Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том 50, Государственное Издательство Художественной Литературы, Москва 1952

Вид материала

Документы

Содержание Можно прочесть В подлиннике Вымарано 3-4 слова. Подчеркнуто два раза Вымарано около четырех строк. В подлиннике ошибочно Вымарана одна строка.

Подобный материал:

• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2783.63kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 1652.64kb.
• Толстой, Полное собрание сочинений в 90 томах, академическое юбилейное издание, том, 2722.46kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений издание осуществляется под наблюдением государственной, 1514.85kb.
• Лев толстой полное собрание сочинений под общей редакцией, 2283.66kb.
• Толстой Лев Николаевич Первая ступень, 376.97kb.
• Лев Николаевич Толстой Первая ступень, 1396.73kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 1585.13kb.
• Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 2092.28kb.
• -, 4680kb.

[26 февраля.] 23, 24, 25, 26 Февр. М. 89. Утром 23 встал от боли раньше, пошел работать, но всё хуже и хуже и целый день провел тяжелый, с сильными болями. Не мог быть радостен, не мог найти того расположения, при к[отором] всё хорошо. Но к смерти б[ыл] готов, только б[ыло] нетерпение от страда­ний, хотелось, чтобы поскорее. Читал Mat. Arnold' a, очень

   хорош тонкостью разграничений, при чем не теряется ясность; но с церковью англ[иканской] National Soci[e]ty for the pro­motion of goodness (2) -- влияет, и это жалко. Зачем для pro­motion of goodness надевать епанчи, петь известные песни в из­вестных домах? Думал уж после, но к тому же: В практической жизни не может не быть (3) неправильностей и отступлений от идеала, но в мысли, в идеале беда, если отступление, если пря­мая уже и в представлении не совсем кратчайшая линия между двумя точками. Вечером С[оня] приводила доктора от Маши, Мокроусова. Я б[ыл] напрасно скептичен, как бы поддерживал свою репутацию. О, только бы забывать о том, что другие обо мне подумают. Дунаев помогал до 2-х час[ов].

   24. Ночь не спал, жар уже не пошел наверх. -- Доктор Флеров. Боли уж не так сильны и духом лучше. Дун[аев] опять. Ничего не ел 2-е суток. Читал то же.

  

   (1) Можно прочесть: истоп[ил]

   (2) [Национальное общество распространения добродетели]

   (3) Зачеркнуто: компромиссов

  

   25. Почти то же. Утром лучше. Читал того же Arnold' a и Revue, Princesse Arabe. Думал: У нас царство разврата и женщин. Женщины движут всем. И это ложь и от того такое раздраженное отстаивание. Попробуйте коснуться этого. Нет предмета, к[оторый] бы озлобил более людей. А поддерживайте это, и вам всё простится. Принес некто статью, о чем, трудно сказать; сочувствует моему осуждению науки, осуждает договор Римского права, но отстаивает дарвинизм и тут же царскую власть. Кажется, Добровольского. Как быть с путанными головами? Письмо Лебединского. Надо выработать отношение. Да, отношение то, чтобы не скорбеть о мнении, к[оторое] о тебе составят. Как говорит Эпиктет: если ты не решаешься прослыть за дурака, ты далек от (философии) мудрости. Читал Вольтера с Варенькой, хохотали.

   26. Еще лучше. Но очевидно воспаление, жар и боль. Утром были Всеволожск[ая] и еще кто-то. Читал об Америке, Duc de Noailles. Взгляды самые дикие, но в связи с статьею Добров[ольского] описание несправедливостей демократии заста­вило думать: Ну, хорошо, ну, не будет договора, не будет пра­вительство поддерживать прав, что ж будет? Люди или по привычке буду[т] стремиться к установлению этих прав насилием или просто будут делать то, что они делают и делали, отстаивать насилием свои выгоды, продолжительность исключительного владения (собственность) и будут придумывать для нее оправда­ния. Будет хуже. Правда. Но эта (1) неправда правительствен­ная, состоящая в том, чтобы утверждать обязанности по отно­шению земли одной десят[ой] из 10 тыс[яч] владельцев так же строго, как обязанность исполнить обещанную работу и т. п., не сделается правдой. Договор и собственность есть ложь. Но как освободиться от нее? Постепенными шагами, подоходн[ым] налогом, уничтожением наследства и т. п. Пожалуй, но сознавая, что это не то, что должно, а только приближение (2). Самая беда это компромисс, принимаемый за принцип. А вот это-то всегда в правительственных делах. Политического

  

   (1) В подлиннике: этого

   (2) Можно прочесть: приближено

  

   изменения социального строя не может быть. (1) Изменен[ие] только одно нравственное, внутреннее человека. Но каким пу­тем пойдет это изменение? Никто не может знать для всех, для себя мы все знаем. И как раз все озабочены в нашем мире этим изменением для всех, а только не для себя. --

   Вечером были М[арья] А[лександровна] и О[льга] А[лексеевна], а потом пришел Фет. Я не сумел в радость перенести его. А можно бы. Радость ведь не в том, что Фет, а что я делаю волю Б[ога] по отношению к Фету.

   27 Ф. М. 89. Рано встал, всё болит. Вчера написал два письма Лебедян[скому] и Файнерм[ану]. Нынче еще два Шихмато[ву] и Анненковой. -- Боль есть, но голова давно не б[ыла] так свежа. Очень благодарен за эту болезнь. Теперь 12. Читал Leroi Boliеu. Fonctions de 1'etat, и думал две вещи: 1) о том, как бы найти критериум не истины, но того состоя­ния умов, при к[отором] их общение может быть плодотворно, или скорее -- такое состояние и отношение умов, при к[отором] общение плодотворное невозможно. Как бы найти те усло­вия, при к[оторых] винт может держать, и те, при к[оторых] он не держит. Дело, главное, в том, чтобы найти признаки праздной болтовни, баловства словом, к[оторые] ужасны для меня, как и для всех искренних работников слова. Как же -- я из глубины души достаю с болью и страшным трудом мысль, и вдруг эта мысль замешивается [?] в миллионы таких же мыслей и среди этой массы теряет свое значение. Мысли же эти не мысли, а подобие их и добываются совсем не из глубины и совсем иначе и очень легко. Вот найти признак их. Об этом допишу после.

   2-е думал: о том, что есть компромис, напишу об этом Черткову. Еще о издании своих сочинений только после смерти. Была Мар[ья] Ал[ександровна]. Она едет на Кавказ с своей бывш[ей] начал[ьницей]. Рассказывала о Чертков[е]. Всё бы хорошо, кабы только они (женщины) были на своем месте, т. е. смиренны. Стахович отец. Тяжело. Потом Свешникова милая.

  

   (1) Зачеркнуто: Сказать это всё равно что сказать, что может быть бо­ронное изменение землепашества. Политическое есть одна из сторон. Как и скородьба одна из сторон дела.

  

  

   Потом Дунаев, хорошо поговорил с ним. [ Вымарано 3-4 слова.] Держусь изо всех сил. Можно, коли помнить [Вы­марано 3--4 слова.]

   28 Ф. М 89. Встал рано, убрал комнату, записал, иду кофе пить. Объелся кофеем. Читал Leroi Bol[ieu]. Писать не мог. Писем много, всё пустые. Во 2-м часу пошел ходить, озяб, вернулся; Кошелева тут. Не успел заснуть. Позавтракал и не обедал. Вечером Дьяков милый, Герасимов, Шашалов, кажется он ничего не понимает, а только обратывается. Да, написал письмо Черткову. Прочел о Фрее -- прекрасно. Надо написать. Вчера думал: Многописание есть бедствие. Чтобы избавиться его, надо установить обычай, чтобы позорно б[ыло] печататься при жизни -- только после смерти. Сколько бы осадку село и какая бы пошла чистая вода!

   Чтобы спорить и из спора выходил плод, нужно, чтобы спо­рящие смотрели в одну и ту же сторону, чтоб цель у них б[ыла] одна (истина). Надо уяснить себе, что каждый хочет доказать. И если окажется, что или один ничего не хочет доказать (очень обыкновенно), или (1) что цели, побуждающие спорить споря­щих, совершенно различны, то спор тотчас же следует прекратить. Это надо выяснить примером. --

   Да, главное заблуждение в том, что не чувства руководят рассуждениями, а что рассуждения могут руководить чувства­ми. От этого прекрасная мысль М. Arnold' a, что метод Хр[иста] есть sweet reasonableness, любовная разумность.

   Не знаю от чего сделался вчера маленький припадок и ночью болело.

   [1 марта.] 1 М. 89. М. Встал рано разбитый, слабый. Долго так сидел, с усилием записал. Нынче только по случаю дела­ния пасьянса и снимания под четную красную [карту] увидал, как много еще неразумного и почувствовал радость освобо­ждаться от него. 10 часов, пойду завтракать (умеренно). Весь день плохой: Слабость. Ничего не писал. Читал St. Paul, М. Arnfold' a. Получил письма от Семенова. Ему надо отве­тить; и акушерки о приюте, не надо отвечать. Был Гольцев.

  

  -- Зачеркнуто: каждый хочет доказать совершенно противоположное, то

  

   Я ему продиктовал теорию искусства. Был Альсид. -- Ужасно трудно во взрослые годы понимать степень ребячества молод[ых] людей. Лег в 12.

   2 М. 89. М. Рано проснулся, убрался. Слаб. Во сне видел: цель жизни всякого человека улучшение мира, людей: себя и других. Так я видел во сне, но это неправильно. Цель моей жиз[ни], как и всякой: улучшение жизни; средство для этого одно: улучшение себя. (Не могу разобраться в этом -- после.) А очень важно. Так и есть, думал об этом, гуляя, и пришел к тому, что удовлетворило меня, что действительно надо быть совершенным, как Отец. Надо быть, как Отец. Не только не робеть от такой гордости, но робеть от мысли о том, что можно забывать это. Я не орудие, но орган Божества. Я такой же, как и Отец, как говорил Иисус, но я его орган, клеточка и всё тело. Отношение подобное. Дерзко приравнивать себя Отцу только тогда, [когда] считаешь себя и его личностями. Но когда ясно, что существует только мое отношение к нему, то я не могу не считать себя одинаковым с ним. Я и Отец одно. И когда поймешь это: я то же, что Отец, -- какая сила духовная прибавляется. Как Паскаль говорит, как разночинец, нашедший права наследства. Я, по крайней мере, как только скажу себе, что я такой же, как Он, и призван делать дело Его, так не могу уж делать низкого, нечистого, не могу гор­диться, радоваться на себя и не могу не любить, не жалеть. Всё как Он. Так думал на прогулке. Да, выразить это так: ты посланец от Отца, делать Его дело. И потому, чтобы быть достойным продолжать его делать, иметь это благо, 1) блюди себя чистым, каким Он представляется тебе, 2) всё, что делаешь, делай только в исполнение Его воли и 3) волю Его ты познаешь, когда ты в любви. Любовь это Его сила, проходящая через тебя, поворачивайся такой стороной, чтобы она проходила через тебя. -- Еще неясно, но мне не то что ясно, но мне это сознание придало силы.

   Дома Юнге с детьми. Тяжело с женой. Не могу преодолеть. Надо помнить то, что Он хочет о ней. -- Написал об искуест[ве]. Вечером поправлял. Нехорошо и напрасно. Ему (1) этого не нужно.

  

   (1) Подчеркнуто два раза.

  

   Лег поздно. Здоровье лучше. Был у Толстых. Получил письма от Евр[ея] Елисав[етградского] и гимназиста, отвечал.

   3 М. 89. М. Встал в 8, убрался. Думал. Учись во всем у Бога. Учись делать доброе так, чтобы получающий его не видал твоей руки. Как Бог. Он это делает, до такой степени скрывая себя, что многие точно думают, что Его нет. --

   Поправлял об искусстве -- вышло лучше. Начал б[ыло] писать о Фрее -- не пошло. Снес Гольц[еву] и зашел к Вер[е] Ал[ександровне]. Да, женское царство -- беда. Никто как женщины (вот как она с дочерьми) -- не могут делать глупостей и гадостей чисто, мило даже и быть вполне довольными. А нет уважения к суждению людей, к[оторое] вызвало бы сомнение. Дома -- барышни. Я б[ыл] сначала голоден, а потом, наев­шись, и жил только брюхом до 8 часов. Ни разу не вспомнил о том, кто я. Надо вспоминать, когда скверно. Пришли Желтовы и Огранович. Огранович -- психопат. Потом с барышнями и Гротом поговорили об искусстве. Грот жалок, он что-нибудь дурное сделал и хорошо чувствует. Как неверно слово: жалок, к такому положению. Жалок человек, когда не видит греха. Только горе в том, что я-то сержусь тогда, а не жалею, как бы должно было. Сережа приехал. Лег поздно.

   4 М. М. 89. Встал позднее, записал, работать нечего, пойду пройдусь. Читал М. Arnold. Слабо. Софизмы о церкви, к[оторая] ему зачем-то нужна. Спал. Пошел в Библ[ейскую] лавку, заперто. Дома много народа своего. Хорошо всё б[ыло] до приезда Сережи и его всё одних и тех же разговоров, осу­ждающих всё, отчаянных и оправдывающих себя. Я более горячо говорил, чем надо. Лева огорчает меня своей папиросочной плохостью. Ел лишнее, живот ноет. Потом пришли Касат­кин, Архангельский, Янжул и Трирогова. Хорошо говорили. Письма два из Америки. Одно Панина, лекция обо мне, другое известие о свободоземельном движении в Колорадо. Лег очень поздно. [Вымарано больше строки.]

   5 М. М. 89. Встал также рано. С Сережей говорил тяжело. Дурно. Надо по Божьи. Помоги мне. Иду завтракать. Почи­тал и заснул. Пошел в редакцию, отдал статью Тр[ироговой]. Живот болел, обедал лучше. Пришел Е. Попов, хорошо бесе­довали. Старался, чтоб б[ыло] так же радостно, как б[ыло] радостно с кухаркой Волжиной, к к[оторой] зашел узнать о здоровьи. Ох, кабы облечься в броню любви, т. е. на все стороны всегда выставлять любовь к людям; чтоб никто бы тебя не про­брал. -- Лег 12.

   6 М. М. 89. Раньше 8 проснулся. Сережа также недоволен жизнью. И я могу сердиться! Нынче надо сходить к его семей­ным и уговорить их уехать. Да, вчера встретил богомольцев, рассказывали о Семене праведном, портном и рыболове, пошьет, только надо кончать и уйдет. Раз за 20 верст вернул[ся], на шее нитки унес. Всё слаб. Вернувшись от кофея, заснул. Встал, пошел в библиотеку, к Покровск[ому] и за дровами. Дома орда и Фет. Мне всё легче и легче с людьми, говорю, что могу, о божьем, а остальное как хотят. Фет жаловался на скуку и на незнанье того, что хорошо и дурно, что должно и не должно. Я сказал: Люди жили и не знали зачем, Хр[истос] объяснил закон жизни: установления Царства Б[ожьего] на земле и дал смысл жизни каждого -- участия в этом, установлении Царства Б[ожьего]. -- И всё это самая точная, ясная реаль­ная философия. И ее-то они называют мистицизмом. Да, жалки, ужасно жалки. Потом пришел Молоканин, подари[л] кожу, потом Ивин, Дунаев, Медве[дев]. Спорили о православии. Ивин рассказал потом свою ревность к жене и повод к ней. Пьянство, спаиванье девок и баб. Страшно. Они, как и моя сестра бедная, не знают еще веры, а думают, что имеют ее. Легли поздно. Илюша приехал. Он мил.

   7 М. 89. М. Встал рано. С Сережей хорошо говорил, возил воду, записал и иду завтракать. От Ге вчера письмо хорошее. [ Вымарано около четырех строк.]

   Пришел художник лепить для группы, потом пришел Касат­кин с книжкой "В ч[ем] м[оя] в[ера]", взволнованный, раздра­женный, с слезами на глазах и, как я понял, с соболезнованием к себе и раздражением ко мне: за что нарушил мое спокойствие, указал то, что должен делать и не могу делать. "Ты не делаешь". "Ты обманщик". Так он и сказал мне: "это обман. Я не стану описывать". Я понимаю это раздражение, оно бла­городно-эгоистическое, любующееся на себя. Я вел себя хорошо: не стесняясь Клодтом, старался смягчить.-- Почи­тал о Рёскине (1) и пошел к Янжулу. После обеда пришел Брашнин -- ссорился с снохою, но просил у нее прощенья и помирился. Потом Сытин с Макушиным. Интересный и про­стой человек. Потом Дарго и Рахманов. Хорошо, спокойно беседовал. Лег раньше.

   8 М. М. 89. Встал очень поздно. Поша и Иль[я] очень милы вместе. Я говорил с ними хорошо. Потом пришел Герасимов и стал рассказывать о чтении Шишкина, о том, что сила ско­пляется в эфире. Я сказал, что эфир не есть реальность; он ( огорчился и обиделся. Разумеется, я виноват. А я заразился обидой. Да, школа молчания должна быть. Помоги, Господи. Читал привезенные Пошей письма и статьи, говорил с ним, пот[ом] пошел к Толстым. Илья очень мил, кротче и к себе строже. Читали статью Евангел[ического] союз[а] в ответ Поб[едоносцеву] и замечания на это редакции. Это ужасно. Мне послед­нее время стали ужасны не физические уродства, раны, а духов­ные, из к[оторы]х самые очевидные -- уродства слова, упо­требляющего все способы для скрытия истины и выставления лжи вместо ее. Софизм возражения Победоносцева в следующем:

   У нас полная веротерпимость: мы позволяем строить церкви всех исповеданий и в них отправлять богослужения, крестить, венчать, хоронить, присягать и др., каждому по своим обрядам, но воспрещаем каждому вероисповеданию проповедывать свое учение, т. е. совращать из православия, как они выражаются.-- Подразумевается, что религия состоит только в исполнении известных внешних жизненных актов: службы, похороны, кре­стины, брак[и], присяги и больше ничего; и что эти акты каждое вероисповедованпе может делать по своему обряду, т. е., что магометан не заставляют крестить своих детей и т. п. Это не веротерпимость, а отсутствие насилия такого, при к[отором] ни один иноверец не стал бы приезжать в Россию. И тут до религии еще дела нет. Это мертвая форма, религия же есть нечто живое. Оно нечто живое уже пот[ому], ч[то] постоянно нарождаются новые люди и для них вопрос: какой веры? Вопрос этот решается

  

   (1) В подлиннике ошибочно: о Раскине

  

   опять по мертвому, т. е. дети веры отцов. Стало быть дело не ре­лигиозное, а гражданское, -- гражданское же решается не на основании того, что должно руководить всяким гражданским актом, -- справедливости. 1) Дети, у к[оторых] один из родите­лей православный, должны быть православны. 2) Проповедывать устно и письменно православие -- можно, никакое другое исповедание -- нельзя. 3) Совращать в православие можно -- это называется миссионерство, в другие же исповедания -- нельзя. -- Этих 3-х пунк[тов] нет в других странах и пот[ому] там есть веротерпимость, а у нас нет.

   Пришел Архангельский студент и потом Бутурл[ин] и Се­режа. [ Вымарана одна строка.] Лег раньше.

   9 М. М. 89. Встал рано, работал, перечитал письма. Маш[еньки] письмо хорошее. Письмо от Мороз[ова] о слепом. Писал дневник, пришел Цертелев. Довольно хорошо говорил с ним. Он согласен с незаконностью войны, присяги и суда. И то хорошо. Голова кружится и шатает меня. Как скоро при­дет смерть! Думал: надо всё дело жизни сосредоточить на любовном воздействии на С[оню]. О, помоги, Господи! Иду гулять. --

   Ничего не сделал из заданных себе задач: молчания и воздей­ствия на С[оню].

   10 М. 89. М. Вчера всё кружилась голова. Лег и читал Рёскина. Пришел Шишалов и потом Озмидов. Всё хорошо говорили, можно бы еще меньше говорить. В баню, пришел оттуда -- Всеволожская, говорили с ней скучно, а очень милая. И вместо воздействия вчера вел себя дурно. Встал позднее, поработал, убрался и теперь пишу. Нынче, просыпаясь, думал: Вчера с Оз[мидовым] говорили о том, что не надо делать по предписанию извне, а по внутренней потребности. Ну, не люблю человека -- не притворяться, не лгать. Люблю курить -- ку­рить и т. п. Я говорил: да, но надо любить любить, любишь чистоту -- не курить и т. п. и надо возбуждать в себе эту лю­бовь к доброму. Нынче вот и думал: как возбуждать эту любовь к любви и т. п. Есть одно всемирное, всем известное и до неуз­наваемости изуродованное средство: молитва. Обращен[ие] (сле­довательно, внимание к тому) к самому святому в себе (выдви­гание его вперед). Святое же во мне есть святое во всех, есть святое в самом себе, есть Бог. Да, молитва сильнейшее средство и единственное, молитва, как вызывание в себе лучшего, что есть и приучение себя жить им. Так и выходит: человек, не знаю­щий в себе ничего выше силы, могущей делать то или другое, обращается к такой силе личного Бога, прося у него здоровья, жизни, дождя. Человек, не знающий ничего выше гордости, славы, поклоняется Богу прославляемо[му]. Часто и то, и дру­гое, и еще третье. Хочется сказать: человек, не знающий ничего выше покаяния, поклоняется Богу искупившему, тому, к[оторый] принял покаяние и очистил. Человек, не знающий ничего и выше самоотречения, поклоняется Б[огу] самоотречения Будде и Христу, как мученику. И потом всё это вместе. Я знаю Б[ога] творящего добро и поклоняюсь ему.

   11 М. М. 89. Вчера писал предисловие, порядочно. Пришел Штанге, я с ним пошел ходить. Он -- оставшийся на мели со­циалист-революционер -- ему нечего делать и незачем что-нибудь делать. Он живет в Павлове. Я дал ему книжечки о трез­вости. После обеда пришел Желтов. Говорил об обрядах их. Я говорил об опасности этого, о значении "Отче наш". Потом Фет. Тщеславие, роскошь, поэзия, всё это обворожительно, когда полно энергии молодости, но без молодости и энергии, а с скукой старости, просвечивающей сквозь всё, -- гадко. Потом пришла Оболенская. Я не помог ей, обошелся не по Божьи. Потом Богоявленский, Биб[иков] и Еропк[ин]. Сказал то, что думаю об общинах, что для освобождения себя от поль­зования правом чужого труда неразумно и опасно собирать себе деньги (орудие угнетения) и на эти деньги покупать несправедливейшую собственность -- земельную. Он согласился. Мы хорошо говорили. Орфано всё хочет опровергать. Я рад, что мне точно стало жалко его. Какая тревога и страх. Лег поздно. Спал, думая. Проснулся на том, что кому-то говорил: не гово­рите о нужде бедных материально и о помощи им. Нужда и страдания не от материальных причин. Если помогать, то только духовными дарами, нужными одинаково и бедным и богатым. Посмотрите на жизнь среднего сословия. Мужья с отвращением, напряжением, тоской наживают деньги противными для них самих средствами, а жены неизбежно с недовольством, с за­вистью к другим, с тоскою проживают всё и им мало и в воображении утешаются надеждой на выигрыш билета, если не в 200, то в 50 т[ысяч]; читал "Учен[ие] XII Апос[толов]" Соловьева. Как праздны рассуждения ученые. Думал: В науке неправильно одно значение, кот[орое] ей придается. Они, ученые (профессора), делают некоторое определенное дело и нужное, они собирают, сличают, компилируют всё однородное. Они, каждый из них, справочная контора, а их труды справочные книги. Напр[имер] в Учении собрано всё касающееся этого, и это полезно, но вы­воды не полезны и глупы. То же, у Янж[ула], у математика, у Сторож[енко]. Catalogue raisonne (1) и экстракты из книг -- полезны, но их воображение, что этими компиляциями, собра­ниями, каталогами они увеличивают знание, в этом комическое заблуждение. Как только они выходят из области компиляций, они всегда врут и путают добрых людей.

   Всё утро читал Рёскина. Об искусстве хорошо. Наука, го­ворит, знает, искусство творит. Наука -- утверждает факт, искусство проявления. Это наоборот. Искусство имеет дело с фактам[и], наука с внешним[и] законам[и]. Искусство гово­рит: солнце, свет, тепло, жизнь; наука говорит: солнце в 111 р[аз] больше земли. Иду обедать.

   Обедали Сух[отин] и Соловьев. С Соловьевым хорошо говорил. Он придает догматам значение принципов: Богочеловечество есть не одно вочеловечение Хр[иста], но призвание всех людей и т. п. А я говорю: я отрицал молитву, а теперь признаю. Так пойдемте навстречу друг другу. Потом пришел Дунаев с пере­водом. Слабо. Потом Сережа, Медведев и Огранович. С Ограно[вичем] спорил я -- не раздражаясь, но излишне говоря. Он материалист -- сознание плод сил, действующих в материи, и потому надо действовать на материю. Чем? Ну, обычное сумашествие. Я как будто пробовал, тверд ли я. Если говорил, то значит не тверд. Лег поздно.