Дискуссия: Как поделить Гоголя? Русская, великорусская и украинская культура в XIX-XX вв
| Вид материала | Документы |
- Письменность древних славян, 510.7kb.
- Рабочая программа дисциплины Русская культура XIX века Направление подготовки 031400, 277.98kb.
- Н. А. Бердяев, тяготевший к образной метафоричности в своей яркой философии, первым, 1608.14kb.
- Рабочей программы учебной дисциплины русская литература и культура ХХ века Уровень, 72kb.
- Иваньшина Елена Александровна Трудоемкость дисциплины 7 зачетных единиц Количество, 176.07kb.
- Программа лекционного курса Введение, 333.09kb.
- С. Э. Нуралова к ф. н.,доцент Русская литература, 857.11kb.
- Реферат на тему: «Украинская культура в 1-й половине ХIX века», 53.97kb.
- Русская культура, 243.47kb.
- Xv. Взлет отечественной культуры XIX века как выражение национального самосознания, 1517.15kb.
Как поделить Гоголя? Русская, великорусская и украинская культура в XIX-XX вв.
Материалы российско-украинской конференции историков
«Украина и Россия: история и образ истории».
(Москва, 3-5 апреля 2008 года)
Сессия 2. 3 апреля 2008 г. Институт Европы РАН
«Как поделить Гоголя? Русская, великорусская и украинская культура в XIX-XX вв.»
Ведущий: М.В. Дмитриев
Agenda:
- был ли Гоголь украинским, великорусским или русским писателем?
- имперское и национальное, русское, российское и украинское в культуре России XIX века;
современные научные представления об имериях и место России среди других империй.
Программа:
И.И. Колесник, д.и.н. Институт истории НАНУ, Киев. Украинско-российские интеллектуальные сообщества первой половины XIX века: сетевой анализ.
О. Ю. Захарова, д.и.н., профессор, Севастопольский филиал Академии труда и социальных отношений (Москва); Украинский морской институт (Севастополь). Взаимное обогащение русской и украинских культур в XIX веке (на примере усадьбы Качановка).
Л.А. Зашкильняк, д.и.н., Львовский университет, Институт украинознавства НАНУ, Львов. Образ России в украинской историографии XIX - начала XX вв.
Дискуссия по первой части докладов
А. Н. Ужанков, д. филолог. наук, профессор, Литературный институт им. А.М. Горького, Москва. Язык творчества как национаьная самоиндентификация писателя (на примере творчества Т.Г. Шевченко).
С.Л. Чернов, к.и.н, доцент, Исторического факультета МГУ. Русское самодержавие: определение, генезис, причины и время возникновения
А.Ю. Бахтурина, к.и.н., доцент, РГГУ. Украинский вопрос в Российской империи в начале XX века.
Дискуссия по второй части докладов.
М.В. Дмитриев::
В этой сессии нашей конференции в центр внимания предполагалось поставить личность Н.В. Гоголя как символ того, как соотносится русская и украинская культура в 19 в., и, соответственно, вынести на дискуссию три вопроса:
- был ли Гоголь украинским, великорусским или русским писателем и как должны рассматриваться такие фигуры как Гоголь?
- имперское и национальное, русское, российское и украинское в культуре России XIX века;
- и наконец, обращаю Ваше внимание на последний вопрос: - современные научные представления об империях и место России среди других империй через призму того, была ли Украина страдающей стороной или, наоборот, подобно всей европейской части России являлась ядром империи?
Однако, оказалось, что о Гоголе как таковом докладов не будет. Мы, наверно, вернемся к этой теме в одной из запланированных на будущее конференций…
Доклад И.И. Колесник:
Украинско-российские интеллектуальные сообщества первой половины XIX века: сетевой анализ.
Уважаемые коллеги! Мой доклад был заявлен еще до формирования тематики сессии. И все-таки академически сформулированное название своей темы я хотела бы заострить и приблизить к тематике, которая так интересует участников нашего заседания. Михаил Владимирович сказал, что сессия посвящена проблеме Гоголя, но о Гоголе никто не будет говорить, как о таковом. Я осмелюсь сказать несколько слов и повернуть свое выступление в такое русло, чтобы ответить на вопрос: «Как поделить Гоголя?».
Прежде чем ответить на этот вопрос, хотела бы остановиться на двух ключевых понятиях/концептах, при помощи которых можно подойти к данной теме. Первый концепт – «сетевой анализ», второй – «интеллектуальное сообщество». Сетевой анализ – новая исследовательская стратегия, которая возникает в 90-е гг. ушедшего столетия на основе теории сетевого общества Мануэля Кастельса. Сущность этого подхода заключается во взгляде на любой изучаемый предмет не как систему, но как гибкую, подвижную и открытую структуру, конфигурация которой определяется потоками информации и коммуникациями. Этот подход конкурирует с традиционными подходами, как-то формационный, цивилизационный и нарративисткий. Сетевой анализ был основательно апробирован Рэндаллом Коллинзом, который создал особую междисциплинарную область – социологию философии. Словом, он попытался сконструировать историю философии не как историю идеологий, но как совокупность интеллектуальных связей и взаимоотношений, подчеркивая, при этом, что место мыслителя в профессиональном пространстве определяется интенсивностью его интеллектуальных коммуникаций.
Второй концепт «интеллектуальное сообщество» – более знакомое и близкое нам понятие. Традиционно и привычно интеллектуальное сообщество определяют как группу людей, объединившихся вокруг идеи, идеологии, харизматической личности. Можно попробовать определить интеллектуальное сообщество с помощью новых сетевых технологий. В таком случае интеллектуальное сообщество выступает как гибкая и подвижная структура коммуникационных и информационных практик интеллектуалов.
Какова роль интеллектуальных сообществ в украинском культурном дискурсе? Прежде надо сказать, что в украинской культурной истории интеллектуальному сообществу принадлежала особая роль. Надо учитывать тот фактор, что Украина в 19 в. была лишена государственности и представляла собой скорее субъект государственного иррационализма, следствием чего было отсутствие собственно украинских институтов и учреждений в области науки, культуры и образования. В таких условиях интеллектуальные сообщества выступали средством формирования украинско-ориентированых научных и культурных институтов. В таком контексте интеллектуальные сообщества выступали своеобразным инструментом легитимации культурной и интеллектуальной истории в Украине. Представители этих сообществ формировали национальную идентичность активного украинства. И, продолжая мысль Сергея Савченко, следует отметить, что российский фактор являлся одним из основных элементов в формировании национальной идентичности культурного украинства.
Формы интеллектуальных сообществ в Украине были весьма своеобразными: землячества, семейные культурные кланы, помещичьи усадьбы и резиденции меценатствующих магнатов, масонские ложи, литературные кружки, салоны, политические партии. Применительно к первой половине 19 в. я хотела бы остановиться на трех разновидностях украинских интеллектуальных сообществ: землячества украинцев в столицах империи, культурные харизматические кланы, а также аристократические салоны и литературные кружки.
Что представляли из себя землячества «малороссов» в имперских столицах, как разновидность интеллектуального сообщества? Профессор Флоря справедливо сетовал на тот факт, что из поля нашего зрения ускользнул 18 в. и произошел как-бы культурный разрыв между периодом 16-17 вв. и рывком в 19 столетие. Однако 19 столетие нельзя воспринимать без контекста второй половины 18 в. Землячества украинцев, т.н. «петербургских малороссов», возникают именно во второй половине 18 в. Они представляли собой аморфную, ничем не структурированную массу представителей украинского дворянства, разночинцев, интеллектуалов, которые искали в столице высоких чинов, богатства и благосостояния. Отношения внутри такого землячества определялись многочисленными родственными, соседскими, семейными, приятельскими, отношениями, финансово-имущественными и корпоративно-служебными связями. Вместе с тем существовали и «точки центрации» землячества украинцев, прежде всего, в Петербурге. Речь идет о сильных, незаурядных личностях, которые сыграли определенную роль не только в украинской, но и российской истории, как, например, архитектор внешней политики России екатерининского времени Александр Безбородько. Именно ему принадлежит проект объединения Восточной Украины, южно-украинских земель и Правобережной Украины в единое целое в составе одной империи.
Землячества, безусловно, занимались определенной интеллектуальной деятельностью; вокруг А.А. Безбородько и его сподвижника Д.П. Трощинского формировались группы партнеров по обсуждению, т.е. украинских интеллектуалов, которые много сделали для своей культуры, в частности для формирования национальной идентичности. Речь идет об издании материалов и документов по украинской истории, которые до второй половины 18 в. находились по преимуществу в рукописях. Деятельность В. Рубана и А. Безбородько способствовала появлению научного украинского историописания. Значительным достижением в этом плане является работа Я. Марковича-младшего «Записки о Малороссии», написанная в классических традициях просветительской историографии 18 в. Кроме того можно назвать и такое направление интеллектуальной деятельности землячества, как издательское дело. Это известные проекты Ф. Туманского: журнал «Российский магазин», его идея/проект о создании академического сообщества и книжной лавки в Малороссии (по поводу чего он вел переговоры с Петербургской Академией наук).
Надо также сказать о таком направлении деятельности землячеств как литература. Профессор Флоря говорил о том, что не упоминается имя Василия Капниста. Василий Капнист и Николай Гнедич – классики русской литературы, но в то же время они были носителями украинской ментальности. Капнист выступал как блестящий коммуникатор; у него были обширные связи в гвардии, в музыкальных кругах (Д. Сорти, М.Ф. Полторацкий), в литературном мире (А. Мусин-Пушкин, И. Богданович, братья Львовы). С Державиным он находился не только в дружеских, но и родственных отношениях, оба были женаты на родных сестрах. И Капнист, и Гнедич были носителями украинской ментальности, о чем язвительно говорил Филипп Вигель. Несмотря на родственные связи с великороссами, и тот и другой, по словам Вигеля, ненавидели «московитов» и «кацапов».
Еще одно направление в культурно-интеллектуальной деятельности украинского землячества в Петербурге представляло меценатство. Практики меценатства возникают в Петербурге благодаря И.И. Шувалову. «Казак-вельможа» Дмитрий Трощинский продолжил эти традиции: на его средства были изданы «Энеида» И. Котляревского и «Записки» Я.Марковича. Трощинский поддерживал много других проектов. Очень интересным сюжетом может быть также деятельность Андрея Разумовского. В свое время он вошел в высшие музыкальные круги Вены, дружил с Бетховеном, его жена брала уроки клавира у Гайдна.
Вторая форма украинских интеллектуальных сообществ – это культурные «харизматические» кланы» (Е. Прицак), которые формировались на общем поле украинской и российской культур. Достаточно назвать «клан» Разумовских, который был связан с большинством аристократических фамилий России. Тут можно вспомнить, что одна из его дочерей вышла замуж за Уварова, другая за кн. Репнина-Волконского. Интересна побочная ветвь Разумовских – Перовских. Оренбургский генерал-губернатор Василий Перовский (участвовал войне 1812 г., был причастен к декабристским организациям) передавал собранные украинским землячеством деньги для Т.Шевченко. Из рода Перовских была мать братьев Жемчужниковых, создателей образа Козьмы Пруткова.
Перечислять подобного рода кланы можно много: Трощинские/Хилковы, Сперанские, Кочубеи (дочь гетмана К.Разумовского Наталья Кирилловна Загряжская, воспитывавшая жену Виктора Кочубея, жила в доме Кочубеев). Наталья Загряжская была теткой матери жены Пушкина и Пушкин любил бывать у Загряжских, Кочубеев и Сперанских. Загряжская стала прототипом графини из «Пиковой дамы». Дочь Сперанского Елизавета Михайловна была замужем за Фроловым-Багреевым, который приходился племянником Кочубею и т.д. Новый 1834 год Пушкин встречал в обществе Сперанских, Загряжской и Кочубеев.
Весьма любопытным культурным кланом были Оленины и Полторацкие. Основателем этого клана был дирижер Марк Полторацкий, руководитель придворной певческой капеллы. Его нашел Алексей Разумовский, и поскольку Елизавета Петровна любила малороссийское пение, они оба часто пели для императрицы. Полторацкий сделал блистательную карьеру при дворе, получил наследственное дворянство, породнился с Вульфами. Его дочь Елизавета Марковна вышла замуж за Алексея Оленина. Сам Оленин по матери был Волконским, двоюродным братом Репнина-Волконского. У них очень интересные родственные связи, к примеру, Анна Керн доводилась племянницей Елизавете Олениной-Полторацкой и т.д.
Наконец, о салонах как разновидности интеллектуального сообщества. Это салоны Трощинских-Хилковых, Полторацких-Олениных, Софии Пономаревой, Натальи Загряжской и др.
В заключение все-таки попытаюсь ответить на вопрос: как поделить Гоголя? Гоголя, видимо, делить не стоит, но следует понять его роль в украинско-российской культуре с помощью сетевого подхода. Можно проследить вертикальные линии его общения. Гоголь рос в таком окружении, как семьи Трощинского, Капниста, Родзянки. Гоголь знал труды С. Кулиша, был знаком с Костомаровым, сложные отношение имел a priori с Шевченко. Что же касается горизонтальных сетей, то Гоголь был завсегдатаем петербургских салонов А.Смирновой-Россет, В.Жуковского, кн. В.Одоевского, П.Плетнева, Виельгорских, В.Соллогуба, был принят в лучших домах московской аристократии – Аксаковых, Елагиных, Свербеевых, Е.Растопчиной. Дружен с М.Погодиным, С.Шевыревым, М.Максимовичем. Таким образом, у Гоголя была активная сетевая позиция, а роль любого мыслителя определяется интенсивностью этих связей.
Об украинскости Гоголя свидетельствует то, что в культурный мир Петербурга он вошел через украинское землячество. Сначала это был узкий круг «нежинцев», 20-25 человек, т.н. «однокорытников»; «богемное сборище» у эпатажного Н.Кукольника, соученика Гоголя по Нежинской гимназии, «вечера» у Е.Гребенки. Потом он попадает в высшие круги: Жуковский, Пушкин, Вяземский. При всем этом он входит в это сообщество, благодаря своим «малороссийским повестям». Гоголь сохраняет украинскую ментальность, т.е. интерес к старинному украинскому костюму, фольклору, языку. Как Максимович и Бодянский Гоголь собирает малороссийские песни. Таким образом, Гоголь является носителем множества лояльностей – и российских, и национально-украинских культурных ценностей.
Вывод таков: карта интеллектуальных коммуникаций Гоголя свидетельствует, о том, что в его сознании и творчестве существовали не два культурных мира, российский и украинский, но один мир, украинско-российский или российско-украинский. Все зависит от контекста.
А. В. Михайлюк:
Вы употребили термин «украинская ментальность». Получается, что классики русской литературы являлись носителями украинской ментальности. В то же время, как мы видим, они принадлежали к общероссийской элите, по существу, европеизированной. В данном случае, что Вы называете «украинской ментальностью»?
И.И. Колесник:
Я завершала, скомкав окончание, примером Гоголя. Гоголь – классик российской литературы, но в структурах его сознания постоянно присутствовал украинский компонент. Что такое ментальность? Дать определение? Гоголь никогда не порывал с украинством. Во-первых, в его речи встречалась очень часто украинская лексика, с родственниками, Максимовичем и Бодянским он мог переписываться на «малороссийском» языке. Гоголь постоянно проявлял интерес к украинскому (в литературе, в общении), а со второй половины 30-х – 40- е гг. становится, не только «петербургским» или «московским», но и «римским малороссом». Гоголь поддерживает украинских художников, начинающих литераторов. В этом также проявляется его украинская ментальность. Говоря о ментальности других украинско-русских писателей, следует помнить, что тот же Гнедич писал по-русски, но некоторые сценки из народной жизни представлены им на украинском языке.
Д.Ю. Арапов (д.и.н. исторический факультет МГУ):
Уважаемая коллега! Не кажется ли Вам, что мы принижаем Н.В. Гоголя, приписывая его только к России или только к Украине? Гоголь – это явление всемирной, мировой, европейской культуры! Вы сами сказали о римском периоде. Какой там малороссийский или римско-малороссийский. Мне кажется, мы начинаем сажать Гоголя в какую-то клетку, и, на мой взгляд, это не очень правильно.
И.И. Колесник:
Все зависит от контекста. Конечно, Гоголя можно поставить в ряд европейской литературы, если рассматривать контекст европейской культуры. Но в данном случае речь шла о кросс-культурных российских связях, о российско-украинских интеллектуальных сообществах. Я не могла взять на себя такую ответственность и говорить о всемирном и общеевропейском значении Гоголя.
М. Дронов (ЦУБ, Москва):
В конце, говоря о не очень структурированных в российских столицах украинских землячествах, Вы упомянули имя драматурга Нестора Кукольника. Вы тоже находите в нем украинскую ментальнiсть?
И.И. Колесник:
Что касается Кукольников, то это два брата – Нестор и Платон Кукольники, соученики Гоголя по Нежинской гимназии Высших наук. Когда Н.Кукольник оказался в Петербурге, то начал с «вечеров», на которых собирались земляки-украинцы, мелкие чиновники и офицеры, позднее им устраивались журфиксы, где бывала масса людей –литераторы, художники, артисты, музыканты, что потом назовут «богемой». Существовал триумвират: Кукольник-Брюлов-Глинка. Они задавали тон «вечерам» и, безусловно, можно говорить о некоторых украинских лояльностях Н.Кукольника, несмотря на его «выспренный» имперский патриотизм.
Л.Е. Горизонтов (д.и.н., РГГУ):
Ирина Ивановна, спасибо за интересное выступление. Наконец, 19 в. У меня два вопроса, которые касаются украинцев в Великороссии. Первый вопрос. Как я Вас понял и, наверно, это справедливо, что украинские сообщества поддерживали украинскую или малороссийскую идентичность, но прослеживается ли по истории этих сообществ (а вы апеллируете и к 18 и 19 вв.) культурная ассимиляция? Как ни как они попадали в иную среду. И второй вопрос. В своем докладе, Вы ставите задачу проанализировать сообщества, с точки зрения их представительства в культуре. Но эти самые сообщества нередко выполняли политические функции. Это были своего рода группы-давления, которые могли влиять и порой действительно влияли на российскую имперскую политику в отношении украинских земель. Прослеживается ли это по Вашим материалам?
И.И. Колесник:
Представители первого поколения украинской старшинской элиты, которые, благодаря Трощинскому и Безбородько, приезжали в Петербург, где, как правило, оседали в Сенате, Синоде, ведомстве почт, Коллегии иностранных дел. Первое поколение несло в себе все черты украинцев, сам Безбородько говорил с малороссийским акцентом. Во втором поколении (первая половина 19 в.) черты украинскости уже не так заметны. В высшем обществе не звучит украинская речь, она может только проскальзывать где-то в быту или в письмах. Шел интенсивный процесс слияния российской родовитой знати и украинских аристократических кланов. Позднее начался процесс «вымывания» их сознания и культурных практик. Приведу выразительный пример: Василь Лукашевич - известный идеолог автономизма, создатель тайного «Малороссийского общества», о котором мы мало знаем, но, по-видимому, члены этого кружка вынашивали какие-то сепаратистские планы, но наследники Лукашевича – семейство Треповых, из которого вышли известные российские реакционные деятели. И подобного рода ассимиляцию можно проследить по многим украинским харизматическим кланам: они «вспыхивали» и весьма быстро «рассеялись», растворяясь в имперском дискурсе. Что касается влияния землячеств на политику, то самое яркое подтверждению тому – это деятельность Безбородько, которому принадлежит идея/проект объединения всех украинских земель в пределах Российской империи. Он инициировал и выступал стратегом внешней политики России, Екатерина ему доверяла, он вел ее переписку. Что касается Кочубеев, то Кочубеи вели очень странную жизнь. Вигель не очень лестно говорит о Кочубеях. Согласно его запискам, с приходом Кочубеев и Гурьевых в аристократических салонах Петербурга появилась грубость. С одной стороны, Кочубей носитель имперского сознания, но в нем было и нечто украинское, его имение в Диканьке, образ жизни несли черты украинской ментальности.
М.В. Дмитриев:
Если мы наряду с понятиями «украинское» и «великорусское» удерживаем и полностью соответствующее культурным реалиям того времени понятие «русское» (как синоним «общерусского», в градациях российской культуры XIX века), то почему нельзя сказать проще, что Гоголь – это русский писатель? Но не в том смысле, что он –великорусский писатель (такое мнение смешно своей абсурдностью), а в том специфическом смысле, в каком в культуре XIX века снимается противоречие между украинским и великорусским.
И второй вопрос. Мы говорим о «украинских лояльностях», а почему слово «украинский», эквивалент понятию «национальной» лояльности, не заменить на понятие «локальный», «региональный» патриотизм? Ведь, наверно, можно привести примеры, когда кто-то в России говорит о привязанности к своему региону (к Уралу, донской степи, Волге и пр.)?
И.И. Колесник:
Это термины, конечно, конвенциональны и надо серьезно договариваться об их смыслах. Дело в том, что «малороссийский патриотизм» – принятый термин, который являлся синонимом автономизма, точнее идеологии автономизма, характерной для сознания части левобережной старшинско-казацкой элиты. На смену этой идеологии в 30-40-е гг. придут уже романтические веяния, в частности Кирилло-Мефодиевское общество, члены которого создали первую политическую организацию и программу активного украинства. Что касается патриотизма Гоголя, то он очень редко бывал на «малой» родине. Большую часть своей жизни он провел в Петербурге, Москве и длительное время жил в Европе. Говорить о «местечковости» Гоголя не приходится, у меня такое ощущение, что малороссийский украинский патриотизм у Вас ассоциируется с какой-то местечковостью…
М.В. Дмитриев:
Нет, с регионализмом.
И.И. Колесник:
Что такое «региональность», «регионализм»? Об этом надо тоже говорить, существует синоним «локальный». Обо всем надо договариваться…
Доклад О.Ю. Захаровой:
Взаимное обогащение русской и украинских культур в XIX веке (на примере усадьбы Качановка).
:
Дорогие друзья, вначале хочу поблагодарить организаторов за приглашение участвовать в столь представительном форуме. В сферу моих интересов входит история русского генерал-губернаторства (деятельность Воронцова, Репнина-Волконского) и государственный церемониал Российской империи. В своем коротком выступлении я хочу передать аромат времени, дух эпохи.
19 веку уделяют все меньше внимания. В Украине я столкнулась с тем, что Отечественная война 1812 г. практически не дается, когда преподают историю Украины; говорят: она не затронула Украину. Что значит, не затронула? А фигура М.А. Милорадовича, И.Ф, Паскевича?! Сколько украинская земля подарила полководцев, военачальников, людей талантливых, великой нравственности и духовности! Наши любимые темы сейчас: Мазепа, голодомор. А 19 в.? Как же без него?!
Указ о вольности дворянства 1762 г., освободивший дворян от обязательной службы, вызвал всплеск усадебного строительства в России и Левобережной Украины: Ярополец, Кусково, Останкино, Диканька, Ляличи, Остафьево и, конечно, Качановка, занимающая среди этих усадеб особое место. Название усадьбы произошло по имени одного из владельцев - придворного певчего Федора Качановского. Свою усадьбу он продает своему брату, а тот в свою очередь в 1771 г. – П.А. Румянцеву, который покупает Качановку в добавление к его имениям, подаренным императрицей Екатериной Алексеевной. Обратим внимание, что екатерининские орлы, переселявшиеся из городов в поместья, приносили туда петербургские традиции и петербургский стиль жизни. Занимаясь Новороссией, хочу сказать, что города этого края – это небольшие империи. Я считаю, что стиль ампир, - это не музыка, застывшая в камне, это скорее политика, запечатленная в камне, это петербургский стиль жизни. Усадьба – это маленький космос, вселенная одного хозяина; и русская усадьба – это удивительный мир. Ибо помимо общепринятых традиций владелец мог внести в свое поместье нечто свое. Вот тема, которая тут еще не поднималась: взаимоотношение русских и украинских архитекторов. Середина 18 в. – это расцвет украинского барокко. Как блистательны были отношения и сотрудничество украинских и русских архитекторов! Можно вспомнить комиссию по строительству Санкт Петербурга и Москвы, которая существовала в 1762 -1796 гг. Невозможно представить города Новороссии – Херсон, Николаев, Одессу - без великих творений И. Старова и А. Захарова. Что кается Качановки, то автором дворца был Карл Иванович Бланк – известный архитектор, автор усадьбы Шереметевых в Кусково.
Когда П.А. Румянцев становится генерал-губернатором Малороссии, он весьма редко появляется в Качановке, в начале 19 в., 1808 г., его сын Сергей продает усадьбу управляющему господину Пачеке. Дубровский, ученик Казакова и Жилярди, перестраивает дворец. У Петра Алексеевича дворец был построен в восточном стиле, о нем можно судить по дворцу в усадьбе Вишенки. Теперь же Качановка перестраивается в стиле классицизма. Пачеки были бездетны, жена управляющего в первом браке была за Тарновским и их сын Григорий Степанович начнет великое дело. И, действительно, эта усадьба объеденила Шевченко, Штернберга, Глинку, Маркевича, Марковича, Петрова-Водкина, Добужинского.
Я остановлюсь лишь на некоторых именах, которые почтили своим вниманием и отразили в своем творчестве мир Качановки, одной из русских усадеб, которые находились и в Италии, в Левобережной и Центральной Украине.
Культ Михаила Ивановича Глинки очень долго царил в Качановке. В 1838 г. он выбрал усадьбу местом своеобразного штаба во время своего пребывания на Украине, когда, будучи капельмейстером, разъезжал по стране и отбирал певчих для Придворной певчевской капеллы. Лучших певцов Глинка привозил в Качановку. Таким образом Глинка познакомился с будущим известным украинским композитором Гулак-Артемовским. Мы часто говорим о высоких материях, но надеюсь, Вы со мной согласитесь, что в истории нет мелочей. Мы очень часто создаем мифы. Нам это нравится, значит это должно было нравится и тогда всем остальным; но, конечно же нет! Мы не уделяем достаточного внимания исследованию быта, нравам, традициям.
Один из вечеров в Качановке. Приезжает Петр Скоропадский. Он прекрасно пел чумацкие песни. Затем все присутствующие, Забела, Маркевич, Глинка, Тарновский, Штернберг, распевают на четыре голоса украинские народные песни. Вспомним, что именно в Качановке Глинка напишет на стихи В. Забелы выдающиеся романсы, впервые прозвучавшие в Качановке: «Персидский марш», «Марш Черномора» из «Руслана и Людмилы». Последний марш исполнялся в столовой дворца, и в оркестре не было колокольчиков, вместо них, по воспоминанию Глинки, использовали рюмки.
Я невольно вспомнила рассказ княжны Ирины Владимировны Трубецкой об ее отце, авторе «Записок кирасира». Он был сослан в Сергиев Посад и подрабатывал в одном из оркестров в ресторане и тоже исполнял некоторые мелодии на рюмках.
По картинам Василия Ивановича Штернберга можно восстановить эти вечера. Сын горного инжеера, получил золотую медаль за работу «Освящение пасох в малороссийской деревне». Все свое творчество художник посвятил полюбившемуся ему украинскому быту: «Малороссийская ярмарка», «Пастушок», «Переправа через Днепр около Киева». Штернберг познакомил Григория Степановича с Тарасом Шевченко. Шевченко отправляет Тарновскому три экземмляра «Гайдамаков», а в 1843 г. впервые приезжает в Качановку, где позже бывал неоднократно. Свою любимую картину «Катерина» Шевченко подарил Григорию Степановичу. В дальнейшем Шевченко принимал племянник Григория Степановича, покупал у него акварели, ссужал его деньгами на поездки в Петербург. Теперь в Качановке посетителям показывают дуб Шевченко. В усадьбе художник общался с хозяевами, местными крестьянами. Есть огромный курган. Большой холм - это холм на могиле украинского художника Григория Ченстохивского. Григорий Тарновский перевозит тело художника в Качановку и насыпает такой же холм, который он насыпал на могиле Шевченко в Каневе.
Представьте себе Льва Жемчужникова, одного из братьев Жемчужниковых, создателей Козьмы Пруткова; он приезжает к Тарновскому, видит перед дворцом накрытый стол, хозяев. Рано утром, ни свет ни заря, их пригласили за стол, где все семейство было в сборе. Как только стали разливать чай, грянул оркестр, и когда дошли до Третьей симфонии Бетховена, зазвучала новая мелодия, и тут хозяин говорит: «Это место написал я». Жемчужников смутился. «Мы и Бетховена иногда поправляем», - объяснил ему ситуацию Григорий Степанович. Жемчужников пишет, что у хозяина усадьбы был некий сумбур, и в голове, и музыкальный, и политический. Но мы все прощали. Прощали за гостеприимство, и самое главное, что люди попадали в особую среду.
Следующий владелец Качановки, племянник Григория Степановича Василий Васильевич Тарновский, тоже личность удивительная. Он родился в Чернигове, учился в одной гимназии с Н.В. Гоголем, затем закончил юридический факультет Московского университета, а после пошел преподавать в житомирскую гимназию. Он становится активным общественным деятелем. В это время Качановка прославилась посещением двух великих украинских женщин: в усадьбу приехали Маркович и Кулиш со своими супругами.
Дальше начинается время расцвета этой усадьбы, связанное с сыном Василия Васильевича, тоже Василием. Здесь тема больная и радостная. Василий-младший наделен особой исторической памятью. Он ходил в своеобразной одежде. В середине 19 в. начал собирать малороссийские древности; при чем жаловался, что ему хватит сил только на Центральную Украину и Новороссию. Василий Тарновский был организатором археологических раскопок. В Качановке был зал, где висели портреты Мазепы, Искры, Кочубея, Розумихи, родовые портреты Тарновских. Гордостью хозяина был терем, который знали просвещенная Украина и Россия. Сохранилась фотография Василия Тарновского с саблей Мазепы в руках. Неслучайно, что Илья Репин перед картиной о запорожцах в первую очередь едет в Качановку. Подолгу жили в Качановке Маковские, приезжал Костомаров. Но собирательская деятельность разорила хозяина, Василий дарит свою коллекцию земству, в 1902 г. в Чернигове открывается на ее основе музей.
Последним владельцем Качановки был сахарный король Харитоненко, и, затем, его дочь Елена Павловна Олив. Но традиции продолжались. Теперь гости усадьбы - Петров-Водкин, Добружинский. К 1918 г. усадьба насчитывала около 1000 предметов серебра и из драгоценных металлов и около 300 полотен русских и западноевропейских художников. В 1925 г. там был размещен детский дом, и исследователь Петренко приводит ужасающие факты: полная антисанитария, нет белья, в зимнем саду устроен туалет, в соседних селах находятся картины Боровиковского и Айвазовского, разграблено было все, что можно было разграбить. Когда в 1981 г. Качановка была объявлена государственным заповедником, сохранилась лишь парковая скульптура, стол, зеркало и буфет. Это все, что осталось от былого великолепия.
Исследователь Каждан писала, что важны те культурные связи, которые создавали социокультурную среду, в которой происходило творчество, рождалось культурное наследие. И в этом контексте Качановка является прекрасным образцом для исследования.
М.В. Дмитриев:
Позвольте я сразу начну с двух технических вопросов. Где находится Качановка?
О.Ю. Захарова:
Это Черниговская область. Недалеко от г. Ичня, родины И.П. Мартоса.
М.В. Дмитриев:
Где-то недавно я встретил напоминание, что чеховский «Вишневый сад» - это где-то на Слобожанщине…
О.Ю. Захарова:
Сумщина…
М.В. Дмитриев:
И вот много более важный вопрос. Вы вскользь упомянули, что, может быть, вообще нет смысла делить культурные феномены на национальные подразделения. Не кажется Вам в самом деле, что самым верным шагом, при обращении к анализу русской имперской культуры XIX века, было бы отказаться при описании таких феноменов как Качановка от национальных характеристик?
О.Ю. Захарова:
Я думаю, что да. Я, как и моя коллега Ирина Ивановна, скажу: в каком контексте мы все это рассматриваем. Вы знаете, что в Украине был конкурс: 100 великих украинцев. И один из представителей украинской элиты сказал, что Гоголя он вообще не занесет в это число, так как он где-то как-то об украинцах плохо написал, с юмором. Нам не надо падать до этого уровня.
Л.А. Зашкильняк:
Оксана Юрьевна, Вы, конечно, очень эмоционально все рассказали, приблизили эпоху. Но я в Вашем выступлении нашел много противоречий. С одной стороны, это малороссийская усадьба, малороссийское дворянство, с другой – универсальная категория мировой культуры, а Ваш вывод – это русская усадьба. Как это понимать?
О.Ю. Захарова:
Наверно, лучше было сказать не «русская», но «российская». Я вкладывала именно этот смысл.
А. В. Михайлюк:
Как к этой усадьбе относились местные крестьяне и кто и когда ее разграбил?
О.Ю. Захарова:
Сказать «кто» мне очень тяжело. Хочу отметить одну деталь. Тарновские в своем доме оставляли слуг, которые жили в усадьбе со своими семьями; целые поколения выросли в Качановке. А если говорить о революционных годах, то да, местное население разграбило дворец. Давайте вспомним усадьбу Марьино Барятинских, тогда изрубили рояль и выбросили в окно. Но давайте тогда вспомним «Записки» гр. Шереметева. Когда он был объявлен лишенцем, ему было запрещено даже срывать яблоки в своей усадьбе Остафьево, его спасли от голодной смерти местные крестьяне. Одни грабили, другие спасали.
В. И. Марочко:
Когда Вы были в последнее время в Качановке? И Вы видели, что там происходит?
О.Ю. Захарова:
В Качановке я была летом прошлого года. Снимаю шляпу перед сотрудниками этого заповедника. Восстановлен уникальный кабинет-фонарик, другие интерьеры. Всех призываю посетить усадьбу, прекрасный парк. В России мало кто знает о Качановке, но в Канаде создан фонд «Качановка». Известна она и в Европе.
В.И. Марочко:
Я свой вопрос неслучайно задал. Дело в том, что часть усадьбы, как мне известно, куплена современными аристократами, и там бурное строительство не в самой усадьбы, но рядом, строят дачи. Мы продаем не Качановку, но прошлое. Стоит ли нам говорить об этом, может быть, это прошлое потеряно навсегда?
О. Ю. Захарова:
Очень страшно, что Вы сказали. И то, что сейчас происходит в Алупке. Директор музея держит оборону против фирмы, которая в парке развернула палатки и собирается что-то строить. Это тема о формировании элит. Мы окончательно уничтожаем гуманитарное образование. Когда юристам дается 10 или 11 лекций по культурологи, а финансистам 8, а дети не знают Саврасова, а я говорю о адаптивной коммуникативной и информационной функциях культуры. Надо думать о том, чтобы не потерять нашу будущую элиту.
Доклад Л.А. Зашкильняка:
Образ России в украинской историографии XIX - начала XX вв.
Уважаемые коллеги! Прежде, чем обратиться к заглавной теме, следует внести некоторые терминологические пояснения. Понятие «украинская историография ХІХ – начала ХХ вв.» в современной исторической науке относится к творчеству тех историков, которые в тот период принадлежали к разным государственным образованьям – России, Австрии (Австро-Венгрии), но прочно стояли на позициях признания отдельного существования украинского народа-нации и его неотъемлемых прав на самостоятельное культурное, а впоследствии – политическое развитие. Это понятие сложилось в конце ХІХ в. благодаря трудам Н. Василенко, А. Лазаревского, М. Грушевского1, а окончательно оформилось в ХХ в.2 Во-вторых, в данном эссе мы будем оперировать термином “Украина”, “украинский” вне зависимости от употребления в разное время в прошлом обозначений “Малороссия”, “Южная Россия / Русь)”, “малороссийский / малорусский)” и т.п.
В общем целом, на сегодня украинская историография указанного периода как в отношении индивидуального творчеста отдельных ее представителей, так и касательно ее идейно-теоретического развития исследована достаточно основательно, особенно в последние двадцать лет. В ней выделены две составных части – украинская историография в составе России и украинская историография в империи Габсбургов, развивавшиеся в русле одних и тех же идей, но со значительными особенностями, определяемыми спецификой восприятия и трансформации концепта “украинское национальное возрождение”. Кроме того, современные исследователи достаточно прочно увязали эволюцию украинской исторической мысли с формированием национального самосознания украинцев, подчеркнув ее идентификационные и легитимизационные функции, а также с распространением, восприятием и приложением общеевропейских историософских веяний. В результате мы получили картину историописания, подчиненную этноцентрической модели видения прошлого, которая получила метафорическое название “народнической” историографии3. В центре этой модели стояла идея украинского народа-нации, который в интерпретации М. Грушевского был «альфой и омегой» украинской истории4. Вследствие этого, с учетом общественно-политических условий развития украинской историографии того периода, несмотря на различные новые, в том числе позитивистские, веяния второй половины ХІХ и начала ХХ вв., по нашему мнению, романтическая составная украинской истории оставалась основоположным мировоззренческим началом творчества всех украинских историков5. Эта составная (концепт) первой трети ХІХ в. весьма оригинально трансформировалась в неоромантизм и проявилась в историописании т. наз. «державнической» школы (В. Липинский, С. Томашивский, Д. Дорошенко и др.). Представители последней перенесли главное внимание с народа-нации на его / ее социальную элиту, призванную возглавить и направить народные массы на путь политического развития.
Таким образом, мировоззренческие основания украинской историографии обозреваемого периода, несмотря на вполне серьезные намерения строго научного объяснения украинской истории в соответствии с современными событиям историософскими представлениями, так или иначе обращались вокруг этнической составной. Нововведения, которые отличали поколения украинских исследователей, касались преимущественно усложнения объекта студий – народа-нации – и совершенствования методики работы с источниками.
Все эти вступительные замечания необходимы для лучшего понимания хода мысли украинских историков.
Очевидно, что в коротком эссе нет возможности дать более или менее развернутую картину образа России в трудах украинских историков рассматриваемого периода. Кроме того, уделяя главное внимание украинской истории, они, за небольшим исключением (Н. Костомаров, А. Ефименко и др.) не занимались специально российским прошлым. Поэтому ограничимся отдельными штрихами, которые просматриваются в их трудах по истории Украины.
Прежде всего отметим, что, не вдаваясь в дискуссии по поводу периодизации украинской историографии, с точки зрения объекта и методов исторического познания, по нашему мнению, романтический этап украинского историописания оказался несколько «растянутым» во времени и продолжался с 20-х до 80-х годов ХІХ в. Его характерной чертой был переход от собирательно-этнографических поисков и студий к попыткам воссоздания целостной картины прошлого украинского народа как отдельной этнической общности. Безусловно, наиболее заметными фигурами середины ХІХ в. были М. Максимович, Н. Костомаров, П. Кулиш. Уже в их многочисленных сочинениях четко прослеживались главные концепты украинской национальной истории, а именно: схема эволюции украинского народа от Киевской Руси через Галицко-Волынское княжество и литовско-польский период к казачеству и Гетманщине, который отделял украинскую историю от русской (московско-великорусской), а также перенос этнонима «украинцы» на весь период, начиная с киевского. Одним из первых эту модель-схему обосновал П. Кулиш в работе «Повесть об украинском народе» (СПб, 1846). Правда, для П. Кулиша оценка казачества и казацких войн оказалась временным явлением, и в своем творчестве 70–90-х годов он осудил казачество как «разрушительный» элемент и противопоставил ему российский просвещенный абсолютизм, призванный «модернизировать» «архаичные» казацкие порядки. Фактически, П. Кулиш выступил одновременно романтиком и предтечей неоромантических тенденций в украинской историографии, развенчивая романтическое представление о «едином» украинском народе, указывая на его социальную дифференциацию. Одновременно, отдавая преимущество этнической народной массе перед эгоистическим панством, он видел «двуединую Русь» как идеал равноправного положения двух народов – украинского и русского, ссылаясь на пример создания Австро-Венгрии и делая ставку на культуру и просвещение народа6. В его понимании российское государство выступало важным элементом сохранения культурных ценностей, несмотря на существующие в нем несправедливые порядки.
Заданная схема истории украинского народа оказалась востребованной в период т. наз. «национального пробуждения» народов в ХІХ в.. Поэтому трудами украинских историков-романтиков было произведено решительное отделение истории украинского народа от русского на основе, прежде всего, этнографических принципов; и Россия до XVI в. практически не фигурирует в этих трудах, появляясь разве что как сравнительный объект для противопоставления двух этносов. Несколько большее внимание уделено ей, начиная с того времени, когда исторические пути соседних народов начинают пересекаться.
Ощутимый стимул формированию романтического представления о народе-нации в целом и украинском в частности дал своими многочисленными трудами Н. Костомаров. Отводя важную роль этнографическим источникам и в строгом соответствии с романтическим каноном, он искал пути познания “духа народа”. Опираясь на распространенные среди романтиков представления о “извечных началах” каждого народа, этот историк определил для восточных славян и их наследников борьбу “народоправства” и ”единовластия”, “федеративности” и “централизма”. Несмотря на сильнейшие цензурные ограничения, которые в России касались не только Н. Костомарова, но и всех вообще “украинофилов”, историк сумел сформулировать мысль о том, что в России, начиная с правления Ивана ІV, утвердилось «монархическое начало» или «будет намного точнее, прямее и справедливей сказать, что он утвердил начало деспотического произвола и рабского бессмысленного страха и терпения»7. Оставаясь верным «народному» принципу, Н. Костомаров и в русской истории видел прежде всего русский народ с его стихией, противопоставляя ему государство, которое в России, по его мнению, в своих основных чертах утвердилось после татарского завоевания.
Не менее романтические позиции в украинской историографии занимал В. Антонович, развивая все ту же идею эволюции украинского народа на основе стойких этнопсихологических характеристик, укрепляя ее значительно более серьезным анализом исторических источников. Тем не менее, и он развивал мысль о неизменном, присущем каждому народу особенном «народном духе». Так, он выделял три славянских национальных типа: московский, который на протяжении исторической эволюции развил принцип авторитета и монархической власти, польский – с присущим ему аристократизмом, и украинский – тип общественной правды и справедливости8. Одновременно он подчеркивал нехватку “государственного инстинкта” у украинцев и поэтому, отрицательно относясь к российской действительности, в какай-то мере искал пути сохранения этнического своеобразия украинцев в Австро-Венгрии. Не имея реальной возможности открыто критиковать российские порядки в прошлом и настоящем, он много внимания уделил украинско-польским взаимоотношениям, считая своим долгом дать отпор польской идее “политической нации” Речи Посполитой и очистить украинских казаков и гайдамаков от обвинений в “разбойничестве” и “варварстве”. В отношении России В. Антонович унаследовал настроения и оценки Н. Костомарова, воспринимая ее как грубую, жестокую и непоколебимую силу с культом безапелляционного авторитета и насилия, характерную для великорусской народной стихии. Поэтому он крайне редко открыто высказывался о ней, не имея возможности откровенно высказать свои мысли9. Его симпатии неизменно были на стороне украинского народа, который он считал от природы демократическим и индивидуалистическим, но таким, который не сумел выработать «государственного инстинкта», требующего принесения личных интересов в жертву общим.
Во второй половине XIX в. представления об обществе и истории испытывали значительное влияние новых социологических конструкций позитивизма, ставящего в центр исследований не этническую общность, а социальную. Если в европейской историографии внимание исследователей было приковано к общественным структурам, то в украинской оно и далее обращалось вокруг особенностей этносоциальной общности. В украинской историографии этого периода были сделаны весьма скромные попытки модернизировать украинскую историю. Они были связаны с именем и творчеством М. Драгоманова. Хотя его работы касались больше этнографии и политологии, но историософские взгляды этого ученого оказали значительное влияние на его современников. Он одним из первых подверг критике идеально-романтические представления предшествующих украинских историков и публицистов, поставил вопрос изучения украинского народа в контекст общеевропейского развития. Поэтому он отказался от абсолютизации «неизменных» черт этнонациональных общностей, сделав ударение на роли общественных идей, определяющих взаимоотношения внутри социальных организмов. М. Драгоманов отбросил приписываемые украинцам или русским «прирожденные» свойства национального характера, отмечая, что «никак нельзя сказать, что народ московский или великорусский был не способен к свободе. В старые времена и там были вольные города, как и в Киевской Руси, которая потом стала Украиной». И далее писал, что общинные формы сохранились в России до последнего времени, и в низах «мы видим вполне общественный дух, почти как в старых кантонах Швейцарии», но, одновременно, «на верхах» – царский и чиновничий произвол, такой, которого не видела Европа даже во времена, когда наибольшей была сила королей и чиновников…». Все это он связывал с обширностью российских земель, слабым просвещением народа из-за оторванности от основных центров науки и культуры, татарским влиянием. М. Драгоманов резюмирует: «Нечего удивляться, что за те времена, что Украина пристала к Московскому царству, с его самовольным царем, с крепостничеством, жившего без науки, – то царский произвол заел вольности украинские (…) И если бы теперь среди украинского народа появились мысли и намерения стать против неволи, то уже теперь они должны бы удариться не только об тех своих людей, которым выгодна была неволя людская, но и об московское правительство и войска, а то и об народ, который понял дело так, что украинцы предают, когда не слушают «нашего царя»10.
А в острой полемической работе «Турки внутренние и внешние. Письмо к издателю “Нового времени”» (1876) М. Драгоманов подчеркивал: “Только политическая свобода введет саму Россию в круг европейских стран и положит начало устранению и в самой России бед одного порядка с теми, которые возмущают нас в Турции, а именно: истощение народа всякими поборами, начиная с отсталой, аристократической, давно уже осужденной и земством и печатью податной системы, кладущей всю тяжесть государства на мужика, этого русского райю, произвол чиновников, отсутствие гарантий личности, национальная и религиозная нетерпимость”11. Этот мыслитель во многих работах касался истории и современного ему состояния России, критически оценивал не русский народ, а его государственную надстройку, которая, по его мнению, оставалась консервативной и удаленной от насущных требований нового времени.
Большинство исследователей связывают начала модерной украинской историографии с творчеством М. Грушевского. Действительно, в его трудах украинская история получила легитимное обоснование как в парадигмальном, так и источниковедческом отношениях. В известной и переломной работе начала ХХ в. “Обычная схема “русской” истории и дело рационального уклада истории восточного славянства” (1904) он подтвердил схему украинской истории как отдельного объекта, отбросив т. наз. “общерусскость” и показав, что история народа не сводится к истории его государственности12. Элементы романтического мировоззрения вполне отчетливо просматриваются в творчестве М. Грушевского за «частоколом» солидной источниковой аргументации и социальной структуризации: в центре его внимания все тот же «народ-нация», проходящий в своем развитии различные стадии, но сохраняющий неизменные этнографические черты13. В многочисленных работах историка, написанных преимущественно во время пребывания в Галиции, образ России представлен в тех же тонах, что и у его предшественников: Московское государство, считал он, пошло иным путем, чем украинский и белорусский народы, а после укрепления государственности выступило с претензией на “общерусскость”. Оно не хотело признать самостоятельности украинского народа и стремилось ассимилировать его в русской массе. Но история России как государства, заявлял М. Грушевский, не есть историей только одного великорусского народа и поэтому эти разные народы надо различать, выделяя отдельную историю украинского народа и не связывая ее с российской государственностью. М. Грушевский писал, что в конце XVIII в. украинские земли оказались под властью двух сильных держав – России и Австрии – «держав крепко централизованных и бюрократических, то есть с сильной центральной властью, с огромным начальством урядников, с крепкой полицией и войском, но без всякого почти общественного самоуправления…»14.
Близким к М. Грушевскому по духу видением истории Украины была “История украинского народа” Александры Ефименко (Ставровской), опубликованная в 1906 г. Это и не удивительно, поскольку она, как и М. Грушевский, являлась ученицей В. Антоновича. У нее мы находим ту же схему истории и те же оценки России. Может быть даже более суровые, чем у метра украинской историографии, особенно по отношению к деятельности Петра І и Екатерины II. Приведем характерную и знакомую по стилю цитату из ее труда: «…Петр, самодержец по привычкам, бюрократ по взглядам, не мог мириться со строем малорусского общества: с одной стороны, оно было для него слишком демократично, с другой – представляло слишком большое преобладание личности над учреждением»15. И далее этот автор констатирует, что «казачество есть, несомненно, самое характерное явление южнорусской истории», а «малорусская жизнь снова и снова принимала формы казацкой организации»16. В катастрофических тонах описывает она историю украинцев в ХІХ в., считая, что виной тому была ассимиляторская политика царских правительств. И только просвещение, возникновение «народничества», по ее мнению, позволило приостановить процесс «умирания» украинской нации.
В начале ХХ в. в украинской интеллектуальной жизни проявились новые тенденции, которые небезосновательно связывают с влиянием неоромантизма. Усиленное внимание к казачеству, которое сигнализировала А. Ефименко, констатировало пристальное внимание к истории Хмельнитчины и Гетьманщины как к формам национальной государственности. В противовес российской и польской историографиям, которые преимущественно видели в казачестве «разбойничий антиобщественный элемент», а также этносоциальному подходу к нему В. Антоновича, М. Грушевского и других, возникло новое, т наз. «державническое» течение в украинской историографии. Объектом исследования его представителей были формы казацкой государственности, ее идеологов и творцов. Вячеслав Липинский был одним из тех, кто перед Первой мировой войной выступил с работами, в которых, опираясь на новейшие политические и социологические теории, ввел в украинскую историю концепты консерватизма, иррационализма и активизма.
Две наиболее известные роботи В. Липинского (“Станислав Кричевский. Из истории борьбы украинской шляхты в повстанческих рядах под руководством Б. Хмельницкого” і “Два момента из истории послереволюционной Украины”) вышли в 1912 г. на польском языке в сборнике “Из истории Украины” (“Z dziejów Ukrainy”), посвященном памяти В. Антоновича, П. Свенцицкого і Т. Рильского. Этими работами автор старался оказать сильное влияние на сознание полонизированной и русифицированной украинской шляхты с целью заставить ее служить украинской идее и восстановлению украинской государственности по подобию державы Б. Хмельницкого. В. Липинский ввел в украинскую историю двух главных действующих лиц – выдаюшуюся личность и политическую элиту (шляхту), противопоставив их “народной массе”, не способной к созидающей политической активности. С таких позиций пересматривалась вся история украинского казачества, а Переяславская рада представлялась межгосударственным соглашением равных государственных партнеров, каждый из которых стремился распространить свое влияние на старокняжеские земли; началась, по его словам, борьба “двух Русей за Русь третью”17. Таким образом, история Украины политизировалась и трансформировалась из историю “этнографического народа” в историю “политической нации”. Отводя особую роль политической элите, В. Липинский особенно критически относился к иным политическим влияниям на нее, которые во имя личных выгод могут “сбить” ее с правильного пути служения своей отчизне. Понятно, что с таких позиций чужое политическое влияние со стороны России оценивалось В. Липинским весьма отрицательно. В целом его исторические конструкции имели вполне прикладное значение для современной ему украинской общественности: они должны были вытеснить из сознания масс стереотип “негосударственности” украинского народа и внести в историческую память новый элемент – традицию государственности.
Значительно слабее представлена в ХІХ в. украинская историография в Галиции под властью Габсбургов. В силу многих общественно-политических причин в историческом писательстве галицийских украинцев в тот период проявился сильный эклектизм, совмещающий барроково-провиденциалистскую трактовку прошлого, романтизм, элементы позитивизма и др. Кроме того, значительное влияние на историописание оказали идеи славянофильства и русофильства, а также польская историография18. При этом не следует отождествлять русофилов с общественно-политическим движением москвофилов. Русофильское течение галицийской общественно-политической мысли, которое опиралось на архаизацию и реанимацию “общеруського” наследства, представляла несколько иную картину истории России, чем галицийское “народническое”. Его представители (Д. Зубрицкий, Я. Головацкий, Б. Дидицкий, А. Петрушевич, И. Рипецкий и др.) трактовали прошлое всего “руського мира” как единый процесс с его региональными различиями, а в центр рассмотрения ставили все же единый “панруський” народ с его земельными ответвлениями. Сторонники “народнической” концепции (И. Вагилевич, С. Качала, В. Ильницкий, Ю. Целевич, А. Барвинский и др.), следовали образцам украинского историописания, выделяя украинский народ из “общеруського” процесса по примеру надднепрянских украинских историков-украинофилов.
Как один из характерных примеров расхождения во взглядах между русофилами и народниками можна привести их отношение к образованию и развитию Московского царства. Историки-русофилы считали его прямым продолжателем киево-русской истории, а его основателей возводили в ранг “руських героев”. Так, о. И. Рипецкий в труде “Илюстрованная народная история Руси от начала до найновейших времен” (1890) писал про царствование Ивана IV: «Иван Грозный царствовал яко мудрый, добрый и справедливый Царь, так, що вся Великая Русь радовалась и славила Бога за то, що дал ей такого владетеля»19. В войнах между Москвой и Литвой симпатии русофилов были на стороне Москвы – “защитнице” православных русинов Литвы. В трудах украинофилов утверждались полностью противоположные взгляды: Москве отказывали в названии “Русь”, “Московская Русь”, считая это государственное образование не совместимым со славянством и понятием “русь”. С. Качала, например, отмечал, что одной из причин поддержки украинской шляхтой Люблинской унии 1569 г. явилось то обстоятельство, что “Россия протягивала свои руки, где Иван Грозный был страшилищем для боярства”.
Суммируя краткое обозрение взглядов украинской историографии ХІХ – начала ХХ вв. на Россию, можем констатировать, что они формировались в русле общеевропейских тенденций развития исторической мысли под воздействием сильны20х идеологических, а затем и политических факторов. Среди них на первом месте, безусловно, было стремление легитимизировать украинское национальное движение, а для этого – возродить историческую память и самосознание народной массы. Именно поэтому, на наш взгляд, романтический этап украинского историописания затянулся почти до начала ХХ в., а образ России и ее истории возникал в трудах украинских историков, как противопоставление “другому”, прежде всего, европейскому пути развития.
М.В. Дмитриев:
Хочу сразу отметить, что доклад Леонида Афанасьевича вводит нас в сердцевину нашей проблематики, а именно: память в ее соотношении с историей понятой как продукт научного познания. У меня есть два вопроса. В свое время я столкнулся с тем, что Линниченко подверг резкой критике концепцию Грушевского. Входит ли Линнинченко, стоявший на позициях «российской» государственной историографии, в украинскую историографию?
И скажите, пожалуйста, с Вашей точки зрения и с точки зрения современной украинской историографии, народ-нация как объект исторического описания и анализа – это объект или псевдообъект?
Л.А. Зашкильняк:
На первый вопрос очень простой ответ. Я ссылался на критерии украинской историографии, которые приняты в современной науке, но это не единственные критерии. По другим критериям, Линниченко, конечно, входит в украинскую историографию. В конце концов, он и по всем критериям входит. Он просто имел другой взгляд на эти вопросы. Что касается Вашего второго вопроса. Все феномены суть феномены. Я больше ничего не могу добавить.
И.И. Колесник:
Вы набросали несколько модернизированную схему историографического процесса в Украине, почему-то поделив историографию на под-российскую и под-австрийскую. Скажите, пожалуйста, в каком месте в такой схеме занимают работы Д. Бантыш-Каменского и Н. Маркевича? Это первые синтетические опыты создания исследований по полной истории Малороссии. Скажите также, пожалуйста, какая была все же интеллектуальная мотивация поиска или создания образа, реконструкции России в украинской историографии? В выводах Вы сказали, что образ России – это образ «Другого». Но это взгляд современных украинских историков. Какова мотивация историков 19 в. ?
Л.А. Зашкильняк:
Если коротко, я не включаю Бантыш-Каменского и Марковича в романтическую историографию. Я вижу их скорее в рамках Просвещения, в универсальных идеях. Я бы считал целесообразным начинать романтическое направление с Костомарова. Интерес к малороссийству идет с 18 в. и красной нитью проходит через казацко-старшинское летописание, малороссийско-дворянское. Это подводит к тому, что после Французской революции, после Гердера, начинается расширенное толкование народа, в состав которого начинают включать не только элитарный слой дворянства и духовенства, но и народную массу, крестьянство, которым романтики приписывали те неизменные и стихийные черты, что послужили основой для выделения отдельных наций. Народ становится объектом исследований, а затем основой для государства-нации.
П.Г. Жовниренко (к.э.н., Центр стратегичесских исследований, Киев):
Я хотел бы уточнить. Насколько я понял, после 1848 г., Весны народов, украинские историки отделили историю Украины, сделали ее отдельной, в результате чего российская история исчезла из истории Украины?
Л.А. Зашкильняк:
Совершенно верно.
А.В. Михайлюк:
Вы говорили о тех национальных чертах, которыми романтическая историография наделяла народ. А действительно ли народу были присущи эти черты, или они ему приписывались? Демократизм, индивидуализм, к этому можно добавить лиризм, «пісенний талант» и т.п. Я, например, петь не умею, но я, все же, украинец.
Л.А. Зашкильняк:
Значит украинец. Я бы не хотел вторгаться в сферу этнологии. Нация и этнос – это культурные феномены. Очевидно, что без общих черт и культурных ценностей нет ни наций, ни социальных групп, никаких-то других общностей. Любая общность – это феномен общности культурных стремлений.
Б.А. Безпалько (ЦУБ, Москва):
Леонид Афанасьевич, Вы упоминали о Кулише, в частности, о его идеях Двуединой Руси. В чем состоит эта идея, концепция. Ведь к перу Кулиша принадлежит двухтомное «Воссоединение Руси». Собственно само название работы свидетельствует о том, что о двухсоставной Руси не было и речи, речь шла о воссоединении того, что раньше было разъединено.
Л.А. Зашкильняк:
С. Кулиш, без сомнения, фигура очень сложная, и эволюция его взглядов на протяжении его жизни и плодовитого творчества была значительной, скажем даже, радикальной, отличалась переходами в разные крайности. Есть Кулиш, который публиковал, есть другой Кулиш, который вступает в отношения со своими близкими, с людьми, которым он доверял и в этих своих отношениях он является безусловно носителем романтической идеи украинского этноса. Как и Шевченко, а затем и Франко, он часто бывал разочарован украинцами и изливал свои критические замечания по их адресу, бросался в крайности, и это проявлялось в разных подходах к истории Руси, Украины. Когда он говорит о Двуединой Руси – это один из периодов его творчества, то он имеет в виду, что те черты украинского народа, которых ему не хватает, он может позаимствовать и соединить с теми чертами русского народа, которые у него имеются. Двуединая Русь – это в его понимании прежде всего соединение демократических и государственных начал.
М.В. Дмитриев:
Спасибо большое. Сейчас мы переходим к двадцатиминутной дискуссии.