Михаил Гаспаров Занимательная Греция

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 8 9 10 11 12 13 14 15 ... 33

кого называли храбрейшим из греков: Кинегир, брат поэта Эсхила. Он удерживал корму

вражеского корабля правой рукой, а когда отрубили правую - левой, а когда отрубили левую

- зубами. А всего греков пало сто девяносто два человека, персов же - во много раз больше.

Сев на суда, персы сделали еще одну попытку: обогнули Аттику и двинулись прямо на

Афины, чтобы застичь город врасплох. Но Мильтиад их опередил. За ночь он прошел с усталым

войском все сорок две версты с лишним от Марафона до Афин, всю "марафонскую

дистанцию", и теперь они стояли на берегу, поределые, но в том же боевом порядке.

Персидские корабли остановились, повернули и исчезли вдали.

Посредине марафонского поля до сих пор высится курган - братская могила

марафонских героев; немного в стороне - могила Мильтиада. "Здесь каждую ночь можно

слышать топот, ржание коней, крик воинов и лязг оружия, - рассказывает греческий писатель,

побывавший в этом месте лет через шестьсот, - и если кто услышит это случайно, с тем

ничего не будет, но кто нарочно приходит сюда за этим, тот потом горько платится за свое

любопытство".

ФЕРМОПИЛЫ

Марафон был только пробой сил. Настоящее испытание наступило десять лет спустя,

когда на Грецию двинулся сын Дария - Ксеркс. Историю этого похода пересказывали как

сказку. Казалось чудом, что маленькой растерянной Греции удалось выстоять против великого

царя. И об этом рассказывали, как о всяком чуде, - с преувеличениями.

Войско у Ксеркса было такое, что подсчитать его поголовно было немыслимо. Сделали

так: выстроили в поле десять тысяч воинов бок к боку, плечо к плечу и очертили по земле

чертой. По черте построили кирпичную стену по пояс человеку. Этот загон стали наполнять

воинами снова и снова, всякий раз доотказа. Так пришлось сделать сто семьдесят раз: у Ксеркса

оказалось миллион семьсот тысяч человек одной пехоты. А вместе с конницей, с моряками, с

носильщиками, с обозом - греки любили точные цифры - было будто бы пять миллионов

двести восемьдесят три тысячи двести двадцать человек.

Путь войску преграждал пролив Геллеспонт, ширина его в самом узком месте - верста с

третью. Здесь навели для войска два моста: от берега до берега протянули канаты, на них

положили брусья, скрепили поперечинами, засыпали землей. Налетел ветер, поднялась буря и

разнесла мосты. Ксеркс пришел в ярость. Он приказал высечь море. На середину пролива

выплыли в лодке царские палачи и триста раз ударили по воде плетьми. Строителям отрубили

головы, а мосты навели новые.

Путь флоту преграждала гора Афон, о которую разбились корабли Мардония. Здесь для

флота прорыли канал через перешеек между горой и материком: царь не захотел объезжать

непокорную гору. Окрестные фракийцы с ужасом смотрели, как царь превращает море в сушу,

а сушу в море.

Отряд за отрядом, народ за народом шло царское войско. Шли персы и мидяне в

войлочных шапках, в пестрых рубахах, в чешуйчатых панцирях, сплетеными щитами,

короткими копьями и большими луками. Шли ассирийцы в шлемах из медных полос, с

дубинами, утыканными железными гвоздями. Шли ликийцы в пернатых шапках и с длинными

железными косами в руках. Шли халибы, у которых вместо копий - рогатины, на шлемах -

бычьи уши и медные рога, а на голенях - красные лоскуты. Шли эфиопы, накинув барсовы и

львиные шкуры; перед сражением они окрашивают половину тела гипсом, а половину суриком.

Шли пафлагонцы в лыковых шлемах, шли каспии в тюленьих кожах, шли парфяне, согды,

матиены, мариандины, мары, саспейры и алародии. Плыли трехпалубные триеры, приведенные

финикийцами, киликийцами, египтянами, киприотами и греками из малоазиатских городов.

Войско шло вдоль моря тремя дорогами. Небольшие реки были выпиты воинами до

капли. Одного озера едва хватило, чтобы напоить вьючный скот, а окружность этого озера была

пять верст. Когда становились лагерем, то от края до края лагеря был день пешего пути.

Ксеркс шел на Грецию с севера. Природа поставила перед ним три преграды: как бы вал,

стену и ров. Вал - это Пиерийские горы, за ними лежала северная Греция. Стена - это

Эгейские горы, за ними лежала средняя Греция, в ней Дельфы, в ней Фивы, в ней Афины. В

стене - единственная калитка: Фермопилы, проход меж горами и морем в шестьдесят шагов

ширины. Ров с водой - это длинный, узкий Коринфский залив, за ним - Пелопоннес, и в нем

- Спарта. Через ров - единственный мост: Коринфский перешеек шириною в пять верст от

моря до моря.

Казалось, что спорить не о чем: надо оборонять сперва вал, потом стену, потом ров. Но

греки спорили. Вал не хотел оборонять никто: северную Грецию отдавали врагу без боя. Стену

и калитку в стене - Фермопилы - призывали защищать афиняне: стена эта защищала их

собственную землю. А спартанцы не желали тратить силы и на это: они хотели сразу отойти за

ров и принять бой на перешейке, на пороге своей родины.

Вовсе отказаться от битвы в Фермопилах спартанцы не могли. Но победить в ней они не

хотели. Они выслали туда ничтожный отряд: триста человек во главе с царем Леонидом. Когда

эти триста выступали из Спарты, дрогнуло сердце даже у спартанских старейшин. Они сказали

Леониду: "Возьми хотя бы тысячу". Леонид ответил: "Чтобы победить - и тысячи мало, чтобы

умереть - довольно и трехсот".

Ксеркс прислал к Фермопилам гонца с двумя словами: "Сложи оружие". Леонид ответил

тоже двумя словами: "Приди, возьми". Гонец сказал: "Безумец, наши стрелы закроют солнце".

Леонид ответил: "Тем лучше, мы будем сражаться в тени".

Кто воевал, тот знает, что самый страшный бой на войне - рукопашный. В древности все

бои были рукопашные. Сойтись на длину копья, на длину меча, ударить мечом, отбить щитом,

сделать выпад, уклониться, рассечь панцирь, ранить, убить, добить - таков был бой. Он был

бешен и кровав. Греки принимали напор персов сомкнутым строем. Это была железная стена

сдвинутых щитов и щетинящихся копий, и об нее разбивался и откатывался каждый натиск.

Воины уставали, но Леонид быстро отводил усталых назад, отдохнувших вперед, и бой

продолжался. Груды трупов громоздились в узком ущелье.

Бились два дня. В ночь перед третьим перебежчики донесли, что царское войско нашло

обходную горную тропу и идет грекам в тыл. Человека, который показал персам этот путь,

звали Эфиальт; кто он был и почему пошел на это черное дело, так и осталось неизвестным.

Еще было время отступить. Со спартанцами было три с половиной тысячи союзников из других

городов. Леонид их отпустил, чтобы ни с кем не делить славной гибели. Персы ударили с двух

сторон. Спартанцы приняли бой и погибли все до предпоследнего. Последний уцелел: он лежал

больной в ближней деревне и не участвовал в бою. Он вернулся в Спарту - его заклеймили

позором, с ним не разговаривали, ему не давали ни воды, ни огня. Он сам искал смерти и погиб

в следующем году в битве при Платее.

Имя царя Леонид значит "львенок". Па том холме, где пали триста спартанцев, греки

поставили каменного льва и высекли знаменитую надпись, сочиненную поэтом Симонидом:

Путник, весть отнеси всем гражданам воинской Спарты:

Их исполняя приказ, здесь мы в могилу легли.

САЛАМИН

Персы заняли среднюю Грецию. Дельфийские жрецы их приветствовали, фиванские

старейшины открыли им ворота. Спартанцы достраивали стену на Коринфском перешейке и не

хотели выходить ни на шаг. Афины остались беззащитны. Взрослые мужчины перешли на

остров Саламин в аттическом заливе; женщин и детей перевезли через залив в пелопоннесский

город Трезен. Там их приняли по-братски: женщинам назначили пособие на прокорм, детям

позволили рвать плоды где угодно, а чтобы время не пропадало зря, наняли для детей учителя.

Греческий флот стоял у северного берега Саламина, лицом к Аттике. Здесь было

четыреста кораблей из двадцати городов, половина из них - афинские. Двадцать

военачальников держали совет в палатке на Саламине. Где принимать бой? Один за другим

вожди говорили: надо плыть к Коринфскому перешейку и сражаться там. Против был лишь

начальник афинян - Фемистокл. Он понимал, что если теперь отступить, то каждый город

уведет свои корабли к себе, и персы разобьют их поодиночке.

Фемистокла не слушали. "Ты человек без родины, поэтому молчи!" - сказал ему сосед и

показал через пролив - туда, где из-за холмов клубами вставал дым над горящими Афинами.

"У меня есть родина, и она - вот!" - отвечал Фемистокл и показал на пролив - туда, где

борт к борту стояли двести афинских триер. "Бели вы покинете Саламин - мы покинем вас и

всем народом отплывем в заморские земли!" Лишаться афинского флота было нельзя -

мнение одного перевесило мнение многих. Нехотя приняли собравшиеся решение дожидаться

боя у Саламина.

Военные корабли назывались "длинные", были низкие, прямые, как стрела, и с тараном

впереди (здесь - в форме крокодильей головы). Торговые корабли назывались "круглые",

были емкие и высокобортные. "Длинный", с двумя рядами весел, изображен справа,

"круглый", с двумя рулями на корме - слева. Видимо, это военный корабль нападает на

купеческий

Фемистокл понимал: решимости хватит ненадолго. Ночью он послал в лагерь персов

своего доверенного раба. Часовые отвели его к царю. Раб сказал: "Царь, меня прислал

афинянин Фемистокл, желающий тебе победы. Греки хотят бежать: отрежь им выход, окружи

их и разбей. Они враждуют друг с другом и не устоят против вас". Царь выслушал и поверил.

Той же ночью персидский флот занял оба выхода из залива, где стояли греки: и с запада от

Саламина, и с востока. Теперь греки должны были принять бой - не охотой, так неволей.

Царь поставил свой трон на высоком берегу Аттики, над восточным Саламинским

проливом. У подножия трона сидели писцы, готовые записывать для потомства все

подробности будущей победы. Как на ладони они видели плотный строй персидских кораблей,

вдвигающихся в узкий водный коридор, и длинный ряд греческих кораблей, ожидающих их на

выходе - бортами друг к другу, окованными носами к врагу. Наступающим нужно было

далеко проскользнуть вперед, развернуться и встать лицом к греческому строю. Это было

трудно: места было мало и времени мало.

И вот, когда головные корабли персов уже развернулись, средние корабли еще плыли

вперед, а задние теснились в проливе, со стороны греков грянула труба, вспенилось море под

веслами, и вся цепь их медноносых судов двинулась вперед, разбегаясь с каждым взмахом

гребцов. Царский флот принял удар. Все смешалось в проливе: треск бортов, скрип весел, крик

бойцов, лязг оружия, стоны раненых взлетели над битвой к золотому Ксерксову трону. Суда

сцеплялись крючьями, проламывались под таранами, бились о берега, рассыпались обломками,

тонули. Люди - убитые, раненые, живые - громоздились на бортах, скользили, падали в море

и захлебывались в кровавой воде, а над их головами с треском сшибались новые и новые

корабли.

Бились так: корабль проходил борт о борт с вражеским кораблем, в щепы ломая его

торчащие весла, а потом разворачивался и тараном, носом в бок, прошибал и топил

беспомощного, безвесельного врага. Нужно было суметь ударить во вражеский борт, не

подставив врагу собственного борта. Корабли у персов были не хуже, чем у греков, и

финикияне были моряки не хуже, чем афиняне. Но за греческими кораблями было больше

простора для поворотов, а за персидскими было тесно от новых и новых судов, подходивших из

пролива и рвавшихся отличиться перед лицом царя. Больше царских кораблей погибло друг от

друга, чем от греческих.

Близился вечер. Остатки персидского флота собирались в афинской гавани. Их не

преследовали: греки еще не верили собственной победе. Ночью Фемистокл опять послал раба к

царю. Раб сказал: "Царь, Фемистокл желает тебе добра: знай, что греки хотят плыть к

Геллеспонту и разрушить твои мосты. Опереди их!" Ксеркс поколебался и приказал своим

главным силам отступать. И тогда в греческом стане началось ликование.

Это был еще не конец. В Греции осталось малое персидское войско во главе с уже

известным нам Мардонием, и оно все еще было больше всех греческих войск вместе взятых. В

следующем году вновь были выжжены Афины, вновь медлили со своей помощью спартанцы,

но когда они подошли, то при беотийском городе Платее состоялся решающий бой. Это было

испытание на выдержку. Греки стояли строем на холмистом взгорье Киферона, персы осыпали

их стрелами снизу, из зеленой речной долины: кто кого переждет, кто кого вынудит выйти и

принять бой на неудобном месте. Переждали греки. Персы не выдержали их отпора и

обратились в бегство; Мардоний погиб; греческий вождь Павсаний, племянник павшего в

Фермопилах Леонида, торжествовал победу и возмездие. И в тот же самый день, когда при

Платее было разбито персидское войско, на противоположной стороне Эгейского моря, при

мысе Микале, был разбит остаток персидского флота. Только теперь Греция могла считать себя

спасенной. Оборона кончилась, началось наступление: афинский флот и спартанское войско

двинулись на север, к Геллеспонту и Боспору, освобождать морскую дорогу к

причерноморскому хлебу.

Кстати, о греко-персидских войнах

Я надеюсь, что никто из читателей не поверил буквально в греческие подсчеты

количества персидских войск. Один военный историк подсчитал, что если бы в войске Ксеркса

действительно было пять миллионов, то оно растянулось бы через всю Азию от Геллеспонта до

столичного города Суз, то есть на две с половиной тысячи километров. Греки преувеличивали

его размеры раз в сорок. Это оттого, что у страха глаза велики, а страх в Греции в тот год царил

небывалый.

Заодно историки долго думали, что Афонский канал, прорытый Ксерксом, - тоже

выдумка, легенда. Но в этом их разубедила аэрофотосъемка. С самолета увидели: через

перешеек тянется темная полоса; значит, там гуще растут кусты и травы; а это значит, что

земля под ними разрыхлена больше, чем по соседству, и за две с половиной тысячи лет не

успела полностью слежаться.

Что больше всего удивило самих греков, так это то, что самый сильный греческий флот

оказался у афинян. Но тому были свои причины. Мы знаем, что поколением раньше Афины

были сухопутным государством, и весь свой флот они выстроили по совету Фемистокла за

десятилетие между Марафоном и Саламином. Как раз в это время в Греции стали строиться

корабли нового образца (изобретенные в Финикии) - триеры, не в один, а в три ряда весел,

гораздо более быстрые. Весь афинский флот уже состоял из таких кораблей, а у прежних

морских государств старых кораблей было больше, чем новых. Так одним рывком Афины стали

великой морской державой.

ФЕМИСТОКЛ И ПАВСАНИЙ

Героем Саламина был афинский вождь Фемистокл, героем Платеи - спартанский царь

Павсаний. Это им больше всего были обязаны греки победой. Но прошло десять лет - и оба

они стали изменниками и врагами народа. Старый Солон еще раз оказался прав: видно, от

успехов могла кружиться голова не только у восточных царей.

Для Фемистокла этот взлет к успеху был особенно быстр и крут. Он был незнатен и

неучен, но талантлив и честолюбив. Неучености своей он не стыдился. Его попрекали: "Ты не

умеешь управляться с лирой", - он отвечал: "Зато умею с государством". Его спрашивали:

"Кем бы ты хотел быть, Гомером или Ахиллом?" - он отвечал: "А кем бы ты - олимпийским

победителем или глашатаем, объявляющим о его победе?" Зато, когда Мильтиад победил при

Марафоне, Фемистокл не находил себе места от зависти. Он говорил: "Лавры Мильтиада не

дают мне спать".

Теперь он стал самым знаменитым человеком в Греции. После Саламина греческие

военачальники устроили голосование, кто из них лучший; каждый назвал лучшим себя, а

вторым - Фемистокл а. Награда была присуждена Фемистоклу. Когда он зрителем пришел на

Олимпийские игры, ему рукоплескали громче, чем бегунам и колесничникам. Один завистник с

маленького острова Сериф сказал ему: "Ты обязан этой славой не себе, а своему городу!" -

"Ты прав, - ответил Фемистокл, - ни я бы не прославился на Серифе, ни ты в Афинах".

До Фемистокла Афины - несмотря на Солона, Писистрата, Мильтиада - были в Греции

государством второстепенным. Фемистокл первый захотел сделать этот город, выжженный

дотла, самым сильным в стране. Для этого нужно было прежде всего окружить стенами город и

порт. Стройка началась; спартанцы забеспокоились. Фемистокл сам поехал в Спарту, завещав

строить как можно быстрее. Спартанцам он сказал: "Не верьте слухам, стен нет; пошлите

послов убедиться, я буду заложником". Послы поехали и увидели стены уже во всю высь.

Афиняне задержали послов и выменяли их на Фемистокла. Покидая Спарту, Фемистокл

говорил: "Вам ли к лицу властвовать не вашей доблестью, а чужою слабостью?"

Фемистокл понимал, что главным врагом Афин будет то государство, которое до сих пор

было самым сильным, - Спарта. Именно Спарта, а не Персия - персидский царь мог бы даже

стать полезным союзником против Спарты. Фемистокл знал, что делал, посылая к царю тайных

гонцов до и после Саламина: теперь царь помнил, что афинянин Фемистокл желает ему добра.

Знать всех городов привыкла дружить со Спартой - афинская тоже. Фемистокла стали

травить. Говорили: "Как ему не надоест напоминать о своих заслугах!" Он отвечал: "А как вам

не надоест получать от меня услуги?" Поэт Симонид, все свои стихи помнивший наизусть,

предложил научить его искусству памяти. "Научи меня лучше искусству забывать", - горько

сказал Фемистокл. Он говорил: "Для афинян я развесистое дерево: в непогоду под ним

укрываются, в ясный день ему ломают сучья".

Чтобы расправиться с Фемистокл ом, было прекрасное средство: остракизм, суд черепков.

Раз в год афинские власти обращались к собранию: не кажется ли народу, что кто-то стал

слишком влиятелен и может сделаться тираном? Если народ говорил "да", то устраивали

голосование: каждый писал на глиняном черепке (по-гречески "черепок" - "остракон") имя

того, кто казался ему опасен для свободы. Получивший больше всего голосов уходил в

изгнание на десять лет. Он не считался преступником, такое изгнание было даже почетным:

изгнан - значит, влиятелен. Но жить он должен был на чужбине. Таким остракизмом враги

изгнали из Афин Фемистокла. Археологи нашли на афинской площади целую груду черепков с

его именем - они были заготовлены заранее, как бюллетени для голосования.

Фемистокл бежал в Аргос. И здесь его судьба скрестилась с судьбой спартанского царя

Павсания.

Павсаний не был так умен и дальновиден, как Фемистокл. Но почет и славу он любил не

меньше. Когда греческий флот после Микале плыл выбивать персов из Геллеспонта и Боспора,

Павсаний был его начальником. Его встречали как освободителя. Власть сама давалась ему в

руки - ему захотелось стать тираном. Целью похода был Византии, ключ Боспора; заняв

Византии, он обосновался в нем как князь, надел персидское платье и написал Ксерксу письмо,

в котором просил руки царской дочери и обещал предать царю всю Грецию. Но когда

спартанские власти послали ему приказ вернуться, привычка к дисциплине оказалась сильней:

Павсаний вернулся. Никто в Спарте не посмел привлечь к ответу платейского победителя, но

он чувствовал вокруг себя недоброе. Павсаний заметался. Он опять пустился в Византии - его

опять вернули. Тогда он стал подговаривать илотов к восстанию, чтобы сломить спартанскую

знать и править самовластно. Вот тут-то и вступил он в сношения с Фемистоклом в Аргосе -

оба были чужими в своих государствах, оба ненавидели старую Спарту. Но сделать вместе они

ничего не успели.

Для спартанцев не было ничего страшней восстания илотов. Эфоры приказали схватить

Павсания как изменника. Павсаний укрылся в храме Афины Меднодомной. Окружавшие не

Blog

Михаил Гаспаров Занимательная Греция

Содержание