Geum.ru

Предисловие к русскому изданию

Вид материалаБиография
Подобный материал:
1   ...   37   38   39   40   41   42   43   44   45

4




Не стыжусь нежности, с которой вспоминаю задумчивое

движение по кембриджской узкой и излучистой реке, сладостный

гавайский вой граммофонов, плывших сквозь тень и свет, и

ленивую руку той или другой Виолетты, вращавшей свой цветной

парасоль, откинувшись на подушки своеобразной гондолы, которую

я неспешно подвигал при помощи шеста. Белые и розовые каштаны

были в полном цвету: их громады толпились по берегам, вытесняя

небо из реки, и особое сочетание их листьев и конусообразных

соцветий составляло картину, как бы вытканную en escalier

(лесенкой (франц.) ).. Теплый воздух пропитан был

до странности крымскими запахами, чуть ли не мушмулой. Три арки

каменного, венецианского вида мостика, перекинутого через узкую

речку, образовали в соединении со своими отражениями в

воде три волшебных овала, и в свою очередь вода наводила

переливающийся отсвет на внутреннюю сторону свода, под который

скользила моя гондола. Порою лепесток, роняемый цветущим

деревом, медленно падал, и со странным чувством, что, наперекор

жрецам, подсматриваешь нечто такое, чего ни богомольцу, ни

туристу видеть не следует, я старался схватить взглядом

отражение этого лепестка, которое значительно быстрее, чем он

падал, поднималось к нему навстречу; и было страшно, что фокус

не выйдет, что благословленное жрецами масло не загорится, что

отражение промахнется, и лепесток без него поплывет по течению;

но всякий раз очарованное соединение удавалось,-- с точностью

слов поэта, которые встречают на полпути его или читательское

воспоминание.

5




Вновь посетив Англию после семнадцатилетнего перерыва, я

допустил грубую ошибку, а именно отправился в Кембридж не в

тихо сияющий майский день, а под ледяным февральским дождем,

который всего лишь напомнил мне мою старую тоску по родине.

Милорд Бомстон, теперь профессор Бомстон, с рассеянным видом

повел меня завтракать в ресторан, который я хорошо знал и

который должен был бы обдать меня воспоминаниями, но

переменилась вся обстановка, даже потолок перекрасили, и окно в

памяти не отворилось. Бомстон бросил курить. Его черты

смягчились, его мысли полиняли. В этот день его занимало

какое-то совершенно постороннее обстоятельство (что-то насчет

его незамужней сестры, жившей у него в экономках,-- она кажется

заболела, и ее должны были оперировать в этот день), и, как

бывает у однодумов, эта побочная забота явно мешала ему

хорошенько сосредоточиться на том очень важном и спешном деле,

в котором я так надеялся на его совет. Мебель была другая,

форма у продавщиц была другая, без тех фиолетовых бантов в

волосах, и ни одна из них не была и наполовину столь

привлекательна, как та, в пыльном луче прошлого, которую я так

живо помнил. Разговор разваливался, и Бомстон уцепился за

политику. Дело было уже в конце тридцатых годов, и бывшие

попутчики из эстетов теперь поносили Сталина (перед которым,

впрочем, им еще предстояло умилиться в пору Второй мировой

войны). В свое время, в начале двадцатых годов, Бомстон, по

невежеству своему, принимал собственный восторженный идеализм

за нечто романтическое и гуманное в мерзостном ленинском

режиме. Теперь, в не менее мерзостное царствование Сталина, он

опять ошибался, ибо принимал количественное расширение своих

знаний за какую-то качественную перемену к худшему в эволюции

советской власти. Гром "чисток", который ударил в "старых

большевиков", героев его юности, потряс Бомстона до глубины

души, чего в молодости, во дни Ленина, не могли сделать с ним

никакие стоны из Соловков и с Лубянки. С ужасом и отвращением

он теперь произносил имена Ежова и Ягоды, но совершенно не

помнил их предшественников, Урицкого и Дзержинского. Между тем

как время исправило его взгляд на текущие советские дела, ему

не приходило в голову пересмотреть и может быть осудить

восторженные и невежественные предубеждения его юности:

оглядываясь на короткую ленинскую эру, он все видел в ней нечто

вроде quinquennium Neronis (Нероновское пятилетие (лат.)

).

Бомстон посмотрел на часы, и я посмотрел на часы тоже, и

мы расстались, и я пошел бродить под дождем по городу, а затем

посетил знаменитый парк моего бывшего колледжа, и в черных

ильмах нашел знакомых галок, а в дымчато-бисерной траве --

первые крокусы, словно крашенные посредством пасхальной химии.

Снова гуляя под этими столь воспетыми деревьями, я тщетно

пытался достичь по отношению к своим студенческим годам того же

пронзительного и трепетного чувства прошлого, которое тогда, в

те годы, я испытывал к своему отрочеству.

Ненастный день сузился до бледно-желтой полоски на сером

западе, когда, решив перед отъездом посетить моего старого

тютора Гаррисона, я направился через знакомый двор, где в

тумане проходили призраки в черных плащах. Я поднялся по

знакомой лестнице, узнавая подробности, которых не вспоминал

семнадцать лет, и автоматически постучал в знакомую дверь.

Только тут я подумал, что напрасно я не узнал у Бомстона, не

умер ли Гаррисон,-- но он не умер, на мой стук отозвался

издалека знакомый голос. "Не знаю, помните ли вы меня",-- начал

я, идя через кабинет к тому месту, где он сидел у камина. "Кто

же вы? --произнес он, медленно поворачиваясь в своем низком

кресле.--Я как будто не совсем...". Тут, с отвратительным

треском и хрустом, я вступил в поднос с чайной посудой,

стоявшей на ковре у его кресла. "Да, конечно,--сказал

Гаррисон,-- конечно, я вас помню".