяще раскрытый тем же Вортманом, соответствовал “синхронистической” парадигме мифотворчества: современность преподносилась как возвращение некоего идеального прошлого, как материализация имманентной национальной памяти, тогда как историческая дистанция между этим истоком и настоящим подвергалась символическому забвению. Сакральной функцией власти становились распознание цельного и гомогенного тела нации и очищение его от чужеродных напластований и искажений.86

Безусловно, культурно-символическая стратегия Муравьева имеет ряд броских черт сходства с политической мифологией будущего царствования. И там и здесь влияние “антинациональных” сил определялось в понятиях коварно насланной кажимости, морока, скрывающего от людей их собственное самосознание. В свою очередь, образ народа, “народности” в муравьевском дискурсе тесно смыкался с категориями “воскрешения” и “пробуждения”, с риторическим приемом смещения в благодатную иновременную плоскость, с метафорой хронотопа. Вот, к примеру, как описывала итоги его двухлетней деятельности редакция “Вестника Западной России”, одного из ведущих пропагандистов “русского дела” среди органов печати: “Смело можно сказать, что этот край пережил в эти два года более трех веков, что в 1865 году он едва-едва не явился, в отношении политическом, таким, каким был до 16 века”.87 То же символическое послание подразумевалось муравьевской кампанией по реставрации превращенных в костелы зданий православных церквей в Литве и Белоруссии (прежде всего XIV-XV вв.), с сохранением по возможности максимума остатков древнего строения.88

Однако, несмотря на структурное сходство с позднейшей государственно-националистической доктриной, муравьевская система образов не могла послужить исчерпывающим оправданием этнически и религиозно гомогенного самодержавного государства. Та самая картина “идеального прошлого”, которая проецировалась Муравьевым на современную политику обрусения, не заключала в себе четкого представления как раз об имперском государстве. Муравьевская датировка золотого века единой “русской народности” весьма проблематична: край должен был стать “таким, каким был до 16 века”, т.е. до Люблинской унии 1569 г. С данным хронотопом плохо гармонировал тот факт, что власть предшественников российских императоров в ту эпоху далеко не досягала до Вильны, с ее восстающими теперь из небытия, в знак древности имперского господства, храмами.

Следовательно, за подлежащий воскрешению идеал принималось не состояние государства на конкретном отрезке прошлого, а состояние языковой и религиозной самобытности народа, пусть даже и рассеченного границей между Московской Русью и Великим княжеством Литовским. Критерий этнорелигиозной идентичности оказывался отделенным от политического подданства. В еще большей степени роль государственной власти как субъекта борьбы за “русское дело” принижалась другим фрагментом муравьевского нарратива: едва ли не самым тягостным временем для “русской народности” и православной веры в Литве и Белоруссии изображался период после присоединения этого края к Российской империи. Считалось, что формальное территориальное единство делало козни “полонизма” в первой половине XIX в. особенно коварными, тогда как надзор за ними был номинальным и небрежным.

Иными словами, утилизация Муравьевым некоторых националистических (точнее говоря, ранненационалистических) категорий для создания образа лояльной народной массы могла поставить под угрозу традиционную, сословно-династическую легитимацию императорской власти. Именно поэтому имидж власти и властвующих он конструирует по качественно иной, донационалистической парадигме, включающей в себя цивилизаторское насилие и колонизацию, благодетельное завоевание, петровскую разрушительно-преобразовательную энергию.

Здесь-то и обнаруживается важное символическое расхождение его стратегии с державной идеологией царствования Александра III. Ключевым символом национализма победоносцевского толка было возвращение к мифической Московской Руси XVII столетия, к той Московии, в которой, как воображалось, соединенные духовными узами царь и земля составляли единое народное тело (по выражению Р. Вортмана, “воскрешение Московии”). Важно подчеркнуть, что определение “московский” применительно к разным атрибутам государственности приобретает при Александре III значение культурно-семиотического кода, функционирует как инструмент возвеличения и превознесения власти. Напротив, в контексте муравьевской идеологии слово “Московия” было насыщено негативными коннотациями, отсылало к пренебрежительному воззрению европейцев XVI-XVII вв. на Русское государство как варварскую восточную окраину славянского мира.89 Удержание же Западного края преподносилось как наглядная демонстрация центростремительной мощи империи и ее качеств европейской державы. Глубинный парадокс русификаторства 1863-65 гг. в том и состоит, что национальная самобытность Западного края, спасенная, как считалось, от посягательств Европы в лице поляков, предъявлялась с гордостью той же Европе в доказательство принадлежности Российской империи к общеевропейской цивилизации.90

Все это позволяет лучше понять культурную природу тех образов “полонизма” и русскости, которые Муравьев столь изобретательно конструировал. “Полонизм” выступал в его мифологии врагом как Российской империи, так и империи русских. Страх и возмущение, порождаемые им, примиряли (временно) тех, кто мыслил в основе империи сословно-дворянскую, супранациональную элиту, с теми, кто полагал ее прочнейшую опору в национализирующейся крестьянской массе. Словом, фантом, раздутый до демонического масштаба, был той призмой, сквозь которую социокультурный облик империи проступал сразу в двух своих главных ипостасях.

Муравьевская мифология показала себя эффективным оружием власти в сопротивлении открытому вызову польского движения, той его “романтической” программе, в которой формулировалось или подразумевалось восстановление наследства Речи Посполитой. Однако политический пафос этой стратегии не способствовал ее успешному применению в интересах империи в дальнейшем. Само понятие об опасности политической дестабилизации и сепаратизма в крае было почти без остатка вложено в собирательную фигуру носителя “полонизма”. Вооруженная муравьевской “оптикой”, власть, болезненно мнительная в отношении этой угрозы, недооценивала значимость других осложняющих факторов, включая, например, те формы рутинного ассимиляционного влияния польских землевладельцев, которые вполне уживались с их прочной лояльностью династии. В свою очередь, идея исконной русскости, зримо запечатленная в политике властей, оказалась жестко вписанной в традиционалистские, почвеннические образы аграрного общества. Инерция этой символической стратегии внушала правительству скепсис относительно таких методов этнополитической консолидации крестьянского населения, как географическая и социальная мобильность, секуляризация начального образования, выпуск печатной продукции для массового читателя и т.д. В конечном счете, то, в чем власть видела ассимиляторскую мощь, обернулось слабым местом реальной русификаторской политики на западной окраине.


 Сведения из мемуаров И.А. Никотина, которыми я располагал в момент написания данной статьн для журнала “Ab Imperio”, нуждаются в корректировке. Как кажется, Никотин смешал два разных эпизода. В мае 1864 г. Муравьев воспротивился публикации текста «Положений» 19 февраля 1861 г. в переводе на латышский, а не литовский, язык. Что же касается литовского перевода «Положений», то его распространение приостановил не Муравьев, а К.П. Кауфман в январе 1866 г. Кауфман не находил в таком мероприятии никакой пользы даже в случае напечатания текста русскими буквами. Он выражал опасение, что «крестьяне признают это издание за совершенно новые правила», между тем как «было бы желательно, чтобы крестьяне привыкнули понимать на русском языке». См.: Lietuvos Valstybės Istorijos Archyvas [Литовский государственный исторический архив, Вильнюс], ф. 378, Общее отделение, 1864 г., д. 2130, л. 1-5.

1 Wortman R.S. Scenarios of Power. Myth and Ceremony in Russian Monarchy. Vol. 1: From Peter the Great to the Death of Nicholas I. Princeton: Princeton U.P., 1995; Vol. 2: From Alexander II to the Abdication of Nicholas II. Princeton: Princeton U.P., 2000.

2 См., напр., ряд статей в сборнике: Нация и национализм / Под ред. А.И. Миллера. М., 1999.

3 То, что в рамках настоящей статьи политика Муравьева анализируется как в своем роде самостоятельная и целостная стратегия репрезентации власти на окраине империи, не означает отрицания преемственности позднейшего правительственного курса в этом регионе относительно важнейших муравьевских начинаний.

4 Новейшие исследователи имперской политики в Западном крае справедливо указывают на необходимость использования объективных и беспристрастных критериев в изучении деятельности Муравьева: Горизонтов Л.Е. Парадоксы имперской политики: Поляки в России и русские в Польше (XIX – начало XX в.). М., 1999. С. 193; Weeks T.R. Nation and State in Late Imperial Russia. Nationalism and Russification on the Western Frontier, 1863-1914. DeKalb, Northern Illinois U.P., 1996. P. 97-98, 103-104; idem. Monuments and Memory: Immortalizing Count M.N. Muraviev in Vilna, 1898 // Nationalities Papers. Vol. 27 (1999). No. 4. P. 551-564.

5 Głębocki H. Fatalna sprawa. Kwestia polska w rosyjskiej myśli politycznej (1856-1866). Kraków, 2000. Rozdziaŀ III; см. также: Śliwowska W. Petersburg i spoleczeństwo rosyjskie wobec kwestii polskiej w przededniu i w czasie Powstania Styczniowego // Powstanie Styczniowe. 1863-1864: Wrzenie. Bój. Europa. Wizje. Warszawa, 1990. S. 548-554.

6 Отдел рукописей Российской гос. библиотеки (далее – ОР РГБ), ф. 169, к. 14, № 3, л. 133 об.-134.

7 Мацузато К. Польский фактор в Правобережной Украине с XIX по начало XX века // Ab Imperio. Теория и история национальностей и национализма в постсоветском пространстве. 2000. № 1. С. 98; Głębocki H. Op. cit. S. 214-218.

8 Аксаков И.С. Полн. собр. соч. Т. III. Польский вопрос и Западно-Русское дело. Еврейский вопрос. М., 1886. С. 114-115.

9 Так же и министр внутренних дел П.А. Валуев в составленном еще осенью 1862 г. “Очерке общего хода дел в Западном крае с начала 1861 г. по настоящее время” скептически отзывался о полемике аксаковского “Дня” с адресом дворян Подольской губернии, ходатайствовавших перед царем о присоединении края к Царству Польскому: “... Все опровержение [этих притязаний. – М.Д.] основано на теории народностей; нет речи о России, в смысле государства...” (ОР РГБ, ф. 169, к. 42, № 2, л. 8 об.).

10 Российский государственный исторический архив (далее – РГИА), ф. 908, оп. 1, д. 252, л. 3 об. Ср.: Weeks T. Nation and State... P. 72.

11 Не исключено, что это было иносказанием того обстоятельства, что лишь в одной из шести подчиненных Муравьеву губерний – Ковенской – католическое население по численности безраздельно преобладало над православным.

12 Ратч В.Ф. Сведения о польском мятеже 1863 г. в Северо-Западной России. Вильна, 1867. Т. I. Введение. С. 7; Вестник Западной России (далее – ВЗР). 1864/65. Т. I, кн. 3 (Сентябрь). Отд. II. С. 106-128; кн. 4 (Октябрь). Отд. II. С. 178-202. Любопытно, что это идеологизированное воззрение на исконную идентичность местного дворянства в извращенной форме предвосхитило мнение некоторых современных историков, отмечающих сохранение белорусской (но не русской в муравьевском смысле!) этничности людьми, вполне усвоившими польский язык, католическую веру и культурную традицию Речи Посполитой. См., напр.: Котлярчук А.С. Самосознание белорусов в литературных памятниках XVI – XVIII вв. // Русь – Литва – Беларусь. Проблемы национального самосознания в историографии и культурологии. М., 1997. С. 84; и в том же сборнике наблюдения Н.Н. Улащика: С. 216, 230-231, 242-244; Куль-Сельвестрова С. Роль польских восстаний в формировании представлений поляков и россиян о белорусско-литвинской шляхте // Polacy a Rosjanie. Поляки и русские / Pod red. Tadeusza Epszteina. Warszawa, 2000. S. 49-66/

13 [Муравьев М.Н.] Всеподданнейший отчет графа М.Н. Муравьева по управлению Северо-Западным краем (с 1 мая 1863 г. по 17 апреля 1865 г.) // Русская старина (далее – РС). 1902. № 6. С. 497, 510.

14 См., напр.: Дмитриев М.В. Польская шляхта в XVI – XVIII вв. // Европейское дворянство XVI – XVII вв.: Границы сословия / Отв. ред. В.А. Ведюшкин. М., 1997. С. 211-212.

15 Следует, впрочем, признать, что в моем распоряжении находится мало непосредственных свидетельств об утилизации “сарматского” мифа идеологами и публицистами промуравьевского толка. Один из таких примеров см.: Нет более Польши. Соч. Фука, перевод с французского // ВЗР. 1867. Т. I, кн. 1. Отд. IV. С. 35 (примечание редактора К.А. Говорского).

16 Подробнее об этом см.: Долбилов М.Д. Конструирование образов мятежа: Политика М.Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863-1865 гг. как объект историко-антропологического анализа // Actio Nova 2000: Сб. статей / Под ред. А.И. Филюшкина. М., 2000. С. 368-371.

17 Собственноручная запись царем своих слов, с незначительной правкой: Государственный архив РФ (далее – ГАРФ), ф. 728, оп. 1, д. 2732, л. 1-1 об.

18 Смирнов А.Ф. Восстание 1863 г. в Литве и Белоруссии. М., 1963. С. 252-253. Именно об отсутствии такого признания в адресах дворян Северо-Западного края сетовал в “Дне” (12 октября 1863 г.) И.С. Аксаков: “Поляки заявляют о своем верноподданничестве и о убеждении, к которому пришли, что Западный край составляет с Россией одно неразрывное целое, – но эта неразрывность, эта целость может пониматься в смысле одной внешней, государственной связи” (Аксаков И.С. Указ. соч. С. 250).

19 ГАРФ, ф. 109, Секр. архив, оп. 2, д. 576, л. 4 об.-5.

20 ОР РГБ, ф. 169, к. 42, № 2, л. 46-47 (анонимная записка от октября 1861 г., согласованная с В.И. Назимовым). Ср.: Glębocki H. Op. cit. S. 473-474.

21 Восстание в Литве и Белоруссии 1863-1864 гг. М., 1965. С. 43; ГАРФ, ф. 665, оп. 1, д. 13, л. 40 об. (Курсив мой).

22 Голос минувшего. 1913. № 12. С. 259 (письмо министру гос. имуществ А.А. Зеленому от 25 марта 1864 г.); Отдел письменных источников Государственного исторического музея (далее – ОПИ ГИМ), ф. 254, № 508, л. 87. Ср.: Бакланов Я.П. Моя боевая жизнь // РС. 1871. № 8. С. 157-158.

23 Rodkiewicz W. Russian Nationality Policy in the Western Provinces of the Empire (1863-1905). Lublin, 1998. P. 60; см. также: Бутковский Я.Н. Из моих воспоминаний // Исторический вестник (далее – ИВ). 1883. № 11. С. 344.

24 Тема смерти как атрибут пропагандистского изображения ополяченного дворянства выразительно реализована подчиненным Муравьева А.П. Стороженко в аллегорическом рассказе “Видение в Несвижском замке” (не блистающем художественными достоинствами, но оригинальном как опыт мифотворчества). Символом безнадежного состояния высшего сословия выступают призраки, сошедшие со старинных портретов в заброшенном замке князей Радзивиллов. См.: ВЗР. 1864/65. Т. II, кн. 6 (Декабрь). Отд. IV. С. 224-233.

25 Подробнее о социальных и идеологических импликациях термина “поляк” в муравьевском дискурсе см.: Долбилов М.Д. Конструирование образов мятежа... С. 371-382.

26 Штихве Р. Амбивалентность, индифферентность и социология чужого // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. I, № 1.

27 Сборник распоряжений графа Михаила Николаевича Муравьева по усмирению польского мятежа в Северо-Западных губерниях: 1863-1864 / Сост. Н. Цылов. Вильна, 1866. С. 353-354.

28 ОР РГБ, ф. 169, к. 14, № 3, л. 133.

29 Сборник распоряжений... С. 348-350; Бутковский Я.Н. Из моих воспоминаний // ИВ. 1883. № 11. С. 355; ОР РГБ, ф. 169, к. 70, № 47, л. 11-11 об.

30 ГАРФ, ф. 945, оп. 1, д. 102, л. 136 об. (вписанное от руки сотрудником III Отделения примечание в печатном тексте циркуляра о борьбе с трауром).

31 См., напр.: Бутковский Я.Н. Из моих воспоминаний // ИВ. 1883. № 10. С. 105.

32 Остатки латино-польского преобладания в Западной России // ВЗР. 1864/65. Т. III, кн. 11 (Май). Отд. III. С. 140-155.

33 Ратч В.Ф. Указ. соч. Т. I. Введение. С. 35.

34 ВЗР. 1864. Т. II, кн. 6 (Декабрь). Отд. IV. С. 308-312.

35 ГАРФ, ф. 109, Секр. архив, оп. 2, д. 705, л. 2-2 об. (подпись – “Москвич, один из огромной толпы Ваших ценителей”).

36 РС. 1883. № 10. С. 395; Депутация от жителей г. Ковно к графу М.Н. Муравьеву // ВЗР. 1864/65. Т. III, кн. 11 (Май). Отд. IV. С. 324 (Подпись – Р. Цензурное разрешение на майский номер дано 20 июля 1865 г.). Среди синхронных литературных репрезентаций пробуждающего воздействия, оказанного мероприятиями Муравьева на национальное самосознание образованных русских, выделяется довольно смелый художественно-публицистический очерк (вероятно, П. Стасевича), где генерал-губернатор представлен мистически “подслушавшим” мудрые слова о мятеже, произнесенные простецом-солдатом. См.: Письма из западного края (IX) // ВЗР. 1864/65. Т. II, кн. 7 (Январь). Отд. IV. С. 340-346.

37 РС. 1902. № 6. С. 494-495. Ср.: Самарин Ю.Ф. Статьи. Воспоминания. Письма: 1840-1876. М., 1997. С. 226.

38 См., напр.: Прокоп Я. Антирусский миф и польские комплексы // Поляки и русские: Взаимопонимание и взаимонепонимание / Сост. А.В. Липатов, И.О. Шайтанов. М., 2000. С. 30-38 и ряд других статей в указанном сборнике.

39 РС. 1902. № 6. С. 497.

40 ОР РГБ, ф. 169, к. 42, № 2, л. 10-10 об. (“Очерк общего хода дел в Западном крае с начала 1861 г. по настоящее время”, ноябрь 1862 г.).

41 См. программные всеподданнейшие доклады Муравьева 1830-31 гг.: Русский архив. 1885. № 6. С. 161-186. На этом примере хорошо видно, что освобождение крестьян 1861 г. явилось своего рода раскрепощением и для националистических тенденций политики самодержавия в Западном крае. Механизм воздействия реформы 1861 г. на политику в польском вопросе имел ярко выраженный дискурсивный аспект, предполагавший, в частности, огромную роль риторических практик.

42 ОР РГБ, ф. 169, к. 42, № 2, л. 41-41 об.

43 Нерешительность властей в этом вопросе оттеняется радикальными русификаторскими проектами (например, более или менее насильственного выселения всех польских землевладельцев из Западного края в Царство Польское), которые в те же месяцы разрабатывались националистически настроенными общественными деятелями. См.: Głebocki H. Op. cit. S. 252-257.

44 Цит. по: Миллер А.И. “Украинский вопрос” в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб., 2000. С. 67.

45 РС. 1899. № 8. С. 472-473. Дважды употребленный Валуевым оборот с глаголом “признавать” обнаруживает понимание им национальной идентичности как открытого сознательному конструированию феномена.

46 Восстание в Литве и Белоруссии... С. 496-500, 503-507, 508-510; Смирнов А.Ф. Указ. соч. С. 215-216; Валуев П.А. Дневник министра внутренних дел П.А. Валуева. М., 1961. Т. I. С. 220, 350; Дельвиг А.И. Мои воспоминания. [М., 1913]. Т. III. С. 230-231; Муравьев М.Н. Записки об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нем мятежа. 1863-1866 гг. // РС. 1882. № 11. С. 391-392; ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., оп. 38 (1863 г.), д. 23, ч. 13, л. 75-77 об., 83-85.

47 Переписка наместников Королевства Польского: Январь – август 1863 г. / Korespondencja namiestników Królestwa Polskiego: Styczeń – sierpień 1863 r. Wrocŀaw, 1974. С. 197.

48 ОПИ ГИМ, ф. 241, № 22, л. 35 об.-36 (копия).

49 Сборник распоряжений... С. 104, 229, см. также с. 229-230, 230-231, 232-233, 234, 235.

50 Мосолов А.Н. Виленские очерки. 1863-1865 гг. (Муравьевское время). СПб., 1898. С. 161 прим.

51 Именование крестьян “польскими” объясняется, видимо, тем, что они прибыли из Августовской губернии Царства Польского (что и послужило вскоре поводом к передаче губернии во временное административное подчинение виленского генерал-губернатора). Этнически же эти крестьяне были, скорее всего, литовцами, см.: [Мосолов А.Н.] Виленские очерки // РС. 1883. № 11. С. 402-404.

52 ГАРФ, ф. 109, 1-я эксп., оп. 38 (1863 г.), д. 23, ч. 319, л. 25-26. Риторика крестьянских адресов, поступавших на имя Муравьева, как и процедура их составления – вопрос, заслуживающий специального анализа. Пока ограничусь предположением, что дело не обходилось без “режиссуры” из Вильны. В ряде написанных с явной оглядкой на идеологический канон адресов полонофобские ноты заметно резче, чем в официальной риторике. Это наводит на мысль о попытках обыграть стереотип жгучей ненависти местного православного крестьянства к “панам” (надо учесть, что многие адреса публиковались).

53 Из переписки М.Н. Муравьева относительно религиозных и церковно-обрядовых вопросов северо-западного края // РА. 1914. № 12. С. 548-555.

54 Weeks T. Nation and State... P. 12-13; Каппелер А. Россия – многонациональная империя: Возникновение. История. Распад. М., 1996. С. 185, 190.

55 См., напр.: Русский архив. 1885. № 6. С. 166-169 (всеподданнейшая записка от 22 декабря 1830 г. “о нравственном положении Могилевской губернии и о способах сближения оной с Российскою Империею”).

56 ГАРФ, ф. 811, оп. 1, д. 48, л. 27 об.

57 Самбук С.М. Политика царизма в Белоруссии во второй половине XIX в. Минск, 1980. С. 144-147; Миллер А.И. Указ. соч. С. 123, 177.

58 Миллер А.И. Указ. соч. С. 31-41, 67-68, 90-91, 103-105, 111-115, 126-152, 189-195, 228-235.

59 См., напр.: Там же. С. 232-233.

60 Любопытно замечание мемуариста о том, что в Могилевской губернии после подавления восстания чиновники с очевидной польской самоидентификацией стали называть себя белорусами: Захарьин И.Н. Тени прошлого. Рассказы о былых делах. СПб., 1885. С. 252-254.

61 Никотин И.А. Из записок // РС. 1903. № 3. С. 502-503; Rodkiewicz W. Op. cit. P. 173-174.

62 Мыльников А.С. Картина славянского мира: Взгляд из Восточной Европы. Представления об этнической номинации и этничности XVI – начала XVIII века. СПб., 1999. С. 198.

63 Weeks T. A National Triangle: Lithuanians, Poles and the Russian Imperial Government // Kazan, Moscow, St. Petersburg: Multiple Faces of the Russian Empire / Казань, Москва, Петербург: Российская империя взглядом из разных углов. М., 1997. С. 368.

64 Rodkiewicz W. Op. cit. P. 176-191.

65 РС. 1903. № 3. С. 500-502.

66 Корнилов И.П. Русское дело в Северо-Западном крае. Материалы для истории Виленского учебного округа преимущественно в муравьевскую эпоху. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 458-459.

67 Черевин П.А. Воспоминания. 1863-1865. Кострома, 1920. С. 65-66.

68 ГАРФ, ф. 811, оп. 1, д. 48, л. 66.

69 Русский архив. 1885. № 6. С. 194-197; Станкевич А. Очерк возникновения русских поселений на Литве. Вильна, 1909. С. 44.

70 Восстание в Литве и Белоруссии... С. 315-316; ИВ. 1883. № 11. С. 333.

71 См., напр.: Неупокоев В.И. К вопросу о восстановлении инвентарных наделов крестьян Литвы в результате восстания 1863 г. // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сб. ст. к 70-летию акад. М.Н. Тихомирова М., 1963. С. 418-427; Самбук С.М. Указ. соч. С. 114-130, 134-136, 170-171, 182-183.

72 ГАРФ, ф. 811, оп. 1, д. 135, л. 126-126 об.

73 Сборник распоряжений... С. 92-96.

74 Восстание в Литве и Белоруссии... С. 5-6.

75 В мемуарах ряда сослуживцев Муравьева содержится немало зарисовок шляхетских опытов “слияния сословий” накануне и в период восстания, например, устройства гуляний и балов с участием аристократов и городского плебса. Все такие “братанья” (выражение И.В. Любарского) трактовались с немалой долей сарказма и расценивались как “фальшивые”, театрализованные или продиктованные “фанатизмом” (сомнительная миссия девушек-шляхтянок в разночинских повстанческих отрядах), но все-таки в описаниях явственно сквозит нота тревожной ревности. См., напр.: Любарский И.В. В мятежном крае (Из воспоминаний) // ИВ. 1895. № 4. С. 168-169; [Мосолов А.Н.] Виленские очерки // РС. 1883. № 10. С. 183-184; Бутковский Я.Н. Из моих воспоминаний // ИВ. 1883. № 11. С. 335.

76 ВЗР. 1864/65. Т. III, кн. 11 (Май). Отд. IV. С. 325-326.

77 Самбук С.М. Указ. соч. С. 44-48; РГИА, ф. 1267, оп. 1, д. 1, л. 36-36 об. (официальное представление министра гос. имуществ А.А. Зеленого, составленное с учетом мнения Муравьева и легшее в основу высочайше утвержденной инструкции от 23 июля 1865 г.); Голос минувшего. 1913. № 12. С. 263-264 (письмо Муравьева Зеленому от 22-28 декабря 1864 г.).

78 Муравьев М.Н. Записки... // РС. 1883. № 2. С. 298-300; Самбук С.М. Указ. соч. С. 32-33.

79 Спустя два дня после подписания указа император писал киевскому генерал-губернатору А.П. Безаку, что решил утвердить эти меры, как “ни круты и ни больны, откровенно говоря, [они] моему сердцу”, дабы “укрепить навсегда Западный край за Россиею и не допускать его ополячиванья, как то к несчастию было после неоднократных опытов 1812, 1830 и 1861 годов”. (ГАРФ, ф. 728, оп. 1, д. 2813, л. 1-1 об.).

80 См.: Горизонтов Л.Е. Указ. соч. С. 101-108.

81 ГАРФ, ф. 811, оп. 1, д. 71, л. 17-17 об., 37 об., 16 об.

82 См.: Долбилов М.Д. Сословная программа дворянских “олигархов” в 1850-1860-х годах // Вопросы истории. 2000. № 6. С. 44-45, 47-48.

83 Журналы Секретного и Главного комитетов по крестьянскому делу. Пг., 1915. Т. II. С. 90-93.

84 При чтении, например, обзорной записки Муравьева, поданной царю накануне отставки в апреле 1865 г., создается впечатление, что автор, неустанно твердя о беспощадной борьбе с “полонизмом”, словно бы не верит, да и не хочет верить в возможность его скорого и безусловного исчезновения: РС. 1902. № 6. С. 487-510.

85 Wortman R.S. Op. cit. Vol. 1. P. 275, 297-299, 379-381 etc. См. также: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narodnost’ and Modernity in Pre-Emancipation Russia // Russian Modernity: Politics, Practices, Knowledges / Ed. by David Hoffman and Yanni Kotsonis. London, 1999.

86 Wortman R.S. Op. cit. Vol. 2. P. 235-244.

87 1-е мая 1863 и 17-е апреля 1865 года // ВЗР. 1864/65. Т. II, кн. 8 (Февраль). Отд. IV. С. 567.

88 См. об этом: Муравьев А.Н. Русская Вильна. СПб., 1864; Jaroszewicz A. Przebudowy kościolów katolickich na cerkwie prawosławne na Białorusi po powstaniu styczniowym // Kultura i polityka. Wpływ polityki rusyfikacyjnej na kulturę zachodnich rubieży imperium Rosyjskiego (1772-1915) / Pod red. D. Konstantinowa, P. Paszkiewicza. Warszawa, 1994. S. 141-152.

89 См., напр.: Мыльников А.С. Указ. соч. С. 76-86, 125-126, 305 и др.

90 Эта схема мышления запечатлена, например, в следующих строках из письма Муравьева А.А. Зеленому от 1 февраля 1864 г.: “Пора, наконец, нам опомниться и убедиться, что здешний край искони был русским и должен им оставаться... В противном случае Россия безвозвратно лишится Западного края и обратится в Московию, т.е. в то, во что желают поляки и большая часть Европы привести Россию” (Голос минувшего. 1913. № 10. С. 207).