Geum.ru

Д. И. Фельдштейн Заместитель главного редактора

Вид материалаКнига

Содержание


Личность и развитие
Поставив вопрос: что такое человек?
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   32
47

дивид приносит пользу обществу и опосредованно, в виде зарплаты и морального удовлетворения, — себе, и свободное время, когда человек приносит пользу себе и опосредованно, в виде укрепления своего здоровья и повышения культурного уровня, обществу. При социализме появляется третья часть, когда человек просто суетится, не принося никакой пользы ни себе, ни обществу. Это называется общественной работой и по мере приближения к коммунизму неуклонно поглощает обе предыдущие части. Задача в том, чтобы выяснить, до каких пределов это объективно может продолжаться.

К сожалению, поскольку любой мой досужий интерес быстро превращался в профессиональный, я не мог претворить собственную теорию в практику, но эмоциональный кризис радикализировал внутреннюю эмиграцию.

После разговора в обкоме партии я поклялся никогда больше не переступать порог Смольного, сложил весь свой двадцатилетний научный архив по юношеской психологии

— рукописи, оттиски зарубежных статей, документы — в большую картонку, надписал на ней «Париж» и убрал на полку в уборную. Надпись означала, что эту картонку я открою, только вернувшись из Парижа. После этого я оформил документы на поездку по Францию по частному приглашению и получил, как и ожидал, грубый немотиви-. рованный отказ. Тем самым возможность работы над темами, имеющими какое бы то ни было практическое значение, которые правящая партократия могла бы использовать для укрепления своей власти, была для меня полностью закрыта. А через несколько месяцев у нас прорвало водопроводную трубу, и картонка была слегка подмочена. Я снял ее с полки и не знал,- что делать дальше. Распечатать — значит, нарушить данное себе слово и заново переживать, что такие ценные материалы пропадают. Не открывать — бумага начнет гнить. Возможно, я так и умер бы с голоду, сидя перед подмоченной картонкой, но неожиданно в квартиру позвонили. Я открыл дверь и увидел пионеров, собирающих макулатуру. Я понял, что это

— знамение свыше, и отдал детям их светлое будущее в их собственные руки.

И на душе у меня стало легко и спокойно: этих забот в моей жизни уже нет и никогда больше не будет! Неэффективность советской системы — средство ее саморазрушения, пытаться улучшать ее педагогику — значит, помогать

48

собственным тюремщикам. Пусть все идет своим путем. Надо завершить ранее начатое, а потом постараться уменьшить контакты с советской действительностью, ограничив их неизбежными и отвратительными бытовыми реалиями, в коих и состоит ее подлинная сущность.

Это решение не было следствием личной обиды и минутного раздражения. Я прекрасно понимал, что мои обиды — ничто по сравнению с тем, что переживали многие другие люди, не говоря уже о диссидентах, которые высказывали вслух то, о чем я думал про себя. И работал я не ради горкомовских чиновников, а чтобы хоть как-то облегчить жизнь наших замордованных подростков. Но выше головы не прыгнешь. Мое решение было не жестом протеста, хотя я не держал его в секрете, — партии было плевать и на меня, и на мою работу! — а актом социального бессилия и психологического самосохранения. Просто я больше не мог!

Этой кафкианской истории, точнее — ее социальному смыслу, я посвятил маленькое эссе «Что такое сизифов труд и как с ним бороться?», опубликованное в 1989 г. в журнале «Химия и жизнь».

Я собирался так же поступить и со своим сексологическим архивом, но немецкое издание «Введения в сексологию» затянулось до 1985 года, а потом я переехал в Москву, где жить было чуточку полегче. |

Вопрос о переезде в Москву возникал и раньше. Хотя, как большинство ленинградцев, я не особенно люблю столицу, в ней было больше интеллектуальной свободы, да и круг потенциального философского общения был значительно шире. И меня туда постоянно звали.

В 1968 г. я совсем было решился переехать, даже получил разрешение на вступление в жилищный кооператив. Но случилось так, что в ноябре 1968 года, через месяц после советского вторжения в Чехословакию, которое я переживал крайне болезненно, меня послали с лекциями в Австрию. Лекции мои не были пропагандистскими, и поскольку в Австрии меня знали, никто не задавал мне, во всяком случае публично, «неудобных» вопросов. Тем не менее моя чувствительность была обострена до предела, В этом тревожном и болезненном состоянии, сразу же по возвращении в Москву я попал на банкет по случаю защиты докторской диссертации Э.В. Ильенковым и встретил там и в последующие пару дней буквально всех представи-

49

телей философской элиты, личного общения с которыми мне недоставало. Все это были достойные и уважаемые люди, на некоторых я смотрел снизу вверх. И ни один из них не сказал доброго слова ни о ком другом, только плохое! Я решил, что лучше жить без такого общения, и остался в Ленинграде.

В 1972 г., после ухода из ИСИ, благодаря усилиям моего покойного друга Ю.А, Замошкина, я нашел убежище в Институте общественных наук и прожил в Москве целый год, но потом все-таки вернулся в Ленинград. В 1985 г., с болью в сердце, зная, что у меня никогда уже не будет чувства дома, я переехал в Москву окончательно. Кстати, при переезде я ликвидировал часть своей библиотеки, твердо решив сконцентрироваться исключительно на исторических сюжетах и мечтая, хоть и знал, что это недостижимо, когда-нибудь вслед за Пастернаком крикнуть детворе: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

Свою программу завершения всего, ранее начатого, я выполнил к 1987 году. Но тут пришла перестройка, и все началось заново. Рухнули многие цензурные запреты, стало можно ездить за границу, появился социальный заказ на самостоятельное мышление. Пришлось вернуться и к юношеской проблематике, хотя наверстать упущенное время было невозможно. Я снова стал читать советские газеты, раньше слушал только «вражьи голоса», и даже писать политические статьи. В 1989 году я был избран действительным членом Академии педагогических наук, затем почетным профессором Корнеллского университета в США, в 1992-м получил степень доктора honoris causa университета Сэррей.

Но вместе со свободой пришло некоторое чувство растерянности. Раньше главным критерием оценки любых публикаций была смелость, то, насколько автору удалось поднять планку дозволенного. Теперь на первый план, по крайней мере для меня, стала выходить глубина мысли, ее конструктивность и ответственность за результаты возможной реализации твоих идей. Как и большинство моих сверстников, я не был готов ко многим новым вопросам, тем более что они требовали не общих рассуждений, а однозначных, практических решений. Я с удовольствием читал разоблачительные антисталинистские статьи, считал их чрезвычайно важными и полезными, но лично для меня в них было не так уж много нового.

50

В 1963 году в Чехословакии мне подарили большую тяжелую вазу литого стекла. Она казалась монолитно-несокрушимой, но меня предупредили, что если она упадет, то разобьется буквально вдребезги, склеить ее будет невозможно. Эта ваза до сих пор цела и с 1968 года я видел в ней зримый символ несокрушимой советской империи и был твердо уверен, что когда на смену маразматическим кремлевским старцам придут более молодые и энергичные руководители, которые попытаются что-то исправить, результат окажется катастрофическим — общество, цементировавшееся только грубой силой, распадется на мельчайшие атомы. Я считал этот исход неизбежным и исторически справедливым. Ужасный конец лучше, чем ужас без конца."

В начале 1990-х годов эта уверенность стала оправдывать, но радости это не приносит, а смерть многих тысяч невинных людей под развалинами «империи зла» уже не кажется актом исторической справедливости. Что же делать? Я не экономист, как лучше преобразовать экономику, я не знаю. Нет у меня и вкуса к политической борьбе, на любых демонстрациях и митингах я чувствую себя неуютно. У меня слабый голос, когда люди кричат, я предпочитаю молчать. Я понимал, что революционный период невозможен без перехлестов и крайностей, но не ждал от них ничего хорошего. Боюсь «профессиональных революционеров», какие бы слова они ни говорили, а наши доморощенные антикоммунисты кажутся мне стопроцентными большевиками, у них тот лее стереотип мышления: одни хотели начать заново всю всемирную историю, другие пытаются зачеркнуть ее последние 70 лет. Все это мы уже проходили. «Подростковый синдром», о котором я писал в статье «Психология социальной инерции» (1988), кажется мне наивным и опасным.

Вполне возможно, ч о такие установки — просто следствие моего привычного конформизма ( я вышел из КПСС летом 1990 года) или возраста, — все революции обычно делала молодежь. Но такой уж я есть. В трудные для нее времена я защищал рок-музыку от запретов и нападок консерваторов, но сам я предпочитаю Баха. И мне глубоко антипатична любая воинствующая идеология, начинающаяся с приставки «анти». Негативизм всегда отдает идейной незрелостью, нетерпимостью, склонностью сначала резать и только потом мерить. Короче говоря, я понимаю и приветствую радикальные перемены, но не верю, что можно начать завтрашний

51

день с нуля или с позавчерашнего, минуя вчера и сегодня. Мне часто вспоминаются слова Гейне:

Andre Zeiten — andre Voegel!

Andre Voegel — andre Lieder!

Sie gefielen mir vielleicht,

wenn ich andre Ohren hatte.

(«Другие времена — другие птицы. Другие птицы — другие'песни. Они может быть нравились бы мне, если бы я

имел другие уши»).

■

Вероятно, мне повезло. Самые трудные два года в жизни страны, с августа 1991 по июнь 1993 года, за вычетом трехмесячного отпуска осенью 1992 года, я прожил в США, главным образом — в Гарвардском университете, занимаясь в основном исследовательской работой, результатом которой явился сборник статей «Sex and Russian Society» (1993) и большая книга «The Sexual Revolution in Russia. From the Age of the Czars to Today» (1995) .Но хотя интеллектуальные и бытовые условия в США неизмеримо лучше наших, а старых, еще по Ленинграду, знакомых в Бостоне у меня теперь больше, чем осталось в Москве и Петербурге, я везде чувствовал себя посторонним. Мне нужна была не столько абстрактная «Родина», сколько мой старый письменный стол и чувство, что я кому-то нужен.

Вернувшись домой, я нашел свой письменный стол, хоть и поврежденный постоянными протечками сверху, на месте. Зато все остальное стало чужим. Оказалось, что ни мои знания, ни моя работа, ни я сам никому не нужны. Зарплата главного научного сотрудника РАН в 1993 г. была ниже прожиточного минимума. Набранный в издательстве «Педагогика» сборник моих избранных сочинений, составляющий основу этой книги, был рассыпан. Издавать новые книги было не на что. Работа по этнографии детства прекратилась. Добывать гранты я не умел. В экспертной комиссии фонда Сороса мою заявку на составление практически уже подготовленной хрестоматии переводов «Стереотипы и предубеждения» (речь шла о социальной психологии фашизма, антисемитизма и других не менее актуальных вещах) мой старый друг и его заместитель без злого умысла дважды (!) потеряли, а меня полтора года уверяли, что решение вот-вот состоится. Я узнал об обмане от посторонних людей. Дело было не в деньгах, а в том, что погибла очень важная работа и было навсегда подорвано

52

мое доверие к людям. Это стоило двух тяжелых депрессий, из последней, в начале 1995 года, меня вывели только французские антидепрессанты. Одно разочарование сменялось другим, порождая апатию и самое отвратительное человеческое качество — чувство жалости к себе. Подобно многим своим ровесникам, в славном новом мире дикого первоначального накопления я чувствую себя посторонним и беспомощным. Старая жизнь кончилась, на новую не осталось сил.

Но эпоху не выбирают, и если продолжать работу, — а ничего другого я не умею — что-нибудь все равно получится. . В 1993 г. В.Д. Шапиро и В.В. Червяков, при моей теоретической помощи, провели в Москве и Петербурге первую в истории страны профессиональную анкету о сексуальном поведении и установках 1615 12—17- летних московских и питерских подростков. В 1995 г. под руководством В.В. Червякова был проведен опрос 2800 16—19-летних юношей и девушек; деньги на него были получены от фонда Макартуров, в результате героических усилий моего американского коллеги профессора Генри Дэвида, на которого произвела впечатление моя грустная лекция в Национальном Институте Здоровья в Вашингтоне в 1992 г. Генри настойчиво доказывал американским фондам, что сексуальное поведение юных россиян — не частный, а социально важный сюжет. Фонды Форда и Рокфеллера отказали, а фонд Макартуров помог.

Данные этих исследований использованы в моей книге «Сексуальная культура в России: клубничка на березке» (1997), выполненной благодаря гранту РГНФ. Это — первая в мире попытка написать связный, хотя в чем-то заведомо поверхностный, очерк истории и современного состояния русской сексуальной культуры. Это также самая политически жесткая из всех моих книг. Завершить ее мне очень помог развернувшийся в конце 1996 года скандал вокруг идеи (и программы) школьного сексуального просвещения. За исключением проводимого В. Червяковым социологического мониторинга, я не имел никакого отношения к этому проекту и не видел ни его обоснования, ни разосланных Министерством образования так называемых «альтернативных программ». Но двухдневное обсуждение вопроса в Российской Академии образования, в «оде которого многие почтенные ученые выступали в той же тональности, что и священники, вызвало у меня здоровую злость

53

и связанная с этим секреция адреналина активизировала мои интеллектуальные силы. Я горжусь этой книгой и тем, что не побоялся остаться в одиночестве перед лицом кликуш и лицемеров.

В начале 1998 года вышла в свет и новая популярная иллюстрированная книга «Вкус запретного плода. Сексология для всех». Я долго не мог найти на нее издателя и уже собирался, во избежание лишних фрустраций, стереть соответствующий компьютерный файл (по примеру сдачи в макулатуру в 1982 году научного архива по юношеской психологии, которая, возможно, спасла мне жизнь). Но в октябре 1995 года, буквально накануне мысленно назначенного срока, редакция журнала «Семья и школа» подписала договор на издание.этой книги и в конце концов, хоть и с опозданием, сделала это.

Третья книга «Лунный свет на заре: Лики и маски однополой любви» (1998) — также результат многолетнего труда, завершению которого помог индивидуальный грант фонда Макартуров. Я никогда не занимался конкретной правозащитной деятельностью, не является таковой и эта книга. Поскольку в нашей стране не было и нет адекватной научной информации об однополой любви, она, безусловно, вызовет споры и даже личные нападки. Но я уверен, что в конечном итоге книга будет способствовать общему росту понимания и терпимости в этом болезненном для многих людей вопросе.

Я не пытаюсь изменить мир. Эти три книги — просто подарок, который я сам себе сделал к 70-летию.

Сверх программы, издательство «Олимп» осенью 1998 года выпускает мое учебное пособие «Введение в сексологию» для высших учебных заведений. Издание учебника по курсу, который нигде не преподается, кажется странным. Но возможно, что именно наличие грамотного и удобочитаемого учебного пособия поможет внедрению в систему образования этого важного предмета, в котором молодые люди остро нуждаются как в личном плане, так и в качестве будущих родителей, врачей и воспитателей.

Таким образом, всё ранее намеченное я выполнил и перевыполнил. Что будет дальше' — трудно сказать. В 70 лет долгосрочное планирование рискованно. В любом случае, сексология мне надоела. Наряду с имеющим большое прикладное значение сравнительным изучением динамики подростковой и юношеской сексуальности, мне хотелось

54

бы вернуться к более общим сюжетам междисциплинарного изучения мира детства и юности, психологии развития и теории личности. Поживем — увидим.

Вернемся, однако, к данному тому «Избранных...»,

Первый раздел «Личность и «развитие» включает приблизительно половину книги «Социология личности» (1967), новомирскую статью «Люди и роли» (1970), статью «Я» как историко-культурный феномен», напечатанную в 1984 г. в английском переводе, и доклад «Жизненный путь как предмет междисциплинарного исследования» на Всесоюзной конференции «Проблемы комплексного изучения человека» (1988).

Второй раздел «Психология межнациональных отношений» включает новомирскую статью «Психология предрассудка» (1966), фрагмент статьи «К проблеме национального характера» (1971), новомирскую статью «Диалектика развития наций» (1970) и небольшой постскриптум «Двадцать лет спустя».

Третий раздел «Социологическая психология» включает статьи «Размышления об американской интеллигенции» (Новый мир, 1968), «Психология социальной инерции» (Коммунист, 1988) и заметку «Что такое сизифов труд и как с ним бороться?» (1984).

Четвертый раздел «Ребенок и общество» включает доклад «Возрастной символизм и образы детства» на международном симпозиуме в Братиславе (1985) и главу «Этнография родительства» из книги «Ребенок и общество» (1988).

( Последний раздел «Сексуальность и культура» включает две новые статьи — «Совращение детей и сексуальное насилие в междисциплинарной перспективе» (журнал «Социальная и клиническая психиатрия», 1998, т. 8, в гл.З) и «Надо ли бояться порнографии» (расширенный текст доклада на международной конференции «Порнография в России», Лос-Анджелес, Университет Южной Калифорнии, 1998). .

В некоторых старых статьях сделаны незначительные сокращения, убраны повторы и уточнены сноски. Дополнять и переделывать их в духе требований сегодняшнего дня я считаю невозможным.

Завершается книга списком моих основных публикаций.

55

Примечания

1 Shlapentokh Vladimir. The Politics of Sociology in the Soviet Union.

Westview Press, Boulder and London 1987, p. 31.

2 Прохоров Николаи «В поисках себя». // Аврора. — 1987. — №4. — С. 125.

3 Голофаст Валерий. «Разные грани личности». // Молодой коммунист.

— 1986. —№11. —С. 97.

4 YanowitchMurray. «Introduction». New Directions in Soviet Social

Thought. —NewYork, Sharpe, 1989, pp. XX—XXII.

5 КонИ. В поисках себя. С. 97—98.

*> Лисин Б. «Психология взросления».//Правда, 1980, 11 февраля. 7 См. об этом подробнее в моей книге «Сексуальная культура в России: клубничка на березке». — М., 1997.

Раздел 1

ЛИЧНОСТЬ И РАЗВИТИЕ

-

СОЦИОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ1

Предисловие

Проблема личности находится сейчас в центре внимания советского обществоведения. Однако, несмотря на большое число исследований, в ней еще много нерешенных вопросов. Некоторые из них я хочу поставить в этой книге.

Название «Социология личности» может показаться претенциозным, учитывая нынешнюю моду на социологию. Во избежание недоразумений сразу же замечу, что речь не идет ни о создании новой дисциплины, ни, тем более, о противопоставлении ее общей социологии (так же, как никто не противопоставляет психологию ощущений общей психологии или физику твердого тела — общей физике). Проблема личности — комплексная проблема, которую изучают и философы, и социологи, и психологи, и педагоги. В этой книге я пытаюсь осветить некоторые аспекты положения личности в обществе с точки зрения марксистской социологии. Мне хотелось при этом, во-первых, уточнить систему понятий, с помощью которых наука описывает поведение личности и ее взаимодействие с другими людьми и обществом как целым; во-вторых, показать, что личность является не только продуктом, но и деятельным субъектом общественных отношений (отсюда — интерес к внутреннему миру личности, ее Я); в-третьих, выяснить ряд неразработанных или спорных вопросов социологической теории личности (стадии и механизмы формирования личности и ее самосознания в онтогенезе, влияние на личность общественного разделения труда, проблему отчуждения и вопрос о всестороннем развитии личности при коммунизме).

Учитывая сложность и спорность многих вопросов, автор не стремился уложить весь материал в жесткую схему, предпочитая дать читателю пищу для самостоятельных размышлений.

На всем протяжении книги я стремился к тому, чтобы освещать преимущественно (а то и исключительно) наиме-

1 Все статистические данные, приведенные в этой книге, были приведены на 1967 г.

■

58

нее разработанные, дискуссионные вопросы, оставляя в стороне то, что не вызывает сомнений или где я заведомо не могу сказать ничего нового. Отсюда — некоторые диспропорции в книге. Например, вторая глава, основанная преимущественно на данных возрастной психологии, посвящена главным образом юности, тогда как факторы формирования личности ребенка освещены суммарно: детская психология изучена в советской литературе гораздо полнее и на более высоком теоретическом уровне, чем юношеская; кроме того, автор не является специалистом в этой области. Такие диспропорции, видимо, неизбежны.

Я выражаю искреннюю благодарность Б, Г. Ананьеву, А. А. Бодалеву, Ю. А. Замошкину, Ю. А. Самарину и В. А. Ядову, которые прочитали рукопись книги (полностью или частично) и чьи критические замечания способствовали ее улучшению.

Особую благодарность я выражаю студентам физического факультета Ленинградского университета и другим слушателям факультативного спецкурса «Социология личности», прочитанного мною в 1964 г. Их живое внимание, горячая заинтересованность и многочисленные вопросы явились главным стимулом, побудившим меня написать эту книгу. .

Глава I ЛИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО

1. Понятие личности

Поставив вопрос: что такое человек? — мы хотим спросить: чем человек может . стать, то есть может ли человек стать господином собственной судьбы, может ли он «сделать» себя самого, создать свою собственную жизнь?

Антоиио Грамши

■

Говоря о личности, чаще всего имеют в виду просто отдельного конкретного человека. Но ведь кроме понятия личности в нашем распоряжении имеется еще целый ряд близких понятий: человек, индивид, индивидуальность. В обыденной речи эти понятия часто употребляются в одном и том же значении, но в науке они обозначают разные вещи.

Словом «индивид» обозначается человек просто как единичный представитель какого-то целого (биологического рода или социальной группы); специфические особенности реальной жизни и деятельности данного конкретного человека в содержание этого понятия не входят. Многозначный термин «индивидуальность», который мы будем подробнее анализировать позже, напротив, обозначает то особенное, специфическое, что отличает этого человека от всех других, включая как природные, так и социальные, как телесные (соматические), так и психические, как унаследованные, так и благоприобретенные, выработанные в процессе онтогенеза! свойства. Понятие личности тоже многозначно. С одной стороны, оно обозначает конкретного индивида (лицо) как субъекта деятельности, в единстве его индивидуальных свойств (единичное) и его социальных ролей (общее). С другой стороны, личность понимается как социальное свойство индивида, как совокупность интегрированных в нем социально значимых

1 Онтогенез — индивидуальное развитие, в отличие от филогенеза, обозначающего историческое, родовое развитие организмов.