Хотите ли вы, милые читательницы, быть всегда неувядаемыми и обожаемыми; хотите ли вы в самой драматической ситуации сохранить себя Женщиной и улыбнуться
| Вид материала | Документы |
- Моу ропшинская средняя общеобразовательная школа урок: «Если хочешь быть здоровым!», 189.7kb.
- Сказка ложь. Но, как всякая сказка, эта сказка тоже бывает местами правдивой, 7849.4kb.
- Урок по теме: «Сумма углов треугольника», 34.26kb.
- Наталия Осьминина, 478.04kb.
- Информационный буклет по продукту: Кредитная карта «Депозитные вклады», 776.89kb.
- Задачи : познакомить с понятием «лимерик» иобеспечить его усвоение; научить отличать, 30.34kb.
- Как убедить собеседника, 954.53kb.
- Пасущие стадо находятся среди стада, а не над стадом, и в первую очередь должны вникать, 1056.81kb.
- Э. Кондильяк об искусстве рассуждения, 3950.34kb.
- Добро пожаловать в страну читалию, 22.89kb.
Мужчина и методы его дрессировки
Лилия Гущина
Хотите ли вы, милые читательницы, быть всегда неувядаемыми и обожаемыми; хотите ли вы в самой драматической ситуации сохранить себя Женщиной и... улыбнуться? Если да, то отправляясь путешествовать по жизни, положите в свою сумочку эту книгу. Уверяем, вы не раз и не два поблагодарите нас за добрый совет.
Сестра моя, не зная твоего имени, возраста, облика, я хочу, чтобы ты была счастлива. Это мужчины делятся на богатых и бедных, на талантливых и бездарных, на перспективных и безнадежных, на удачливых и невезучих. Мы же делимся на счастливых и нет. Первые — те, кого любят, вторые — те, которых, соответственно, наоборот. Любовь — это единственная истинная профессия женщины. Все прочее — хобби.
О, как мы умеем любить! И как бы великолепно все получалось, когда бы опять-таки не он, этот эгоист с безразмерным желудком и рудиментом совести. Этот бархатный лжец, которому плевать на наши преданность и терпение, слезы и ранимость, упреки и прощение. Этот троянский конь у ворот нашей судьбы. Короче — мужчина. Он-то и портит всю малину. Но сколько можно! Давно пора (для его же пользы) одерживать над ним постоянные победы. Это не так сложно, как иногда кажется.
Мужчина— существо рефлекторное. Дурак он или гений, горожанин или колхозник, министр или дворник — его реакции в отношениях с прекрасным полом одинаковы. Так под молоточком невропатолога подскакивает нога пациента, желает он того или нет. Надо только знать, в какую точку бить. Может, поищем вместе?
Я была любознательным ребенком. С повышенным вниманием к сумрачной и запретной области взрослой любви. Прицельно пролистывались дамские журналы и книги из родительской библиотеки. В десять лет я обнаружила у себя несомненные признаки беременности: тошнота, сонливость, увлечение селедкой. Месячных тоже не было. Еще ни разу. Виновником физиологического феномена был не местный Гумберт Гум-берт и не прыщавый отрок из соседнего подъезда, а Александр Сергеевич Пушкин. Точнее, его “Гаврили-ада” с фривольной версией непорочного зачатия в сочетении с нежной привязанностью к дворовым голубям и пламенной фантазией. Страшная тайна томила мне душу целый год, до первой менструации, после которой история быстро забылась, оставив по себе незначительную памятку в виде стойкой неприязни к птице мира.
В двенадцать лет я устроила школьную читательскую конференцию (разумеется, закрытого типа) по тогда еще машинописной “Технике секса”, тайно изъятой из маминой тумбочки. Рукопись при малиновом зареве ушей досконально проштудировали и единогласно осудили. В общем, я отнюдь не принадлежала к голубоокому сонму херувимов, зацикленных на капусте и аистах.
Тем не менее слово “адюльтер” прибилось к лексикону со значительным опозданием. В пору замужества. Думаю, в связи с тем, что для советского общества (по мнению этого общества) супружеская измена была нехарактерна: не разбивались социалистические любовные лодки о социалистический же быт, а плыли себе по течению погребальной ладьей в целости и сохранности с хладными телами супругов на борту.
Вместе с перестройкой влетели в периодику первые ласточки темы. Чуть позднее появились и книги. Но, Боже мой, что извлекала и извлекает из их переводного щебета несчастная растерянная женщина! Инструкции по воскрешению из мертвых с помощью припарок: худей, хорошей, молодей — и он опять навеки твой.
Тонущий соломинке рад. Не так ли, сестра моя? И скачешь под насмешливым взглядом мужа юным слоненком перед утренним телевизором за компанию с гуттаперчевыми звездами аэробики, и отваливаешь баснословные суммы за черное кружевное белье и французский парфюм, чтобы в безумном неглиже и боевой раскраске стыть на пустом ложе, вздрагивая от шорохов на лестничной площадке. А он вернется снова на рассвете. Отстраненный, нездешний, в облаке чужих ароматов и тепла.
скачано с ссылка скрыта
Не терзай свою бедную плоть. Она здесь почти ни при чем. С равным успехом новой избранницей может оказаться худышка и пончик, школьница и матрона, куколка и крокодил, в туалетах от кугюр и в застиранном платьице. Не здесь зарыта собака.
• А где?
_ Пошли поищем?
ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО
Странная закономерность: чем благородней и приличней Божья тварь, тем вернее на штампе прописки адрес — Красная книга. Вот лебеди, к примеру:
и красавцы, и вегетарианцы. А от супружеской верности просто захватывает дух: потерял подружку — и без рассуждений камнем с поднебесья с прощальной песней в клюве. И с не растраченным семенем. Широкий жест, но не рачительный. При таком кадровом мотовстве в стаях наверняка преобладают холостяки и старые девы. В итоге — экологическое банкротство: самое крупное поголовье сохранилось в фольклоре.
Человек же, существо хлипкое и вредное, оккупировал планету. Это при девятимесячной беременности и долгом младенчестве. Подражай он царственной птице, все закончилось бы на райской паре. Но, на его счастье, взамен клюва, панциря, когтей и аккор-дности потомства он наделен непобедимым оружием — половой потенцией, которая и не снилась прочим животным. Кто еще способен плодотворно заниматься любовью круглогодично, почти пожизненно, в любую погоду, в неволе и на пленэре, на суше и на море, невзирая на климатические условия и С П И Д? Никто.
А потому мужская неверность не есть свойство отдельно взятой личности, а равноправный компонент джентльменского набора первичных половых призна¬ков. В его фундаменте самый мощный и древний из земных инстинктов — инстинкт сохранения рода, с ко¬торым не поспоришь. Которому не прикажешь. Кото¬рый не истребишь. Печально, но факт. Соломон имел, если не ошибаюсь, триста жен и наложниц без счета. Плюс Суламифь. Он был мудрецом, сей ветхозавет¬ный царь.
Арабы с персами тоже не терялись. Гаремы, оптом и в розницу, передавали по наследству, справедливо полагая, что эликсира жизни на всех жен — и при¬шлых, и коренных — хватит. То-то нынче моногамная Европа заметно посмуглела лицом.
Или возьмем Крайний Север. Мамонты вымерли, а чукчи уцелели. Потому как без смущения и шовиниз¬ма кладут под бок дорогому гостю супругу, сестру, дочь. Кто приглянулся. А родится ребенок, особенно сын,— полетит вдогонку шустрому пришельцу не пу¬ля, не исполнительный лист — а спасибо.
Поэтому, когда однажды на Восьмое марта выпа¬дут из мужнина дипломата два одинаковых флакона духов и он объяснит дубль рассеянностью продавца;когда в его очередную командировку ты распахнешь дверь на поздний звонок и обнаружишь за ней свою задумчивую половину в тапочках на босу ногу и с чу¬жим мусорным ведром; когда два его приятеля, про¬живающих в противоположных концах города, покля¬нутся тебе, что накануне он безвылазно находился у них, — расслабься и мысленно повторяй:
“Это инстинкт, суровый, но справедливый. Инстинкт сохранения рода. Благодаря ему существую я. Благодаря ему существует он (подлец). Благодаря ему существует мир. Инстинкт. Великий и могучий, как русский язык. Не будь его, как не впасть в отчаяние при виде того, что творится... Нет, не туда. Еще разок:
инстинкт, инстинкт, сражаться с ним глупо. Избавишь¬ся от этого — на месте его появится другой. С тем же самым инстинктом, но с новым набором недо¬статков. Где гарантия, что они не окажутся еще хуже? Этот хоть не пьет, не курит, приносит зарплату. Не дерется, не храпит, равнодушен к футболу (нужное — подчеркнуть). А инстинкт — он и есть инстинкт. Что с него возьмешь? Рычаг природы, ее материнский дар...”
• Полегчало?
• Не очень.
• Тогда продолжим?
•
МАГИЧЕСКАЯ ЦИФРА “СЕМЬ”
Типичный сюжет: жила себе пара, проглотила в про¬мышленных объемах соль, проспала рядом дюжину полярных ночей. Вдруг — гром средь ясного неба:
измена, разрыв, развод. В процессе катаклизма выяс¬няется, что возле дышал и двигался совершенно посто¬ронний человек, терра инкогнито, мистер Икс из одно¬именной оперетты Кальмана, а вовсе не гражданин ________________ (ф., и., о. проставь сама),
которого знаешь как облупленного от киля до клоти¬ка: какой температуры и крепости чай предпочитает, в какое время суток и на сколько запирается в избе читальне гальюна, куда прячет заначки. И пойдут охи да ахи: а моего-то словно подменили — откуда что взялось и куда девалось?.. А ведь и впрямь подменили и еще раз подменят немного погодя. Взгляни-ка на эту таблицу (высота планки, семьдесят лет, — не мой произвол. Это библейский срок, от¬пущенный человеку на земле. Все, что свыше,— уже милость Божья):
Возраст Социально-половой статус
до 7 лет дитя
с 7 до 14 мальчик
с 14 до 21 юноша
с 21 до 28 парень
с 28 до 35 мужчина молодой
с 35 до 42 мужчина как таковой
с 42 до 49 мужчина зрелый
с 49 до 56 мужчина солидный
с 56 до 63 мужчина в возрасте
с 63 до 70 мужчина пожилой
Итак, каждые семь лет начинается и заканчивается новый виток. Внутри его миллиметр за миллиметром по крупицам накапливаются изменения. А на финиш¬ной прямой срабатывает закон диалектики: скачок — и количество переходит в качество. Вот ковыряет носком ботинка талый снег и несет какую-то околесицу неловкий подросток — щелк! — и юный жаркий муж слизывает капельку пота, упавшую с его лба на твою грудь — щелк! — и самонадеянный любовник после трудов праведных стряхивает пепел десертной сигаре¬ты в блюдце, установленное на диафрагме — щелк! — и рядом скептик с олегянковским прищуром — щелк! — ив кресле у телевизора вальяжный зимний кот — щелк! — ив зеркале прихожей лысеющий плей-бой, трясущийся над останками потенции, как игрок над последним жетоном — щелк! — и у твоих ног комиссионная рухлядь, наконец-то оценившая прелес¬ти домашнего очага.
Не подвержены изменениям лишь данные метрики, отпечатки пальцев и форма ушей. Любовные же вкусы нестойки, как отечественные духи, и та, от которой дуреет неоперенный юнец, не похожа на ту, о которой грезит потрепанный старец. Спрогнозировать типажи, в которые на том или ином этапе воплотится их идеал, а тем более составить универсальный систематический каталог я не берусь. Это зависит от сочетания тысячи условий: ранняя женитьба, хроническое холостячество, триумф или провал сексуального дебюта, приветы от Эдипа, гастрономические пристрастия, “случайный ок¬рик, дегтя запах свежий” — все значимо, все влияет, и песчинка и глыба. Принцип калейдоскопа: набор стекляшек один, а узоры, что ни поворот, разные. Ну и замечательно, что на все наши виды и подвиды существуют охотники. Но вернемся к магической циф¬ре “семь”. Какие можно сделать выводы из ее су¬ществования?
Держи дистанцию! Когда предмет приближен вплотную, различаются дефекты поверхности, а цель¬ный образ теряется. Оболочка с зубной щеткой или вилкой в руке имеет такое же отношение к спрятанной в ней личности, как рентгеновский снимок грудной клетки Мерилин Монро к ее легендарному бюсту. Поэтому, хоть изредка, отстраняйся на такое расстоя¬ние, которое позволяет увидеть друг друга, а не кож¬ный эпителий. Скажем, провоцируй ситуации, способ¬ные выбить из привычной колеи, заставить действо¬вать человека, а не функцию.
Свой день рожденья одна моя знакомая отметила... в магазине элитарного белья. В назначенный час отчас¬ти информированный муж ждал ее за рулем авто у подъезда. Она выпорхнула из дверей, запахнутая в шубку и в вечерних туфельках. В примерочной каби¬не скинула мех на руки ошарашенного мужа, и оказа¬лось, что праздничный наряд состоит из ажурных чу¬лок на ногах и серебряной цепочки на шее. В зале тусовался народ, жужжал кассовый аппарат, щебетали отполированные капиталистическим наждаком про¬давщицы. В соседние кабины вплывали дамы, оттуда доносились возня, шорох, шелест, высовывалась голая рука с чем-то совершенно грешным, гипюровым: де¬вушка, а есть такие же, но без крыльев? Какой-то гражданин, потрясенный мимолетным виденьем, яв¬ленным ему в щель занавеса, приклеился к полу, но муж полоснул по нему кинжальным взором горца, и вуаерист испарился.
К третьему комплекту джигит расслабился и вошел во вкус: с глянцевой обложки зеркал манила, ему улыбалась утянутая в средневековые корсеты, закутан¬ная в пенные пеньюары, в бордельных кружевах, в нимфеточной комбинации галлюцинация не галлюци¬нация (пощупал объемное изображение— шевельну¬лось, откликнулось — не галлюцинация). Магазинного ассортимента хватило на двухчасовое стриптиз-шоу. Сумма на чеке вдвое превышала начальный спонсор-ский замысел. Обратную дорогу машина одолела с хайвейной скоростью. Утром подруга без сожаления мечтательно спустила батистовые обрывки в мусоро¬провод. Засыпая, муж пообещал возместить нанесен¬ный ущерб. И возместил.
Другая не дрогнувшей рукой обезглавила дачный розарий, ее возлюбленное детище, предмет неусыпных забот и треволнений. От автостоянки до дома она шла против обыкновения пешком в утраченном в век спидо¬метра и секундной стрелки облачном темпе, и не было ни одного прохожего, который не задержал бы удив¬ленный взгляд на пурпурной охапке и ее обладательни¬це. И гордом спутнике. Дома она зажгла в ванной свечи, легла в воду и из-под опущенных ресниц наблю¬дала, как из пальцев мужа слетали на воду стаи карми¬новых бабочек, покрывая собой акваторию, преобра¬жая отечественного сантехнического монстра в культо¬вую купальню, откуда выходят матовые жрицы, не стряхивая с тела закатные раковины, чтобы отдаться на леопардовых шкурах отчаянным смельчакам.
Третья уговорила мужа сделать у профессиональ¬ного фотографа цикл фотографий ню. И когда он в течение нескольких вечеров наблюдал из-за плеча художника за моделью — в его зрачках блуждали те самые флибустьерские огни.
Что придумаешь ты? А кто ж его знает! Фанта¬зируй сама.
За год до и год после нового рубежа будь начеку. Это не означает, что необходимо нанимать сыскного агента, приковывать его (мужа, разумеется, а не детектива) к ба¬тарее парового отопления, доводить до белого каления ночными допросами. Это прямой путь на любом отрез¬ке: тебе — к психиатру, ему — в чужие объятия. Просто почаще смотри в зеркало, в его глаза и (на цыпочках) в записную книжку. Кстати, перемены в почерке — вер¬ный симптом каких-то внутренних процессов.
Сама веди дневник юного натуралиста, лаконич¬ный, но емкий: время вечернего возвращения, круг чтения, внезапные хобби, необычные суждения, нюан¬сы отношения к тебе в дружеских компаниях, график интимного общения. Когда записи обретут календар¬ную весомость, их анализ может одарить тебя неожи¬данными откровениями.
Лучше, если возраст избранника в момент встречи или заключения брачного союза будет совпадать с фи¬нальной или стартовой фазой витка. Для подстрахов¬ки. Твоему-то сколько годков?
• Тысячный миновал. Как христианству на Руси.
• Это как?
• А у него что ни юбка — новый виток.
• Сочувствую...
•
НОЧИ БЕЗУМНЫЕ
В моем детсаду жила белка. У нее была каторжная доля. Опыт общения хозяев с фауной ограничивался мультзверьем и навек пришибленными призраками гастрольных зоопарков. К рыжей красотке относились не трепетней, чем к заводной игрушке. От бесцеремон¬ных бесконечных посягательств она спасалась бегст¬вом. Бешеной центрифугой крутилось колесо с рас¬пластанным боа внутри. Но сколько, спрошу я вас, можно его вертеть? Хоронили ее пышно, под кустом черемухи, в обувной коробке, перевитой черной лен¬той. Тогда впервые в исполнении молоденьких вос¬питательниц я услышала и запомнила скорбный текст и мелодию: “Замучен тяжелой неволей...”
А вот ты, сестра моя, после дневного колесования готовишься ко сну. Глаза слипаются, ноги гудят, плоть жаждет одного — отдыха. Какая, к черту, лю¬бовь! А он уже мостится. Препираться дольше и нуд¬нее — на! Техника отработана, усилия сведены до ми¬нимума. Так режут хлеб, набирают родительский но¬мер, водят по щеке электробритвой. Машинально и безошибочно. Без вдохновенных прелюдий, без золо¬того дождя поцелуев. Заводская столовка: покидали куски прямо в желудок, залили жидким чаем, тарелки на мойку — и привет! А ведь были, были иные време¬на! Молочные реки, кисельные берега, вбитая в щель раскладного дивана простыня. В какой песок все ушло?
В кино вы уже не рветесь на последний ряд для поцелуев, пальцы не торопятся переплестись. Что го¬ворить, когда из постели поцелуи изъяты и из всей жемчужной россыпи закатился за подушку заключи¬тельный чмок. А ведь древние посвящали этому сла¬достному действу трактаты. Конечно, когда двое в многолетнем контакте, сохранить желание — вир¬туозное искусство. И владеть им должна ты. Потому что и ныне, и присно, и во веки веков держательница огня — женщина.
Помнишь начало “Улицы Данте” Бабеля, дорогой моему сердцу вещицы? “От пяти до семи гостиница наша отель Дантон поднималась на воздух от стонов любви. В номерах орудовали мастера. Приехав во Францию с убеждением, что народ ее обессилел, я не¬мало подивился этим трудам. У нас женщину не до¬водят до такого накала, далеко нет”. Итак, с пяти до семи... Мудрое решение: деловые заботы уже позади, а порох в пороховницах еще есть. Любовь освежит и встряхнет, на остаток вечера гарантировано настрое¬ние и аппетит к жизни.
Ты возразишь: мы не в Париже, нумера дороги, а на кладбищенских санметрах родового гнезда не очень-то разгуляешься. Не запереться же ни с того ни с сего от детей и близких родственников в спальне или дуэтом — в туалете! Но, черт побери, выкраиваются как-то и время, и место для подпольных утех адюль¬тера. А ты (руки по швам, ноги на ширине плеч) загнана вместе со штампом на сорочке в тесный чулан ночи, где ни вздохнуть, ни охнуть, откуда мышкой в ванну заглушать ладонями гонг струи.
Какая славная традиция — отдельные спальни арис¬тократов. Он навещает ее, лишь когда хочет. Не только прикосновение, но звук шагов, скрип открываемой две¬ри (хотя с чего бы аристократическим дверям скрипеть?) обретают эротическую окраску. У тебя нет отдельной спальни? Так пусть хотя бы супружеское общее ложе будет сколь допустимо широким, а одеяла разными. Своди до минимума бесцельное трение друг о друга.
Не переодевайся при нем, если это не заигрывание. Не шастай по квартире в неглиже и не жалей денег на дорогое белье, пеньюары, пижамы.
Устраивай ежемесячные разгрузочные дни (период месячных плюс неделя опасного периода) для эмоци¬ональной встряски. Предлоги вполне благовидные, не то что “устала, намоталась, и вообще, шел бы ты лесом”.
А отдаешься — отдавайся, не халтурь: аравийский скакун, соловьиный гром, а не лягушачий трупик под гальваническим током.
• Боюсь, не выйдет.
• Почему?
• Наверное, фригидна.
• А на кой он тогда тебе вообще нужен?
• Стра-а-ашно... одной-то.
РЕПЛИКА ИЗ-ЗА БАРЬЕРА (1)
Не пора ли пообщаться и с главным виновником собы¬тий? Не объективности ради, а ракурса для?.. Ишь ты, уже материализовался! Устроился по-хозяйски в крес¬ле, смакует кофе (мелкий помол, медленный огонь, чуть корицы и не доводить до кипенья), активно опус¬тошает шоколадные гнезда, предпочитает мой “Ротманс” своему “Родопи”, шевелит большим пальцем в дырке носка и уже что-то вещает. Эй, на пульте, звук, пожалуйста!
• ...лично посадил ее в самолет, убедился, что он благополучно взял курс на Анапу, помассировал затек¬ший затылок, повернулся им к летному полю и вдруг обнаружил (мама дорогая!) — мир битком набит ко¬ленками, попками, плечиками и так далее. И вся эта масса колышется, пульсирует, увлажняется, сигнализирует. Ройся, щупай, выбирай. Как в “Секонд хенде”, любой размер, колор, фасон, охапками, на вес и — практически задаром. Это прежде, когда секс в стране отсутствовал, оперативно снимались только шлюхи и декабристки. Первая или обворует, или наградит, а то и обеспечит комплексное обслуживание. Вторая, что значительно хлопотней, сразу примется любить до гробовой доски и жертвовать жизнью. Теперь да¬мы, слава демократии, сориентированы правильно. Иностранцы удивляются: на экране — сплошные про¬кладки между депутатами. У вас что, интересуются, течка есть основная экономическая проблема? А то! Почти столетие продержали на голодном пайке, и ко¬го — русскую бабу, которая коня на скаку, белку влёт, белье в проруби, товарняк из Турции без лифта на девятый этаж. Греки, итальянцы, испанцы — темпе¬раментный народ, после курортного сезона теперь ин¬тенсивно кушают сметану. Для регенерации. А новый сексуальный сорт— деловые леди! Это же клубника со сливками: ей деньги не нужны — она их сама до¬бывает, вздохи на скамейке — тоже (плотный график). Ей нужен жизненный тонус и отсутствие застоя в об¬ласти малого таза. Кстати, ты не в курсе, где он находится?
• Под ванной.
• Небось с носками прошлогоднего засола? Моя мариванна такая же.
И визави уже аргументированно подвигал неоде¬тым пальцем.
• Носков там нет. Поскольку это сверхинтимный инвентарь. Вроде упомянутых прокладок. Вы с ними и расстаетесь в последнюю очередь. А то и вовсе не
расстаетесь. Как на медосмотре. Всегда хотела узнать — почему?
• Мало ли что под ними окажется...
• Обычно под ними оказываются ноги.
• По-разному случается...
• К тебе муж никогда не возвращался, как Золушка, об одном башмачке? А со мной бывало: чужая территория, полуголая барышня в академических позах, покачивает, потряхивает. Вре¬мя давит на газ, в мозгах лихорадочный поиск алиби (заглох в сотый раз мотор, подвернулась халтура, взятие Бастилии, сердечный приступ, нашествие татар, лифт застрял, холерный карантин) и тут — бах! — пропажа. Искать и некогда, и бесполезно. Носки, они и есть носки, это, извиняюсь за жизненную метафору, не член — куда засунул, оттуда и вынул. Это организ¬мы с маниакальным синдромом непарности. Чуть за¬зевался и получи вдовый экземпляр. Мой лич¬ный рекорд — двадцать один некомплектный предмет. Очко.
• Попробуй носить, как детские варежки. На ре¬зинке.
• А ты — использовать прокладки вместо стелек в сырую погоду и при насморке в качестве носового платка. Но, пожалуйста, не запихивай их в карман к любовнику. Это дурной тон!
• Тебя жена что обыскивала?
• И обнюхивала. Тапочки свои изнутри припудри¬вала на предмет отпечатков, окурки исследовала в му¬сорном ведре мой ли сорт, нет ли помады. Купила телефон с определителем. Названивала по незнакомым ей номерам: кто, зачем, по какому вопро¬су. Людей смешит, меня позорит, на просьбы и замечания не реагирует. Пришлось применить оператив¬ные меры.
Она у меня всегда была с мистическим приветом. В пубертатном возрасте, когда сверстницы заводят песенники с дворовыми хитами, ну знаешь — сверкают финки крутой жиганской любви, высокомерный кра¬савчик скитается по свету, а потом возвращается к от¬вергнутой скромнице, “только Таня замужем уже-е-е...”. Так вот, моя — собирала эпитафии. Натурально, спи¬сывала с надгробий. Студенткой в сессию вешала на шею обмылок от покойника. Личная библиотека — сплошные вампиры, суккубы и Стивен Кинг. Я и ор¬ганизовал цикл звонков из морга, конторы ритуаль¬ных услуг и с кладбища. Думал слегка охладить. А она всерьез затуманилась. Талисман опять нацепила: ста¬рый ли откопала, свежим ли разжилась? Свечки жжет с утра до ночи. Квартира чем-то потусторонним про¬пахла: ладан — не ладан, нафталин — не нафталин. Демониаду свою в макулатуру сдала.
Как-то открыл тетрадь с кулинарными рецепта¬ми — и волосы дыбом: “Достань мочу субъекта, купи, не торгуясь, яйцо. На толстом конце сделай дырочку и выпусти белок. Наполни яйцо мочой и запечатай девственным пергаментом. Когда яйцо начнет гнить, обидчик начнет желтеть и умирать в течение года”. И еще — “сними с подошвы мозоль, высуши, разотри и сыпь неверному мужу в пищу и воду”. Ничего себе ириска? Я перестал дома пить, есть и справлять нужду. Взгляд у жены сделался вовсе угарным, а на дне затле¬ли безумные угольки. Она начала икать во сне. Я дос¬тал талончик к дорогому психиатру. Тот взял стольник (валютой) и прописал валерьянку. Мне. У бабульки,которую жена посетила самостоятельно, такса за ви¬зит была та же, но деревянными.
“Это,— диагностировала она,— хулиганит родной мертвец. Он и мужу внушает срамные думки, и тебя нервирует. Надо его утихомирить.
Способ один — в полнолунье отправляйся к нему на кладбище. У ворот разденься и до самой могилы пяться задом. Набе¬ри с изголовья земли (не перепутай — крест ставится в ногах) и без оглядки дуй назад. Высыпь землю под порог и живи себе дальше как новенькая”.
Из близлежащих покойников по жениной линии у нас только дядька Федор Петрович. Замечу к слову, что такой мог без спросу эксгумироваться на поиски глаза. У него при жизни левый глаз был искусствен¬ным. Настоящего лишил в войну колхозный бык, ког¬да обнаружил в своих яслях вместо сена пьяного Пет¬ровича. После победы бык реинкарнировался в немца, а рог — в оккупационный штык. Идеологизированную историю своего ослепления дядя Федя повторял без устали: красным следопытам, буфетчицам, райсобесовским дамам и даже одному западногерманскому режиссеру, который решил пройти отцовским маршру¬том, но с кинокамерой, пацифистским пафосом и оте¬чественной съемочной бригадой. Последнее было ошибкой. По возвращении после интенсивного курса в клинике неврозов он сменил политическую ориента¬цию и выпустил ленту “Так ли мы были не правы?”.
Так вот, обычно в финале своего героического по¬вествования дядя Федя выковыривал протез из глаз¬ницы и протягивал на ладони для освидетельствова¬ния. Разумеется, однажды его сокровище сперли. Ка¬жется, в медвытрезвителе. Старик наотрез запил, по ошибке хлебнул метилового спирту, ослеп на второй глаз и помер.
К этому семейному Гомеру и поперлась в ближай¬шее полнолунье моя дура. Согласно инструкции оголи¬лась и начала пятиться. Пятилась, пятилась, пока не ухнула в свежевырытую яму. Утром привезли закон¬ного жильца — а место занято. Нормальный человек от такого приключения рехнулся бы. А моя наоборот, уравновесилась. Только к телефону теперь не подхо¬дит. Никогда. Что способствовало заметному оздо¬ровлению климата в семье и за ее пределами.
• Зачем ты женился на этой бедной женщине?
• А ту все равно б увели.
• Какую — ту?
• Ту... ту... ту-ду-ту-ду-ту-ту... Может, лучше по¬танцуем?
•
КАК Я ДОВЕРЯЛАСЬ ТЕБЕ
На кухне — кавардак. Пустая коньячная бутылка и полная до краев пепельница. Сводный хор телевизора, радио и телефона. Световая иллюминация. Сквозняк всасывает в балконную дверь и выплевывает назад штору. А тебя нет. Ты ловишь мотор, чтобы мчаться к друзьям, к врагам, к черту на кулички, куда угодно. Потому что невмоготу, потому-что это все-таки случи¬лось. Надо же, еще вчера ты уверяла ушлую приятель¬ницу в крепости семейных уз и незапятнанности суп¬ружеских простыней. А она щурилась на тебя сквозь сигаретный дым и кофейный парок с ехидцей: мол, пой, ласточка, пой, знаю я их, все одинаковые, и твой никак не исключение. Чуть не разругались вдрызг. да после еще (ах, дура, дура) плакалась ему, и он успокаивал. А сам — уже...
К черту на кулички такси не повезет, к врагам, слегка взбодренная скоростью, не поедешь сама. Подруги... Да-уж эти мне подруги! Они-то таиться не станут.
И камнепадом ПОСЫЛАЮТСЯ на твою перманентную головушку открытия: оказывается — не впервой, ока¬зывается и раньше. А ты не ведала ни сном, ни духом, и хваленая женская интуиция молчала. Да и с чего ей бить тревогу, когда он со службы по секундомеру, в койку с энтузиазмом. Не подкопаешься, не приди-решься. Ангел да и только. Без крыльев, зато с...
Ах ты подраненная моя лебедушка! Ну будет, бу¬дет, успокойся. Давай умоемся, выпьем медленными глотками стакан холодной воды и попробуем разо¬браться. Это ночью все кошки серы, а днем они очень даже всякие.
Спринт или случайная связь. Не грозит никакими осложнениями и последствиями, кроме разве венери¬ных недугов. Если мужскую плоть и душу изобразить в виде двух линий, то получатся параллельные прямые. А они, как ты помнишь из школьного курса геометрии, на малом пространстве не пересекаются. Ни по Лоба¬чевскому, ни по Евклиду.
Близость здесь сродни эпилептическому припадку:
закончился — и никаких воспоминаний, кроме некото¬рой физической разбитости. Или смахивает на онани-стический акт, где у разовой партнерши незавидная роль вспомогательного инструмента, о судьбе и переживаниях которого пекутся не больше чем о пустой таре в кустах у подворотни Слабое эхо докатывается порой до законной спальни лишь в виде беспричин¬ного всплеска нежности Не из-за скрытых угрызений совести Их нет и впомине Просто первые пробы редко бывают удачными, они скорее ранят мужское тщеславие, чем тешат его А тут ты — такая освоенная и понятливая Выигрышное сравнение, целиком в твою пользу И объективно данный тип измены в малых (ну очень малых) дозах даже полезен
Для мужского организма этот краткий рывок в ку¬сты на короткой стоянке международного рейсового автобуса просто необходим Это что-то вроде аптекар¬ских пиявок, которые отсасывали у наших дедушек дурную застойную кровь В рассудительном обществе для такой прочистки физики и существуют публичные дома с медицинским контролем, тренированным пер¬соналом, полицейским патронажем для профилактики криминогенное™, гарантией сохранения инкогнито клиента Заглянул на красный огонек почтенный отец семейства, быстренько и квалифицированно обслужился — и назад, к жене и детям Ни тебе антисанитарии, ни прочих сюрпризов и ловушек
Источник повышенной опасности здесь ты сама с уникальной женской способностью раздувать миро¬вой пожар из сигаретной искры. Поэтому ради соб¬ственного душевного спокойствия не прилетай ночным рейсом без предупредительной телеграммы, не рвись в чужую квартиру после звонка анонимного доброже¬лателя, не проводи политику жесткого контроля
Одна дама, страдавшая ревностью в особо крупных размерах, с порога требовала у припозднившегося супругa предъявить орудие любви Легкое покраснение грозило полновесной сценой, хотя в ту пору совесть супруга была. чиста, как слеза младенца Когда же впрямь завелась подруга, способ ревизии стал поводом для веселого ритуала по приданию жезлу жизни монашеского облика
Правда, есть опасность, что дегустаторство превра¬тится в профессию Ну, тогда либо смирись, либо спасайся бегством Бороться с каждой свежей пасси¬ей все равно что рубить голову дракону, на месте отсеченной вырастут три новых. Да и при чем тут они, когда дымится у него. Бром в чай тоже не выход Как правило, бактерия донжуанства — глубоко запрятан¬ный комплекс неполноценности сексуальное фиаско на заре туманной юности, физические дефекты, загнанная в подкорку засгенчивость и т д заставляют рьяно пополнять список любовных побед как доказательство своего суперменства
Астрономическое число любовниц Элвиса Пресли всего лишь следствие его сверхскоростного спуска Легенда рок-н-ролла страдал молниеносной поллюци¬ей При разовом контакте этот конфуз можно объяс¬нить гиперсексапильностью партнерши, долгим репе¬тиционным постом, кратким промежутком между вы¬ходами на сцену, за который надо “давай-давай, детка, мне некогда”. При повторном контакте такая аргумен¬тация уже не сработает. Вот и полнился донжуанский список со скоростью семяизвержения его создателя, что при несметном количестве фанаток было совсем несложно. А заодно создавался миф о гигантской по¬тенции и сексуальной ненасытности
Что ты можешь? Аккуратно и бережно отыскать болевой узел и попытаться его развязать. Удастся твое счастье, хоть и не гарантированное.
Марафон или хронический роман. Обычно служеб¬ный. Обычно партнерша замужем или разведена. При¬чем семейный опыт таков, что сыта по горло и не рвется из дублеров в основной состав. Это обеспечива¬ет ровное течение связи, без водоворотов и воронок. С обоюдного согласия за ней закреплена автономная территория, границы которой на замке.
Такая связь тянется годами, не пересекаясь с цент¬ральной веткой. Это почти второй брак. Внутри муж¬чины они сосуществуют по принципу телепрограмм. Нажал первую кнопку — и на экране покачивается коброй чья-то голова, грозя исцелить от всех мыс¬лимых недугов. Погрузил палец в соседнюю — и голо¬ногая мисс манит ручкой из призового автомобиля с откидным сиденьем. Там своя свадьба, тут своя свадьба. Жених один, но тренированный: имен не пута¬ет, во сне не проговорится. Штирлиц.
Постельные сигналы марафона запеленговываются в начале дистанции. Это, например, резкие перепады настроения. Он либо набрасывается на тебя африкан¬ским львом, и вы с диваном только попискиваете от изумления и натиска, либо манипулирует тобой с хо¬лодной бестрепетностью гинеколога. В первом случае увертюрой к вспышке страсти может служить вспышка ретроспективной ревности. Эксгумируются захоронен¬ные в девичьих архивах флирты и симпатии, да и по закоулкам сегодняшнего
скачано с ссылка скрыта
дня шарит фонарик — нет ли какой интрижки. Постфактум коитуса возможен при¬ступ раздражительности.
Обе крайности лишь отсвет, проекция закулисных тношений с той, другой. В первой распаляет аналог. Рога чужого мужа прикладываются к собственной голове. Вдобавок незримое присутствие третьей, но не лишней, создает иллюзию шведской тройки. Причина другой крайности — неумение симулировать голод при сытости.
Хуже нет, когда хронический роман вдруг всплыва¬ет на поверхность. Не для него — для тебя.
Редкая женщина удержится от слез, скандалов, раз¬борок, всего того, что способно разрушить не только треснувшие, но и самые великолепные отношения меж¬ду мужчиной и женщиной, причем очень быстро раз¬рушить. В результате равновесие теряется, весы резко кренятся влево: в десяти случаях из одиннадцати муж¬чина примет сторону атакуемой половины. Они не выносят направленной на них агрессии, особенно жен¬ской. Связь обретет второе дыхание, и для законного союза оно может оказаться смертоносным или же будет инсценирован мнимый разрыв до первых же благоприятных обстоятельств, которые не заставят се¬бя долго ждать. В итоге у тебя — седые волосы, деп¬рессия и апатия, у них — свидания, насыщенные и пря¬ные из-за наркотической угрозы разоблачения.
Курсовка или отпускной роман санаторно-курортно-го пошива. Я не поклонница этого жанра, но и не противница. Вообще за самую плохонькую шир-потребовскую любовь отдам без колебаний всю нена¬висть мира — и праведную, и неправедную.
Легионы почитателей курсовки заставляют при¬знать за ней некий магнетизм. Как же, как же — лазур¬ные волны, белые пароходы, шампанское “Брют” под виноград “изабелла”, “утомленное солнце нежно с мо-рем прощалось ”, ночные купания, пятнистые от вдавленной гальки лопатки подруги. В портмоне пух¬лая пачка купюр между обручальным кольцом и об¬ратным билетом Никаких тебе долгов. Ни служебных ни супружеских А главное, никто не окликнет, не опознает, не донесет Покой и воля.
Большинство отпускных связей бурные и краткие как тропический ливень. До вагонной подножки. С пер¬выми тактами колес запрыгнет сердцеед на свою верх¬нюю полку, потянется, игриво хмыкнет — и сомкнется бархатный занавес А утром ступит на родной перрон в объятия чад и домочадцев безупречный семьянин с сувенирным крабом, групповым снимком потока и индивидуальным по щиколотку в сероватой пене
Но случаются и проколы. Не у матерых морских волков, а у дилетантов. Это учителя, итээровцы и про¬чая прослоечная мелкота с придушенным, но не окон¬чательно добитым воображением, со смутной догад¬кой о своей обкраденности. И вдруг фиеста, магнолии и медузы, и она — продолжение и порождение этого праздника. Ничем не обремененная, легкомысленная, обольстительная, выспавшаяся. Нереида, сирена, сказ¬ка братьев Гримм. И пьянеют от первого же глотка свободы. “Воздержание — вещь опасная”, — заметил как-то Остап Ибрагимович Бендер и был снова прав
На второй день они знакомятся, на десятый объ¬ясняются, на двадцать четвертый вынесен вердикт подать друг другу руки и в дальний путь на долгие года Сестра моя, если твоя половина выкинул такой номер, не ныряй в омут депрессии, не вышвыривай его чемоданы в лестничный пролет Со взрослыми дядями приключаются детские болезни левизны типа кори или ветрянки. Побредит, потемпературит и очнется. Пото¬му что в уездном городке нереиды та же хрущевка с укомплектованным штатом родни, тот же халатик на спинке стула, те же непролазные будни. А на будущее занеси на скрижали: длительный отдых только вместе. Не искушай его без нужды...
Солнечный удар или просто любовь. Я не стану описы¬вать ее симптомы. Они известны. Единственное, чем ты в состоянии здесь себе помочь, это набраться мужества и не сокращать свою жизнь, перечеркивая прошлое, не превращать бракоразводный процесс в кошмар, после которого позади только пепел и руины.
РЕПЛИКА ИЗ-ЗА БАРЬЕРА (2)
Я знал единственного серафима, который от вручения аттестата до пенсионной книжки хотел и имел исклю¬чительно свою жену. Она действительно была восхити¬тельным созданием- шпильки вытащит, головой трях¬нет, на грифе бант, капроновые струны “в черно-красном своем будет петь для меня моя Дали, в черно-белом своем преклоню перед нею главу”. В этом месте он всегда опускался на колено и целовал ей ручку. Доцеловал до эпохальной годовщины и развелся. Ско¬ропостижно, по-инфарктному, раз — и навечно свобо¬ден. Нет, там не было никаких старческих безумств типа сонной, как лемуры, студентки, племянницы из Могилева, традиционной медсестры. Но как-то в лет¬нем трамвае, не удержав равновесия, ткнулся на секун¬ду носом в чью-то открытую шею. “Шея, — цити¬рую, — была женской, прохладной, с запахом незнако¬мых духов и еще чего-то тайного, ночного, невыветренного. И я вдруг понял, что был обманут, что был обделен, что был обворован”. Конец цитаты. Теперь живет отшельником и мизантропом. А что толку? Поезд уже ушел.
Фридрих прав, человечество создало институт бра¬ка не для сексуального баловства: дети и совместное хозяйство. Теперь спутали грешное с праведным и еще обижаются. Ну не могу, не могу я добровольно приго¬ворить себя к пожизненному заключению в одних объ¬ятиях только за то, что когда-то возжелал это тело чуть сильнее остальных. Слишком суровая кара. А она требует.
Очнись, милая — тебе не раскрутить землю в об¬ратную сторону. Нет, не очнется. Конечности ледяные, глаза подернуты куриной пленкой, дышит — не ды¬шит, — нашатырем не пробовали? — дернулась, зары¬дала, побежала топиться.— Дорогая, купи на обрат¬ном пути хлеба, а то из-за этой гражданской войны алой и белой роз в доме разруха и запустение. Кстати, знаешь, чем она кончилась? Обе завяли.
Пока моя бедная Лиза ищет пруд, могу перечис¬лить несколько классических женских ошибок в ситу¬ации семейного землетрясения. Загибай пальцы.
1. Эксперименты с внешностью. То месяцами не вытряхнешь из халата, ноги небритые, волосы посечен¬ные, нижнее белье от москвошвея. Гром грянул, зер¬кало треснуло, и с низкого старта на эстафету по полной программе: куафер, визажист, косметолог, ве-тпевой рынок. Возвращаешься — а в квартире чужая тетка, незнакомая и неинтересная.
Лично я ближе всего был к разводу, когда жена сменила родной хвостик на стильную стрижку и вы¬щипала брови. Это не омолодило (никуда ты возраст по утрам не спрячешь, хоть в холодильнике ночуй), а испортило. Другой овал, другое выражение лица, все, что еще трогало сердце, милые, знакомые чер¬точки, приметы — стерлись, пропали: ты что, мать, совсем спятила?
В результате вместо запланированного ею эроти¬ческого взрыва — обратный эффект: круглосуточное раздражение и охлаждение. Может, еще пластическую операцию сделаешь? Форму носа изменишь, а заодно и пол. Вот все проблемы и решатся: будем на пару по бабам бегать. Представь, что Мона Лиза к очередному сеансу организовала себе соболиные брови и челку до этих самых бровей. Куда б послал ее вместе с челкой и бровями ренессансный гений? Ну, примерно... С ге¬ниями шутки плохи, чуть что не по их — обои без спросу переклеили, чаркой обнесли, денег в долг не дали, собака облаяла, — сядут за стол, запалят черную свечку и сочинят что-нибудь такое, от чего у смирного народа махом снесет крышу и из черного облака этой — как ее? — пассионарности хлынет на беззащит¬ные макушки радиоактивный дождь.
Жило-было себе спокойное племя, пасло скот, се¬яло озимые, дети — в люльках, дым над трубой, со¬ловьи — в кустах, падают яблоки, встает солнышко, пахнет сдобой и гречишным медом. Вдруг трехпалый свист — и избы заколочены, хлеба горят, пули свищут. Хруст, хрип, храп — утром очухались, глаза протерли, глянули окрест: е-мое — неподвижный коршун над черной землей и ни страны, ни века. Точно и не было. Как, почему? Никто не в курсе. А гений прикинется чайником и кипит себе на плите. Выключи его, по¬жалуйста.
Волосы у жены через полгода отрасли, и я к ней вернулся. Фокус в том, что меняться-то надо, но без резких движений. Очень порционно, пядь за пядью, прядь за прядью. Чтоб не испугался, не насторожил¬ся — чего это она? Корректным карандашиком, бе¬личьей кистью, шепотом, штрихом, обертоном. И на¬чинать надо после медового месяца, а не перед визи¬том к адвокату.
2. Сексуальные буря и натиск. У каждой стабиль¬ной пары потихоньку складывается свой стиль, своя постельная пластика, свой алгоритм. Почти исчезает импровизация, но ее отсутствие вполне заменяют син¬хрон и каллиграфичность совместного почерка. Неиз¬бежную монотонность ничем не исправить, а уж вне¬запным сексуальным остервенением и подавно. Откуда этот пыл, этот внезапный аппетит? Где они были, когда я просил, требовал, грозил, занозил ладони о твое одеревеневшее тело?
Теперь у меня все в порядке. Я хочу тебя ровно столько, сколько ты мне обычно позволяла. Раньше мне этого было мало, теперь вполне достаточно. Что же ты расстраиваешься? Странный вы народ, женщи¬ны: упорно добиваетесь чего-то, а добившись, тут же требуете обратного. Зачем ты изображаешь из себя чиччолину, когда тело шелестит обидой, а веки вон как стиснуты, словно в тебя вставляют расширители? Меня-же не обманешь ни искусственными стонами, ни сумасшедшим аллюром.
3 Сеансы ностальгии. С пыльных антресолей, из яохивных дебрей добываются пожухлые письма, пиг¬ментированные снимки и предлагается турне по свя¬тым местам: ты помнишь, Алеша, вот здесь, видишь, v тебя джинсы изолентой заклеены. Это мы с тобой в Сочи, на гору полезли, заблудились, продирались через ежевику. — Что, дорогая? Конечно, помню... еще мело, мело во все концы, во все, понимаешь ли, преде¬лы. Я ничего не перепутал. Был июнь. Мела метель. Тополиная, разумеется. И как в юности вдруг вы уроните пух (ну и рифма — “вдруг — пух”!) на ресницы и плечи подруг, которых у тебя, как в Иванове ткачих. Пух повсюду, в волосах, во рту, в носу, все чихают, слезятся, чешутся. Вредное дерево, хуже анчара. Там все по-честному: ты его не трогаешь — оно тебя. Еще из плодов помаду на экспорт делают. Ты, случай¬но, не ею пользуешься? Больно цвет какой-то ядовитый.
В итоге сентиментальная прогулка в летних сумер¬ках былого завершается кружением снимков и рыдань¬ями в ванной. Никто ни над кем не издевается. Ты ж не разбиваешь плеер за то, что он не фотографирует, а фотоаппарат за то, что не поет ничьих песен, даже Аллы Пугачевой. Хотя и там и там пленка. Но разная. Наша память устроена иначе, чем ваша. Она предмет¬на и точечна. От целой эпохи после фильтрации может сохраниться лишь бретелька, соскользнувшая с плеча.
4. Жертвенная покорность. Но это ментальные де¬фекты, их не исправить. Какая иноземка будет выть на стене, вязнуть в болоте, виснуть на острожном часто¬коле с отмороженными щеками, пока хозяин тешится с половчанками, гоняет по крови азартный хмель, столбит себе место в истории — в общем, реализуется как личность. Надо ему похмелиться — шляпку на¬дела, нарумянила отмороженные щеки, раскрыла пе¬стрый зонтик — и на панель. Поправился; душа вски¬пела, захотел размяться — дом продала, купила коня, благословила на подвиг, сама детей под мышку — и на паперть. Через век другой возвратился— обо¬рванный, в струпьях, с Интерполом на хвосте. Отскре¬бла, защитила, убаюкала, одеяло подоткнула — и на погост.
Сначала это трогает, потом — бесит. Варианты реакции: чем расплачиваться? унесите, пожалуй¬ста, я ничего такого не заказывал, — и “если она свою жизнь ни в грош не ценит, значит, так оно и есть”.
5. Бесконечные слезы. С утра еще не открыла глаз — уже сочатся. — Тебе приснился дурной сон? — Нет, наоборот.— Чего ж ты плачешь?— Потому что проснулась.— Вот и вся логика. Напряжение, как на минном поле: страшно сморгнуть, чихнуть, потерять равновесие. Но какие нервы в состоянии выдержать этот сезон дождей? Если я такой неиссякаемый источ¬ник отрицательных эмоций — давай расстанемся! Впо¬ру мастерить для спасения ковчег. Ну все, бедные соседи снизу: плакал их евроремонт!
А нет бы вместо всех этих мелодраматических глу¬постей встать спозаранку, зарядочка, холодный душ, легкий макияж, скворчит яичница, заваривается чай разбудить мужа и подружиться с ним. Стать его со¬общницей и наперсницей. Ему ж, бедному, поделиться не с кем:
“— Я эгим летом в Крыму познакомился с не¬обыкновенной женщиной...
• Да-да, конечно... Вы правы— осетринка-то нынче была с душком.”
Любовницы-то о женах болтают легко и охотно. Там не надо быть начеку, там позволяют ослабить узел галстука, а где свободней дышится — туда и тя¬нет. Стань сообщницей мужа. Ты же все равно уже знаешь. Оценит и отблагодарит. Даже познакомит. Не отказывайся от такой чести. Прими, угости. Проводи до порога. Обоих. Счастья можно не желать, это лиш¬нее. Когда вернется похвали выбор, сделай- пару сдержанных комплиментов внешности, манерам, чему получится. Вот тут можно промельком, редуцирован¬ной гласной и ввернуть какую-нибудь деталь. Она должна быть точной и убийственной, типа “эффектная барышня. Ее не портят даже волосатые ноги. Ну и что ж, что волосатые, зато форма идеальная”. Секрет, как верно заметил Бабель, заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогревать¬ся. Повернуть его надо один раз, а не два. Этот ювелирный поворот изменит направление точнее сцен, скандалов, сексуальных атак, слез, смен имиджа. Муж и не поймет, чем прокололи воздушный шарик. А он пфуй! — и сдулся.
КОРОЛЕВСТВО КРИВЫХ ЗЕРКАЛ
В сумочке пульверизатор с серной кислотой, в кулаке клок трофейных волос, на лице— этюд в багровых тонах из румян, потеков туши, помады и царапины от уха до подбородка. Ну и видок! Откуда ты, пре¬красное дитя? Никак с баррикады? Ах нет, ты вы¬ясняла отношения с соперницей. Разобралась, нока¬утировала, отвоевала восьмидесяти килограммовый призовой кубок и теперь тащишь его домой на вто¬рой раунд.
Там-то врежешь ему от души, выложишь всю правду о нем, а главное — о ней. И где, на какой помойке откопал он эдакое сокрозище? Пробы ста¬вить некуда, нормальный мужик не высморкается на нее, не то что... Восемнадцать— и девственница? Зна¬ем мы этих девственниц из мголодых, да ранних. Сверстники — невыгодная партия, позарилась на все готовенькое, вот и прикинулась полевой ромашкой. Тридцать и в разводе? Во-во, умный бросил, а дурак подобрал. Сама ушла? Еще хуж:е. Свое гнездо разо¬рила, а чужого и вовсе не жаль. Кукушка ощипанная, кошка приблудная! А ты, лопух доверчивый, на что польстился?
А лопух доверчивый сидит себе напротив явно не¬вменяемый и кивает китайским болванчиком. В знак ли согласия, в такт ли своим бессовестным грезам — поди разбери! И влетает в его ухо, ближнее к тебе, ведьма на помеле, а вылетает Леда на лебеде. Брек, милая, брек!
Поле любви не боксерский ринт. Скорее шахматная доска. Здесь не превратить силовьим приемом королеву в пешку. А признайся, хотя раскладываешь ее по по¬лочкам и разбираешь по косточкам, а загадка она для тебя. Сфинкс. Чем-то же привюрожила. Он — лад¬но, его-то знаешь, как свои пять пальцев (см. гл. “Магическая цифра... ”). Да и не так больно закрепить ним роль пассивной жертвы. Нет, нет, не он (иначе вовсе нестерпимо), а его подкараулили, завлекли, скру¬тили связали и вот-вот сожрут. Кто? Она. И клубится в воспаленном мозгу гремучая смесь содомской блудницы, панночки и миледи, по которым плачет оси¬новый кол.
А теперь махнись с мужем коктейлями, потяни через его соломинку — и замерцают ирисы Марга¬риты. сверкнут коленки Ло, ошпарит язвительной ре¬пликой Кармен. Или без всяких литературных и про¬чих одежд прильнет и обдаст жаром ждущего тела обычная земная женщина. Она и есть твоя реальная, а не фантасмагорическая соперница. На ней и сосре¬доточимся. Слепленная из того же песочного теста, с начинкой из той же кастрюли: ранимая и живучая, покорная и стервозная, легковерная и подозрительная, торопливая и терпеливая, как эрмитажная кариатида. Почти ты, с поправкой на масть, возраст и вес. На такую и ориентируйся.
АХИЛЛЕСОВА ПЯТОЧКА
Положим, ты узнала обо всем почти в самом начале. У них медовый месяц, страсги накалены до температуры плавильных печей. Если так — замри и не шевелись. Никогда не пыталась отнять кость у голодного пса? И как? Именно поэтому наберись терпения и дай насы¬титься. Фаза первой лихорадки длится около полугода. Любые твои доводы и действия разобьются о гранит его... Подожди, но не в полной пассивности.
Никакой муж, даже в самый разгар увлечения, не отказывается от супружеского контакта. Икра икрой, а щи щами. Ты — его повседневность, как после¬обеденная сигарета и трико. Набей портсигар леден¬цами, замени спортивный костюм на тройку— и че¬ловек затоскует, затревожится. А постель, она и есть постель, в ней не только еж, но и горсть крошек причинит серьезный дискомфорт. Какую веревочку ты протянешь поперек нее, чтобы сбить с марша, как остановишь конвейер — твоя забота. Фокусов здесь немерено, а в фокусе главное — ювелирность обмана.
Кажется, у Вислоцкой в “Искусстве любви” я об¬наружила странный, на мой взгляд, совет: мол, старайся выработать антуражный рефлекс близости. Например, зажгла интимный светильник значит, приглашаешь к игре. Зажгла раз, зажгла два, зажгла тысячу, и уже от одного его мерцания у партнера будут возникать ша¬ловливые мысли. Как у собаки Павлова. Но ночники не раритет, могут оказаться в любом другом доме Человек нанесет визит с самыми невинными намерени¬ями, ну там навестить больную сослуживицу с проф¬союзными апельсинами. А там горит бра! Рефлекс включился, апельсины покатились по полу, статья 117 УК РСФСР.
По моим наблюдениям, как раз наоборот— ничго так не прикручивает влево фитилек желания, как штам¬пы. Известно — в чужом сарае и своя жена слаще Почему любовники метят все возможные и невозмож¬ные уголки, а брак сужает пространство до постельной площадки?
Нестандартную ситуацию можно создать не только сменой декорации. Одна моя знакомая организовала итальянскую забастовку: все как обычно, кроме финиша -Нет его Всегда достигался без напряжения, а тут вдруг взял и по-английски пропал Почему бог его знает физиология — штука тонкая. Муж забеспокоил¬ся- как так, с родной женой не сладит. Прибавилось усердия, и прилежания, в супружеской спальне зама¬ячило пламя азарта. А через месяц его настойчивых трудов она устроила такой фейерверк, что у бедного неделю в мозгу плясали огоньки. За это время лю¬бовница как-то сама собой отошла на второй план, а вскоре и вовсе исчезла за горизонтом.
Хроническая форма. Их роман не первой свеже¬сти _ очень хорошо. Значит, не сегодня-завтра она пожелает закрепить за собой преимущественное право стирать его носки и приводить в чувство после тайной вечери.
Почти каждая женщина плодоносного возраста не прочь обменять прелести свободы на кнуты и пряники неволи. Мужчина мысленно махом обнажает потен¬циальную партнершу. Женщина же, напротив, приме¬ряет на визави брачную тройку. Для них намек на законные узы подобен свисту татарского аркана за спиной. А уж о перспективе двойной петли — суд и загс— и говорить нечего. С кровью срывать один терновый венец Гименея, к которому, худо-бедно, при¬терпелся, чтобы тут же напялить другой,— покорней-ше благодарим. Я почти уверена: они и женятся, чтобы оградить себя от атак увы, увы, милые крошки, я уже окольцован, но мой стойкий напарник всегда к вашим услугам.
Заметь, мы неохотно признаемся, что несвободны Мужчина же выставляет паспорт впереди себя как щит
Кроме того, они племя отнюдь не кочевое: узлы, кон¬тейнеры, смена транспортного маршрута — ввергает в уныние. И еще. Ничто так не напрягает наших драго¬ценных возлюбленных, как неотвратимость выбора — блюда ли на ужин, рубашки ли на службу, спутницы ли на жизнь. Ответ на вопрос, поставленный ребром, чаще всего отрицательный. Видимо, срабатывает пра-память о первом роковом согласии, лишившем и реб¬ра и рая. Поэтому отчаянное: или я, или она! — пусть сорвется криком не с твоих, а с ее уст.
Ты думаешь, любовницы из железа и не закаты¬вают истерик? Еще как закатывают: годы катятся под гору, молодость делает ручкой, транзитные рандеву в печенках, а он, видите ли, все колеблется, лежит эдаким былинным валуном на распутье, и не сдви¬нешь. Подметила, что вечерние немые звонки учас¬тились, а муж как-то потускнел и сник,— пора на сцену. Твой выход, милая!
Самые черные календарные дни адюльтера — это праздники: Новый год. Восьмое марта, день рожденья стреноженного возлюбленного. Их отмечают с под¬ругами либо загодя, либо постфактум. Поэтому очень тактично и ненавязчиво плотно сервируй его досуг на это время семейными мероприятиями, от которых не отвертишься, но которые приятны. Как то— покупка подарков, вечеринка у друзей, светский раут у себя дома, концерты, театры и т. д. Чтобы ни щелочки, ни секундочки. Можешь и приболеть, поручив его забо¬там детей и холодильник (но этот ход лучше приберечь для ее именин, если ты в курсе даты).
Желателен жанр сюрприза, чтобы: ах, дорогая, из¬вини, но обстоятельства... А стол уже накрыт, волосы уложены в парикмахерской, свечи зажжены и бликуют тщательно протертом и наполненном хрустале, капельки духов испаряются с венок на запястье, в груд¬ной ложбинке, с исподу бедер, на кровати— чистое крахмальное белье. Вечер безнадежно испорчен, салаты скиснут, вино выпьется в одиночестве, смешанное с солеными каплями туши. Такое прощают с трудом. Никакие запоздалые извинения и объяснения не извле¬кут занозы. Тем более случай не первый и (твоими стараниями) не последний.
К женам не ревнуют. А что к ним ревновать, обманутым и нежеланным. Да и любовницу доволь¬но часто уверяют, что с момента ее возникновения к законной половине ни-ни. Предоставь несомнен¬ные доказательства обратного. Пусть она обнаружи¬вает на его теле дружеские приветы, радужные и багряные знаки вашего негасимого супружеского желания. Заденет и охладит ощутимо, тем более что ответные весточки не дозволены. А еще полезно пе¬рехватить на пороге, под каким бы официальным и благовидным предлогом он ни собирался улиз¬нуть из дома. Перехвати и оттесни в ванную, на ан¬тресоли, на скинутые с вешалки пальто. Даже если он действительно собирался на футбольный матч, сама спонтанность может произвести хорошее впе¬чатление. То же самое, но с чувством, с толком, с расстановкой проделай по возвращении. Посмот¬рим, надолго ли его хватит при поточном методе. Когда любовник приходит на свидание выжатый, эго плохая новость. Короче, добейся, чтобы источ¬ник скандалов находился в ее, а не в твоем доме, и тогда лавры победителя — твои.
Но главное все же, мне думается, не это. Главное, постараться полюбить любовь со всем ее приданным, в мажоре и миноре, со штилями и штормами. Ты же предпочитаешь в литературе и кино трагедию ро¬зовощекой пасторали. Чужое страдание притягивает и будоражит кровь. А если и к собственному отнестись не как к предательской подножке? Оно же позволило тебе изведать такую гамму переживаний, обострило зрение и слух, растрясло жирок на душе и теле, со¬скребло ржавчину с эмоций. Лично я всегда благо¬дарна судьбе за эту шоковую терапию. Переиначивая Декарта (он— мужчина, тем более философ, у него свои критерии), утверждаю: я страдаю, следовательно, существую.
• Но ведь больно!
• Ну и что? Боль первый признак жизни.
ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
Галина Кузнецова, последняя любовь Бунина, жестоко уязвила писателя, покинув его ради... другой. Счастли¬вой соперницей автора “Солнечного удара” и “Темных аллей”, нобелевского лауреата, эстета, баловня и бари¬на была Марга Степун, сестра известного философа. Подруги-любовницы не расставались тридцать лет, до самой смерти старшей. Галина тяжело переживала утрату и скончалась через год после Марги. Об этой связи свидетельствуют воспоминания современников и дневник Ивана Алексеевича.
Осенью четырнадцатого года в модной московской гостиной познакомились две поэтессы. Одной был двадцать один год, другой — тридцать лет. Младшая имела юного мужа, маленькую дочь и маленькую книжку стихов с невыветренными запахами детской, где пиратские флотилии, клады, замки с заколдован¬ными принцессами, кружевной платок на конце копья. Старшая имела бетховенский лоб в медном шлеме волос. У младшей горел на скулах деревенский румя¬нец, не побежденный ни уксусом, ни рифмами. У стар¬шей в бледных пальцах дымилась бесконечная папиро¬са. Первая была одета в старинное старомодное платье из розового фая (складки и шелест). Вторую об¬тягивал черный панцирь. — Марина. — Софья. Осьм-надцатый век смутился. Серебряный век усмехнулся. Дачная лодка перевернулась в русалочьем омуте.
Как кстати подвернулась эта война: юный муж братом милосердия машет из санитарного поезда. Са¬нитарный поезд увозит раненых. Он — ранен. Его увозит санитарный поезд и больше никогда не вернет. Даже после того, как ты меня бросишь. Как кстати подвернулась эта жизнь: ее можно разбить. Что там внутри? Судьба. Смотрит с края пастушьей тропы в ущелье, замаскированное клочьями тумана. Что там на дне? Прыгни — узнаешь. И провела перламутро¬вым ноготком от горла к лону и обратно.
Но сей союз не уникален. Судьбы многих знаменитых женщин омыли теплые волны Эгейского моря. Волны, из пены которых уже поднялась обольстительная богиня, но по которым еще не прошел аскетичный бог.
Ах, как ясно стоит перед глазами этот кадр, зате¬рянный в архивах Вечности: в изумрудных водах пле¬щется стая нереид. Капли сверкают на стройных шеях, от всплесков рук вздрагивают бутоны грудей. С небес на грациозную возню благосклонно взирают олимпий¬цы. С берега внимательно и восхищенно наблюдает за своими воспитанницами их великая наставница. Ее зовут Сапфо. Остров называется Лесбос.
Солнечная античность благоволила к людям. Ее боги сами были охотниками д” острых ощущений и не третировали паству за слабости, еще не окрещенные грозным словом “грех”. Приноси вовремя жертвы, соблюдай почтительную дистанцию и люби, кого ду¬ше угодно.
В христианском мире на лопатке лесбийской любви жгли позорное клеймо. Она — пария, место которой лепрозории порнобизнеса. Что ж, даже такому изо¬щренному кулинару кухни сексопатологии, как маркиз пе Сад, это блюдо было явно не по вкусу (оно понятно - видит око да зуб неймет). Мужской монополии здорово повезло: она имеет блистательных адвока¬та — Оскар Уайльд, Андре Жид, Уолт Уитмен, Луки-но Висконти, Михаил Кузьмин. Не без сочувствия посматривают на эротические крены соратников по полу: всегда проще оправдать деяние, которое, пусть гипотетически, ты в состоянии совершить сам. А если творится нечто тебе совершенно недоступное и творит¬ся существом, которое и пустили-то в этот мир ис¬ключительно по твоему ходатайству и исключительно для твоих нужд? Тогда это форменное безобразие, нестерпимое для нравственного чувства.
Кстати, о нравственности. Об этой старой деве, читающей школьникам со сладострастным ужасом лекции “О семье и браке”. Она сентиментальна, ис¬терична, жестока. Инструкция для нее выше ситуации, интонация важней смысла. Поведай о римских оргиях былинным напевом — и она лишь подивится мощи древних развратников. Но сообщи в жанре доноса о невинных забавах подростков, и перекликнутся часо¬вые на вышке детской исправительной колонии, и за¬щекочет ноздри едкий запах хлорки специнтернатов.
Преувеличиваю? Ничуть. Полистай на досуге мифы Древней Греции. Вот неутомимый Зевс оборачивается быком и мчит по волнам Европу. Вот он же в обличий лебедя охмуряет доверчивую Леду. Вот изгибается под потоком золотого дождя в последней сладкой судороге тело Данаи. Ну-ка, соскреби с сюжетов антикварную патину, смой мускусный аромат легенды — и что ос¬танется? Да-да, скотоложство и онанизм. И это, пар¬дон, непотребство вдохновляло легионы поэтов и ху¬дожников, занимало почетное место в программе об¬разования юношества! И ни одно самое пуританское воображение не обнаруживало и не обнаружит здесь ничего порочного. Ибо помыслы авторов были чисты, а следовательно, и интонация. К тому же античные греки не боялись, что девушки Эллады примут миф за руководство к действию и кинутся гуртом отдаваться быкам и лебедям в надежде соединиться с олимпий¬ским владыкой.
Терпимость к пестроте частной жизни — четкий барометр цивилизованного общества. Когда-то под¬данным диктовали даже позы соития. Леонардо, по¬вернувший женщину лицом к партнеру, воспринимался не сексуальным революционером, а еретиком. На фи¬нише двадцатого века статья за мужеложство укра¬шала лишь наш гуманный Уголовный кодекс. А всего полтора столетия назад бедных уранистов жгли, ка¬стрировали, заковывали в кандалы. (Сквозь улюлю¬кающую толпу сорбоннцев ведут связанного ректора Желток стекает по щеке.— Ты всегда был меток. мой мальчик! Я назначаю тебе последнее свиданье на Гревской площади. Не забудь принести свою вя¬занку к моему костру.) Один французский адвокат прошлого века воскликнул по поводу казни двух го¬мосексуалистов: “Какое варварство приглашать к больному не лекаря, а палача!” Европа вняла этому возгласу.
Царская Россия тоже дозревала до прощания с имперским пуританством. Но пролетарская держава вмиг оазмазала по стенке сопливых гуманистов и возвела ханжество в государственный принцип. Шутка ли, до шестидесятых годов в учебниках юридических факуль¬тетов отсутствовал раздел сексуальных преступлений. За целомудрие будущих слуг закона опасались больше, чем за их профессионализм. Функции брака сводились к размножению. Ах, гомункул, гомункул, голубая меч¬та тоталитаризма!
Сухой закон в Штатах выпустил из бутылки джин¬на мафии. Пьяницы не вывелись, зато омолодился жанр детектива, зато полиции пяти континентов жить стало лучше, жить стало веселей. Столь же щедро расплатился со своими гонителями советский бизнес: не изволите узаконенного получайте теневой. И ко¬гда от монопольной любви в отечественном вариан¬те исходит гнилостный душок, это не органическое свойство явления, а результат отношения к нему сис¬темы...
ВАШЕ ИМЯ, СЛУЧАЙНО, НЕ ГАЛАТЕЯ?
Лично я не подвержена никаким сексуальным отклоне¬ниям. Но малышки “Пентхауза” или “Плейбоя”, рос¬кошные бюсты календарных моделей осаживают мой аллюр в подземных переходах. Тогда как снимки об¬ладателей мускулистых торсов не трогают ничуть. Это не вывихи психики, это нормальная реакция: глазок в душевую дамского отделения бани всегда просверлен с противоположной стороны. Никакую купальщицу не соблазнить перспективой созерцания намыленных самцов. Зато от конкурса красоты жена оторвется неохот¬нее, чем муж. Никакой патологии: творец создал муж¬чину как черновой вариант, еще неопытной рукой, из грубоватой глины. Женщина же делалась на заказ, под пристальным контролем покупателя.