Российской Федерации «иноцентр (Информация. Наука. Образование)»
| Вид материала | Документы |
- Реферат. Образование в России и за рубежом, 112.29kb.
- Постановление Правительства Российской Федерации о плане действий по улучшению положения, 3626.88kb.
- Правительство Российской Федерации, Конституционный Суд Российской Федерации, Верховный, 1949.62kb.
- Наука и образование против террора- 2011, 71.21kb.
- Волейбол москва «Физкультура, образование и наука», 6199.01kb.
- Национальный центр юнеско/юневок в российской федерации представительство национального, 84.98kb.
- Национальный центр юнеско/юневок в российской федерации представительство национального, 85.11kb.
- Национальный стандарт российской федерации продукты пищевые информация для потребителя, 583.83kb.
- Муниципальное образование, 545.92kb.
- Образование и наука IV материалы IV региональной научно-практической конференции апрель, 4952.85kb.
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 6 7
т
радиционно относят к проблематике диахронной социолингвистики по аналогии с расчленением общей лингвистики на синхронную и диахронную. Осмысление связей и различий между социальной дифференциацией и социальными условиями, в которых развивается язык, долгое время зависело от концепции Ф. де Сос-сюра, его учения о синхронии и диахронии. Категорическое разграничение синхронии и диахронии соответствовало, по словам Ф. де Соссюра, противопоставлению оси одновременности и оси последовательности, «состояния языка» и «фазы эволюции», статики и динамики, языка и речи, системности и бессистемности [см.: Соссюр, 1977, 113—127]. В лингвистике XX века термины «синхрония» и «диахрония» прочно вошли в научный обиход, но ученые видоизменили и уточнили понимание и применение этих терминов. Синхроническая точка зрения на язык как на статическое явление «давно себя дискредитировала» [Колесов, 1999, 7], поскольку «диалектическое противоборство тенденций развития языковой системы не позволяет ей достичь абсолютной устойчивости» [Булыгина, Крылов, 1990, 453], поэтому и в синхронном аспекте надо искать и динамику, и статику: «к статике относится сеть таксономических отношений языка, а к динамике —сеть глубинных отношений, связанных с законами порождения единиц языка всех рангов» [Шаумян, 1965, 15]; «...язык представляет собой целостное единство устойчивого и подвижного, стабильного и меняющегося, статики и динамики» [Сепир, 1993, 229], «...синхроническое и диахроническое -лишь разные стороны одного и того же исторического процесса» [Виноградов, 1995, 14]. Динамика в языковой системе проявляется не только в результатах преобразований, «но и в их протекании, в ходе подготовки изменения и его распространения» [Кубрякова, 1968, 120]. Принцип системности языка позволяет ученым по-иному соотнести диахронию и синхронию, они представляют систему языка как «динамически устойчивый феномен, имеющий устойчивое ядро и подвижную периферийную зону» [Клименко, 1991, 105].Во многих работах диахронный и синхронный подходы к языку являются не взаимоисключающими осями, а лишь дополняющими друг друга при рассмотрении одного и того же явления. «Так, синхронное описание того или иного состояния языка нередко реализуется не в виде какого-то моментального фотографического снимка, а, соотносясь с более или менее продолжитель-
Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
н
ым периодом развития, учитывает и факты языковой эволюции» [Климов, 1973, 113], при этом верхняя и нижняя временные границы зависят от исследователя: выделяется изучение языка как в диахронии, так и в микродиахронии, «т. е. в синхронной диахронии —в процессе функционирования языка на данном синхронном уровне» [Черемисина, 1989, 9], как в индивидуальной (связанной с возрастными особенностями человека), так и в социальной (связанной с принадлежностью человека к определенной эпохе) диахронии [см.: Феллер, 1991, 24—25]. Диахронический подход получает в литературе расширительное толкование, предлагается вместо традиционной оппозиции ввести триахроническую структуру настоящее, прошлое, будущее [см.: Левинтова, 1991; Кретов, 2000]. Отражение вектора времени от настоящего к будущему легло в основание подхода, названного «динамической синхронией», «призванного установить те живые процессы в современном языке, которые отражают его развитие от настоящего к будущему» [Волков, 1993, 235].«Синхронию и диахронию следует уподоблять не моментальному снимку, а кинопленке, на которой можно запечатлеть и покой, и движение» [Кубрякова, 1968, 122]. «Функционирование языка и его развитие предполагают друг друга: развивается язык функционирующий, функционирует язык развивающийся» [Головин, 1979, 261]. Эти рассуждения особенно актуальны для «проведения синхронного анализа динамики явлений» [Hymes, 1964, 451], происходящих в современном русском языке, ибо «механизм языковых изменений, первоначальные причины изменений лучше всего поддаются анализу в том случае, если рассматривать языковые изменения в процессе их осуществления» [Лабов, 1975, 201]. Социальная дифференциация проявляется на том или ином синхронном срезе, который является результатом развития языка, обусловленного социальными факторами, и не может носить строго синхронический характер, поскольку «всякая синхрония в языке существует только как условно ограниченный момент развития и соответственно должна рассматриваться как синхрония динамическая» [Грамматика современного русского литературного языка, 1970, 4]. Таким образом, обзор современных работ показывает, что ученые стремятся интерпретировать содержание терминов «синхрония» и «диахрония» с точки зрения осознаваемого «единства временного потока» [Васильев, 1997, 17], видя в их жестком разграничении
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 6 9
м
алопродуктивное упрощение сложных динамических процессов, в современном языкознании укрепляется тенденция «к объединению синхронного описания с историческим» [Иванов, 1990, 620]. Особенно непримиримыми противниками дихотомии «синхрония -диахрония» являются историки языка, называя ее «обременительной», «ригористической», «великой ересью XX века» [Тру-бачев, 2001, 21-22].Кроме того, обращение на современном этапе к фактам диахронии в рамках синхронных исследований определяется «установкой на объяснительность» [Зализняк, 2001, 14], типичной для современной научной парадигмы, которая снимает запрет на использование данных истории языка при синхронном анализе. Ученые, занимающиеся изучением синхронной семантики, обращаются к культурной памяти слова, которая влияет на его употребление [см., например: Яковлева, 1998; Костомаров, Бурвикова, 2000], ибо языковая картина мира представляет собой «синхронное соединение разновременных восприятий и толкований» [Варбот, 2001, 40].
С другой стороны, существуют и сторонники четкого разграничения синхронии и диахронии, процедурного подхода к языковым явлениям, под которым понимается фиксация отдельных дискретных состояний мира, которые связаны между собой временной последовательностью [см.: Сергеев, 1999, 24]. М. В. Панов, изучая основные закономерности изменения русской фонетической системы, пишет: «Все попытки представить дело так, будто синхрония непременно должна быть «подпорчена» диахронией, основаны на том, что разграничение того и другого -дело сложное, непривычное, трудное для мысли. Возражатели вовсе не преодолели идею разграничения синхронического и диахронического аспекта в языке: они не дошли до нее» [Панов, 1990, 12]. М. В. Панов также ссылается на позицию В. Н. Сидорова, у которого не находили сочувствия попытки отказаться от разграничения синхронии и диахронии путем динамического понимания синхронии. В связи с этими рассуждениями вспоминается рефлек-сив Андрея Платонова: «Какое хорошее и неясное слово — текущий момент (курсив автора. — И. В.). Момент, а течет: представить нельзя!». Соглашаясь, что синхрония связана с диахронией, М. В. Панов определяет эту связь следующим образом: «...зная сегодняшнее состояние того или иного языкового яруса, зная законы изменения языковых целостностей, можно предсказать, что это
7 0 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
с
остояние М перейдет в другое, например Ml или М2 (обычно «формулы перехода» допускают несколько возможностей языковых изменений). Одна система устремлена к другой, предполагает вероятность определенных перемен» [Панов, 1990, 12]. Эти системы непрерывны, текучи, борьба протекает ежедневно и ежечасно, и системы не сменяют друг друга, «как солдаты на карауле». Но такой непрерывный характер носят изменения в речи, а развитие языка носит дискретный характер. Описывая историю того или иного языкового яруса, надо учитывать эту двусторонность процесса. Число дискретных шагов-изменений можно подсчитать, для этого нужна периодизация этого процесса. Таким образом, современные лингвисты, корректируя тезис Ф. де Соссюра об асистем-ности диахронии, представляющей собой историю превращений изолированных, отдельно взятых единиц языка, признают ее системный характер и рассматривают ее как «серию последовательных превращений систем, каждая из которых представлена определенным синхроническим срезом» [Апресян, 1995, 35]. Но при этом, по словам Ю. Н. Караулова, «…любая система никогда не меняется целиком, и переход от одной системы к другой по диахронической оси может соответствовать только переходу предшествующих явлений… к последующим, но никак не переходу от «архаической» к более «новой» системе. Архаических систем нет; в одной системе соседствуют архаические элементы и инновации» [Караулов, 1970, 70]. К этой точке зрения близка и позиция К. Г. Краснухина, который, отталкиваясь от положения, что любая взаимодействующая со средой система в любой момент не до конца стабильна, утверждает: «…синхронные изменения отличаются от диахронных тем, что регулярно осуществляются по готовым моделям. Диахрония начинается там, где эта регулярность утрачивается. Различие синхронии и диахронии водораздел между восстановимыми и невосстановимыми языковыми изменениями» [Краснухин, 2000, 146], которые выявляются в разновременных репрезентациях одних и тех же языковых единиц.Отдельного замечания требуют термины «развитие» и «эволюция», употребляющиеся для описания динамических процессов в языке. Обычно в работах, которые обращены к проблеме языковых изменений, эти два термина не дифференцируются и употребляются как синонимы. Это тождество подтверждают и словари, например: эволюция -процесс постепенного непрерывного ко-
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 7 1
л
ичественного изменения, подготавливающий качественные изменения; вообще развитие» [СОШ, 1999, 906]. Однако наряду с тождеством понятий существует и их дифференциация. Так, эволюция, понимаемая как постепенность, непрерывность изменений, может быть противопоставлена революционному, скачкообразному движению [Котюрова, 1998, 10]. В одной из последних работ И. А. Стернин, анализируя современное состояние языка, также разграничивает эти понятия: «Эволюция отражает изменения, происходящие внутри языка по его собственным законам; развитие отражает приспособление языка к изменяющимся (под влиянием внешних факторов) условиям его функционирования» [Стернин, 2000, 70]. Динамика языка может представлять и трехчастную структуру: эволюция, развитие и совершенствование языка [см.: Рождественский, 2000, 223—239]. При этом развитие имеет ступенчатый характер и сводится к следующим основным формам: дивергенция и образование новых языков, усложнение системы языка, разделение литературного языка на функциональные подсистемы и рост словаря. Эволюция языка — это изменение без заметного количественного роста и качественного усложнения. Эволюция и развитие по-разному проявляются в разных областях системы языка. «Процессы развития касаются главным образом лексики, сфер общения, новых материалов и орудий речи; процессы эволюции касаются почти исключительно языкового строя» [Рождественский, 2000, 238]. Совершенствование языка, проявляясь в развитии языка, возникает, по Рождественскому, вследствие сознательного воздействия человека на язык. С другой стороны, в основе совершенствования лежит идея оценочного отношения к изменениям в языке, которая ведет свою историю от античности, Средних веков и эпохи Возрождения, когда зримые отклонения оценивались как порча языка. В современных работах прогресс в развитии языка связывается с развитием возможностей выразить новое содержание, совершенство языка —это «богатство словаря, функционально-стилистическая специализация языковых средств, углубленная семантическая дифференциация грамматических форм» [Мечковская, 1994, 184]. К этой точке зрения примыкает и Р. А. Будагов, утверждая, что процесс развития неотделим от процесса совершенствования при условии, «если развивается вся культура народа, говорящего на данном языке» [Будагов, 1977, 60].7 2 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
З
авершая обзор различных точек зрения на соотношение синхронии и диахронии, мы полагаем, что высокодинамический характер развития русского языка на современном этапе позволяет говорить о том, что изучение метаязыковой деятельности, фиксирующей синхронно-функциональное ощущение диахронных изменений, т. е. изменений в процессе их осуществления, относится к классу синхронных исследований диахронных языковых фактов.Таким образом, общность социокультурного и языкового опыта говорящих в рамках одного временного периода создает определенную целостность и однородность знаний языкового коллектива, которые подвергаются рефлексивному осмыслению. Роль метаязыкового обыденного сознания исключительно велика, потому что осмыслению подвергаются наиболее значимые для данного синхронного среза и данной культурно-языковой общности как элементы речевой деятельности, так и ключевые концепты эпохи. Вербализация метаязыковой деятельности является одним из компонентов языковой ситуации. Обыденные представления «формируются и эксплицируются лишь будучи «растворенными» в практическом опыте, и эта нерасчлененность познавательного и практического определяет меру рациональной системности метаязыкового сознания» [Ростова, 2000, 57]. Задача лингвистов состоит в изучении закономерностей вербализации метаязыкового сознания и особенностей отраженного в нем объективного и универсального содержания.
МЕТАТЕКСТ И РЕФЛЕКСИВ: ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЕ РЯДЫ И ТИПОЛОГИЯ
Обоснование ключевого термина
В фокусе внимания исследователей, изучающих метаязыковую деятельность говорящего, находится проблема «метатекста» и коррелятивных с этим термином понятий «метаязык», «метаречь», «метатеория», «метасемиоз», «метасредства», «металингвистика», «метакоммуникация», «метадискурс» и др. Остановимся на термине метаязык в его отнесенности к другим терминам ряда.
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 7 3
В
специальной литературе термин «метаязык» употребляется неоднозначно. Во-первых, традиционное использование термина «метаязык» соответствует философскому и логическому употреблению: «язык второго порядка», «по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как "язык-объект", т. е. как предмет языковедческого исследования» [ЛЭС, 1990, 297], как ЯЗЫК2, создаваемый через логико-аналитическую работу, как описательная модель языка [Залевская, 1999, 32]. В когнитивной лингвистике эта оппозиция определяется через термины и-язык и э-язык (I-language, E-language), введенные Н. Хомским для противопоставления интериоризированных данных о языке внешнему, экстериоризированному проявлению языка, т. е. «для противопоставления знаний о языке реальным формам его функционирования» [КСКТ, 1996, 30]. Согласно этому пониманию язык представляет собой объединение языка-объекта ЯЗЫК1 и метаязыка ЯЗЫК2, на котором мы говорим о ЯЗЫКЕ1.Во-вторых, семантический метаязык противопоставляется языку-объекту как другая знаковая система, «позволяющая более непосредственно отразить структуру выражений объектного языка, тем самым выявляя, объективируя ее» [Кобозева, 2000, 266]. Построение такого универсального семантического метаязыка, например, предпринято А. Вежбицкой в виде словаря семантических примитивов, который к концу 90-х годов вырос до 60 единиц [см.: Wierzbicka, 1999]. Попытки создания «алфавитов человеческой мысли» [см.: Мельчук, 1974; Апресян, 1974; Апресян и др., 1978; Богуславский, 1980], кроме теоретического, носят прикладной характер: созданные метаязыки используются для автоматизированного анализа текстов на естественных языках.
Кроме неоднозначной интерпретации понятия «метаязык», остается открытым вопрос о соотношении терминов «метаязык» и «метатекст». Литературоведение оперирует понятием метатекс-т а при характеристике зоны ассоциативных связей (подтекста) [Лотман, 1981]. При художественном переводе в качестве метатек-ста выступает переведенный художественный текст наряду с оригинальным [см.: Арнольд, 1974; Лилова, 1985; Комиссаров, 1973; Сорокин, Ярославцева, 1985, 118—122; Федоров, 1968; Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998, 69—120]. В лингвистической практике сложилось представление о метатексте как результате метаязыковой деятельности говорящего, как речевом явлении в виде последова-
7 4 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
т
ельности «вербальных знаков, организующих цельное, связное изложение определенной области научного знания» [Ростова, 2000, 52], как высказывании о высказывании [Вежбицка, 1978, 404], тексте о тексте (discourse about discourse), как «вторичном тексте с вербализованным прагматическим содержанием» [Турунен, 1999, 311]. Если рассматривать термин «метатекст» с позиций лингвистики текста, следует признать его несостоятельность: в большинстве случаев мы не можем констатировать представленность в речевой структуре, обозначаемой как «метатекст» и взятой в изолированном от основного текста виде, универсальных текстовых категорий: целостности, связности, смысловой завершенности, относительной оформленности [см. об этом: Гиндин, 1977; Гальперин, 1981; Зарубина, 1981; Купина, 1983; Купина, Битенская, 1994, 214—233; Москальская, 1981; Николаева, 1978; Солганик, 1973].8 современной лингвистике в рамках теории речевой деятельно
сти наряду с термином «текст» начинает употребляться термин
«дискурс», многозначность которого говорит о том, что термин не
устоялся в современном научном обиходе (см., например, развер
нутое сопоставление конкурирующих терминов «текст» и «дис
курс» в монографии И. Н. Борисовой [2001, 175 — 188]). Авторы,
пользующиеся данным термином, непременно уточняют его сущ
ностные признаки, указывая тот аспект терминологической семан
тики, который им важен. Возможность отнесения метаязыковой
деятельности к дискурсивной, а не текстовой видится в такой
сущностной черте дискурса, как ослабление нормоцентрических
требований к формам смысловой и структурной организации про
дуктов дискурсивной деятельности [Борисова, 2001, 186—187].
Исследователь дискурса оставляет показатели целостности и связ
ности лингвистике текста и на первый план выдвигает анализ
точки зрения адресанта, «предпочтения, оценки, эмоции говоря
щего по отношению к действительности и адресату» [Форманов-
ская, 2001, 19]. Продуктом коммуникации в рамках дискурсивно
го подхода может быть неканонический текст. Статус неканони
ческого текста определяется не характером структуры текста, не
его размерами, а его цельностью, т. е. «функционально-коммуни
кативной соотнесенностью текста с одним объектом, простым или
сложным» [Сахарный, 1986, 92]. Данная цельность как инвариант
содержания может быть реализована в текстах, различных по сте
пени развернутости и структуры, -от канонических до «текстов-
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 7 5
п
римитивов» (Сахарный). Материал исследования позволяет говорить о дискурсивной природе метаязыковой деятельности, так как рефлексивы могут быть представлены в различных текстовых формах: 1) как канонический текст-рефлексив, отдельное речевое произведение; 2) как рефлексивы внутри целого текста: а) в виде авторского попутного замечания, словесной реплики, ремарки, комментирующих основной текст, б) в виде метаязыкового высказывания, 3) в виде цепочки взаимосвязанных высказываний -текстового фрагмента.Объем метатекстовых конструкций, комментирующих основной текст, определяется по-разному. Существует широкое и узкое понимание «метатекста» [см.: Ростова, 2000, 53—55]. При широком подходе «метатекст» понимается как строевой компонент текста, выполняющий иллокутивную функцию, связанную с «речевыми шагами говорящего по порождению текста» [см.: Шаймиев, 1999, 71], функцию координации адресата в речевом потоке [Кормили-цына, Ерастова, 2000, 252], являющуюся отражением его речевого поведения [см.: Рябцева, 1994]. Основы широкого понимания заложены в работе А. Вежбицкой «Метатекст в тексте» [1978]. А. Вежбицка анализирует метатекстовые образования типа В настоящем разделе я буду говорить о …, Приведу пример…, повторяю, что… и др. Для такого «метатекста» характерно ситуативно-прагматическое содержание. Исследователи, обращающиеся к данному типу метатекстов, анализируют функциональную нагрузку данных метаоператоров [см.: Шаймиев, 1999; Гак, 1994], устанавливают композиционно-синтаксические аспекты функционирования, выявляют соотнесенность с различными элементами прагматического содержания [см.: Шаймиев, 1996], разрабатывают типологию метаконструкций с точки зрения клишированное™ и креативности [см.: Кормилицына, Ерастова, 2000] и лингводидактические задачи метатекстов [см.: Турунен, 1999]. Метатекстовые конструкции включают разнообразные способы проявления речевых тактик говорящего и слушающего, «метаорганизаторы высказывания» упорядочивают композицию текста, связывают компоненты текста, отражают стратегию автора при производстве текста.
Подобное понимание метатекста укладывается в трактовку языкового сознания как механизма организации речевого высказывания, поскольку дифференциальным признаком метатекста является «его ориентация на конкретную речевую ситуацию создания или/и восприятия конкретного текста» [Шаймиев, 1996, 80]. Ши-
7 6 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
р
окое понимание природы метатекста позволяет расширить набор метаконструкций. Кроме «ленты с метатекстом» (А. Вежбицка), исследуются единицы с имплицитным метатекстовым содержанием, например различные языковые трансформации, которые позволяют выявить интенции и речевые тактики говорящего, переносы, синонимические замены, парафразы, сравнения и др. [см.: Скат, 1990].При узком понимании метатекстов к ним относят вербальную экспликацию по поводу лексической единицы, представляющую собой «разнообразный комментарий к выбору слова» [Норман, 1994, 40], развернутый носителями языка подчас до уровня суждения о языке [Булыгина, Шмелев, 2000, 11]. В данном понимании метатекст как результат осознания языковой действительности также является эксплицированным проявлением метаязыково-го сознания. В этом отношении достаточно условно можно принять исследовательское толкование широкого и узкого понимания термина «метатекст» [Ростова, 2000, 52—55]. С одной стороны, процесс выбора слова, безусловно, представляет собой лишь один частный аспект речевой деятельности. С другой стороны, нерасчлененность для обыденного сознания языкового средства с тем, для чего оно используется, позволяет считать метаязыковые высказывания исследовательской базой для выявления мировоззренческих установок языковой личности, социокультурных умонастроений, психологического состояния человека и общества в целом. В данном случае «язык является средством выхода на образ мира» [Залевская, 1999, 36]. В условиях кардинальной смены социально-экономических устоев государства, когда интенсифицируется психическая и интеллектуальная деятельность индивида по обновлению и перестройке концептуального мира, метаязыковой комментарий по поводу актуальной лексической единицы дает возможность проследить проявления этих изменений.
Уточним используемый в данной работе термин «рефлексив»: рефлексив понимается нами как метаязыковой комментарий по поводу употребления актуальной лексической единицы.
Выбор особого термина продиктован, во-первых, разным содержательным объемом термина «метатекст»; во-вторых, обилием терминологических единиц, характеризующих метавысказывания по поводу слова. Термин «рефлексив» находится в одном ряду с
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 7 7
т
акими терминологическими единицами, как «оценка речи» [Шварцкопф, 1970], «контекст-мнение» [Лукьянова, 1986], «мета-языковые высказывания» [Булыгина, Шмелев, 2000], «словесное самомоделирование» [Ляпон, 1989], «показания метаязыкового сознания» [Блинова, 1989], «метатекст» [Ростова, 2000]. На наш взгляд, в перечисленных выше терминах есть несколько недостатков: одни из них акцентируют лишь отдельные особенности ме-таязыковых высказываний, другие неудобны для использования в силу их громоздкости. Выбранный нами термин «рефлексив» подчеркивает главную, родовую черту метаязыковых образований — наличие языковой рефлексии, направленность языкового сознания на познание самого себя. Подобная трактовка рефлексии восходит к терминологическому толкованию Джона Локка. Рефлексия, с его точки зрения, это «особое оперирование субъекта с собственным сознанием, порождающее в результате идеи об этом сознании» [Лефевр, 1990, 25] сознательное отслеживание и анализ собственной мысли. Несмотря на видимую простоту термина «рефлексив», мы должны признать некоторые его недостатки. Рефлексив -не новый для лингвистики термин. Известно его традиционное использование в грамматике для обозначения кореферентных ситуаций и средств их выражения, например местоимений, которые ни в каком контексте не могут иметь независимую референцию, т. е. «референция рефлексива всегда совпадает с референцией некоторого антецедента» [Рудницкая, 2001, 83]. К рефлексивным средствам относятся местоимения себя, сам, возвратные глаголы [см.: Берестнев, 2001], возвратные конструкции, основанные на кореферентности подлежащего и дополнения, которые Т. Гивон называет «подлинными рефлекси-вами» [Givon, 1990, 628]; одним из средств модус-диктумной кореферентности является ряд рефлективных лексем [см.: Ким, 1995], грамматические приемы, особым образом маркирующие субъектно-объектную кореферентность (у Л. Фальца они получают название рефлексивных стратегий [Faltz, 1985]).Понятие метаязыковой (языковой, речевой) рефлексии завоевывает «права гражданства» по мере возрастающего интереса лингвистов к метаязыковой деятельности говорящих. Можно сослаться на ряд работ, в которых термин «рефлексив» активно используется по отношению к языковой рефлексии [Шмелева, 1999; Васильев, 2000; Кормилицына, 2000б; Шейгал, 2000 и др.].
Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
Н
еобходимо отметить, что наряду с выделенными аспектами понимания метаязыковой деятельности языковая рефлексия может трактоваться недифференцированно, как «рефлексия по отношению ко всему, что имеет какое-либо отношение к языку и его использованию» [Васильев, 2000, 31]. Такое понимание находим, например, у Б. М. Гаспарова [1996]; Е. И. Шейгал в классификационную схему рефлексивов включает и метаязыковой комментарий целого текста [Шейгал, 2000, 237].Корпус исследуемых в данной работе рефлексивов позволяет выделить рефлексию по отношению к слову, словоформе, фразеологизму, высказыванию. Однако основной массив материала включает метаязыковую реакцию на слово. Наше обращение к языковой рефлексии прежде всего над словом обусловлено значимостью этого языкового феномена в системе языка и в концептуальной системе. Слово является основной единицей этих систем, роль слова признается все большим числом лингвистов, психологов и специалистов по психологии речи. По словам Г. Осгуда, все процессы речевой деятельности можно представить как протекающие между лексиконом и неким оперативным механизмом, выстраивающим слова и словоподобные единицы в последовательности.
На разных этапах развития лингвистики ученые разных направлений неизменно отмечали важную роль лексической единицы, значимость слова при функционировании. И. Б. Левон-тина в книге «Язык о языке» [2000], посвященной исследованию метаязыка «естественной лингвистики», пишет: «Слово слово замечательно тем, что, будучи совершенно обычным, без всякого налета книжности, очень употребительным словом русского языка, оно в то же время чрезвычайно лингвистично —в том смысле, что содержание его отражает рефлексию языка над самим собой. Можно сказать, что концепт слова —это квинтэссенция «наивной лингвистики», то есть того представления о языке, которое человек не выучивает в школе, а неосознанно воспринимает из самого языка. Не случайно для лингвистики научной слово слово неудобно, и она зачастую стремится заменить его чем-то другим» [Левонтина, 2000, 290]. Как металингвистическое имя слово слово обладает самой высокой частотностью употребления. Его показатель —1039 на один миллион словоупотреблений, при этом слово язык обладает меньшей частотностью, его
Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы 7 9
п
оказатель —204 словоупотребления на один миллион [см.: Арутюнова, 2000, 15].Слова являются фундаментом для построения речи. Грамматика и словарь считаются главными компонентами любого языка. Именно слова являются манифестаторами, с помощью которых передается необходимая информация, слово является наиболее «осознаваемой оперативной единицей в потоке речи» [Кубрякова, 1991, 100]. Именно слово соединяет в себе два уровня сознания — вербальное и невербальное —и может «удержать» кусочек знания. Оно выполняет в этом случае важную функцию —служит средством доступа к той информации, которая содержится в памяти человека. «Слово выступает как тело знака для концепта, как носитель определенного кванта информации» [Там же, 103].
Таким образом, выстраивая терминологический ряд единиц, используемых в работе, мы выделяем особый открытый тип ме-таязыкового дискурса, единицей которого является метаязыковое высказывание, названное нами рефлексивом, которое фокусирует свое внимание на семантически и аксиологически значимых языковых единицах, попадающих в поле метаязыково-го сознания.
Речевая организация рефлексива
Современный метаязыковой дискурс представляет собой сложное многомерное образование, составные элементы которого получают различное языковое оформление. Определимся в общих закономерностях построения рефлексивов, которые не имеют жестко организованной формы и обычно достаточно вариативны. Речевая организация рефлексива представляет собой «скорее систему возможных предпочтений, чем строгих предписаний» [Ростова, 2000, 60]. Объединяет всю совокупность рефлексивов общность объекта —рефлексия носителя языка по поводу своего лексикона, разнообразная лингвистическая информация о слове. Способность языка к автореференции в контексте манифестируется рядом формальных показателей — дискурсивных маркеров, метаоператоров. Формальным сигналом к определению рефлексива служит прежде всего наличие в анализируемом отрезке метаоператора, к которому относится лексическая единица «слово», а также наиболее частотные «ре-
8 0 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху
ч
евые слова» (В. Г. Гак), глаголы и существительные, обозначающие речевые действия: речь, имя, говорить, называть, подбирать, понимать, употреблять, использовать и др. К речевым глаголам относятся не только глаголы речевой деятельности, а, шире, глаголы подполя интеллектуальной деятельности [см.: Лексико-семантические группы русских глаголов, 1988, 47—55], куда входят слова, относящиеся к сфере знания, мышления, понимания, поскольку эти сферы в совокупности с речью «суть этапы единого мыслительно-речевого процесса, этапы взаимосвязанные и постоянно переходящие друг в друга» [Гак, 1994, 10], а также глаголы подполей других видов деятельности, употребляющихся в переносном значении в сочетании с лексической единицей «слово». Конструкции, в которых языковой объект имеет референцию к самому себе, «принято называть автонимным употреблением языкового знака» [Шмелев, 1996, 171]. В рефлексивах автонимным статусом характеризуются лексические единицы, стоящие в позиции несогласованного приложения при родовом обозначении: Слово