Geum.ru

Монография: П. А. Кузьминов. Эпоха реформ 50 – 70-х годов XIX в. У народов северного кавказа в дореволюционном кавказоведении

Вид материалаМонография

Содержание


а) Первые опыты освещения административно-судебных преобразований
б) Формирование концепции аграрных и социальных преобразований
Подобный материал:
  1   2   3   4

Монография: П.А. КУЗЬМИНОВ. ЭПОХА РЕФОРМ 50 – 70-Х ГОДОВ XIX В. У НАРОДОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ДОРЕВОЛЮЦИОННОМ КАВКАЗОВЕДЕНИИ / П.А. Кузьминов. – Нальчик: Каб.- Балк. ун-т, 2009. – С. 38-71.


Раздел 2. Консервативное направление в кавказоведении



Дефиниция консерватизм – понятие многозначное. В его содержании выделим два значения, получившие широкое употребление: 1) политическая философия, в основе которой идеология, ориентированная на защиту традиционных устоев общественной жизни, незыблемых ценностей, отрицание революционных изменений, недоверие к народным движениям; 2) умонастроение, присущее как достаточно широким общественным группам, так и отдельным индивидам, отличающееся приверженностью традициям, стабильности, упорядоченности, отвергает революционные настроения и с сомнениями оценивает реформистские импульсы1. Понятно, раз идеология консерватизма охватывает значительные общественные слои, то она не может быть единым, внутренне непротиворечивым и общепризнанным направлением общественной жизни. С течением времени в нем сложилось несколько оттенков, течений (правое, центр, левое), которые отражали внутренние противоречия общественной и научной мысли. Мы вполне солидарны с коллективным мнением авторов монографического исследования о русском консерватизме XIX в., заявившим, что они «категорически против того, чтобы выносить русскому консерватизму, под которым разумеем идейное и политическое течение охранительного характера, направленное на принципиальное сохранение существующих социальных отношений и государственного устройства, какие-либо приговоры»2. То есть мы не вкладываем особого негативного смысла в данное понятие, которое ещё недавно трактовалось как «приверженность к старому, отжившему и вражда ко всему новому, передовому»3 или «идейно-политическое течение классово-антагонистического общества, противостоящее прогрессивным тенденциям социального развития»4.

Исторические знания являются важнейшим элементом национального самосознания. В XIX в., подчеркивает В.В. Черноус, они лежали в основе государственной идеологии, поэтому историческая наука в Российской империи XIX в. носила официальный характер. Её целью было подведение исторической базы под политику государства, обоснование национально-государственных интересов5.

Во всем многообразии черт, характерных для консерватизма в области морали и политики, религии и философии, мы выделили главное – отношение к административно-судебным и аграрно-социальным преобразованиям у народов Северного Кавказа, которые стали «лакмусовой бумажкой», отражающей идеологические приоритеты представителей данного течения.

Генерализующая концепция сторонников официального направления кавказоведения опиралась на тезис об исключительной роли самодержавия, которое по своему «желанию» решает судьбы народов. Только благодаря «волеизъявлению» Александра II, по их мнению, была дарована земля, свобода, новое общественное и административно-судебное устройство «отсталым» в цивилизационном отношении народам Кавказа. Великий акт освобождения, как и все другие преобразования, был встречен с радостью и благодарностью местным населением. Освобождение крестьян прошло «тихо и спокойно», без всяких эксцессов и волнений. Реформы, в их изложении, сводились к описанию законодательных актов и действий кавказской администрации. Военное завоевание региона должно быть дополнено необходимыми преобразованиями, которые откроют горцам цивилизующий свет России и приобщат их к достижениям европейской культуры.

^

а) Первые опыты освещения административно-судебных преобразований



Административно-правовая система, созданная кавказской администрацией в процессе военного «умиротворения» региона и получившая название «военно-народного управления», стала основой формирования жизненного пространства для полиэтнического населения края. Система «координат», разработанная в Тифлисе и утвержденная в Петербурге, определяла, в каком округе, участке или наибстве будет жить та или иная этническая общность. Сложившиеся в глубине веков органы управления и права подверглись деформации, обусловив кризис традиционных общественных институтов народов Северного Кавказа, потерю государственности и суверенитета. Представители официально-охранительного течения указывали на преобладание религиозных, идеологических или цивилизующих мотивов при создании такой формы управления регионом. Этим обосновывалась «политика унификации и русификации административно-правовой системы на завоеванной Северо-Кавказской периферии с целью достижения внутренней непротиворечивости и гомогенности территории империи»6.

6 августа 1864 г. Александр II подписал указ о введении в действие «Положения о военных округах», по которому вся территория России была разделена на 15 военных округов. Командующему войсками округа подчинялись все расположенные в нем воинские части и военные учреждения. В пограничных регионах, каким был и Кавказский военный округ, на командующего войсками возлагались обязанности генерал-губернатора или наместника, и, таким образом, в его лице сосредоточивалась вся военная и гражданская власть7. Анализу действий правительства по созданию Кавказского военного округа посвящена статья в «Русском инвалиде»8, в которой рассмотрены действия правительства по реализации указа. Наше внимание привлекли опубликованные сметные расходы государства по округам. Так, в 1864 г. по Кавказскому краю было израсходовано 987 214 руб; по Оренбургскому – 91 842; по Западной Сибири – 89 169; по Восточной Сибири – 72 087 руб.9. Таким образом, три военных округа, охватывающие свыше 60 % площади всей страны, суммарно получили в шесть раз меньше средств, чем Кавказское наместничество. Новая окружная система позволила государству сократить расходы по содержанию Кавказской армии на 97 920 руб. «Цивилизаторская миссия», осуществляемая военной администрацией на Кавказе с помощью штыков и снарядов, – такова будничная констатация фактов.

Отрывочные сведения о деятельности властей в Дагестане привел П. Пржецлавский10, который осветил административное устройство Среднего Дагестана. В этот отдел Дагестанской области входили четыре округа: Кази-Кумухский, состоящий из трех наибств (Мукарское, Дуфаратское и Аштикумгайское), Гунибский – из восьми (Тлейсерухское, Тилитлинское, Гидатлинское, Согратлинское, Куядинское, Унцукульское, Араканское и Чохское), Аварский – из трех (Хунзахское, Цатапихское и Каратинское), Андийский – из шести (Андийское, Гумбстовское, Тех-Нуцалское, Чамаляло-Ункратальское, Тиндальское и Хваршинское). Здесь в 370 аулах проживало в 1865 г. до 175 тыс. чел.11. Создание областной и окружной, т.е. гражданской административной системы управления народами Дагестана, по его мнению, заметно смягчило нравы горцев, а «проведенные реформы постепенно уменьшили число преступлений»12. Неправомерность этого утверждения опровергает «Ведомость о числе убийств и поранений за 1861-1866 гг.». В соответствии с опубликованными данными в 1861 г. произошло 100 преступлений; в 1862 г. – 164; в 1863 г. – 195; в 1864 г. – 231; в 1865 г. – 412; в 1866 г. – 42713. Как видим, рост преступности не только не сократился, а, наоборот, увеличился в 4,25 раза. Для нас в данном случае важна не только точность приводимых сведений, но и отношение автора к преобразованиям, которые должны были изменить «нравственность» горцев.

При каждом окружном управлении создавался народный суд (дыван) для гласного разбора жалоб, преступлений и спорных дел. Интересно, что тяжебные дела попадали в суд только в том случае, если стороны не смогли найти общего решения в третейском аульном суде. В штат суда входили председатель как правило, им был начальник округа или его помощник, избираемый кадий и выборные депутаты от каждого наибства по одному человеку, а также письменный и словесный переводчики. Все они находились на содержании государства. Для качественного решения дел в горском суде были собраны сведения о существующих в каждом обществе адатах и внесены в книгу, хранящуюся при управлении, где записывались жалобы и вынесенные судом решения. Но поскольку, по мнению автора, «местные обычаи крайне нелепы и несовременны (!? – П.К.), то окружные начальники нередко решают жалобы и спорные дела по внутреннему убеждению»14. Отметим, не по законам Российской империи, в которой жили, не по нормам горского права или шариата, а в соответствии с известной поговоркой «по моему велению, моему хотению» решались жизненно важные вопросы местного населения. Отсутствие четкой судебной системы и действенного контроля со стороны вышестоящего начальства вело к своеволию местных чиновников, накоплению отрицательной энтропии в горском социуме и периодическим стихийным выступлениям горцев.

Характерные черты официоза ярко проявляются в книге П.И. Чернявского15, в которой нескончаемым потоком льются дифирамбы административной политике Александра II на Кавказе. Народы Кавказа, по его мнению, жили на стадии дикости до появления здесь русских военных отрядов и крепостей, а «всю важность оседлого положения стали сознавать только по мере вступления в верноподданство нашего государя»16. Для прекращения «бродяжничества» народов здесь была проведена земельная реформа, которая обеспечила все население землей. «Насколько важны меры относительно поземельного устройства кавказских горцев, видно из того, – подчеркнул Чернявский, – что, будучи обеспечены, они без всякого затруднения и противодействия беспрекословно подчинились обложению их с 1 января 1866 г. податями и к 1870 г. вносили ежегодно свыше 300 тыс. рублей»17. Этот факт для автора является определяющим в реформах у горских народов.

Изучению норм обычного права на Кавказе и их трансформации под влиянием русского законодательства немало времени посвятил Л.И. Петров18. Пытаясь выяснить отношение адата к русским законам, исследователь обратился к эпохе реформ, но приводимые им данные заимствованы из «Сборников сведений о кавказских горцах» (вып. 1, 2). В духе охранителей подчеркнуто и значение реформы: «Таким образом, под сенью русских законов, всех равно покровительствующих, была закончена эта великая реформа»19. Работы автора компилятивны. По проблемам адатного права и его соотношения с нормами шариата используются работы М. Ковалевского, по аграрным преобразованиям – П. Гаврилова, по освобождению зависимых сословий – Е. Старцева и др. В Дигорском обществе Осетии безземельные лезгорцы, в числе 40 семейств, отмечает Петров, были переселены в Большую Кабарду, а безземельные дигорцы и хехесы на необременительных для них условиях были допущены к пользованию полевыми угодьями, принадлежащими баделятам20. К началу XX в. проблема безземельных в Дигории так и не была решена, но автор не сообщает об этом.

Вместе с тем к числу преобразований Петров относит «открытую борьбу правительства со многими обычаями, мешающими развитию горцев». Например «с хищническими процентами на заем, достигающими 60 % в год; на пагубный для общественной нравственности обычай снохачества, являвшийся следствием заключения браков между малолетними; на левират, т.е. брак, заключаемый братом покойного с его вдовой; в 1867 г. запрещено осетинам отдавать своих дочерей в номылус, или «именные» жены; на умыкание невест; в противоречие с принципом нераздельности и неотчуждаемости семейного имущества утверждается принцип наследования имущества по завещанию; пытается искоренить обычай кровной мести и др.»21. Отмеченные факторы отражают элементы социокультурного взаимодействия народов Северного Кавказа с Россией.

Освещая вопрос о правовых приоритетах администрации в регионе, Петров подчеркнул, что адату было отдано предпочтение перед шариатом, при этом «правительство хорошо понимало, что подчинить горцев, уровень культуры которых несравненно ниже, чем остального населения России, нормам действующего права без всякого изменения нецелесообразно. С другой стороны, оно ясно видело, что точное соблюдение таких правил адата, как, например, неограниченность кровомщения, будет в самом корне парализовывать его деятельность, направленную к поддержанию в крае внутреннего порядка и спокойствия. Поэтому оно решило: 1) «сообразить общие законы Российского государства с умоначертаниями тамошнего народа» и 2) «приспособить их древние обычаи и обряды, поколику важность случаев дозволит, к правам российским». Возможно, «в отдаленном будущем, когда семена русской гражданственности, брошенные на кавказскую почву, дадут всходы», вот тогда «явится возможность перейти к решению всех дел на основании общих законов Империи без той чудовищной ломки сложившегося строя, которую допустила Англия у подошв Гималаев»22. «Мы хорошие!» уже только потому, что кто-то хуже нас. Анализ же системы судоустройства и судопроизводства в работе отсутствует.

Очередной образец апологетики царского дома предложил Ф.А. Смирнов в книге «Краткая история Кавказа». Фактически это не история Кавказа, не описание народов, живущих здесь, а перечисление и восхваление русских царей и военачальников, присоединивших Кавказ к Российской империи. Особенно наглядно прославление и возвеличивание дома Романовых проявляется при освещении эпохи преобразований на Кавказе: «И что это была за удивительная и плодотворная эпоха! Казалось, Россия и её кавказская окраина слились в одном стремлении к прогрессу. Там царь решает дело освобождения крестьян, здесь августейший брат проводит его идеи!»23.

Столетие вхождения Грузии в состав Российской империи вызвало подготовку и публикацию юбилейной серии «Утверждение русского владычества на Кавказе». Работа В.Н. Иваненко24, вышедшая в свет в этом издании, содержит интересный материал, воссоздающий структуру общекавказских учреждений наместничества, расположенных в Тифлисе, которые были реальным механизмом разработки и реализации всех преобразований на Кавказе. Концепционная сторона работы проявилась, по мнению З.М. Блиевой, в оценке административных преобразований. Так, «стремление Петербурга к учету традиционных общественных систем, существовавших у кавказских народов (1801–1837), В.Н. Иваненко объясняет «неуверенностью» правительства в собственных действиях и поисками лучших форм административного управления Кавказом. Второй период (1837–1862) – это время укрепления позиций России на Кавказе и сильной наместнической власти»25. Сама периодизация, где в качестве краеугольных вершин истории берется начало правления Александра I и его племянника великого князя Михаила Николаевича, отражает пристрастие к схемам дворянской историографии.

С этих же методологических позиций написана работа С. Эсадзе26. Неудачные попытки установления российской администрации на Кавказе в XIX в. требовали осмысления этого опыта с точки зрения идеи о цивилизаторской роли российской государственности на Кавказе. Двухтомный труд раскрывает историю гражданского управления Кавказом, а так как основы управления были заложены в 60-е гг. XIX в., то его значительная часть посвящена административной, судебной, земельной реформам. Эта работа по количеству привлеченного материала и методике его подачи является одной из лучших в кавказоведении. В ней прослеживается история формирования системы управления, которая находилась в зависимости от внутренних и внешних политических и социально-экономических условий, сложившихся как в России, так и на Кавказе. Анализируя особенности управления горскими народами, автор подчеркнул сложность взаимодействия традиционной и российской систем. Вопросы административного устройства С. Эсадзе соотносит с военно-политическим продвижением России на Кавказе, которое встречало жесткое противодействие со стороны горской элиты. Акцентируя внимание читателя на управлении народами Закавказья, исследователь недостаточно внимания уделил Северному Кавказу, ограничивая свою задачу освещением военно-народной системы, введенной в середине XIX в. Её появление С.С. Эсадзе объясняет общественными и политико-экономическими условиями, в которых находился Кавказский край27. Реформы С.М. Воронцова и А.И. Барятинского автор оценивает с точки зрения их эффективности поддержания порядка и спокойствия в горах.

Как видим, круг работ, анализирующих административно-судебные преобразования, с официальной точки зрения неширок. Авторы только касаются проблем, но анализа соотношения норм адата и российского законодательства в деятельности Горских словесных судов фактически нет.