Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Вид материала

Содержание

А.н. курцев
Об исааке баскевиче, писателе
А. Вознесенский.
Областная археология в чёрно-белую полоску
Список литературы
«гочевские древности обоянского уезда

Подобный материал:

1 ... 90 91 92 93 94 95 96 97 98

14

А.Н. КУРЦЕВ

ОСТАТЬСЯ В ДУШАХ ЛЮДЕЙ

(О К.Ф. СОКОЛЕ)

В жизни исторического факультета [Курского государственного педагогического института] Константин Фёдорович Сокол навсегда останется ярчайшим примером человеческого отношения к людям и нераскрывшегося дарования в науке.

Он поздно пришёл на исторический факультет преподавать и заниматься наукой — в 1973 году, под сорок лет; в последующем состоял в заочной аспирантуре, но диссертацию не представил; рано ушёл из жизни от тяжёлой болезни — в 1993 году.

Эти двадцать лет Костя являлся душой нашей кафедры [истории СССР / России]. Обаятельнейший и хозяйственный, радушный руководитель застолий коллег, весельчак и скромняга, идеальный (на внешний взгляд) семьянин. Эмоциональный рассказчик в студенческой аудитории, который избегал авторского написания научных текстов.

Как это всё сочеталось? Подумайте. А о вас кто-то из учеников вспомнит?

Сокола помнят и любят десятки выпускников истпеда ^¹.

15

ОБ ИСААКЕ БАСКЕВИЧЕ, ПИСАТЕЛЕ

Есть зимний дуб. Он зацветает позже.

Все отцвели. И не его вина…

На память в узелок сплети мизинец.

Прощай и благодарствуй, дуб-зиминец!

А. Вознесенский.

Мужиковская весна. 1975.

Заглавие моего очерка похоже на то, как назвал свою последнюю прижизненную публикацию его герой — замечательный курский филолог (исследователь и популяризатор русской литературы), педагог (более тридцати лет преподававший в Курском педагогическом институте) Исаак Зельманович Баскевич (1918–1994). Так случилось, что упомянутая его публикация — «О Феодосии Печерском, писателе» ^¹ — была ответом на краеведческий опус автора настоящего очерка ^². Мы принадлежали к разным поколениям тех, кого именуют «краеведами», — И.З. к старшему, военно-послевоенному, а я к следующему, скорее «семидесятникам». Те коллеги, которые знали Баскевича дольше и лучше меня, задумаются над тем, почему это он назван «писателем»? Ведь, строго говоря, занимался этот автор не беллетристикой, а литературоведением да литературной критикой. Постараюсь разрешить сомнения коллег насчёт того, «снаружи» или «изнутри» отечественной словесности располагался этот автор, по ходу настоящего очерка, который не претендует на полную академическую биографию учёного и учителя. Скорее, здесь собраны материалы к такой биографической справке, как фактические, так и оценочные. Автор в своих занятиях историографией не склонен ограничиваться дозированными фактами о жизни и профессиональной деятельности наших предшественников, а тем более сочинять им панегирики. Куда важнее постараться понять, как эти люди «держали удар» своей безжалостной к интеллигенции эпохи; насколько полно они сумели реализовать свои способности к творчеству тогда, когда в гуманитарной области ценилось не столько творчество, сколько его конформистские суррогаты.

Исходный минимум биографических сведений об И.З. Баскевиче содержится в «Штатном формуляре профессорско-преподавательского состава Курского педагогического института…» ^¹ и в соответствующем «Личном деле» ^² за те годы, когда он там трудился (1946–1980), пока не вышел на заслуженную пенсию. Родился 1 октября 1918 г. Симферополе (тогда Таврической губернии, затем Крымской области). В графе советского «Личного листка по учёту кадров» до послевоенных времён сохранялись пункты: «Бывшее сословие (звание) родителей»; «Основное занятие родителей до Октябрьской революции» и «после» неё. У будущего литературоведа родители были мещанами. «Отец мой до революции служил по найму, — сообщал в анкете коммунист Баскевич, — затем кустарничал, а с 1930 г. был рабочим стройконторы НКВД Крыма. Умер в 1943 г. во время эвакуации». Мать Мария Исааковна — домашняя хозяйка. Она так и осталась жить в Симферополе, но перешла на иждивение сына — интеллигента в первом поколении.

Закончив симферопольскую среднюю школу, он поступил на филологический (литературный) факультет Московского института истории, философии и литературы имени Н.Г. Чернышевского. Закончил его в
1941 г., 30 июня. Учился добросовестно. Диплом получил с отличием, по специальности «советская литература». Овладел немецким, английским, французским языками; с детства знал ещё украинский.

Многие «ифлийцы» прямо со студенческой скамьи пошли добровольцами в действующую армию или в ополчение. Первые из таких военных призывов в абсолютном большинстве погибли на фронтах (только через какое-то время после катастрофического отката от западных границ к центру страны в нашей армии осознали, что из призывников с высшим образованием лучше комплектовать офицерский корпус, а не бросать их вместе с малограмотными крестьянами практически безоружными под вражеский огонь). Наш герой из «лицея на Чистых Прудах» в грязное болото окопов попал не сразу. Сначала он по комсомольской мобилизации несколько месяцев поработал на 24-м заводе в Москве, привлекался к строительству оборонительных сооружений под Ельней. Когда немцы прорвались к столице, Баскевич по путёвке Наркомпроса РСФСР отбыл в город Моздок (тогда Орджоникидзевского края), чтобы в тамошнем учительском институте занять должность старшего преподавателя кафедры языка и литературы. Однако мирная жизнь вскоре была нарушена и там — институт мобилизовали «на трудовой фронт» и недавний ифлиец, вместо того чтобы вести занятия, выполнял обязанности командира взвода на таких же оборонительных работах, затем коменданта полустаницы Терской.

С приближением фронта к Моздоку, в августе 1942 г. пошёл в действующую армию (в первых послевоенных анкетах указывается — «был призван»; в позднейших — «доброволец»). Воевал на Южном и Севернокавказском фронтах рядовым (В тех же анкетах воинское звание его обладателем стилистически варьировалось — красноармеец, солдат, боец, стрелок… Литератор, как-никак). В боях участвовал в сентябре – октябре 1942 г. на Туапсинском направлении. 21 октября в районе горы Индюк был тяжело ранен («Осколочное ранение в грудную клетку с повреждением отростка 12 позвонка»).

Затем, понятное дело, несколько госпиталей, лечение. В итоге — инвалидность 3-й степени и освобождение от воинской службы.

Боевых наград, впрочем, не удостоен (Как ветеран Великой Отечественной войны уже после её окончания награждён медалью «За победу над Германией», затем орденом Отечественной войны II степени).

Залечив раны, остановился у родственников в областном центре Куйбышеве. Там летом 1943 г. поработал инструктором Дзержинского райкома ВКП (б). А в августе того же года поступил в аспирантуру Московского государственного университета (1943–1946). После обучения в аспирантуре в 1946 г. получил квалификацию «специалист по советской литературе», был распределён на работу в Курский педагогический институт. Назначен на должность преподавателя кафедры литературы (с окладом 1050 дореформенных рублей в месяц).

В январе 1945 г. Краснопресненский райком ВКП(б) принимает его кандидатом в члены партии. Через год и на всю жизнь И.З. стал полноправным коммунистом. С октября 1946 г. он — член ВКП(б). Вскоре защищает кандидатскую диссертацию (1947). По месту учёбы — в Совете филологического факультета МГУ. Впрочем, на местах тогда диссертационных советов почти не было. После чего переводится в институте на должность доцента; соответствующее учёное звание получает в 1952 г. («по кафедре литературы»). Доцентом И.З. и прослужил всю свою дальнейшую трудовую биографию. В 1970–1973 гг. заведовал кафедрой «русской и зарубежной литературы». На эту должность его единогласно выдвинул Совет филологического факультета КГПИ, председателем которого тогда был его декан доцент А.Т. Хроленко. Уйти с заведования кафедрой на прежнюю ставку доцента Баскевича вынудило «ухудшение состояния здоровья («сердечная недостаточность, гипертоническая болезнь и пр.»), как говорилось в его заявлении по этому поводу. Возможно, к реальным хворям прибавились и некие трения в ректорате, желавшем видеть во главе одной из немногих тогда в институте кафедр более энергичного и перспективного кадра.

Как оценить научно-педагогическую деятельность одного из многих сотен советских доцентов по филологической кафедре? Наверное, только на фоне его непосредственных коллег-современников. Одни из них всю свою жизнь в высшей школе добросовестно тянули преподавательскую лямку, читали студентам лекции, вели семинарии — в меру отпущенных им способностей увлекательно или не очень. Таких, пожалуй, было большинство. До революции 1917 г. во всей Российской империи насчитывалась буквально дюжина университетов, каждый из которых делился всего на три-четыре факультета. Их профессура, приват-доцентура «откалибровывалась» по большей части качественно. Примем в расчет тогдашнюю гимназическую и университетскую подготовку гуманитариев; престижность университетской службы, за которую исправно шли классные чины и царские награды; практически ежегодное общение с европейскими коллегами. «Культурная революция» большевиков гигантски демократизировала образование, однако заметно снизила его качественный уровень. Обеспечить десятки и сотни «вузов» способными педагогами оказалось крайне затруднительно, а студенты «от сохи или станка» хуже поддавались обучению. Особенно с учётом заметной убыли в стране культурных людей вследствие эмиграции, а затем политических репрессий. Впрочем, и в советской провинции встречались настоящие учёные, получившие заслуженную известность своими статьями и книгами. Среди сослуживцев И.З. Баскевича по кафедре литературы КГПИ к числу такого рода неординарных специалистов я бы отнёс видного пушкиниста И.М. Тойбина, замечательного фольклориста Ю.И. Юдина, позднее — демократически настроенного литературоведа А.Е. Кедровского.

Печатное наследие самого Исаака Зельмановича располагается где-то посредине между намеченными мной «флангами» преподавательского сообщества второй половины XX в. Он написал и опубликовал среднестатистическое для вузовского преподавателя число работ — более сотни. Большая их часть — заметки, рецензии, статьи в местной прессе («Курской правде», «Молодой гвардии», «Блокноте агитатора», выходивших тогда «Учёных записках» института). Но его же почти ежегодно печатали и центральные журналы, а не одна областная периодика. Статьи Баскевича — литературного критика, методиста, литературоведа остались в комплектах таких изданий, как региональные «Подъем», «Дон», «Сибирские огни» и др.; столичные — «Вопросы литературы», «Филологические науки», «Литература в школе», «Народное образование», «Москва». Особо почётным в советские годы считались публикации в таких изданиях, как «Известия», да и более скромные, но всесоюзные органы — «Литература и жизнь», «Литературная газета» и т.п.

Формально его публикаций хватало на докторскую диссертацию. В 1965–1967 гг. он даже побывал в творческом отпуске для её подготовки, перейдя из доцентов на ставку старшего научного сотрудника. Однако из этой затеи ничего не вышло. «Написана докторская диссертация. К сожалению, никак не могу добиться постановки её на защиту», рапортовал институтскому начальству наш автор в 1974 г. КГПИ неоднократно выдвигал эту рукопись на защиту, но к рассмотрению ее не приняли ни в МГУ, ни в ленинградском Институте русской литературы АН (Пушкинском Доме). В годы хрущёвской «оттепели», да и в позднейший период «ползучего диссидентства» столь откровенный сервилизм в литературоведении, с каким никак не мог расстаться этот соискатель, уже не поощрялся даже на верхах академической «пирамиды». Время идеологически правильного примитива, малограмотных, но партийных академиков, бравших под крыло себе подобную серость, во второй половине XX столетия уходило в прошлое.

Дело, в сущности, и не в самих по себе академических регалиях (по наблюдению язвительного Н.В. Тимофеева-Ресовского, на профессорские и академические чины отбор происходит, скорее, «по принципу лёгкой бездарности» ^¹). Дело в том, что книжки нашего автора по его прямой специальности — истории советской литературы оказались преданы читательскому забвению ещё раньше неё самой. Все советские гуманитарии находились в жёстких рамках коммунистической идеологии. Но для одних отраслей науки эти рамки были гораздо шире, а для других заметно уже. Зато и служебные преференции для наиболее партийных гуманитариев предполагались куда большими, чем для их идеологически менее ретивых коллег. Скажем, заниматься философией в рамках «диалектического материализма» было куда вольготнее, нежели тем, кто подался в «научные коммунисты». Этих последних мало уважали коллеги и студенты, зато больше ценило начальство («не подведут»). Среди «историков СССР» насчитывалось много замечательных исследователей, а вот в рядах «историков КПСС» таковых сегодня почти не просматривается. Мертвил их работу сам предмет — схоластический, по большей части откровенно лживый. Это, между прочим, было вполне понятно и тогда, когда каждый специалист с высшим образованием сдавал экзамены по этой самой «истории КПСС» многократно (два курсовых, государственный на выпускном курсе; вступительный в аспирантуру, кандидатский — все независимо от вашей прямой специальности). С первыми аккордами горбачёвско-ельцынской «перестройки» вся эта «история партии» моментально растворилась в мало кого интересующей советологии.

Так, и лингвисты, и фольклористы, и историки русской литературы «золотого века» могли отделаться парой ссылкой на «классиков марксизма-ленинизма» и делать свою науку на вполне достойном уровне, а вот с тех, кто занялся литературоведением послеоктябрьской поры, идеологический спрос был куда строже. Скажем, до сих пор востребованы четвертьвековой давности монография И.М. Тойбина о творчестве А.С. Пушкина; посмертных переизданий удостоены все книги и даже диссертация
Ю.И. Юдина об историзме русского фольклора. На эти издания ссылаются, с их авторами спорят новые поколения исследователей. С интересом читаются напечатанные недавно лекции покойного А.Е. Кедровского о русской литературе XX в., советской и эмигрантской.

И.З. Баскевич выбрал конъюнктурно выгодную тогда область — пролетарскую и советскую литературу, а в этих тематических рамках — предельно партийно-политизированные сюжеты. Кандидатская диссертация — «Художественное творчество А.А. Фадеева (романы и повести)» (14 печатных листов). Затем последовали штудии о «социалистическом реализме» и его представителях в советской литературе ^¹. Докторская диссертация — «Формирование пролетарской литературы до Октября». Может быть, столь «правильная» специализация помогла ему быстрее других стать преподавателем высшей школы, доцентом. А затем стать членом Союза писателей СССР (1966), что, как мы помним, было и весьма престижно, и житейски выгодно (учитывая возможности этой организации по части публикаций и особенно организации курортного отдыха своих подопечных). Далеко не все создатели художественных произведений в СССР официально считались писателями. Скажем, опубликовавший в 1950-е–1960-е гг. роман, повесть, написавший ещё один роман и пьесу Ю.А. Липкинг (1904–1983), работавший на соседней кафедре КГПИ, в Союз писателей не попал. А Исаак Зельманович имел удостоверение советского писателя и отдыхал в домах творчества (санаторного типа).

Номенклатурные льготы герой этого очерка всегда отрабатывал честно. Никогда не сторонился общественной работы, которая в СССР была практически обязательной для всех служащих, в особенности по учёной части. Комсомольцем он состоял с 1933 по 1944 г. Во время учёбы в МИФЛИ был комсоргом, членом профкома, пропагандистом, редактором институтской стенгазеты. «В армии нёс обязанности секретаря ротной организации ВЛКСМ и члена полкового бюро». В Курске — председатель местного комитета института, редактор сначала стенной, а затем многотиражной газеты «За педагогические кадры»; глава литературной секции областного лекционного бюро; член правления курского отделения Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний; внештатный редактор отдела критики и библиографии областного партийного органа «Курской правды»; неоднократно избирался членом партийного бюро своего института.

Но вот реализоваться как исследователю И.З. Баскевичу его утрированная партийность явно помешала. Сегодня монографии этого автора о творчестве А.А. Фадеева и М. Горького ^² вряд ли представляют даже библиографический интерес (об этих авторов сегодня пишут почти исключительно в контексте политической истории миновавшего столетия).

Обратимся к осевшей в архиве «Стенограмме лекции, прочитанной лектором тов. Баскевичем в Пединституте 17 ноября 1958 г. на тему «Советская литература в годы Гражданской войны и иностранной военной интервенции» » ^¹. Там, конечно, ни слова об эмигрировавших русских литераторах, не упоминаются оставшиеся на Родине представители прозаически-поэтической плеяды «Серебряного века». За исключением А.А. Блока и В.Я. Брюсова, вроде бы «принявших великий Октябрь». По мысли лектора, красной нитью вплетённой в его выступление, — «благодаря правильному руководству партии». Вся отечественная литература в 1910-е – 1920-е гг., оказывается, «нащупывала то генеральное направление своего развития, которое было представлено Демьяном Бедным, творчеством других поэтов и писателей революции». К этим заключающим машинописную стенограмму словам пером самого лектора сделана приписка, призванная дополнить то, что не было сказано с трибуны: отмеченное им направление «характеризовалось партийностью, народностью, реализмом…»

Отмечая партийно-политическое рвение одних советских учёных, педагогов и некую аллергию к общественно-политической проблематике у других, не следует сегодня принимать это за деление в чёрно-белых тонах. Многие активисты ВЛКСМ и КПСС были вполне искренни в своём служении общественному благу, как оно тогда у нас понималось. А те их коллеги, кто «держал фигу в кармане» против советской власти, в свою очередь, не были сплошь на подбор ангелами нравственности. Расклад тут был посложнее, и человеческая личность, как и во все времена, при любых режимах, значила куда больше, чем наличие или отсутствие у неё партбилета.

Как было еврейскому мальчику из некультурной семьи, лишённой большевиками избирательных прав, получить доступ к интеллектуальной специальности? На выбор именно пролетарской, советской литературы в качестве предмета специализации могла в данном случае повлиять генетическая память о черте оседлости.

Лучше понять, в каких условиях нашим предшественникам приходилось жить и работать, помогут некоторые протоколы заседаний той кафедры, которой Исаак Зельманович довольно рано начал было заведовать.
8 декабря 1948 г. состоялось очередное её заседание. Первым и, по сути, единственным вопросом, тогда обсуждаемым, стал доклад старшего преподавателя П.И. Бульбанюка об учебной программе по теории литературы и книге «Теория литературы» Л.И. Тимофеева (1945). Перед нами провинциальные зарницы приснопамятной кампании против космополитизма. Докладчик и кое-кто из участников того заседания ещё пытаются сочетать одобрение и осуждение по адресу заподозренных в идеологических грехах коллег. «Теория литературы» проф. Л.И. Тимофеева 1945 г. [издания] отражает рост её автора. — Начинает «за здравие» основной докладчик. — По сравнению с предшествующими изданиями новый вариант и полнее, и глубже. Однако «Теория литературы» Л.И. Тимофеева не отражает тех методологических установок, которые даны в постановлениях ЦК ВКП(б) по вопросам идеологии, в выступлениях т. Жданова («О журналах «Звезда» и «Ленинград», на философской дискуссии по книге т. Александрова, об опере Мурадели). Учебник нуждается в коренной переработке. Л.И. Тимофеев не рассматривает ленинскую теорию отражения как основу для понимания специфики искусства как вида идеологии. … Вопрос о партийности литературы рассмотрен слишком обще. … Зачем-то в качестве доказательства, что язык художественного произведения не допускает вульгаризации, приведена цитата из Зощенко (?!). … А. Веселовского следовало критиковать, а не ссылаться на него». Отразить партийные установки, обнародованные после подготовки учебника к переизданию, Тимофееву было мудрено.

Выступление и.о. заведующего кафедрой и.о. доцента И.З. Баскевича уже целиком выдержано в «заупокойных тонах»: «Правы были товарищи, критиковавшие «Теорию литературы» Л.И. Тимофеева. Этот учебник не является боевой, большевистской теорией литературы. На нём лежит печать объективизма. … Рассматривая теорию литературы как науку об общих законах литературного процесса, Л.И. Тимофеев забывает, что вопросы литературного процесса нельзя иначе решать, как на основе марксистского учения о формациях» ^¹. Заочно обвиняя одного из своих учителей в схоластике, Баскевич садится на своего любимого конька — социалистический реализм. Якобы «рассматривая реализм и романтизм на протяжении всего существования литературы как нечто однотипное, Л.И. Тимофеев упрощает и вульгаризирует. Отсюда и его тезис о соединении реализма и романтизма в социалистический реализм как основе этого метода. … Эта схема порочная, не выдерживает проверки практикой, не учитывает качественных отличий античного реализма от критического реализма XIX века, не учитывает различий в романтизме, не учитывает задач социалистического реализма». Поэтому «учебник нуждается в коренной переработке».

На заседании кафедры, кроме её членов, присутствовали и студенты-филологи. В условиях проработочных кампаний, куда вовлекались комсомольцы и коммунисты без различий их возраста и образования, то был шаг предусмотрительный. Выступившие под занавес заседания студенты в своём большинстве поддержали старших товарищей. Так, «студентка первого курса Бобовникова» была «согласна с положениями П.И. Бульбанюка. Учебник труден для понимания студентами». Студент второго курса
С. Зильберберг «считает, что … проф. Тимофеев упрощает вопрос о возникновении и развитии социалистического реализма как художественного метода».

Только один из участников того заседания пошёл против течения и осмелился не покривить против совести. Студент второго курса А. Попов взял под защиту профессора Тимофеева. «В его учебнике, — не побоялся заявить этот студент, — много приводится хороших примеров, которые охватывают мировую литературу. … Недостатком учебника является то, что нет чётких определений, обобщений, выводов, которые необходимы для студентов. … Но в общем учебник написан интересно и даёт много нового» ^¹. Думал ли второкурсник, что архив сохранит стенограмму его смелых речей и их прочтут будущие поколения исследователей истории советской литературы?

На следующем заседании кафедры, 9 февраля 1949 г. с основным докладом пришлось выступать её заведующему. На пике инспирированной Сталиным «борьбы с космополитизмом» литературному критику Баскевичу пришлось высказаться «Об одной антипатриотической группе театральных критиков». Провинциальный доцент подтверждает установочные оценки общепартийной газеты «Правды» о том, что «Юзовский, Гурвич, Борщаговский, Альтман, Бояджиев, Малюгин и др. в театральной критике, Суббоцкий, Дайреджиев и др. в литературной в течение многих лет с эстетских буржуазных позиций охаивали всё передовое в советской литературе и искусстве». А именно, «обрушивались на гордость русского искусства МХАТ, Малый театр, защищая и проповедуя формализм в искусстве». Оказывается, их «эстетизм — форма космополитизма. Эстету нет дела до патриотических задач советского народа, он чужд советской национальной гордости, эстет не живёт жизнью нашего народа. Эти критики и являются космополитами, представителя буржуазного эстетизма» ^². Попутно Баскевич кается в том, что и сам он «не всегда достаточно критично относился к работе Юзовского «Драматургия Горького»» и обещает пересмотреть институтские программы по советской литературе, чтобы там и следа не осталось от ссылок на публикации «эстетов-космополитов». От них и так, как на перекличке заключённых, остались на памяти их подневольных, но ретивых гонителей одни фамилии. Александр Борщаговский, Григорий Бояджиев, Абрам Гурвич, Леонид Малюгин, Ефим Холодов, Яков Варшавский, Иосиф Юзовский, Иоганн Альтман и иже с ними.

На этом заседании больше никто не выступал. Не самый худший образец того, что потом воспринималось как «полубезумные сборища начала 1949 г., их угар, бессердечие и низость…» ^³ Заклинания И.З. против «безродных космополитов» и его клятвы на верность «советскому социалистическому строю» помогли ему, но не во всём. Места заведующего кафедрой он лишился надолго. На этом посту его сменил коллега с более подходящей в тех условиях фамилией — доцент Василий Дмитриевич Ахромеев. Его доклад «Буржуазный космополитизм и в литературе и наши задачи»
23 марта 1949 г. разжалованный в простые преподаватели Баскевич «считает бесспорным, очень серьёзным». Ещё бы — новый заведующий обнаружил, что «космополиты пролезли в вузы и там отравляли своими тенденциями нашу молодёжь». Чтобы оторваться от столь смертоносной компании, Баскевич детализирует свои ошибки: «1) Рассматривал творчество А.М. Горького почти так же, как Л.И. Тимофеев, т.е. Горький как социалистический реалист выступает только с «Матери». Это неправильно. Горький вступает на путь социалистического реализма гораздо раньше. …
В 1892 г. были все основания для перехода к социалистическому реализму; 2) Рекомендовал книгу Юзовского» студентам. Провозгласив, что он «все ошибки свои исправил», бывший фронтовик предлагает всем коллегам по кафедре и дальше «вскрывать ошибки, а не замазывать их». Для начала он пристёгивает к «группе антипартийных критиков» всё того же «козла отпущения» — профессора Тимофеева. Как говорилось раньше, «учебник Тимофеева порочен, но в печати об этом нигде нет. В таких случаях мы должны пользоваться партийной критикой, а не впадать в панику. Надо критически подходить ко всему и опираться на партийную критику» ^¹.

После смерти Сталина обстановка в стране, в том числе в школе, стала, конечно, посвободнее, но идеологическое ухо приходилось держать востро и тогда. В 1956 г. в очередной автобиографии для институтского отдела кадров Баскевич после перечисления своих военных и гражданских заслуг вынужден отметить: «Имею выговор по партийной линии за «скрытие от партии судимости отца за спекуляцию и лишения [его] избирательных прав». Партийное собрание КГПИ постановило снять выговор, но РК КПСС этого решения ещё не утвердил» ^².

Трудно сказать, что скорее привело нашего героя к хронической болезни сердца — посекший его грудь немецкий осколок или такие вот проработки год за годом после победы, в окружении соратников.

В связи с только что изложенными событиями коснёмся пресловутого «пятого пункта» (тогдашних служебных анкет). Деликатный, но существенный вопрос представляет собой национальность героя моего очерка. Как известно, антисемитизм и в царской России, и в СССР был распространён не только на уровне социальной психологии разных общественных слоёв, но время от времени вплетался в политику государства. Многие евреи вынуждены были маскировать своё происхождение, принимая более или менее русифицированные псевдонимы. Отдадим должное Баскевичу — он не стал заниматься подобной мимикрией, не переименовался в, допустим, «Александра Семеновича». Должно быть, сохранить первородство помогли ему фронтовые заслуги — полученные за них в конце концов орден и медали наглядно опровергали обывательские оценки типа тех, что запечатлены ироническим стихом Б.А. Слуцкого: «Иван воюет в окопе / Абрам торгует в рабкопе…». И.З. Баскевич своей кровью защитил ту землю, где он прожил всю свою жизнь и в которой похоронен (Припомним, что эмиграция в Израиль в 1970-е, а особенно в 1980-е – 1990-е гг. шла уже полным ходом). К нему относились с неизменным уважением все коллеги и студенты, хотя, что греха таить, некие антисемитские «закидоны» кое у кого из них и встречались.

Протоколы заседаний кафедры и совета факультета, где трудился доцент Баскевич, сохранили исключительно уважительные отзывы о его лекциях, семинарских занятиях, об отношении к нему студентов. Он читал курсы русской литературы XX века, советской литературы; теории литературы. Вот запротоколированные в 1975 г. отзывы наиболее авторитетных представителей той же кафедры при очередном переизбрании Исаака Зельмановича на пятилетний срок. Доцент А.Е. Кедровский: «И.З. — человек широко эрудированный. Он глубоко знает литературу, много читает, он в курсе всех вопросов, которые выдвигает жизнь». Тогдашний заведующий кафедрой И.М. Тойбин: «Защитить докторскую диссертацию ему ещё не удалось, но по знаниям он стоит на докторском уровне. И.З. иногда казалось, что руководство кафедры к нему относится с предвзятым мнением. У меня лично этой предвзятости нет. Я старался не загружать его мелочными поручениями, но не всегда это получалось».

Тем не менее груз мучительных лет, боевые шрамы с годами всё чаще давали себя знать. От одного учебного года к другому всё больше рабочих дней проводил Баскевич на больничном бюллетене. В ректорате относились к недугам ветерана вроде бы с пониманием — учебную нагрузку ему неизменно сокращали, во внеочередные отпуска для лечения отпускали. Однако вскоре по достижении пенсионного срока, в 1979 г. он уходит на пенсию. С благодарностью ректора «за 33-летнюю безупречную работу в Институте». Правда, его уговорили вернуться ещё на год, но с 1 августа 1980 г. И.З. Баскевич на заслуженном отдыхе. Два-три раза его приглашали на родной факультет в качестве председателя Государственной экзаменационной комиссии. На этом педагогическая карьера заслуженного доцента завершилась.

А вот научно-литературная его работа неожиданно активизировалась. Как видно из сказанного, Баскевич вёл литературоведческие разыскания всегда; не оставил их и на пенсии, ставши уже полным инвалидом и страдая многими тяжкими недугами. Должно быть, помогал налаженный в семье быт. Женился он довольно поздно, уже 1950-е гг. Супруга — Клавдия Николаевна работала в областной заочной школе Курска. Две дочери — Татьяна и Марина радовали родителей своими способностями. Для историографа ещё важнее, наверное, что, оставив за спиной надежды на докторскую степень и профессорство, Исаак Зельманович раскрепостился внутренне. Ему, наконец, открылась область, где он сумел реализовать все свои способности и прежние наработки филолога — литературное краеведение. А на пороге пенсии можно было не оглядываться на мнение коллег и парткома; брежневский «застой» должен был показаться ветерану военных и идеологических битв временем «вегетарианским».

Курск и куряне в истории отечественной словесности — вот чему посвятил наш автор последний отрезок своей научной деятельности. Вот где пригодилась его богатая изданиями классиков библиотека. Вот в связи с чем он смог окунуться в соответствующие фонды областного архива и найти в них весьма колоритную по своей специальности фактуру. Так сложился весьма цельный сборник очерков и этюдов, которому суждено было стать для этого автора Книгой всей его жизни. Оказывается, её он и писал всю жизнь, учитывая, как разные писатели отзывались о Курске, какие впечатления они получили от посещения этого города, как люди и природа Соловьиного края отразились в их произведениях. В сборник полноправно вошли очерки и о хорошо знакомых ему М. Горьком, прочих пролетарских писателях, и обо всех тех, кого он раньше «читал в стол», а не для лекций и пропагандистских брошюр. Теперь об И.З. Баскевиче можно и нужно помнить именно как авторе первой книги по литературной истории Курского края ^¹. Эта книга не пылилась зря на полках городских и районных библиотек Курской области — она читалась, перечитывалась, вела все новые поколения учеников, учителей, студентов, краеведов к пониманию места их малой родины в русской культуре.

Как всякий образец истинной эссеистики, «Курские вечера» полны авторских, а значит и читательских открытий. О хорошо знакомых всем получившим образование прозаиках, драматургах и поэтах узнаёшь немало свежего, неожиданного, глянув на их творчество «с курских высот», как выразился Исаак Зельманович. Ещё больше в этой же книге новых для большинства читателей имён, полу- или совсем забытых, но воскресающих за строкой архивного документа или раритетного сборника, разысканных и истолкованных нашим автором.

Отдельные авторские суждения сегодня, в другой общественно-политической обстановке, воспринимаются как упрощённые, идеологизированные. Но не эти «родимые пятна» советского литературоведения задают в «Курских вечерах» тон. Одни из курских сюжетов российской словесности в этой книге практически исчерпаны, а другие только обозначены, открыты для монографического продолжения. Сам автор успел развить и аргументировать гипотезу губернского журналиста А.А. Танкова о курских прототипах «Слова о полку Игореве», о связи его возможного автора с Курском ^². Фетовская тема получила достойное продолжение уже после И.З. Баскевича, в цикле научно-литературных чтений, проводимых с
1980-х гг. в Воробьёвском имении поэта, ставшего теперь сельской школой. Другие региональные аспекты отечественного литературоведения ждут заинтересованных исследователей. Такова судьба всякого творческого достижения в науке и искусстве — пролагать пути в будущее, не умирать вместе со своим основоположником. У И.З. Баскевича не оказалось своих прямых учеников, но все те, кто займётся литературной историей Курского края, ощутят себя преемниками рафинированной мысли и отточенного эстетического чувства этого автора.

Одна из характеристик гуманитарной науки — её аллергия на попытки фальсифицировать свою проблематику. Уже на склоне лет И.З. свой талант полемиста применил, наконец, по назначению. В целом ряде газетных статей и заметок на краеведческие темы он успешно противостоял неквалифицированным измышлениям слабо подготовленных, увлекающихся фантастическими догадками «краеведов» ^¹.

Таким образом, Исаак Зельманович Баскевич стал одним из немногих курян, кто продемонстрировал реальную возможность плодотворного союза гуманитарной науки и исторического краеведения. Напомню, что такой альянс оказался было разорван в условиях советской «культурной революции». И его воссоздание стало заслугой тех представителей советской интеллигенции, кто нашёл в себе духовные силы к свободному мышлению, которое подавлялось почти всю их сознательную жизнь. Литературовед И.З. Баскевич в конце концов своей трудной творческой биографии написал о наших писателях как настоящий писатель. Поэтому его читали и будут читать.

16

ОБЛАСТНАЯ АРХЕОЛОГИЯ В ЧЁРНО-БЕЛУЮ ПОЛОСКУ

(О разграблении курских памятников археологии в 1990-е – 2000-е гг.) ^¹

Заголовок моего сообщения перекликается с названием книги, посвящённой критике так называемой «фольк-хистори», — «История России в мелкий горошек». Её авторы справедливо расценивают псевдоисторические опусы, заполонившие читательское и зрительское внимание, как «глобальный вред для ума» и «урон для культуры» (Володихин, Елисеева, Олейников, 1998. С. 8). Ситуация с общественной трансляцией археологического знания складывается похожая, только, на мой взгляд, гораздо более опасная. Ведь на ниве памятников археологии теория (то есть информация о них) сегодня прямо и всё интенсивнее переходит в варварскую практику их самовольного поиска, разрушения и разграбления. Между тем позиция и учёного сообщества, и государственных органов, и средств массовой информации в отношении так называемой «чёрной археологии» остаётся, к сожалению, до сих пор по преимуществу пассивной. Больше того, в целом ряде случаев происходит вольное или невольное сращивание, так сказать резонанс, идейный и организационный, официальной и «теневой», криминальной археологии. Метафорой столь противоестественного, «полосатого как зебра кентавра» служит заглавие настоящего письма в редакцию.

Ранее мои возражения против криминальной археологии в Курской области публиковались журналом «Российская археология» в материалах «круглого стола» «Незаконные раскопки и археологическое наследие России» (Щавелёв, 2002. С. 85–89).

В ответ на эту публикацию А.В. Зорин от лица директора и учёного секретаря Курского областного музея археологии высказал на страницах «Российской археологии» свою аргументацию в пользу того, что учёным и музейным работникам необходимо общение с «чёрными археологами». Доводы сводятся к тезису: ради спасения для науки информации о ценных, нередко уникальных находках приходится консультировать грабителей, принимать на экспертизу их находки, не мешать их разрушительной деятельности (Стародубцев, Зорин, Шпилёв, 2004).

А в следующем выпуске журнала была опубликована диаметрально противоположная зоринской по своим выводам и аргументам статья
В.С. Флёрова. Эти выводы и аргументы полностью совпадают с моей позицией, обнародованной на упомянутом «круглом столе» 2002 г. В.С. Флёров абсолютно верно призывает нас признать: «… Соучастие учёного в торговле древностями — это вопрос не только юридический, но и профессиональной этики». Цитируется «Кодекс профессиональной этики» Международного совета музеев за 1986 г. В частности: «Музейные работники не должны атрибутировать или иным путём определять аутентичность предметов, в отношении которых может возникнуть подозрение, что они нелегально или незаконно приобретены…» (Флёров, 2004. С. 121).

Редакция «Российской археологии» должна теперь определиться, на чьей она стороне, — упомянутых курских археологов, настаивающих на своём праве сотрудничества с «чёрными археологами» в обмен на информацию об их находках, или В.С. Флёрова, требующего предавать профессиональном остракизму тех коллег, кто на практике следует примеру
А.В. Зорина и его курских соратников, наладивших постоянное сотрудничество с грабителями памятников.

Жизнь, как мне представляется, рассудила наше разногласие. Чтобы доказать это, снова, как и на упомянутом «круглом столе», заменю свою прямую речь цитатой. Вот что пишет публикатор новых монетных находок: «Опасность складывающейся ситуации состоит не только в том, что, меняя владельцев, монеты безвозвратно теряют «паспортные данные» о своём происхождении, но и в том, что вымышленные сведения о месте обнаружения сребреников могут попадать в научную литературу. В качестве примера можно привести публикацию в журнале «Российская археология» (№ 1 за 2004 г.), где приведены недостоверные сведения о находках двух сребреников князя Владимира в Курской области (Стародубцев, Зорин, Шпилёв, 2004. С. 120). Информация об одной из монет почерпнута на сайте «Кладоискатель Черноземья», где было указано неверное место её обнаружения (близ д. Банищи) для направления по ложному следу конкурирующих кладоискателей из других регионов. В случае с другим сребреником, публиковавшимся ранее в журнале «Нумизматический альманах» (Молчанов, Селезнёв, 2000. С. 15–16) и якобы найденном на Бесединском (Ратском) городище в Курском районе, сама подлинность монеты вызывает большие сомнения» (Зайцев, 2007. С. 6).

Не об этом ли я предупреждал на «круглом столе» 2004 г. и других своих публикациях последующих лет? Об этом самом — нельзя верить «чёрным археологам»; они то и дело обманывают музейных работников относительно мест и обстоятельств своих находок; могут их фальсифицировать; утаивают от музеев самые ценные находки, чтобы продать их подальше и подороже.

В процитированной работе В.В. Зайцева содержится наблюдение, которое почти экспериментально подтверждает, археологи каких регионов нашей страны теснее всего ассоциированы с грабителями памятников старины, и к чему это приводит. За последние 10–15 лет, отмечает этот автор, количество находок древнейших русских монет X–XI вв. в сравнении с предыдущими годами значительно возросло. «Значительная часть … монет происходит с территории современных Брянской и Курской областей Российской Федерации» (Зайцев, 2007. С. 7). Находки сребреников в этих областях случались и раньше, но в последние годы их количество резко возросло. Однако большая их часть известна лишь по фотографиям в Интернете, на сайтах торговли антиквариатом.

Комментируя наблюдение учёного нумизмата, добавлю: ещё бы не возрасти числу находок, а вместе с тем и пропаж для науки и музеев древнейших монет России, если курские и брянские археологи братаются с грабителями культурного слоя!.. Их сотрудничество выражается, по крайней мере, в следующих формах:

 пассивное отношение к замеченным участниками официальных раскопок на охраняемой территории лицам с металлодетекторами (их приглашают в гости, к экспедиционному столу, расспрашивают о находках и т.д.);

 консультации и экспертиза незаконно выкопанных из культурного слоя вещей;

 публикация изображений награбленных вещей в своих работах;

 приобретение и бесконтрольное использование металлоискателей в официальных экспедициях по открытым листам.

В качестве примера всего только что сказанного приведу заявление такого рода: «Краеведом из Курчатова А.А. Катуниным в осыпях склонов городища собраны представительные материалы, которые он передал в Курский государственный университет» (Енуков, 2005. С. 263; рис. —
С. 265–266).

Умолчанию подвергаются «методы» сбора — использование «краеведом» металлоискателя и, соответственно, лопаты для вырывания засечённых под землей вещиц. Судя по большому числу и малой величине находок, культурного слоя на упомянутом городище «краеведом» было перелопачено немало (найдены наконечники стрел и копья, 14 бляшек от ременной гарнитуры, серебряный перстень).

«За кадром» цитаты остаётся и тот несомненный факт, согласно которому и упомянутый грабитель, и многие его «коллеги» по криминальной «археологии» идут по областным памятникам археологии уже не выборочно, а систематически — пользуясь приобретённой у тех же музейных археологов картой этих памятников. Следовательно, вскорости в Курской области уже не останется памятников старины с неповреждённым культурным слоем.

Сомнительные находки с кладоискательских сайтов обильно фигурируют также среди иллюстраций к «Очеркам истории Курского края с древнейших времён до XVII в.» (Стародубцев, Зорин, Шпилёв, Щеглова, 2008. С. 268, 280, 292, многие др.). Причём повторяются злонамеренно ошибочные локализации монетных и прочих криминальных находок, вроде вышеупомянутых В.В. Зайцевым.

В иных случаях истинное происхождение и местонахождение вещей из грабительских «раскопок» авторами «Очерков» умалчивается (например, «печать…, XV–XVI вв., серебро, д. Липино (Октябрьский район Курской области)» (Там же, С. 371, рис. 72, 1). В других случаях глухо упоминаются «дары» соответствующего коллекционера награбленных древностей. Вот характерный пассаж: «К ордынскому времени относятся найденные там же (на территории Ратского археологического комплекса под Курском — С.Щ.) полностью собранный из обломков чугунный котёл диаметром 51 см (рис. 67, 5) и также фрагмент круглого зеркала… Ещё одно зеркало из оловянистой бронзы, найденное на поселении у Ратского городища, было передано в 2002 г. Курскому областному краеведческому музею. …. В 1990-х гг. здесь была найдена орнаментированная куфической вязью прямоугольная пластинка, а в 2002 г. в выбросе кротовины обнаружен … золотой перстень, щиток которого украшала арабская надпись… В настоящее время эта редкая находка в фондах Курского областного краеведческого музея. … В фондах Курского государственного областного музея археологии хранятся и собранная [орфография издания — С.Щ.] на территории Ратского послеления коллекция джучидских дангов (49 экз.) и пулов (65 экз.)» (Там же, 2008. С. 355–356).

Итак, «найденные» «на памятнике» «вещи» переданы в музеи. Давайте уточним. Кем найденные? Каким образом найденные? Где именно найденные? Какая же часть этих массовых находок в музей не передана? Как говорил булгаковский персонаж, «подумаешь — бином Ньютона!»

Найдены упомянутыми по фамилиям или оставшимися анонимными грабителями памятников. Так, пресловутый чугунный котёл — «дар
В.Н. Катышева» (Там же. С. 339).

Найдены с помощью металлодетектора и лопаты. Территории Ратского и Липинского комплексов уже лет пятнадцать не пашутся их землевладельцами, поверхность там основательно задерновалась. Пока в начале 1990-х она была под пашней, археологи собирали там подъёмный материал. Несколько обломков чугунных ордынских котлов, отдельные монеты тогда попадались. Но извлечь археологически целый сосуд такого размера можно исключительно с помощью металлодетектора, разрыв целую яму. А для множества монет — множество ям. «Золотой перстень в кротовине». Эта фраза рассчитана на астрономическую наивность. Хотя по сути — воровская наглость.

Какие ещё более редкие находки грабители утаили от археологов, можно отчасти узнать из кладоискательских ресурсов Интернета (см. упомянутые «Очерки» А.В. Зорина и его соавторов). Сравнение вещей, подаренных или проданных местному музею, и утаённых для продажи на интернет-аукционах однозначно показывает: сбываются в частные коллекции, в том числе за границу, безусловно самые ценные художественно и научно вещи. Курские археологи имели несколько случаев убедиться в этом, но продолжают сотрудничать с нелегальными поставщиками древностей. По принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок».

Наконец, доверять сообщениям «чёрных археологов» относительно местонахождения той или иной древней вещицы никогда нельзя (факты сознательного обмана в таких случаях приводятся ниже). Да и нужна ли историкам информация о вещи, оказавшейся в какой-то из кротовин десятигектарного памятника?

Главное — чтобы собрать сотни монет и тысячи вещевых находок, необходимо основательно повредить культурный слой памятника. Обратимся к Ратскому археологическому комплексу. Площадка Ратского городища почти полностью раскопана экспедицией В.В. Енукова в 1990–
1992 гг. С тех пор археологи там стационарно не работали. Поселение-I, примыкающее к городищу, не раскапывалось вовсе. Теперь оно опустошено грабителями — они изрыли его и извлекли из культурного слоя тысячи находок из металлов. Как теперь прикажете доследовать и монографически публиковать данный памятник? Что на нём останется для будущих учёных? Мало что, явно недостаточно для исторической археологии. Ратский археологический комплекс погублен для науки «чёрными археологами».

Похожая судьба постигла комплекс Гочевский на Верхнем Псле. Из года в год на протяжении 1990-х – 2000-х годов в село Гочево Беловского района Курской области в июне-июле приезжают грабители курганов на автомобилях с номерами разных регионов, живут неделями на постое у местных жителей, выкапывают и увозят на столичный рынок антиквариата целые могильные комплексы. Сразу после них в то же село приезжает экспедиция Курского областного музея археологии и докапывает оставшиеся могилы. В работе экспедиции регулярно участвует научная сотрудница Института истории материальной культуры РАН из Санкт-Петербурга О.А. Щеглова. За много лет ни она, ни курские археологи ничего не сделали для того, чтобы привлечь органы внутренних дел и государственной безопасности к охране уникального памятника российской истории. В 2009 году планируется организовать в Гочеве юбилейную коференцию в честь 100-летия раскопок этого памятника археологии. А «чёрные археологи» всё так же свободно будут опустошать этот богатый находками исторический объект. И волки антикварной торговли сыты, и овцы местной археологии якобы целы…

Таков печальный итог сотрудничества курских археологов и кладоискателей.

Сборы подъёмного материала, особенно по распахиваемой или иначе повреждённой поверхности археологического памятника, тем более находящегося в аварийном состоянии, — полноправный способ его научного изучения. Разумеется, при условии фиксации, музеефикации, а в идеале и публикации добываемого таким путём вещевого материала. Для учёного археолога так называемая «подъёмка» — сугубо вспомогательный приём, ценный лишь в комплексе с разведками, раскопками, картографической съёмкой и прочими составляющими научной методологии изучения и экспонирования древностей. Собиратель же дилетант ставит эту методику с ног на голову — в его руках бездумно вырытая из культурного слоя древняя вещь теряет едва ли не большую часть потенциально заключённой в ней исторической информации, да и, пожалуй, экспозиционной ценности. В конце концов, зачем научной археологии неизвестно откуда взявшиеся украшение или даже монета, пломба, когда однотипных с ними и без того множество в музейных собраниях? Тут, верно, отдельным археологам очень хочется отличиться — заиметь именно в «своём» регионе для публикации, экспозиции редкие находки.

Причём одно дело, когда Эрмитаж, Государственный Исторический музей, иное центральное учреждение культуры принимает на экспертизу и приобретает для своих фондов у частных лиц раритеты, чьё происхождение затерялось на просторах страны. Другое дело — провинциальный музей, одна из прямых обязанностей которого — мониторинг сохранности памятников старины в его так или иначе обозримой округе.

Вместо того чтобы привлечь заядлых коллекционеров и торговцев антиквариатом к ответственности за порчу археологических памятников, музей выполняет экспертизу их добычи с курских городищ, экспонирует её у себя для широкой публики; частично приобретает для своих фондов, включает в монографии и учебные пособия многочисленные изображения его «даров». В известной пьесе Е.Л. Шварца «людоеды служат оценщиками в городском ломбарде», а у нас теперь частные торговцы древностями — внештатными сотрудниками муниципального музея.

Только на поверхностный взгляд приваживание государственными учреждениями кладоискателей да лидеров собирательских объединений оправдано задачей спасти для науки и культуры самую ценную часть их добычи. Рассуждая так, археолог покидает устои своей профессии и скатывается к давно устаревшему в научном плане коллекционерству, так называемому знаточеству. Вполне почтенное само по себе, любительское собирание древностей не должно, как известно, нарушать законодательства об охране национального достояния нашей страны. Вырванная из контекста культурного слоя памятника, а тем более из комплекса сопредельных находок вещь почти всегда обесценивается для науки. Недавно федеральные законодатели, наконец, внесли соответствующие изменения в Кодекс Российской Федерации об административных нарушениях. К этим последним приравнены покушения на памятники истории и культуры. Одна статья (7.15) предупреждает «Ведение археологических разведок или раскопок без разрешения», а другая (7.33) — «Уклонение от передачи обнаруженных в результате археологических полевых работ культурных ценностей на постоянное хранение в государственную часть Музейного фонда Российской Федерации» (Выделено мной — С.Щ.). Административные штрафы за указанные нарушения составляют для граждан от 15 до 25 минимальных размеров оплаты труда, а для юридических лиц — от 400 до 500. Разумеется, с конфискацией предметов, добытых в результате незаконных работ, также их инструментов и оборудования ^¹. Так что теперь человек с миноискателем и без открытого листа на археологическом памятнике никакой не «краевед», а правонарушитель. Ничем не отличимый от человека с отмычкой на складе чужого добра или в чьей-то квартире. А музейный работник, научный сотрудник, археолог, который консультирует такого незаконного поисковика, принимает его находки на экспертизу — его сообщник в административном правонарушении. По сути и букве закона — скупщик краденного.

Что же сказать в заключение всему приведённому выше скопищу фактов «чёрно-белой» «археологии» «в одном, отдельно взятом» регионе? В основе всего этого культурного криминалитета, думается, лежит уровень воспитания и образования представителей среднего и младшего поколений нашей археологии. Его низкий уровень, называвшийся ещё недавно мещанским, и породил тот «чересполосный цвет» нынешних поисковиков и «хранителей» национальных древностей в некоторых субъектах Российской Федерации. Археологи, стоящие вне профессиональной этики, не отреагируют ни на какие меры убеждения, кроме административных. В число этих последних напрашиваются следующие: плановая сверка археологических фондов музеев независимыми комиссиями, включающими в себя представителей соответствующих центральных ведомств и академических институтов; инспекция хода проведения раскопок по открытым листам и, попутно, состояния поставленной на охрану территории изучаемых памятников; согласование замеченных нарушений законодательства и профессиональной этики с руководством тех учреждений науки и культуры, где трудятся специалисты, запятнавшие себя сотрудничеством с грабителями памятников.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Володихин Д., Елисеева О., Олейников Д. История России в мелкий горошек. М., 1998.
Енуков В.В. Славяне до Рюриковичей. Курск, 2005. («Курский край». Т. III).
Зайцев В.В.. О новых находках древнерусских монет X–XI вв. // Средневековая нумизматика Восточной Европы. Вып. 2. М., 2007.
Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилёв А.Г. О проблеме сохранения археологического наследия // РА. 2004. № 1.
Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилёв А.Г., Щеглова О.А. Очерки истории Курского края (с древнейших времен до XVII в.). Курск.
Молчанов А.А., Селезнёв А.Б. Сребреник Владимира Святославича с Бесединского городища под Курском // Нумизматический альманах. 2000. № 4 (15).
Флёров В.С. Найдено на аукционе «Christie». Роль эксперта в торговле древностями // РА. 2004. № 2.
Щавелёв С.П. [Выступление на заседании редакционной коллегии и редакционного совета журнала:] «Незаконные раскопки и археологическое наследие России. Материалы круглого стола, проведённого редакцией и редколлегией журнала «Российская археология»» // РА. 2002. № 4.

17

«ГОЧЕВСКИЕ ДРЕВНОСТИ ОБОЯНСКОГО УЕЗДА

КУРСКОЙ ГУБЕРНИИ» Д.Я. САМОКВАСОВА 1909 г.:

ВЕК АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО ИЗУЧЕНИЯ

КОМПЛЕКСА ПАМЯТНИКОВ НА ВЕРХНЕМ ПСЛЕ ^¹

Blog

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Содержание