Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 50, Государственное Издательство Художественной Литературы, Москва 1952

Вид материала

Документы

Содержание 8 Aп. Cп. или Москва 89. Окончание фамилии неразборчиво.

Подобный материал:

• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2783.63kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 1652.64kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2722.46kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений издание осуществляется под наблюдением государственной, 1514.85kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений под общей редакцией, 2283.66kb.
• Толстой Лев Николаевич Первая ступень, 376.97kb.
• Лев Николаевич Толстой Первая ступень, 1396.73kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 1585.13kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 2092.28kb.
• -, 4680kb.

3 Апр. Сп. 89. Рано. Хотел писать новое, но перечел только все начала и остановился на Крейц[еровой] сонате. На тэму не могу писать. Поработал снег, обедали, вздремнул и пошел в Зубцево, смотрел необыкновенный разлив на мельнице. Что-то скучнее с Ур[усовым], как будто недоброжелательство. Помилуй Бог. Да, письма получил. Опять от С[они] грустное. Но мне очень хорошо, когда удается предать себя воле Бога, не предать себя, а ничего не желать, а быть готовым с радостью на всё, что хочет со мной делать. То, что дал [?] Отец.

   Читал Ньютон[а] о соединении церквей. Пока будут говорить о церкв[ах] и их соединении, соединения не будет; главное, надо быть серьезным и правдивым в деле веры, т. е. в деле объяс­нения смысла жизни и потому направления ее; а будут люди серьезны и правдивы, не будут говорить о причастиях, троицах и церквах, и все соединятся. О, кабы только они отбросили все суеверия, весь этот cant (1) об искуплении и инкарнации, божестве Хр[иста] и тому подобное! Есть наша жизнь всех одинакая -- мудреная и бедственная и как бы таинственная, и вот есть объяснение этой жизни Христом. Возьмем с благодарностью это

  

  -- [ханжеский язык]

  

   объяснение и будем стараться еще дальше, лучше, точнее уяснять себе наше дело жизни. А то эти люди, да и большинство (коль не все) христиан, берут учение Христа со всем суеверным баластом веков, и оно выходит не объяс­нение, а затемнение жизни; и хотят в этом мраке согласиться. Ищите света и больше ничего, и согласие и единение будет. Ложусь спать.

   Если жив буду 4 Aп. Cп. 89. Встал рано. Начал Крейцерову сонату поправлять. После обеда пошел на шоссе. Далеко. Всё робею один в новом месте. Возвращаясь, остановился на мосту и долго смотрел. Дурно. С Ур[усовым] приятно. Читал Щедрина. И хорошо, да старо, нового нет. -- Мне точно жалко его, жалко пропавшую силу.

   5 Aп. Cп. 89. Встал в 7. Очень много и не дурно писал Кр[ейцерову] сон[ату]. Пошел в Владимирскую губ. через лес, через овраги по кладкам и жутко было, но не так, как прежде. Та же земля и тот же Бог в лесу и в постели, а жутко. В Ново­селках милая грамотная девочка и мальчики читали. -- Испор­ченный вином мужик с перехватом. Потом Швейцария. Мамачиха мельница, заробел идти по кладкам. Потом славная семья в Охотине и мальчик милый. Потом снег и поход в Еремино и оттуда опять с мальчиками через огромный лес в Ратово и уста­лый пришел домой в 8. Поел и вот у постели. Второй день не ем сахара, масла и белого хлеба. И очень хорошо.

   6 Aп. 89. Cп. Коли буду жив.

   [6 апреля.] Да, Ур[усов] прекрасно объяснил свое понятие о любви. Любовь не чувство, а лицо. Это лицо берет за руки меня, "я" и ближнего и связывает меня с ним. И только тогда, т.е. когда он через Бога связано ближним, только тогда человек -- человек. Как много у него глубоких новых мыслей (хоть это есть беспо­лезное построение), но он всё портит своей теорией об обезьянах без хвостов, а выделение христиан, обрывом, от не христиан -- обезьянам. Встал рано. Долго не писалось, а потом опять писал Кр[ейцерову] Сон[ату]. После обеда читал ее Ур[усову]. Немного ног[а] болит. Ур[усову] очень нравится. Да и правда, что ново и сильно. Не выходил никуда. Герасим болен. Мне хорошо очень. Получил письма от Сони и Тани, и Мики, и Поши, всё хорошие. Не удастся идти, надо ехать.

  

   7 Aп Cп. 89. Еще раньше. Совсем не нужно много спать, да не объедаешься. 4-й день не ем сахара и белого хлеба и прекрасно. То же, что я открыл о половом разврате и законности и радости воздержания, то же и об еде -- пост. И одно связи с другим. -- Опять писал довольно много. После обеда Урусов мне читал свое. Жалко, что так предрешено. Мне было тяжело, но хорошо. Пошел в деревни Торбеево и Короедово. У сапожника, у Степана, уговаривал подписаться. Ложусь спать рано.

   8 Aп. Cп. или Москва 89. Если буду жив.

   [8 апреля. Москва.] Жив, в Москве, но не совсем. [Вымарано 4 слова.] Встал очень рано, уложился, простился с Ур[усовым] и поехал. На станции и дорогой пропагандировал общество трез­вости. Только со станции пришел пешком и то пользовался кон­ками. У дома нашел мальчика, семинариста из Рязани, кот[орый] просил денег и навалился на меня всей тяжестью своей онанистической беспомощности. Я торопился домой и ничем не сумел помочь ему. Говорил с ним и дал деньги, которые были у меня. Это одно из самых трудных положений: юноша, составив себе преувеличенное и ложное представление обо мне, долго носясь с этим представлением и еще с представлением о том, что он считает своим незаслуженным несчастием, добирается до меня и ждет спасения полного; и вдруг ничего. Надо помнить, что это одно из труднейших дел и пот[ому] надо не отстраняться от него и делать его наилучшим образом. Это drawback (l) многих радостей моего положения. Главное же не торопиться. А я и не помолился перед ним, при нем. С Ур[усовым], прощаясь, я, возражая на его теорию об обез[ьянах], к[оторую] он соста­вил для уяснения недоразумений Саф[иры] Голиц[ыной], сказал: Бог сошел на землю, чтобы дать закон (спасения, благо) и Хр[истос] дал закон этот. Я, человек, слышал его и понял и нашел спасенье и благо. И вдруг оказываются неясности, затруднения, и надо искусственные построения делать, к[оторые] еще неяснее, чтобы разъяснить. Зачем я пойду туда? Зачем всё то, что путает и что не от Хр[иста]? А таковое весь ветхий завет и, главное, падение, искупление. Да, беда вся в том, что

  

   (1) [помеха]

  

   Хр[иста] мы не понимаем, как Бога, могшего родиться только от Бога, а мы принимаем его сыном еврейского народа (замеча­тельно, что народ-то отрекся от него), сыном матери (отчего же не внуком и племянником еще) и тянем в божественность и его antecedents. (1) В сущности же Бог не может иметь никаких antecedents. Бог родился в мире (я ведь говорю по признанию (к[оторое] я могу допустить) его Богом), а не в еврейск[ом] народе и для всего мира, и потому для учения Б[ога] вовсе не нужно, не имеет никакого значения учение евр[ейского] народа, так же мало, как имеет значение учение его матери, дяди. Это такая обычная ошибка. Троица -- Хотьков.

   Ходил с Сережей в баню. Да, хорошо бы: остави нам долги наши, как и мы оставляем должник[ам] нашим: чтобы забыть всё прошедшее людей и сначала относиться к ним.

   9 А. М. 89. Встал в 6. Немного слаб нервами, приводил в порядок письма и читал их. Читал эпизод о защите казнен­ного солдата.

   Написано дурно, но эпизод ужасен в простоте описания -- контраста развращенных полковн[ика] и офиц[еров], командующих и завязывающих глаза, и баб и народа, служащего панифиды и кладущего деньги. -- Господи, помоги мне в Москве. Я слаб и гадок. От Черткова письма. Видно, он очень подня[лся] духом; такое же, но с мрачн[ым] характером от Е. Щопова] и такое же от Семенова и Медведева. Записал дневник и хочу писать Кр[ейцерову] Сон[ату].

   И пописал до завтрака, потом заснул, пошел к Озмидову, не дошел. Дорогой раздал листки пьяным. Хорошо поговорил. Страшный вид разврата вина и табаку. Обедал, читал шеке­ров. Прекрасно. Полное половое воздержание. Как странно, что я теперь, когда занят этими вопросами, получил это. Носил воду. Пришла Варенька с мужем. В Москве известных, с биле­тами, 8.000 проституток. Спал очень дурно.

   10 Aп. M. 89. Встал в 8, убрался, напился чаю и писал письма. Пришел из библейской лавки. Я спорил с ним о вере в искупление, ужасно дурно обошелся, боюсь обидел. Я уж упал сильно здесь. Пойду попрошу прощенья. Писал письма

  

   (1) [прошлое.]

  

   Семенову, 2) Попову, 3) Красильникову и 4) Черткову. Это серьезные и два пустые -- Ур[усову] и Поше. Ходил гулять. Унылость. Это от греха. Обедал. Прочел шекеров, записал, и письма, и иду погулять или работать. Поработал, воду носил. Лег рано.

   11 А. М. 89. Встал в 7. Убрался и сел за статью об искусстве. Хотя и дурно расположен б[ыл], всё ясно и кое-что сделал: уяснил и расположил. Письма от Элпидина, от свящ[енника] с проповедями. Пошел к Озмидову. Унылость. Он умственно больной, но хороший. Самолюбие еще не тронулось в нем, как лед на реке. Дома оргия на 25 человек. Еда, питье. Дьяков милый, кроткий и Фет жалкий, безнадежно заблудший. Я не­множко погорячился с ним, когда он уверял, что не знает, что значит безнравственно. У Госуд[аря] ручку целует, Полонск[ий] с лентой. Гадко. Пророки с ключом и лентой целуют без надобности ручку. Вечером ничего не делал. Рано лег. С С[оней] хорошо, тихо.

   12 А. М. 89. Встал в 6. Поносил воду так, что устал, записал это и иду пить чай. Час 9-й.

   Возился усердно, но почти бесплодно над статьей об иск[усстве]. Пошел к Леноч[ке] (очень ми[ла]), к Ник[олаю] Фед[оровичу], с ним ходил и рассказывал ему "об иск[усстве]". Он одобрил. Пошел на выставку, но испугался множества народа и вернулся. Дорогой уяснил себе, что conditio sine qua non (1) новое, а условия достоинства содержание, крас[ота?] и зад[ача?]. Обедал поздно. Приходила Баршева (поссорилась с кузин[ой]). Ив[ан] Михайлович], Полушин, потом Янжул и Сторож[енко]. Спорил слишком горячо с Янж[улом] о том, что регулирование фабрик вредно, как регулированье прости­туции. Лег поздно -- в 12.

   13 А. М. 89. Встал в 7. Опять бился над статьей об иск[усстве]. Хотя не запутался, но и не кончил. Не выспался и слаб. Главное же переел. Читал шекеров. Всё думаю, и вопрос остается вопросом. Иду завтракать. Получил брошюру, про­поведь Dol'a. Ничто, как такие хорошие, но пресные книги, не указывают на тщету писаний, рассуждений, построений.

  

  -- [необходимое условие]

  

   Тоже прочел Лопатина реферат о свободе воли. Да, лаконизм, если не молчание.

   Собрался идти, пришел Брашнин. Прошелся с ним. Он прямо ищет наставления как жить. Поговорил, посоветовал о книгах против пьянства, чайную и проще и ближе быть. Потом подле музея выставки Семирад[ского] встретил Богдан[ова]. Они хвалят картину. Потом в библейск[ую] лавку. Хорошо пого­ворил с Никол[ьсоном?] (1) (кажется). Я попросил простить. И о пьянстве. Потом к Марак[уеву], не застал и домой. Дома Голохв[астов], Грот и Дунаев. Потом Овсянник[ов], о статье (защита солдата). "Ваше сиятельст[во]". Как тут быть? Потом Касиров и Александров. Письмо от Аристова и Леонтьева. Ужа­сен этот зуд, заставляющий их писать. Не слушать, как токую­щий тетерев, а токовать. Потом, вместо молчания и лаконизма, с Каспровым, задирающим о вере, говорил много лишнего. Столько же лишнего говорил и с Гротом о свободе воли. Как же надо б[ыло] поступить и с Кас[сировым] и с Гротом? спрашиваю я себя. Подумал: Так я думаю: просить их не требовать от меня участия в том, в чем для меня нет интереса. Главное, вспомнить, что я, проходя в этом мире, умирая, могу делать одно: испол­нять волю пославшего или проводящего, т. е. проходить так как он хочет, не задерживая себя и одних и не стаскивая других и, главное, не толкаясь, не злясь. Лег поздно. Спал д[урно]. Да, надо предложить шекерскую жи[знь]. Помоги, Господи.

   14 А. М. 89. Встал в 8. Убрал. Писал об иск[усстве]. Совсем запутался. Даже досадно. Надо оставить. Теперь 2. Пойду в Рум[янцевский музей и к Мар[акуеву].

   Ходил до 5, никого не видал. Дома Стахович, мрачный, и Юнге с детьми. Написал письмо Оболенск[ому] о Герасимове и Ур[усову]. Пришел Леман, я с ним прошелся и говорил. Больше слушал его рассуждения об авторстве -- хорошо. Да, до обеда встретил Мюра, поэта. Всё время помнил о том, что говорить лучше: "я прохожий в мире" и даже смотрел на ноготь, где б[ыло] написано: смерть, смирение, молчание, но кончилось тем, что я раздражился и сказал ему, что не могу

  

   (1) Окончание фамилии неразборчиво.

  

   верить с ним. И очень этим б[ыл] огорчен. Как быть?-- Думал вчера гуляя, о том же: поправляй то, что написал вчера. Главное то, что мы работники, от к[оторых] скрыт результат работы к[оторым] не дано воспользоваться работой. Дано одно: возможность участия в работе, слияние интересов с хо­зяином. Удивительно, как этот последний вывод, до к[оторого] доходишь, определенно и именно в этой самой форме выражен Христом. Ведь это даже не сравнение -- это само дело. Вся жизнь людей есть работа: работа на хозяина (фабричная и др.), работа пахоты и посева, уборки и опять посева, улучшен[ия] земли, пород, построек, умственные изобретения -- всё не для себя, всем пользоваться не надо, а во всем есть благо в самой работе. Такова вся и жизнь. Дано пользоваться только благом самой работы. И еще дано перенесение своего интереса в инте­рес другой, вне себя, в интерес хозяина или дела: и это перене­сение интереса, это освобождение себя от интереса своего, для гибнущего себя, возможно только через работу. Так в работах жизни. И точно то же во всей жизни, когда на всю жизнь свою временную плотскую, на направление своим произволом этой жизни, смотреть (а иначе и смотреть нельзя), как на работу для дела Божьего, или, короче, для Бога. Только проводя свою всю жизнь для исполнения воли Бога (в установлении Цар[ства] Б[ожия], правды, где его видишь, и соблюдении чистоты, смирения и любви, где и не видишь), в работе Божьей можно отрешиться от своего интереса тем, чтобы найти интерес в деле Божьем. Сказать, что воспользуешься в будущем этим делом, рискованно, но точно--нельзя доказать. Да и зачем? когда уча­стие в работе уж дает благо. Только начинаешь участвовать и уж чувствуешь благо, что ж будет, если отдашься весь этой работе, сделаешь привычку к ней? Тогда благо настоящее будет за так велико, что не нужно будет воображать себе никакого дру­гого в будущем.

   Да, молитву, к[оторую] напишу на ногте: Помни, ты работник дела Божьего.

   15 Aп. 89. М. Встал в 7. Не писалось. Читал роман Роёу -- даже задремал, записал вчерашний день. Иду завтракать.

   Пришел Шаховской. Сделался казенным либералом: свободу ему нужно как-то "делать". Я ходил с ним до Марак[уева] и говорил с добротой, стараясь быть ему полезным. Трудно. Обедала Лиза. И с ней хорошо. Жалко ее стало. Она лечится у Рика, по 40 р[ублей] за сеанс, и слуга Философ[овой] расска­зывал чудеса про барыню. Читаю роман Роёу: страшна сознан­ная деморализация. Не страшно, но созрело очень сознание: должно разрешиться. Картпна Реп[ина] невозможна -- всё выдумано. Ге хорош очень. Проводили меня девочки. Расстроен желудок, заснул во 2-м и потому

   16 А. 89. М. встал в 8 слабый, ничего не мог делать. Засыпал. Пришли петровец и бывший петр[овец] [?] -- настройщик. Го­ворил с ним[и] одно и то же. Дурного как будто ничего, а вспом­нишь -- совестно. Да, служить надо, но и молчать и не метать бисера. На конке дал книжечки, поговорил и на душе хорошо, а от студентов отрыжка дурная. Читал о социалистических] общинах Америки Ноез. Да, вопрос об общинной жизни и о семье вопрос, к[оторый] надо не забывать, а решать. Иду обедать.

   После обеда пришел Ивин и Рахманов. Ивин всё пристает с православием. Должно быть его беспокоит что-нибудь. Я был не спокоен и очень совестно было. У Тани же была толпа ба­рышень. Не приводится говорить с ними. Жалко. Они как видно совсем дикие.

   17 А. М. 89. Встал усталый. Читал Ноеса об общинах. Универсалисты замечательны своим исповеданием. Пришел Фельдман гипнотизатор. Шарлатанство, а что не шарлатанство, то не нужно. Свел его к Гроту и ходил к сумашедшей старушке, к[оторая] б[ыла] вчера. С сумашедшей обошелся хорошо. По крайней мере, не повредил ей. Рахманов очень хорош. Помоги им Бог. Дома раздражился б[ыло] от требования рукописи Толя, но, слава Богу, опомнился. Вечеро[м] читал пись­ма, когда пришел Грот и Дунаев. Очень хорошо говорил с ним: Где можно, желая быть полезным, где нельзя, стара­ясь быть не вредным. Писем много, всё пустые. -- Лег позд[но], не спал до 2-го часа. Пережил период желчного состо­яния довольно хорошо. Упреком совести стоит только Ивин.

   18 А. 89. М. Встал в 9-м. Начал поправлять об иск[усстве] очень хорошо, но надоб[но] ехать навстречу Толстой. Поехал с Таней. Очень хорошо с ней б[ыло]. Потом к Юнге. И там б[ыло] очень хорошо. Потом Т[аню] проводил и вот к 5 ч[асам] вернулся домой. Куча писем, к[оторые] буду читать после обеда. Помешал Танеев. Читал ему об иск[усстве]. Он совершенно невежественный человек, усвоивший бывшее новым 30 л[ет] тому назад эстетическое воззрение и воображающий, что он находится в обладании последнего слова человеч[еской] муд­рости. Например: чувственность это хорошо. Христианство это католические догмы и обряды и потому глупость. Греческ[ое] миросозерцание это высшее и т. п. Приехал Горбу­нов. И я не мог с ним поговорить. Танеев надоел. Лег поздно.

   19 А. М. 89. Встал поздно в 9-м. Побеседовал с Горб[уновым], проводил его и, после напрасных попыток писать об иск[усстве], пошел сначала с Рахмановым к его студенческой матери, а потом в Детск[ую] Боль[ницу]. Да, утром приходил еврей из Твери, к[оторый], под предлогом благородства своего поступка по отнош[ению] женщ[ины], с к[оторой] он жил, требовал моей помощи. Он уж три месяца преследовал меня и письмами и вот явился сияющий, улыбающий[ся], сам. Я раз­драженно говорил с ним. Заслуживаю снисхождения (если бы могло быть за это какое-нибудь), п[отому] ч[то] готовилась боль печени. Прочел прелестное сказание об Ормузде и Аримане (вымышленное). После обеда начал читать. Началась боль и очень болело до 11. Переносил порядочно. Как странно, что во время боли -- хуже молиться и готовиться к смерти, чем без нее. Читал World Advance T[hought] и Universal Repub­lic. Созревает в мире новое миросозерц[ание] и движение и как будто от меня требует[ся] участие, провозглашение его. Точно я только для этого нарочно сделан тем, что я есмь с моей репу­тацией -- сделан колоколом.

   Отче, помоги мне. Если такова воля Т[воя], буду делать. Получил хорошее письмо от Ге старшего.

   20 А. М. 89. Встал 8. Пытался писать об иск[усстве] и убе­дился, что даром трачу время. Надо оставить, тем более, что и Об[оленский] пишет, что готов ждать. Не пишется от того, что неясно. Когда будет ясно, напишу сразу. -- Я себя обманывал, что ясно. Я как будто в пику писал, а не для дела. Теперь 3. Приехал Соловьев.

   Поговорил с ним ничтожно, пошел к Нелидовой. Отврати­тельная дама, затянутая, обтянутая, жирная, точно голая. -- Писательница. Вел себя порядочно. Ушел. После обеда тотчас же ушел, снес рукопись Губкиной и Неделю Дмоховской. Встретил Озмидова. Он шел ко мне с 4-мя пунктами: 1) что если хочешь дурное, то надо его делать, иначе -- фарисейство. Непостижимый вздор, если не знать, что эта теория нужна ему, чтобы оправдывать свое курение, револьвер, т. е., делая дур­ное, думать, что я делаю, что должно, 2) что я несправедливо сказал, что если человеку нужны деньги, то это не значит, что ему нужны деньги, а значит, что нужно направление того ложного положения, в к[отором] он находится. Непостижимое непонимание, если не знать, что не понимать этого ему необхо­димо для того, чтобы не считать свое положение неправильным, 3) что неверно я сказал, что разрешение экономических затруднений для отдельного человека состоит в том, чтобы быть нуж­ным, тоже непостижимое несогласие, если не знать, что он считает себя нужным людям, несмотря на то, что люди не пони­мают своей нужды. Наконец 4-е) тоже записанное в книжечке; на этом четвертом я так ясно убедился, что все эти якобы разъяс­нения недоразумений суть не что иное, как умственные хитрости для оправдания своего положения (для довольства собой, исключающего движение вперед), что я перестал возражать и мне истинно стало жалко его. Думаю, что это мое молчание более полезно могло подействовать на него, чем возражение. 4-е состояло в том, что человек может убить себя. Мож[ет] ли человек убить себя? спросил он. Думаю, что нет, отвечал я. А как же, когда я, защищая другого, подставлю себя? Да, разумеется, сказал я, удивляясь, к чему эта высота самоотвер­жения. "А, стало быть, и морфин хорошо?" Я понял, что морфин, к[оторый] он вспрыскивает и к[оторый] есть слабость, он объяс­няет тем, что он делает это для того, чтобы быть в состоянии работать и потом кормить семью, следовательно, убивает себя для других. Никогда так ясно не было мне искривление сужде­ний людских для оправдания себя, для избавления себя от покаяния и потому от движения вперед. Это нравственный морфиню Таковы все изуверы, все (1) теоретики. Да, вот что нужно писать на ногте: не спорить с такими. Спор с такими страшый обман, это драться обнаженному с покрытым латами (нехо­рошо сравненье). Лег в 12-м.

   21 A. M. 89. Встал в 8. Читаю Ноеса о комунах. Везде одно-- освобождение себя от суеверий религии, правительства и семьи. Пошел вырезать и вытянуть сапоги и в детскую больницу. Работа докторов могла бы быть хорошая, коли бы была оду­хотворена. Вернулся в 1-м, заснул, теперь 3, хочу пора­ботать,

   Ничего не писал. Письма только Ге и Страхову. Прош[ел] с Сашей к солдатам. Страшно и странно смотреть, как серьезно и уверенно делают эти гадости и глупости. Мне даже кажется, что им стыдно. После обеда пришел Рахманов и вслед за ним Орлова ученик (забыл), Брашнин и еще Дарго и Губкина. Я устал и тихо и праздно говорил. Лег рано, не спалось. Да, Левины товарищи врали смешно. А все-таки надо б[ыло] серьез­но сказать и добро.

   22 А. М. 89. Проснулся в 6, встал в 8. Читал Ноеса об об­щинах. Читая шекеров, приходишь в ужас от однообразия мертвенного и суеверий: пляски и невидимые посетители и подарки -- очки, фрукты и т. п. Думал: Удаление в общину, образование общины, поддержание ее в чистоте -- всё это грех-- ошибка. Нельзя очиститься одному или одним; чиститься, так вместе; отделить себя, чтобы не грязниться, есть величайшая нечистота, в роде дамской чистоты, добываемой трудами дру­гих. Это всё равно, как чистить или копать с края, где уж чисто. Нет, кто хочет работать, тот залезет в самую середину, где грязь, если не залезет, то, по крайней мере, не уйдет из середины, если попал туда. Смутно проходит мысль: всё дело в том, чтобы исполнять закон истины, насколько есть свет там, где стоишь, и сдвигаться с места только для того, чтобы исполнять этот закон, а не для себя. Есть три способа служить Богу и братьям. 1-й тот, чтобы, уверив себя, что знаешь волю Б[ога] о других, заставлять других убеждение[м], силой, даже хитростью исполнять этот закон: это церковь, государство, наука даже.

  

   (1)