Мирча элиаде. Трактат по истории религий
| Вид материала | Документы |
- Элиаде М. Испытание лабиринтом, 1147.16kb.
- Мирча элиаде миф о вечном возвращении перевод Е. Морозовой и Е. Мурашкинцевой оглавление, 1760.23kb.
- Мирча Элиаде о науке и религии, 115.81kb.
- Мирча Элиаде история веры И религиозных идей том второй: от гаутамы будды до триумфа, 4782.89kb.
- Мирча Элиаде, 4606.76kb.
- Мирча Элиаде Девица Кристина, 1588.56kb.
- Мирча Элиаде йога: бессмертие и свобода перевод С. В. Пахомова, 5327.21kb.
- Www koob ru Мирча Элиаде йога: бессмертие и свобода предисловие, 4606.85kb.
- Мирча элиаде. Священное и мирское, 2069.6kb.
- Конспект книги Элиаде М., Кулиано И. "Словарь религий, обрядов и верований", 240.61kb.
In questa quinta soglia
Dell' albero che vive della cima,
e fruta sempre, e mai non perde foglia
(Paradiso, XVIII, 28 sq.)
«Пятая ветвь» — это сфера планеты Юпитер; «дерево, живущее своей вершиной» — перевернутое дерево. Другой флорентийский поэт, Федериго Фрецци, испытавший влияние Данте, описывает «прекраснейшее древо рая, блаженное растение, которое сохраняет и обновляет жизнь», «корни которого высоко в Небе, а ветви обращены к Земле»:
Su dentro al cielo avea la sua radice
e glu inverso terra i rami spande
(II. Quadriregio, кн. IV, гл. 2,
цит. по A. Graf, Miti, leggende e superstizioni del medio Evo, 1925, p. 157).
Подобную традицию Хольмберг находит в фольклоре Финляндии и Исландии (Op. cit., 55). Каждый год лапландцы приносят в дар богу растительности быка; по этому случаю рядом с жертвенником водружают дерево, причем корень его обращен кверху, а крона покоится на земле (ibidem; ср. Kagarow, Der Umgekehrte Schamanenbaum, 183). У колдунов австралийских племен вирадьюри и камилорои имелось магическое дерево, которое они устанавливали в перевернутом виде. Дерево сжигали, предварительно смазав его корень человеческой кровью (W. Schmidt, Ursprung, Ш, 1930 sq.). В связи с данным обычаем Шмидт упоминает ритуал посвящения у другого австралийского племени, юин (ibid., 757 sq., 806). Юношу, играющего роль покойника, засыпают землей, после чего над ним ставят куст. Когда к нему приближаются неофиты, юноша начинает трясти куст, а затем встает и выходит из «могилы». Согласно Шмидту, куст служи символом небесного Дерева Звезд (ср. также Hentze, Mythes et Symboles, 182 sq.).
101. Иггдрасиль. — Мировое древо в сочетании с птицами (Hentze, табл. VI), конями или тиграми (табл. VII, VIII, рис. 148) обнаруживается в древнем Китае; там, как и в некоторым других регионах, оно порой сливается с Древом Жизни. Смысл этого слияния прояснится на последующих страницах. Комплекс Мировое Древо — мифологическое лунное животное мы находим в одном памятнике иконографии майя, где изображен привязанный к дереву ягуар (эта сцена фигурирует в Codex Borbonicus, рис. 149, Hentze). У первобытных племен и на побережье Тихого океана Мировое Древо, ветви которого достигают третьего и даже седьмого неба (ср. якутскую легенду у Holmberg, 57), играет центральную роль как в мифах, так и в сфере ритуала. Его часто связывают с мифологическим прародителем, поскольку люди видят в себе потомков предка, рожденного деревом. В другом параграфе мы подробнее познакомимся с верованиями, касающимися происхождения от космологическо-растительного символа.
Образцовым примером Космического Древа является Иггдрасиль. Корни его уходят в недра земли, в страну великанов и в царство мертвых (Voluspa, 19; Grimnismal, 31). Поблизости расположен чудесный источник Мимир («размышление», «воспоминание»), в котором Один оставил в залог глаз и к которому он постоянно возвращается, чтобы обновить и увеличить свою мудрость. В тех же местах, рядом с Иггдрасилем, находится источник Урд; боги каждый день держат там совет и вершат правосудие. Водой из этого источника Норны поливают Иггдрасиль, чтобы возвратить ему молодость и силу. Коза Хейдрун, орел, олень и белка живут среди ветвей Иггдрасиля; у корней его обитает змея Нидхегг, пытающаяся его повалить. Со змеей каждый день сражается орел (этот космологический мотив распространен и в других цивилизациях; ср. Eliade, Mitul Reintegratii, 41 sq., 52). А когда Вселенная будет потрясена до самых оснований во время возвещенной вельвой катастрофы — катастрофы, которая уничтожит прежний мир и откроет новую, райскую эпоху, — Иггдрасиль испытает страшные толчки, но сумеет устоять (Voluspa, 45-я строфа). Этот катаклизм, предсказанный пророчицей, не приведет к окончательному разрушению Космоса.
Каарле Крон попытался истолковать миф об Иггдрасиле через ветхозаветное Древо Жизни, а Софус Бугг — через предание о кресте Иисуса Христа. Однако обе эти гипотезы неприемлемы, привязывает к Иггдрасилю своего коня, тем трудно поверить, что данный мотив — центральный для скандинавской мифологии — является столь поздним. Хольмберг справедливо указывает (с. 67), что присутствие на дереве Иггдрасиль орла (в библейском предании подобной детали нет) сближает этот космологический символ скорее с соответствующими североазиатскими типами. Сражение орла со змеей, как и борьба Гаруды с рептилиями, — мотив, широко распространенный в индийской мифологии и иконографии, — является космологическим символом борьбы света и тьмы, противостояния двух начал — солнечного и подземного. Трудно сказать, действительно ли на представление об Иггдрасиле повлияли иудео-христианские элементы, поскольку из тех аналогий, которые обнаруживает Хольмберг между мировым древом скандинавской мифологии и северо-азиатскими вариантами данного образа, строго говоря, отнюдь не вытекает, что первое зависит от последних. Как бы то ни было, Альфред Детеринг (Detering) в своей богато документированной работе Die Bedeutung der Eiche seit der Vorzeit (Leipzig, 1939) убедительно доказал, что персонификация Мирового Древа и Древа Жизни в образе дуба прослеживается у индоевропейцев вплоть до доисторических времен и что в любом случае миф этот создали протогерманские племена, обитавшие на территории Северной Европы. Слияние Мирового Древа с Древом Жизни встречается и у германцев. Феномен идентификации сакрального мифологического древа с вполне определенным ботаническим видом мы уже отмечали (ашхаттва в Индии, финиковая пальма в Месопотамии и т. д.). В случае же с Иггдрасилем автохтонность этой концепции достаточно доказана присутствий ем дуба на доисторических памятниках, устойчивостью и преемственностью мотивов, представляющих сакральное дерево в виде дуба, а также ролью листьев дуба в народном и религиозном декоративном искусстве.
102. Растительные эпифании. — Эпифания божества в дереве — весьма распространенный мотив в палеовосточном изобразительном искусстве; его можно встретить также и во всем индо-месопотамско-египетско-эгейском регионе (ср. Pestalozza, Pagine di religione mediterranea, II, 260). Чаще всего изображается теофания бога плодородия. Космос открывается перед нами как явление творческих божественных сил. Так, в Мохенджо-Даро (III-е тысячелетие до Р. X.) мы обнаруживаем божественную эпифанию в форме Ficus religiosa (Marshall, табл. XII, рис. 18). Схематическое изображение данного дерева заставляет вспомнить о месопотамском сакральном дереве. Следы растительной теофании встречаются даже в ведийских текстах. «О травы! О вы, матери! Вас приветствую я, как богинь!» — провозглашает Яджур-веда, IV, 2, 6. Один большой гимн из Ригведы (X, 97) посвящен растениям, и в частности — их целебным и возрождающим свойствам (минимальный набор признаков «Травы жизни» и бессмертия). Та же «вегетативная» теофания служит объяснением и для образа «Владыки растений» Ванаспати, культ которого упоминается в Ригведе (VII, 34, 23; X, 64, 8). Благодаря космическому прообразу, от которого проистекают их свойства, травы содействуют родам, повышают производящую силу, обеспечивают плодородие и изобилие. Поэтому иногда мы даже встречаем совет приносить в дар растениям животных (ср., например, Тайттирия-брахмана, II, 1, 5, 3). В Шатапатха-брахмане (IX, 3, 3, 15) схема движения творческой энергии Космоса сформулирована следующим образом: молния — дождь — растения. Сакральное обнаруживается здесь в основополагающем акте обновления растительной жизни.
Превосходным примером теофании в дереве является знаменитый барельеф из Ашшура (Берлинский музей, Parrot, рис. 69), где изображен бог, верхняя часть туловища которого прорастает из дерева. С ним соседствуют «воды, переливающиеся через край» неистощимой чаши, символа плодородия. В египетской иконографии встречается мотив «Древа Жизни», из которого тянутся руки божества, полные даров и льющие из сосуда живую воду (Bergema, De boom des levens, рис. 91—93; Marconi, Riflessi mediterranei, рис. 41—42). Ясно, что очевидная в этих примерах идея теофании и мотив «Древа Жизни» смешиваются и переплетаются, и процесс этот нетрудно объяснить: божество, являющее себя в Космосе в виде дерева, есть в то же время источник возрождения и «вечной жизни», источник, к которому обращается человек, ибо видит в нем подтверждение собственной надежды на бессмертие. Между отдельными элементами комплекса Дерево — Космос — Божество существует симметрия, соответствие, связь. Боги, именуемые богами растительности, нередко изображаются в облике деревьев: Аттис — ель, Осирис — кедр и т. д. У греков дерево порой воплощает Артемиду. Так, в Лаконии поклонялись мирту под именем Артемиды Сотеры.
В некоторых случаях изображения Артемиды украшались ветвями. Известна растительная эпифания Диониса, которого порой называли Дионис дендритис (древесный) (Harrison, Prolegomena, 425 sq.). Вспомним также священный пророческий дуб Зевса в Додоне, лавр Аполлона в Дельфах, дикую оливу Геракла в Олимпии и т. д. И однако, только в двух местах в Греции подтверждается существование культа деревьев: одно из них — священный платан Елены в Спарте.
Яркий пример растительной теофании мы встречаем в культе индийской (доарийской) богини Дурги. Приводимые ниже тексты сами по себе довольно поздние, однако их народный характер, несомненно, свидетельствует о древности отразившихся в них верований. В Деви-Махатмийя (гл. 92), богиня провозглашает: «А затем, о боги! а затем я стану питать (букв.: поддерживать) весь мир этими растениями, которые дают жизнь и которые появляются прямо из моего тела в пору дождей. Тогда я прославлюсь на земле как Сакамхари («подательница трав» или «та, кто питает травы»), тогда же я убью асуру, именуемого Дургама («олицетворение засухи»). В ритуале Навапатрика («девять листьев») Дургу называют «та, которая живет в девяти листьях» (ср. Eliade, Yoga, 107). Соответствующие индийские примеры можно было бы умножить (ср. Meger, Trilogie, III, passim). К этой теме мы вернемся при анализе других аспектов сакральности дерева.
103. Великие Богини и растительность. — Одним из самых распространенных и устойчивых мифологических комплексов является следующий: Великая Богиня — растительность — геральдические животные — слуги. План настоящего труда позволяет нам коснуться лишь нескольких примеров из находящегося в нашем распоряжении обширного материала. Соседство Великой Богини с растительными символами служит подтверждением того, что в архаической мифологии и иконографии дерево играет роль неиссякаемого источника космического плодородия и всеобщего изобилия. В доарийских цивилизациях долины Инда (на которые пролили яркий свет раскопки Махенджо-Даро и Хараппы) кон-субстанциальность Великой Богини и растительности представлена образами обнаженных богинь (типа якшини) рядом с Ficus religiosa (например, Marshall, I, рис. 63—67) или же растением, выходящим наружу из гениталий богини (ibid., I, с. 52). Весьма многочисленны изображения Ficus religiosa (например, табл. XII, рис. 16, 20, 21, 25, 26), как и фигуры обнаженной Великой Богини (ib., табл. I, с. 48, 50), — данный иконографический тип является общим для всей афроазиатской цивилизации вплоть до Египта. Вокруг сакрального дерева стоит ограда, а между двух ветвей растущего посередине этого круга Ficus religiosa порой видна обнаженная богиня. Данные иконографии ясно указывают на сакральный смысл святилища и «центра» (§ 142 sq.).
В Индии (J. J. Meyer, III, 195) и во всей Африке (Frazer, The Magic King, II, 316 sq.) деревья с млечным соком служат символом божественного материнства, а потому им поклоняются женщины; в то же время их ищут духи умерших, стремящиеся вернуться к жизни. Мотив богиня — дерево, дополнявшийся иногда образами геральдических животных, сохранился в индийской иконографии, откуда — не без воздействия представлений о водной космогонии — перешел в народное искусство, где мы его встречаем до сих пор. Нетрудно понять, какая связь объединяет два эти символа, Воду и Растения. Воды — это вместилище всех зародышей жизни; растение же (корень, стебель, цветок лотоса) — это символ возникновения Космоса, появления форм. Характерно, что в Индии космические символы изображаются возникающими из цветка лотоса. Корневище с цветами обозначает полную актуализацию Творения, «факт прочного утверждения реальности над водами». Соседство воды и цветов с женскими и растительными мотивами объясняется ключевой идеей неистощимости творения, символом которого служит Мировое Древо, отождествляемое с Великой Богиней.
Это сочетание прочно утвердилось как в ведийской и пуранской космогонии (божество и Вселенная возникают здесь из плавающего по водной поверхности лотоса), так и в индоиранской концепции чудесного растения сомы. Относительно последнего стоит вспомнить, что в Ригведе сома часто изображается в виде источника или ручья (ср. Hillebrandt, Vedische Mythologie, I, 319), но также и в облике райского растения, которое письменные тексты, особенно ведийские и постведийские, помещают в чашу (водный символ, ср. § 61). Подобный полиморфизм становится понятен, если принять в расчет все, с чем связана сома: она обеспечивает жизнь, плодородие, бессмертие, иначе говоря, именно то, что предполагает символика воды и что в символике растений выражено с полной ясностью. Похищение сомы в Махабхарате, I подчеркивает ее двойственную структуру, одновременно водную и растительную: сома описывается как волшебный напиток, и однако здесь же утверждается, что Гаруда «вырывает» (samutpatya) ее, как если бы это была трава (XXXIII, 10). То же единство Вода—Дерево встречаем мы в символике Упанишад: «река, не имеющая возраста» (vijara nadi: возрождающаяся, обновляющаяся) соседствует с «деревом-основанием» (Кауситаки Уп., I, 3). Оба мистических источника находятся на Небе; там же, на Небе, находится если не конкретная их субстанция, то, по крайней мере, прообраз всех возрождающих и несущих бессмертие напитков — белый хом, сома, божественный мед финнов и пр.
То же сочетание Вода—Дерево встречается в иудейской и христианской традиции. Иезекииль (гл. 47) описывает чудесный источник, бьющий «из-под порога храма» и обсаженный плодовыми деревьями (символико-метафизический смысл вод, источник которых находится «под храмом», а также деревьев совершенно очевиден, поскольку храм расположен «в центре мира», ср. § 142). Космологическое и сотериологическое значение комплекса Вода—Дерево еще определеннее выражено в Апокалипсисе (XXII, 1—2): «И показал мне ангел чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца. Среди улицы его, и по ту, и по другую сторону реки, древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой; и листья дерева — для исцеления народов». Библейский его прообраз находится, естественно, в Эдеме: «И произрастил Господь Бог... дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла. Из Едема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки» (Быт. II, —10). Храм, священное место в высшем смысле слова, соответствует небесному прототипу — Раю.
104. Иконографическая символика. — Связь водных и растительных символов четко прослеживается в индийской космогонии, лежащей в основе декоративного искусства. Кумарасвами (Yaksas, И, 2—3) дает следующую краткую формулу ее центрального мотива: корневище лотоса, покрытое листьями и цветами (lata-kamma, mala-kamma), часто несущее на себе или заключающее в себе цветы или животных (ср. sakunayatthi); лотос этот растет изо рта или из пупа якши или другого водного символа, т. е. из полной чаши (punna-ghata) или же из открытой пасти макары (слона с хвостом рыбы). Символ «полной чаши» мы обнаруживаем и в других регионах; всякий раз он связан с «растением жизни» или с другой эмблемой плодородия. Так, после эпохи Гудеа «сакральное дерево» исчезает из числа аккадо-шумерских символов, а на смену ему приходит «растение жизни», поднимающееся из сосуда (Parrot, 59). «Полная чаша» всегда считается богом или полубогом и никогда не ассоциируется с человеком. В некоторых случаях изображение чаши отсутствует, и вода истекает непосредственно из тела божества (ср. Van Buren, The flowing vase and the God with streams, Berlin, 1933, рис. 6, 13). Трудно с большей ясностью представить верование, согласно которому прямым и непосредственным источником жизни и обновления является божественная субстанция, а точнее ее полное откровение, теофания.
Орнаментальному мотиву корневища, растущего из водного символа, в мифологии соответствует пуранское представление о рождении Брахмы. Брахма именуется «лотосорожденным» (abjaja), а сам лотос выходит из пупа Вишну (Агни Пурана, гл. 49). Кумарасвами (Op. cit., II, 25) показал ведийскую основу данного представления. Образ возникающего из воды (или из водной эмблемы) лотоса (или корневища) есть сам космический процесс как таковой. Воды здесь символизируют не-явленное, скрытое, пребывающее в зародыше, а образ цветка — творение, манифестацию космоса. Варуна в качестве бога Вод (см. обширные материалы у Meyer, III, 207), дождей и плодородия представлял собой первоначально корень Древа Жизни, источник всего творения (Ригведа, I, 24, 7; ср. Coomaraswamy, II, 29).
105. Великая Богиня — Древо Жизни. — Сочетание Великая Богиня — Древо Жизни было известно и в Египте. На одном рельефе Хатор представлена на небесном дереве (без сомнения, древе бессмертия); при этом она дает пищу и питье душе умершего, т. е. обеспечивает ему загробную жизнь, бессмертие (ср. рис. на с. 58 у Wallis Budge, From fetish to god in ancient Egypt). Данный сюжет следует поставить в связь с группой изображений, где фигурируют руки, полные даров богини, или же ее грудь, растущая из дерева, которой она кормит душу покойного. Параллельный ряд составляют изображения богини судьбы, восседающей на нижних ветвях огромного дерева, символизирующего небо; на ветвях начертаны имена фараонов и их судьбы (F. Мах Muller, Egyptian Mythology, 53). Сходный мотив мы встречаем в алтайских народных поверьях (якуты и т. д.; Holmberg, Op. cit., 97): «богиня веков» у подножия древа жизни с семью ветвями.
Тот же мифологический и культовый комплекс существовал и в Месопотамии. Гильгамеш находит в саду чудесное дерево, а рядом с ним — богиню Сидури («деву»), которая именуется sabitu, т. е. «женщина с вином» (Autran, Prehis-toire du Christianisme, I, 143). Согласно истолкованию Отрана, Гильгамеш встречает ее рядом с виноградной лозой, между тем виноград отождествлялся у древневосточных народов с «растением жизни», а первоначальным шумерским знаком «жизни» был фиговый лист (ib., 142). Это волшебное растение посвящалось Великим Богиням. Богиня-Мать называлась вначале «Матерью-виноградной лозой» или «Богиней-виноградной лозой» (S. Langdom, Tammuz and Ishtar, Oxford, 1914, p. 43). Олбрайт доказал, что в древнейших версиях сказания о Гильгамеше Сидури играла чрезвычайно важную роль (The babylonian sage Ut-Napistim nuqu). Именно у нее Гильгамеш просил бессмертия. Йенсен отождествлял эту богиню с нимфой Каллипсо из Одиссеи (V, 68 sq.). Подобно Сидури, Каллипсо имела облик юной девушки, носила покрывало, была увешана гроздьями винограда, а из жилища ее выходили четыре источника (V, 70); остров Каллипсо был расположен в «пупе моря» (omphalos thalasses, Одис, I, 50); нимфа могла дарить бессмертие героям с помощью небесной амброзии, чем она пыталась прельстить Одиссея (V, 135 sq.).
Каллипсо представляла собой одну из бесчисленных теофаний Великой Богини, которая открывалась в «середине мира», рядом с омфалом, древом жизни и четырьмя источниками. Виноград же являлся растительным символом бессмертия, подобно тому, как вино в архаических традициях осталось символом молодости и вечной жизни (ср. «живая вода», гаэльский виски, букв, «water of life», перс, maie-i-sheb&b, «напиток молодости», шумер, geshtin, «древо жизни»; ср. Albright, The Goddess of Life and Wisdom, 276). В Мишне (Санхедрин, 90а) утверждается, что древом познания добра и зла (Бытие, II, 9) был виноград. Книга Еноха (24, 2), как и сказание о Гильгамеше, определяет местонахождение этого древа-винограда в области между семи гор (Albright, Goddess, 283). Плодов подобного дерева могла отведать богиня-змея Ханнат; они были доступны также Сидури и Каллипсо. Символами мудрости вино и виноград оставались вплоть до весьма поздней эпохи (ср. Притчи Соломона, 8, 19). Однако с поистине удивительной целостностью исконный комплекс «виноград — космическое древо — древо познания и искупления» сохранился в мандеизме. В этой религиозной системе вино (gufna) является воплощением света, мудрости и чистоты. Прообраз вина (gadmaia) пребывает в высшем, небесном мире. Внутри архетипический виноградный куст состоит из воды, листву его образуют «духи света», а его сучья — частицы света. Именно от него берут начало источники святой воды, которым предназначено утолять жажду людей; бог света и мудрости, Искупитель (Manda d'haiie), также отождествляется с виноградником жизни (gufna d'haiie), виноградник же считается мировым древом, поскольку он охватывает собой небеса, а виноградины являются звездами (Albright, Op. cit., 266).
Мотив «обнаженная женщина — виноград» Перешел также и в христианские апокрифы. Например, в Вопросах и Ответах (Intrebari si Raspunsuri, CXXVII, поздняя компиляция, перееденная со старославянского на румынский до XVII века) рассказывается о том, как Пилат нашел свою обнаженную жену в винограднике рядом с виноградной лозой, которая возникла из ее одежд, покрытых кровью Христа, и приносила плоды необыкновенным образом. (Данная легенда испытала воздействие сюжета о появлении растений вследствие принесения в жертву божества или насильственной смерти героя; ср. Eliade, La mandragore et les mythes de la «naissance mira-culeuse», 25.)
Комплекс Богиня — Дерево — Гора — геральдические животные часто встречается и в эгейско-греческом регионе. Вспомним большой микенский перстень (ср. Nilsson, табл. 17, 1) с изображением культовой сцены, где богиня, касающаяся рукой своей обнаженной шеи, сидит под Древом Жизни рядом с группой космологических эмблем: Солнце, Луна, воды (четыре источника). Эта сцена очень напоминает один семитский рельеф (Holmberg, рис. 30), изображающий богиню на троне рядом со священным деревом; на руках у нее божественный младенец. На монете из Миры (Ликия) мы видим теофанию богини в дереве (Cook, Zeus, II, 681, рис. 620). Среди эгейского материала отметим также золотое кольцо из Мохлоса, на котором изображена богиня в лодке с деревом и жертвенником (Nilsson, ex. 13, 6), и знаменитую сцену танца перед священным деревом (ib., 13, 5; ср. Persson, The religion of Greece in prehistoric times, 36 sq. и рис. З).
Все эти мифологические и иконографические сочетания отнюдь не случайны и не лишены определенного религиозного и метафизического смысла. Что же означают подобные комплексы — Богиня-Дерево, Богиня-Виноградник — с их непременным окружением из космологических символов и геральдических животных? — Они указывают на то, что данное место есть «центр мира», что именно здесь находится источник жизни, молодости и бессмертия. Деревья символизируют постоянное возрождение Вселенной, в центре же Вселенной мы неизменно встречаем дерево — древо Вечной Жизни или Древо Познания. Великая Богиня — это персонификация неиссякаемого источника творческих сил, глубочайшей основы мира. В сущности она представляет собой лишь мифологическое выражение исконной интуиции того, что сакральность, жизнь и бессмертие находятся «в центре».