Geum.ru

Монография Издание второе, исправленное

Вид материалаМонография

Содержание


§2. Ключевые евразийские идеи в контексте сегодняшнего дня
Это — своеобразный многонациональный евразийский мир-материк, единство и специфика которого обусловливаются
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   26
^

§2. Ключевые евразийские идеи в контексте сегодняшнего дня


Вкратце суть евразийского мировоззрения может быть выражена в следующих ключевых положениях:

1) Наряду с восточным и западным культурно-географическими мирами существует особый срединный континентальный мир. ^ Это — своеобразный многонациональный евразийский мир-материк, единство и специфика которого обусловливаются:

— Единством природно-географических условий внутреннего континентального пространства евроазиатского материка, совпадающего с территорией бывшего СССР плюс внешняя Монголия до китайской стены1. В географическом единстве этой территории убедиться достаточно легко. Ее характеризует «флагоподобное» расположение климатических зон от севера к югу: тундра–лес–степь–пустыня. У этого внутреннего континентального пространства евроазиатского континента есть очень четкие географические границы, которые вычленили классики евразийства. С севера — это Ледовитый океан, с Запада — Балтийской море, прибалтийская низменность, горы Карпаты. С юго-запада и юга — Черное море, Кавказ, Каспийское море, великие хребты Центральной Азии, вытянутые в широтном направлении: Копетдаг, Памир, Тянь-Шань, Куньлунь с единственным фрагментом искусственной границы, который отделяет мир евразийских пустынь и степей от классических цивилизаций Востока — это Великая китайская стена. Крайнюю восточную географическую границу единого евразийского мира образует монгольский хребет Хинган. Внутреннее же континентальное пространство Еввразии не имеет четких границ. Оно прозрачно, стимулируя культурно-хозяйственные связи между евразийскими народами и обеспечивая в силу своей «флагоподобности» право каждого народа Евразии на присущий ему образ жизни (Л.Н. Гумилев). Так, угро-финны — лесные жители; монголы и тюрки — степняки-кочевники, а русские — земледельцы, населяющие лесостепь;

— Единством духовно-мифологических культурных корней и ценностных представлений, а также психологической совместимостью (комплиментарностью, по выражению Л.Н. Гумилева) различных этносов, населяющих пространства Евразии (тюркского, славянского, угро-финского, монгольского и т.д.);

— Специфическими историческими законами развития (или, точнее, «месторазвития», по выражению П.Н. Савицкого) этого этнокультурного пространства. Например, законом чередования периодов государственной интеграции и дезинтеграции Евразии; законом культурно-хозяйственного и политического взаимодействия леса и степи, установленных Г.В. Вернадским;

— Единством исторических судеб евразийских этносов, которые неотрывны друг от друга;

— Единством будущего народов Евразии, которое может быть достигнуто лишь их соборными братскими усилиями, противостоящими западной конкурентно-конфликтной и эгоистической политике;

2) Западный мир не есть вершина мировой истории, а его культура «ничем не совершеннее, не выше всякой другой культуры, …ибо высших и низших культур и народов вообще нет»1;

3) Рыночно-либеральные рецепты политического и экономического реформирования евразийских стран глубоко ошибочны, ибо противоречат их историческим традициям, базовым ценностям и природно-географическим условиям;

4) Способом идейной консолидации Евразии и залогом процветания всех ее народов является формирование чувства общеевразийского патриотизма и борьба с разрушительными проявлениями как космополитизма, так и национализма2.

Правота и историческая прозорливость евразийцев становятся все более очевидными в начале ХХI века.

Так, сегодня обнаружилась полная бесперспективность и порочность тоталитарных попыток рыночно-либерального преобразования экономик стран Евразии по западному образцу. Эта модель, основанная на культе частной собственности, социальном атомизме гражданского общества, конкуренции и погоне за прибылью, оказалось попросту смертельной для пространства Евразии. Она несовместима ни с его природными условиями (гигантские территории, суровый климат), ни с его общинно-артельными традициями социальной взаимовыручки, ни с нравственными устоями жизни (примат духовных ценностей над материальными, стремление к личной праведности бытия и к справедливому государственно-политическому устройству общества и т.д.). Такой итог ясно предвидели евразийцы, подвергнув «воинствующий экономизм» техногенно-потребительской цивилизации сокрушительной критике3. По их мнению, на смену тупиковому рыночному экономизму, равно как и чисто государственному экономическому администрированию, должно придти целостное хозяйство, как гармоничное воспроизводство и человека, и окружающей среды (социальной и природной) его существования. Подлинный хозяин заботится не столько об экономической прибыли (идеал современной economics!), сколько о социальном ладе, т.е. гармонии взаимоотношений между непосредственными участниками производства, а также о ладности, органической встроенности хозяйственной деятельности в структуру мирового целого. «Предприниматель, — писал П.Н. Савицкий, — это прежде всего и только homo economicus, “капиталистический человек”. У него есть только одно отношение к тому целому, той системе людей им благ, каковой является руководимая им “производственная единица”, — это точка зрения получения наибольшего чистого дохода… Но единственно ли такое отношение к делу возможно в хозяйстве? … Таким иным … отношением к делу будет хозяйское отношение к нему… Кроме побуждений собственно экономических, импульсов к получению дохода, отношение это определяется стремлением сохранить, укрепить и расширить полноту функционирования и полноту развития того живого и ощутимого целого, той одухотворенной системы людей и вещей, в качестве которой хозяин воспринимает свое хозяйство»1. И далее один из главных теоретиков евразийства добавляет: «Хозяйское отношение обращено и к вещам. “По-хозяйски” или не “по-хозяйски” можно обращаться и с лошадью, и с телегой, и с машиной, и с постройкой, и с землей… Лошади, телеге, машине и постройке хозяин стремится обеспечить возможную долговечность, а для каждого данного момента — наилучшее состояние; землю же (а в лесном хозяйстве и произрастание ее) к концу каждого производственного цикла хозяин стремится оставить в состоянии, с хозяйственной точки зрения, не худшем, а по возможности — лучшем, чем то, в котором она вступила в производственный цикл»2.

Фактически еще в 20-е годы ХХ века была провозглашена необходимость перехода к ноосферной хозяйственной модели развития — неистощительной и сбалансированной, объединяющей и коллективную, и частную формы собственности, адекватной природно-географическим и культурным условиям жизни России и всей Евразии. Более того, тот же П.Н. Савицкий, будучи выдающимся эконом-географом, настоятельно предостерегал в своей статье «Континент-Океан (Россия и мировой рынок)» будущих российских горе-реформаторов от бездумного открытия евразийской экономики «рыночно-либеральным ветрам». Учитывая суровость климатических условий Евразии, особенно ее сибирской части, и дороговизну железнодорожных перевозок по сравнению с морскими, такая открытость континентальных государств неизбежно приведет к их превращению в «задворки мирового рынка», к убыточности и развалу их хозяйств. Единственное спасение для них состоит «в расторжении, в пределах континентального мира, полноты господства океанического «мирового» хозяйства, в созидании хозяйственного взаимодополнения отдельных, пространственно соприкасающихся друг с другом областей континентального мира, в их развитии, обусловленном взаимной связью…»3

Евразийцы были также одними из самых последовательных и точных критиков так называемых «демократических ценностей». Вопреки обывательской точке зрения, народовластие вовсе не сводится к свободе политического волеизлияния в виде опускания в урну бюллетеня для голосования. Подлинное народовластие подразумевает куда как более серьезные вещи, а именно: 1) полноту и объективность информации не только о кандидатах на властные должности, но, прежде всего, о положении дел в стране и в мире. Политическая свобода неотделима от социальной правды, а несведущий (или тем более обманутый) человек не может совершить истинного выбора; 2) избрание достойнейших и умнейших людей страны на властные должности; 3) возможность постоянного и действенного контроля за избранными лицами со стороны общества. Ни одно из этих требований фактически не выполняется в современных демократиях, в том числе и западных.

Информированность избирателей и, соответственно, результаты их голосования в огромной мере контролируются СМИ, причем, чем дальше, тем в более беззастенчивой форме манипулирующими их сознанием. Возможность баллотироваться на государственные посты определяется не умом и талантами, и уж совсем не нравственным уровнем политика, а величиной его денежного мешка или степенью продажности. Контроль снизу за государственными органами и избранными депутатами остается только благим пожеланием — он блокируется бюрократической анонимностью принимаемых решений, ссылками на профессиональную некомпетентность проверяющих или соображениями национальной безопасности. Современные демократии — это, в сущности, ширма, прикрывающая политическое господство финансово-промышленной олигархии, ибо правит, в конечном счете, тот, кто владеет деньгами и средствами массовой информации. Л.П. Карсавин еще в 1927 году так писал о западном устройстве государственно-политической жизни, и его слова звучат исключительно актуально в контексте того, что сегодня творится в той же России: «Вся государственная власть сконцентрирована в небольшом и оторванном от народа правящем слое, на авансцене которого вертятся парламентарии и журналисты, а за кулисами вертят чуть ли не всем банкиры. Но благодаря существованию многолюдного парламента, учреждения неработоспособного, сконцентрированная в небольшой социальной группе государственная власть, по существу олигархическая, по имени демократическая, оказывается совершенно неорганизованною»1.

В противовес «демократически-механической» государственности евразийцы развили учение об «органической государственности». Она должна быть основана не на «всеобщем» голосовании за мало кому известных людей, а на территориально-корпоративном делегировании снизу вверх, в высшие органы государственной власти, лучших, уже проверенных в конкретном деле, представителей народа, способных адекватно выражать и отстаивать его волю и интересы. С этих позиций они положительно оценивали многие элементы Советской политической системы, адекватные этнокультурному своеобразию России.

К безусловно сильным сторонам политологического и государственно-правового наследия евразийцев нужно отнести подчеркивание духовных, идеократических оснований власти. Идеократия здесь напрямую смыкается с понятием агиократии у П.И. Новгородцева и духовной правящей аристократии у Н.А. Бердяева1. В то же время отметим, что евразийцам был присущ, с одной стороны, определенный этатизм, т.е. абсолютизация роли государства, а, с другой, — недооценка значения общинно-артельных и вечевых начал евразийского общежития. Критика русской общины — не самая сильная сторона их творческого наследия.

Именно евразийцы (прежде всего Н.С. Трубецкой), как мы уже отмечали выше, еще в начале века предупреждали об агрессивной природе романо-германского Запада, который всегда решал свои проблемы за счет народов других стран. Агрессия НАТО против Югославии, Ирака и Афганистана — лучшее подтверждение их правоты. Спасение евразийских этносов всегда состояло и состоит в осознании ими своего органического единства и в проведении самостоятельной и твердой геополитической линии. По мнению Г.В. Вернадского, Александр Невский совершил настоящий подвиг, заключив в XIII веке спасительный для России союз с Золотой Ордой, который позволил успешно отразить тевтонскую агрессию и сохранить самобытную русскую культуру. Более того, по мысли евразийцев, без тюркско-монгольского влияния никогда не смогла бы сложиться своеобразная российская государственность (почта, армия, таможенная служба, система управления). О высоком уровне развития евразийской монгольской государственности, бывшей, в свою очередь, наследницей государственности скифов, гуннов и тюрок, — свидетельствует, например, Марко Поло, долгие годы служивший при дворе монгольского хана Хубилая в конце 13 века. При нем, кстати, столица России находилась в Пекине, а русский полк нес службу при дворе хана-императора. При Хубилае в монгольской империи циркулировали бумажные деньги (о чем Европа того времени вообще не знала), создавались государственные запасы продовольствия, за счет чего оказывалась помощь нищим и жителям тех районов, которые пострадали от стихийных бедствий. Эти районы к тому же освобождались от уплаты налогов в казну и получали всестороннюю государственную помощь. Кроме того, при Хубилае поощрялись лесопосадки вдоль дорог и существовало требование топить печи углем ради сохранения лесного фонда, т.е. может быть впервые в истории проводилась последовательная экологическая государственная политика2. В свете этих фактов историк-евразиец Г.В. Вернадский имел полное основание сделать следующий вывод: «Монгольское наследство облегчило русскому народу создание плоти евразийского государства»1.

Можно без преувеличения сказать, что в трудах евразийцев была сделана самая обстоятельная и систематическая попытка осмыслить своеобразие евразийского мира с учетом передовых наработок в области целого ряда наук, — попытка, опирающаяся и на религиозно-философскую, и на научную методологию. В гораздо меньшей степени ими была затронута проблема исторических задач и целей существования Евразии и России в мировой истории. Здесь можно упомянуть разве что эмпирическое обобщение П.Н. Савицкого, что центр мировой культуры смещается от более теплых к более холодным регионам Земли, т.е. все больше к Северной Америке и в Сибирь2. Однако эта любопытная закономерность не была детально теоретически осмыслена евразийцами.

Кроме того, сделав акцент на обосновании цивилизационной уникальности России и Евразии, они поневоле оставили практически без внимания факт единства человеческой истории и ее законов, над чем до них как раз особенно интенсивно работала русская религиозно-философская мысль.

Сегодня систематическая разработка именно историософской грани мировоззрения евразийцев особенно важна. Как без знания своей цели (призвания) личность не может адекватно поставить себе конкретные жизненные задачи и сформировать необходимые человеческие качества, точно так же постижение своего исторического призвания необходимо и для рода, этноса, народа, — если только он желает себя действительно знать и осмысленно совершать исторические деяния. Но здесь проявляется одна важная закономерность. Как целостный смысл личной жизни открывается человеку не сразу, а обретается им в процессе мучительных исканий, зачастую на краю бездны; точно также и культурно-географический мир осознает предназначение своего «цивилизационного Я» лишь перед угрозой утраты культурной самобытности, политической независимости или в условиях надвигающейся социально-политической катастрофы. Одним словом — в критический момент своей истории, когда в «грозе и молниях» высвечивается его краеугольная историческая задача, которую никто, кроме народов этого культурно-географического мира, не может теоретически осмыслить и практически решить. Ее исполнение — залог выживания данных народов, а, в конечном счете, и не только их.

Эта коренная историческая задача всегда пронизывает и определяет все время существования данного культурно-географического мира. Она преломляется в его истории и незримо формирует черты характера населяющих его этносов. Она всегда задана, но никогда явно не дана, и раскрывается в конкретном историческом контексте, причем настолько полифонично и многомерно, что способна удовлетворить духовные, политические и иные запросы самых разных носителей данной культурной традиции. Ее наличие словно связывает единой нитью смысла и преемственности жизнь сменяющих друг друга поколений.

И в жизни «призванного» человека, рода, народа или культурно-географического мира рано или поздно возникает «пограничная ситуация», когда от осознания и волевого воплощения цели-энтелехии начинает зависеть само их существование. Евразия сейчас находится именно в такой ситуации, и потому историософское осмысление ее судьбы является не бесплодным теоретизированием или формой национального самолюбования, а вопросом выживания и исполнения исторических обязанностей.