Geum.ru

Проблема истоков: иудаизм и христианство в свете последних открытий

Вид материалаДокументы

Содержание


Осуждение богатых
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   30

Осуждение богатых


в Послании Иакова (5:1—6)

Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело, и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и на­слаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания. Вы осудили, убили праведника; он не про­тивился вам.

Дискуссии о словах и делах отражают мыслительную работу общины, которая еще не полностью освободилась от взглядов прошлого. Сами такие споры по значению и содержанию в то время опережали конкретный момент процесса этого освобождения.

В самом деле, конфликт вероучений восходит к наибо­лее критическому периоду истории христианства, ко вре­менам Августина, занявшего враждебную позицию по от­ношению к традиционной этике монаха Пелагия. Он вновь возник с особой силой вместе с Реформацией XVI в., ког­да разрыв с иерархической дисциплиной стал выражением {109} надежд на освобождение и самостоятельность новых, под­нимающихся слоев буржуазии. Не случайно Лютер заявит в свое время, что послание Иакова, хоть оно и включено в число боговдохновенных писаний, это просто-напросто «пу­гало», «чучело».

Совсем иного рода проповедь, лишенная обычных при­знаков эпистолярного жанра, представлена так называе­мым посланием к евреям. В нем нет указаний ни на от­правителя этого письма, ни на его адресата, отсутствуют всякие формулы приветствия в начале его и в конце. Оно похоже на небольшой теологический трактат, наполненный доводами талмудистского толка, в которых Иисус пред­ставлен как «великий священнодействователь» нового по­рядка мира, гораздо более значительный, нежели тради­ционный мессия: вспомним, что то были времена разруше­ния Иерусалимского храма, когда уже не существовало прежнего иудаистского духовенства. Жертвенная смерть Иисуса, предсказанная священным писанием, сделала его в этих условиях достойным «большей славы пред Моисе­ем» (Евр., 3 : 3).

Предание, отнюдь не единодушное, приписывало это послание тому же Павлу, но и по стилю и по литератур­ному ритму, не говоря уже о его идеях, оно глубоко от­личается от других посланий павловского цикла. Автор отождествлялся то с одним, то с другим более или менее мифическими персонажами истории первых двух столетий нашей эры, действовавшими в среде, которая еще была чувствительна к памяти о прошлом иудаизма, когда кру­шение еврейской нации стало фактом.

Было бы ошибкой видеть за всей этой литературой какую-либо однородную общественную и культурную сре­ду, которую определяли воззрения одних только выход­цев из самых униженных слоев общества. Напротив, Па­вел был ремесленником, делавшим шатры, Кай имел дома в Коринфе, Стефан был «первенствующим в Акко», Эраст был казначеем города. Процесс их превращения в христи­ан восстановить не так просто.

Можно думать о неясном ощущении упадка, экономи­ческого оскудения, духовной изоляции людей, существо­вание которых целиком зависело от неподвластных и даже непонятных им политических событий. По сути дела, это было то же самое состояние души, которое побуждало от­павшие от господствовавших классов группы увлекаться лишенными предрассудков идеологиями — эпикуреизмом, {110} стоицизмом, кинизмом. Нередко эти учения приобретали характер проповеди, которая дискредитировала официаль­ный культ, причем настолько, что вызывала обвинения в атеизме сторонников этих учений. «Долой эпикурей­цев и христиан»,— скажет однажды некий историк конца II в.

Эти учения тоже о принципе не одобряли рабовладе­ние, но не шли дальше бесплодных призывов к милосер­дию и состраданию. Никто из их приверженцев не про­поведовал идею отрицания всякого классового деления, идею всеобщего равенства, пусть даже в ином мире. По отношению к религиям мистерий, которые обещали посвя­щенным счастье и оформляли это прорицание наивными красочными церемониями, отправлявшимися в закоулках эллинистических городов и в трущобах «красного пояса» Рима, вышеназванные учения питали чувства презрения и сострадания, которые затем обратили на христианство. Их сторонники не пренебрегали сотрудничеством с местными властями, особенно в тылах имперских армий, постоянно наносили удары группам инакомыслящих, выявляя и пре­давая трибуналам христианских провидцев, которые отка­зывались подтверждать свою лояльность властям и на тай­ных сборищах встречались с подозрительными заговор­щиками.

В их отношении к христианству, еще до того, как его стали рассматривать как серьезную опасность для госу­дарства (это случилось только к концу II в., когда дав­ление «варварских» народов на границах империи стало более грозным и в Галлии, и на Дунае, и в Сирии, и в северных районах Малой Азии, на Понтийском море, в Вифинии, Армении), проявлялись уже мотивы той оже­сточенной полемики, которую вели во имя римского мира выразители интересов господствующего общества: Цельс, Порфирий, Иерокл, Юлиан, Симмах.

Обедневшие слои, волнующаяся масса рабов, осозна­вавших свое подчиненное положение, дезорганизованные ремесленники и рабочие видели, напротив, в христианстве не только надежду на искупление вне зависимости от их положения, но и форму солидарности во взаимном обще­нии, в жизни и смерти, совершенно чуждую индивидуа­лизму странствующих философов. Призыв к созерцанию, с которым эти идеологи кризиса обращались к массам, едва маскировал суть идеологии — смирение перед лицом конкретной реальности классового господства. {111}