Geum.ru

Рабле Гаргантюа и Пантагрюэль

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава iii
Подобный материал:
1   ...   32   33   34   35   36   37   38   39   ...   64
ГЛАВА I


О том, нам Пантагрюэль вышел в море, дабы посетить оракул Божественной

Бакбук {1}


В июне месяце, в праздник Весталок, в тот самый день, когда Брут

завоевал Испанию и покорил испанцев и когда скупец Красе был побежден и

разгромлен парфянами, Пантагрюэль, простившись с дорогим отцом своим

Гаргантюа, который, следуя похвальному обычаю первых веков христианства,

помолился о благополучном путешествии сына со всею его свитою, вышел из

Таласской гавани в сопровождении Панурга, брата Жана Зубодробителя,

Эпистемона, Гимнаста, Эвсфена, Ризотома, Карпалима и других своих слуг и

домочадцев, а равно и Ксеномана, великого следопыта и любителя опасных

путешествий, явившегося по распоряжению Панурга за несколько дней до

отплытия. Ксеноман, движимый вполне понятными и благородными побуждениями,

начертил на морской карте мира, которая была у Гаргантюа, тот путь, коим они

намеревались следовать к оракулу Божественной Бутылки Бакбук.

Число кораблей я вам уже приводил в третьей книге; их сопровождало

равное число трирем, раубардж {2}, галлионов и либурн {3}, хорошо

оснащенных, проконопаченных и снабженных всем необходимым, - в частности,

пантагрюэлиоиа они взяли с собой предостаточно. Все офицеры, толмачи,

лоцманы, капитаны, кормчие, юнги, гребцы и матросы собрались на борту

"Таламеги". Так назывался самый большой и самый главный Пантагрюэлев

корабль, на корме которого вместо флага красовалась большая и вместительная

бутыль наполовину из гладкого полированного серебра, наполовину из золота с

алого цвета эмалью, из чего должно было явствовать, что сочетание белого

цвета с алым - это эмблема наших благородных путешественников и что

направляются они к Бутылке послушать ее прорицание.

На корме второго судна был поднят старинный фонарь, искусно сделанный

из прозрачного камня и указывавший на то, что им надлежит пройти Фонарию.

На корме третьего был выставлен красивый и емкий фарфоровый кубок.

На корме четвертого - золотой кувшин с двумя ручками, похожий на

античную урну.

На корме пятого - великолепный жбан, усыпанный меленькими изумрудами.

На корме шестого - кружка, из каких пьют монахи; сделана она была из

сплава четырех металлов.

На корме седьмого - воронка черного дерева с золотой инкрустацией.

На корме восьмого - драгоценный золотой бокал дамасской чеканки.

На корме девятого - ваза высокопробного зелота, прокаленного на огне.

На корме десятого - чаша из душистого райского дерева, иначе

называемого "алоэ", в персидской работы оправе из кипрского золота.

На корме одиннадцатого - золотая, с мозаикой, корзина для винограда.

На корме двенадцатого - бочонок матового золота с украшениями из

крупного индийского жемчуга.

Таким образом, всякий, как бы он ни был печален, разгневан, озабочен,

уныл, будь то сам плаксивый Гераклит, не мог бы не возликовать, не

улыбнуться широкой улыбкой при виде доблестной флотилии с такими

отличительными знаками, не сказать, что мореходы - все до одного - бражники

и люди добропорядочные, и не предречь с полной уверенностью, что их

путешествие в оба конца будет веселое и вполне благополучное.

Итак, на "Таламеге" собрались все. Пантагрюэль произнес краткое,

исполненное благочестия наставление, подкрепленное ссылками на Священное

писание, имеющими касательство к мореплаванию, после чего была громко и

внятно прочтена молитва, слова которой слышали и уловили все жители Талассы,

высыпавшие на мол посмотреть, как будет происходить посадка.

После молитвы все стройно пропели псалом царя Давида, начинающийся так:

_Когда вышел Израиль из Египта_... Затем на палубе были расставлены столы и

незамедлительно принесена еда. Таласцы подпевали отъезжающим, когда те пели

псалом, а теперь они велели принести из дому как можно больше съестного и

напитков. Все они выпили за мореходов. Мореходы выпили за них. Вот почему

никто из всей флотилии во все продолжение пути не болел морской болезнью, не

маялся желудком и не жаловался на головную боль, а между тем им бы так легко

не избежать этих неприятностей, если бы они перед отплытием несколько дней

подряд пили морскую воду, все равно - чистую или же смешанную с вином, ели

бы айву, сосали лимонную корку, потягивали кисло-сладкий гранатовый сок,

соблюдали долгую диету, обложили себе живот бумагой или выполнили еще

какой-нибудь из тех советов, которые обыкновенно даются глупыми лекарями

всем пускающимся в плавание.

После многократных возлияний все наконец разошлись по своим кораблям и

в добрый час подставили паруса восточному греческому ветру, по которому

старший лоцман Жаме Брейе наметил путь и поставил стрелки всех буссолей. Он

и Ксеноман сошлись на том, что коль скоро оракул Божественной Бакбук

находится близ Катая, в Верхней Индии, то им не годится обычный путь

португальцев, которые, пройдя жаркий пояс, Мыс Доброй Надежды и южную

оконечность Африки за экватором, теряют из виду Северный полюс и делают

огромный крюк; лучше-де возможно ближе держаться параллели Индии и обогнуть

Северный полюс с запада - с тем чтобы, описывая дугу вокруг означенного

полюса, находиться на высоте Олонской гавани, но ближе ни в коем случае не

подходить, чтобы не очутиться в Ледовитом море и там не застрять. И вот если

они будут, мол, строго придерживаться этого обходного пути вдоль одной и той

же параллели, то полюс окажется у них с правой руки, к востоку, меж тем как

при выходе в море он был у них с левой. Надобно заметить, что путь был

выбран на редкость счастливо {4}.

В самом деле, не потерпев крушений, не подвергшись опасностям и без

всяких потерь, при безоблачном небе, за исключением одного дня, когда они

стояли у Острова макреонов, они прибыли в Верхнюю Индию через три с лишним

месяца, португальцы же совершают этот путь в три года и терпят притом

бедствия неисчислимые и подвергаются опасностям бесконечным. Я осмеливаюсь

утверждать, что именно этим удачным путем следовали индийцы, которые

направлялись в Германию и были потом с честью приняты королем шведским, -

еще тогда проконсулом в Галлии был Квинт Метелл Целер, как о том

свидетельствуют Корнелий Непот и Помпоний Мела, а вслед за ними и Плиний.


ГЛАВА II


О том, как Пантагрюэль накупил на острове Медамоти {1} множество

превосходных вещей


Ни в тот день, ни на другой, ни на третий они не видели суши и не

заметили ничего нового, ибо этот путь был им уже знаком. На четвертый день

глазам их открылся остров под названием Медамоти, коему придавало особую

привлекательность и живописность великое множество маяков и высоких

мраморных башен, украшавших всю его береговую линию, такую же протяженную,

как береговая линия Канады.

Пантагрюэль осведомился, кто же этим островом правит, и ему ответили,

что правит им король Филофан {2}, на ту пору бывший в отсутствии по случаю

бракосочетания своего брата Филотеамона {3} с инфантою королевства Энгис

{4}. Тогда Пантагрюэль сошел на пристань и, меж тем как шлюпки грузились

пресной водой, занялся рассматриванием картин, зверей, рыб, птиц и всяких

экзотических и чужеземных товаров, коими торговали на набережной и на

пристани. Это был третий день шумной и многолюдной местной ярмарки, на

которую ежегодно съезжались все самые богатые и именитые купцы Африки и

Азии.

Брат Жан приобрел на этой ярмарке две редкостные и дорогие картины: на

одной из них был весьма живо изображен человек, проигравший дело в суде, а

другая представляла собой портрет слуги, который ищет хозяина, причем и

проигравший и слуга были изображены во всем их своеобразии, резко

означавшемся в их движениях, манере держать себя, наружности, ухватках,

чертах и выражении лица, - задумал же и написал эти две картины мэтр Шарль

Шармуа, придворный живописец короля Мегиста; {5} брат Жан, однако ж,

заговорил продавцам зубы и так ничего и не заплатил.

Панург купил большое полотно: то была копия с вышивки, на которой в

давно прошедшие времена Филомела изобразила и представила сестре своей

Прокне, как зять Терей лишил ее невинности и, дабы преступление его не

раскрылось, отрезал ей язык. Клянусь концом этого негодяя, работа была на

диво тонкая. Пожалуйста, не думайте, что это изображение мужчины,

насилующего девушку. Это было бы очень неумно и очень грубо. Картина была

совсем иного толка и далеко не так прямолинейна. Вы можете видеть ее в

Телеме, - как войдешь в верхнюю галерею, сейчас же налево.

Эпистемон также купил картину - на ней были весьма живо представлены

идеи Платона и атомы Эпикура. Ризотом купил еще одну, на которой была

написана нимфа Эхо в подлинном ее виде.

Пантагрюэль попросил Гимнаста купить жизнь и подвиги Ахилла,

изображенные на. семидесяти восьми коврах, длиною каждый в четыре туазы, а

шириной в три, вытканных из фригийского шелка и расшитых золотом и серебром.

Первоначально шло бракосочетание Пелея и Фетиды, затем рождение Ахилла, его

юность, как ее описал Стаций Папиний, деяния его и ратные подвиги, воспетые

Гомером, его смерть и погребение, как их описали Овидий и Квинт

Калабрийский, кончалось же все появлением его тени и закланием Поликсены,

как это описано у Еврипида.

Сверх того, Гимнаст купил для Пантагрюэля трех красивых молодых

единорогов: темно-рыжего самца и двух серых в яблоках самок. И еще он купил

у скифа из области гелонов одного таранда {6}.

Таранд - животное величиной с молодого быка; голова у него напоминает

оленью, разве лишь немножко больше, с великолепными ветвистыми рогами,

копыта раздвоенные, шерсть длинная, как у большого медведя, кожа чуть мягче

той, что идет на панцири. Гелонец уверял, что поймать таранда не так-то

просто, ибо он меняет окраску в зависимости от местности, где он живет и

пасется: он принимает окраску травы, деревьев, кустарника, цветов, пастбищ,

скал, вообще всего, к чему бы он ни приблизился. Это придает ему сходство с

морским полипом, с тоями, индийскими ликаонами {7}, с хамелеоном, который

представляет собой настолько любопытный вид ящерицы, что Демокрит посвятил

ему целую книгу, где описал его наружный вид, устройство внутренних органов,

а также чудодейственные свойства его и особенности. Да я и сам видел, как

таранд меняет цвет, не только приближаясь к окрашенным предметам, но и

самопроизвольно, под действием страха и других сильных чувств. Я видел, как

он приметно для глаза зеленел на зеленом ковре, как потом, некоторое время

на нем посидев, становился то желтым, то голубым, то бурым, то лиловым -

точь-в-точь как гребень индюка, меняющий свой цвет в зависимости от того,

что индюк ощущает. Особенно поразило нас в таранде, что не только морда его

и кожа, но и вся его шерсть принимала окраску ближайших к нему предметов.

Возле Панурга в серой тоге и он становился серым; возле Пантагрюэля в алой

мантии шерсть и кожа у него краснели; возле лоцмана, который был одет, как

жрецы Анубиса в Египте, шерсть его казалась белоснежной, - должно заметить,

что два последних цвета хамелеону не сродны. Когда таранд не испытывает

страха и ничем не встревожен, он сохраняет естественную свою окраску и

цветом шерсти напоминает менских ослов.


ГЛАВА III


О том, как Пантагрюэлю доставили письмо от его отца Гаргантюа,

и о необычайном способе получать скорые вести из чужедальних стран


Пантагрюэль был все еще занят покупкою диковинных зверей, когда на молу

грянуло шесть пушечных выстрелов, после чего со всех кораблей послышались

громкие, восторженные крики. Повернувшись лицом к гавани, он увидел

быстроходное судно отца своего Гаргантюа, которое было названо "Хелидон"

{1}, оттого что на его корме находилась "морская ласточка", изваянная из

коринфской бронзы. "Морская ласточка" - это рыба величиной с луарского

кармуса, очень мясистая, лишенная чешуи, наделенная длинными и широкими

перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями, благодаря которым она быстрее

стрелы пролетает над водой расстояние в одну туазу, чему я сам неоднократно

бывал свидетелем. В Марселе ее называют "ландоль". Так вот, корабль этот был

легок, как ласточка, и при взгляде на него казалось, будто он не плывет, а

летит над морем. На борту его находился стольник Гаргантюа Маликорн,

которого тот послал нарочным узнать о течении дел и состоянии здоровья

своего сына, доброго Пантагрюэля, и отвезти ему письмо.

Ответив на поклон Маликорна и ласково его обняв, Пантагрюэль, прежде

чем вскрыть письмо, первым делом спросил:

- С вами ли небесный вестник "гозал"? {2}

- Да, - отвечал тот, - вот тут, в этой корзиночке.

То была голубка из голубятни Гаргантюа, - ее отняли от птенцов в

последнюю минуту, когда быстроходное судно должно было отчалить. Если бы с

Пантагрюэлем случилось несчастье, пришлось бы к ее лапкам привязать черный

ремешок, но так как все складывалось для него удачно и благоприятно, то он

вынул ее из корзины, привязал к ее лапкам белую шелковую ленточку и, даром

времени не теряя, тот же час пустил на волю. Голубка, с невиданной быстротой

рассекая воздух, мгновенно скрылась из виду, - вы же знаете, что никто так

быстро не летает, как голубка, когда она должна высиживать яйца или же когда

у нее птенцы, вследствие заложенного в ней самою природою упорного

стремления беречь и стеречь своих голубят. И вот, меньше чем за два часа,

она пересекла по воздуху огромное пространство, меж тем как быстроходное

судно, двигаясь с наивысшею скоростью, при попутном ветре и с помощью весел

и парусов, преодолело то же самое расстояние за три дня и три ночи. Люди

видели, как она влетела в голубятню, к своим птенчикам, и славный Гаргантюа,

узнав, что на ней белая лента и что сын его, следственно, в добром здоровье,

успокоился и повеселел.

Этим средством доблестные Гаргантюа и Пантагрюэль пользовались всякий

раз, когда им не терпелось узнать о чем-либо сильно их волнующем или всею

душою чаемом, будь то исход сражения, морского или же сухопутного, взятие

или оборона какой-либо крепости, умиротворение каких-либо чреватых важными

последствиями распрей, благополучные или неблагополучные роды у какой-нибудь

королевы или же знатной дамы, кончина или выздоровление занемогших друзей и

союзников и тому подобное. Они брали гозала и отдавали распоряжение гонцам

передавать его из рук в руки до того самого места, откуда они ожидали

вестей. Гозал, пролетев за один час большее расстояние, нежели тридцать

гонцов, сменяющих друг друга, за один день, возвращался, в зависимости от

события и происшествия, с черной или же с белой лентой и выводил их из

неведения. Так выгадывалось и выигрывалось время. И вы можете мне поверить:

на их деревенских голубятнях голубки высиживали яйца и выращивали птенцов во

всякую пору, чего, впрочем, на птичнике с помощью селитры и священного

растения вербены достигнуть легко.

Выпустив гозала, Пантагрюэль прочитал послание отца своего Гаргантюа,

заключало же оно в себе следующее:


"Дражайший сын! Естественная привязанность отца к любимому сыну

чрезвычайно во мне усилилась, чем ты обязан особым качествам, которые в тебе

заложил божественный промысл, и теперь, после, твоего отъезда,

одна-единственная дума не оставляет меня, и в сердце моем гнездится одна

лишь порожденная страхом забота: уж не стряслось ли с вами при выходе в море

какой беды или напасти, - ты же знаешь, что к любви глубокой и искренней

всегда примешивается опасение. А так как, по Гесиоду, начало чего-либо - это

уже половина всего, и, по известной пословице, что посеешь, то и пожнешь, я,

чтобы отделаться от мрачных мыслей, отправил нарочным Маликорна с целью

получить от него достоверные сведения о том, как прошли для тебя первые дни

твоего путешествия, ибо если оно началось благополучно, именно так, как я

тебе желал, то мне легко будет предугадать, предсказать и решить, как пойдет

дело дальше.

Я раздобыл несколько веселых книг - пересылаю их тебе с подателем сего

письма. Прочти их, когда тебе захочется отдохнуть от усердных твоих занятий.

Податель сего подробно расскажет тебе все новости нашего двора.

Благословение предвечного да будет над тобой. Поклонись Панургу, брату Жану,

Эпистемону, Ксеноману, Гимнасту и другим твоим слугам, а моим добрым

друзьям.


Твой отец и друг

Гаргантюа.


Писано в отчем твоем доме, июня 13 дня".


ГЛАВА IV


О том, как Пантагрюэль написал отцу своему Гаргантюа и послал ему множество

красивых и редкостных вещей

Прочитав вышеприведенное письмо, Пантагрюэль о многом побеседовал со


стольником Маликорном и пробыл с ним так долго, что Панург наконец прервал

его:

- Когда же вы выпьете? Когда же выпьем мы? Когда же выпьет господин

стольник? Не довольно ли разговоров и не пора ли выпить?

- Справедливо, - заметил Пантагрюэль. - Велите накрыть на стол в

ближайшем кабачке - вон в том, где вместо вывески над входом нарисован сатир

на коне.

Затем Пантагрюэль написал Гаргантюа письмо, которое должно было

послужить стольнику как бы оправдательным документрм:

"Добрейший отец! Любые случайности сей временной жизни, коих мы не

предугадываем и не опасаемся, вызывают более тяжкие и губительные потрясения

животных наших сил (так что даже в иных случаях душа расстается с телом,

хотя бы внезапно полученные вести были благоприятны и желанны), чем если бы

мы их заранее предусмотрели и предвидели, а потому нежданный приезд

стольника Вашего Маликорна взволновал меня и потряс, ибо не чаял я увидеть

кого-либо из Ваших слуг и иметь о Вас весточку до самого конца нашего

путешествия. И утешался я единственно тем, что светлые воспоминания об

августейшем Вашем величестве, начертанные, вернее сказать высеченные и

выгравированные в заднем желудочке моего мозга, во мне свежи, и я живо себе

представляю своеобразный Ваш и простодушия исполненный облик.

Однако же, раз Вы меня своим благодеянием опередили, столь ласковое

письмо мне послав и силы мои обновив новостями, сообщенными мне стольником

Вашим, касательно здоровья Вашего и благополучия, а равно и всего Вашего

королевского дома, я теперь уже вынужден к тому, что до сей поры исполнял

доброхотно, а именно: во-первых, прославлять благословенного спасителя

нашего, бесконечному милосердию которого мы обязаны тем, что столь долгий

срок Вы проводите в добром здоровье; во-вторых, вечно благодарить Вас за ту

горячую и нерушимую любовь, которую питаете Вы к своему послушному сыну и

нерадивому слуге. В древние времена некий римлянин по имени Фурний сказал

Цезарю Августу, который помиловал и простил его отца, участвовавшего в

заговоре Антония: "Оказав мне это благодеяние, ты покрыл меня ныне позором,

ибо я бессилен тебе за него отплатить, и суждено мне жить и умереть с

клеймом неблагодарного". Вслед за ним и я могу сказать, что необычайная

отеческая нежность Ваша ставит меня в печальную необходимость жить и

умереть, так и не отблагодарив Вас. В оправдание себе я могу лишь сослаться

на стоиков, которые усматривали в благодеянии три стороны: даяние, получение

и вознаграждение; при этом они считали, что получивший отменно вознаградил

давшего, если он охотно его благодеяние принял и память о нем сохранил на

всю жизнь, и наоборот: тог получивший, который оказанное ему благодеяние

презрел и забыл, есть самый неблагодарный человек на свете.

Итак, подавленный неисчислимыми обязательствами, проистекающими из

безграничной доброты Вашей, и не в состоянии будучи хотя чем-либо Вас

отблагодарить, я по крайней мере хочу заранее отвести от себя ложное

обвинение в том, что память о Вас когда-либо у меня изгладится; напротив,

язык мой не устанет признаваться и возвещать, что равновеликим благом

воздать Вам - это мне не по силам и не в моих то возможностях.

Впрочем, я уповаю на милосердие и помощь создателя и надеюсь, что конец

нашего странствия будет соответствовать началу и все мы возвратимся вспять в

радости и в добром здравии. Я не стану посылать Вам с дороги комментарии и

эфемериды; {1} когда же мы свидимся, Вы получите обо всем нашем плавании

правдивый отчет.

Я здесь нашел скифского таранда, каковой являет собою животное

необыкновенное, удивительное: он меняет окраску кожи своей и шерсти в

зависимости от соседствующих с ним предметов. Вам он доставит удовольствие.

Он смирный и неприхотливый, как барашек. Еще я Вам посылаю трех молодых

единорогов, более ручных и домашних, чем котята. Я объяснил и рассказал

стольнику, как с ними должно обходиться. Щипать траву на лугах они не могут

- им мешает длинный на лбу рог. Они сами срывают с деревьев плоды, или же

можно насыпать им плодов в особые кормушки, можно также кормить их из рук

травою, колосьями, яблоками, грушами, ячменем, рожью, вообще всеми видами

плодов и овощей. Я удивляюсь, почему древние писатели почитали их такими

дикими, свирепыми, опасными и уверяли, что живыми никто их никогда не видал.

Если угодно, подвергните их испытанию - и Вы удостоверитесь в обратном:

таких добрых животных на всем свете не сыщешь, не должно лишь обманывать их

и обижать.

Еще я Вам посылаю жизнь и деяния Ахилла, изображенные на превосходных,

затейливо расшитых коврах. Обещаю Вам привезти все диковины, какие мне

только встретятся и попадутся в мире животных, растений, птиц и камней во

все продолжение нашего странствия, в чем также надеюсь на помощь господа

бога, которому я непрестанно за Вас молюсь.

Писано на острове МеДамоти, июня 15 дня. Панург, брат Жан, Эпистемон,

Ксеноман, Гимнаст, Эвсфен, Ризотом и Карпалим почтительно целуют Вам руки и

тысячу раз Вам кланяются.


Ваш покорный сын и слуга

Пантагрюэль".


Меж тем как Пантагрюэль писал вышеприведенное письмо, Маликорна

чествовали, приветствовали и обнимали без конца. Невозможно описать, какой

поднялся тут шум и как все наперебой стремились хоть чем-нибудь да его

почтить. Написав письмо, Пантагрюэль попировал со стольником и подарил ему

массивную золотую цепь стоимостью в восемьсот экю, в каждое седьмое звено

которой были вделаны крупные брильянты, рубины, изумруды, жемчужины, всем же

его морякам роздал по пятисот экю с изображением солнца. Отцу своему

Гаргантюа он послал таранда под атласным, шитым золотом чепраком, ковры, на

которых были вышиты жизнь и деяния Ахилла, и трех единорогов под попонами из

золотой парчи. Наконец Маликорн отчалил от острова Медамоти, дабы

возвратиться к Гаргантюа, Пантагрюэль же - дабы продолжать свой путь, и в

открытом море он попросил Эпистемона почитать вслух привезенные стольником

книги, каковые оказались столь веселыми и занимательными, что, если вы как

следует попросите, я с удовольствием подарю вам с них списки.