Geum.ru

Г20 Квантовая физика и квантовое сознание. Киев. 2011 300 с

Вид материалаДокументы

Содержание


О роли сознания в познании
Конвенциальность науки
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   28

О роли сознания в познании


Более подробно эту проблему я рассмотрю в главе о сознании, а пока ограничусь вводными замечаниями.

Когда мы говорим о «реальности» чего бы то ни было, надо всегда помнить, что наше сознание неотделимо от реальности того, о чем мы говорим. Сознание включено в сокровенную структуру реальности, и поэтому правильнее не разделять сознание и бытие, а использовать предложенное мной понятие сознания-бытия. В этом смысле физическая реальность волновой функции ничем не отличается от физической реальности частицы-волны.

Наука принципиально связана с сознанием познающего человека, и не случайно В. Паули, которому нельзя отказать в глубине понимания мира, писал о физике и психологии как двух дополнительных (в боровском смысле) способах описания реальности, равно фундаментальных и несводимых друг к другу.

Иными словами, наука обречена быть человечной и это непреодолимо! Так что не будем делать из ученых богов, как это представляют себе сами некоторые служители «небесной богини»…

На самом деле всё обстоит еще сложнее: сознание наблюдателя так сильно вплетено в реальность и в ее познание, что представляется невозможным различить реалии мира от реалий сознания: когда я говорю о сознании-бытии, это следует понимать в смысле их неразделимости, единства, взаимной дополнительности, равноправии. Таковы в физике пространство-время или пресловутый дуализм «частица-волна». «Пресловутый» — потому, что само понятие «дуализм» также идет не от объекта, а от сознания субъекта.

Почему сказанное так важно для понимания природы науки? Потому, что неустранимость сознания из процесса познания делает вполне научными огромное количество феноменов, числящихся за мистикой или «чудесами» — я имею в виду опыты по расширению сознания, парапсихологию, телепатию, провидение, синхронизмы Юнга, иные акаузальные корреляции, мистические совпадения «квантового типа», которые мы будем анализировать в этой книге.

Мощное сопротивление ученых «допустить» в науку собственное сознание свидетельствует лишь о пережитках самоуверенной и самовлюбленной эпохи Просвещения.

Склонные к логике ученые весьма нелогичны, когда всё подлежащее исчислению и «закону» относят к «науке», а всё случайное, невоспроизводимое, слишком «сознательное» — к мистике. Естественно, каузальные и некаузальные связи, локальность и нелокальность различаются по своей природе, но с позиций все того же обобщенного боровского принципа дополнительности как-то нелогично признавать одно и отрицать другое — тем более, что они связаны все том же сознанием наблюдателя.

Я уже говорил о существовании разных реальностей и об иерархии реальности. Понимая, что это тоже только человеческие «карты местности», мы должны признать, что существование «запредельного», будь то чисто квантовые состояния, акаузальные связи и мистические феномены, «лишний раз говорит о том, что первичные законы и истинные связи между событиями (на восточном языке — карма) устанавливаются и хранятся не в нашем классическом “термодинамическом” мире, а в вышних “квантовых” мирах» *. (* Автор цитирует В. Ю. Ирхина и М. И. Кацнельсона).

Конвенциальность науки


Наука — не более чем совокупность договорных воззрений ведущих ученых, отвечающих данному историческому моменту. Меняется момент — радикально меняются воззрения.

О договорном характере знания свидетельствует тот очевидный факт, что отказ от старых взглядов и принятие новых происходит после того, как некоторое критическое число ученых соглашается принять новую парадигму. Скажем, совсем недалеко ушло то время, когда все люди были едины во мнении, что Земля плоская, а во времена Ньютона — что Вселенная носит статический, а не динамический характер. И уж только каких-то 15 лет тому назад, научное сообщество, считало, что расширение Вселенной происходит с постоянной скоростью, а не ускоренно, как выяснилось в самое последнее время.

Знание передается от творцов науки к ее «массам» путем «заражения»: здесь вполне уместен термин «эпидемии» — сначала новой идеей «заражается» первый носитель «инфекции», он передает «инфекцию» своему окружению, постепенно «иммунитет» научного сообщества по отношению к «невозможному» ослабевает, а наиболее «продвинутые» профессора доводят новую конвенцию до умов нового поколения. Задача облегчается нежеланием детей жить по законам «Домостроя».

Кстати, идея науки как соглашения принадлежит отнюдь не Анри Пуанкаре: уже Эпикур считал, что существует множество естественных и альтернативных объяснений природы и что выбор всегда в руках взыскующего.

Как это не покажется удивительным, но даже А. Эйнштейн, веривший в «объективность» науки и в непоколебимость ее принципов, говорил Н. Бору: «Может быть, стоило бы нам, физикам, договориться о каких-либо общих основаниях, о чем-то общем, что мы твердо будем считать положительным, и уж затем переходить к дискуссиям?».

Г. Коллинз и Т. Пинч, анализируя цели и методы науки в книге «Что каждый должен знать о науке, или Голем», пришли к заключению, что достижение консенсуса — не менее важное побуждение ученых, чем обретение истины. Подчеркивая социальный аспект знания и необходимость достижения соглашения внутри научного сообщества, Коллинз и Пинч сделали далеко идущий вывод, что убеждение, будто ученые стремятся к объективной истине — не более чем миф, которым научное сообщество руководствуется в попытке достичь консенсуса. Согласие — важнейший элемент научного творчества, без которого, невозможно развитие науки. Авторы называют «наивным реализмом» широко распространенное мнение, будто цель науки — открытие природы вещей; на самом деле «объективность» — лишь прикрытие для истинной цели — достижения консенсуса между учеными, преодоления разногласий путем создания моделей, устраивающих большинство. Социальный и психологический аспект науки не менее важен, чем дедукция или индукция.

Когда я говорю о конвенциальном характере науки, то я имею в виду, что даже признание конкретного результата или ученого носит «договорной» характер. В журнале «Phys. Today» приведен интереснейший случай: одновременно со знаменитой работой Дирака об уравнении для волновой функции электрона, два выдающихся ученых из института, в котором я проработал всю жизнь — Д. Иваненко и Л. Ландау — опубликовали в сущности очень близкую по идее работу в журнале «Zeitschrift fur Physik», но — абсолютно никакой реакции… Абсолютно никакой!.. По словам Марка Азбеля, работа ушла на дно, даже не создав волн. В. Паули в своих мемуарах перечислил всех, кто хоть как-то был причастен к проблеме, но этих имен в его книге тоже нет… Всё это при том, что Д. Иваненко и Л. Ландау — ученые с мировыми именами.

Если наука — конвенция, то какой из альтернативных теорий мы отдаем предпочтение? Той, отвечает А. Пуанкаре, которая наипростейшим путем объясняет данную совокупность фактов, — отсюда принцип экономии мышления или все той же «бритвы Оккама». Кстати, сама гипотеза простоты природы, положенная в основу конвенции, принята не потому, что правильна, но потому, что удобна. На самом же деле всё — то же пространство и время — кажется простым, пока о нем мало известно. На каждом шагу мы нарушаем и эту конвенцию — гипотезу простоты,— или преобразуем сложные явления природы в более понятные и простые. Символы, слова, законы — средства такого преобразования.

«Даже те, кто не верит более в простоту природы, вынуждены поступать таким образом, как если бы разделяли эту веру; обойти эту необходимость значило бы сделать невозможным всякое обобщение, а следовательно, и всякую науку».

Было бы неверным утверждать, что из простоты уже открытых законов следует, что все законы элементарны, ибо очевидно, что элементарный закон легче открыть, чем сложный. Правда, считает Б. Рассел, некоторые верные законы действительно просты, но никакая теория научного вывода не является удовлетворительной, если она не объясняет этого факта. Во всяком случае, нет оснований возводить элементарность в ранг постулата.

Выбор той или иной теории не может быть уподоблен логическому или математическому доказательству. Выбором управляет не логика, но лежащие вне сферы науки факторы: интуиция, красота, вкус, убедительность, личное предпочтение. Сторонники разных мировоззрений и парадигм не могут даже апеллировать к одинаковым основаниям, потому что их попросту нет.

Мотивы, руководствуясь которыми новая парадигма берет верх над старыми и отжившими, очень часто тоже лежат вне сферы науки. Даже претензия приверженцев новой парадигмы, будто они разрешили проблемы, приведшие старую к кризису, не всегда достаточно обоснована. Ведь вновь зарождающаяся парадигма вряд ли может вначале конкурировать со сложившейся ­и глубоко обоснованной, разрешив все вновь возникшие проблемы.

Движущей силой науки является даже не насущная потребность замены устаревшей парадигмы новой, но столь естественное чувство пресыщения известным. Старое приедается в науке так же, как и в быту. Новизна необходима сама по себе. Старые теории уступают новым задолго до того, как исчерпывается их потенциал. Новые поколения не только склонны переписывать старую историю, но и переделывать старую науку.

Свидетельствует М. Борн: «…Наша картина мира… не является ни идеалистической, ни материалистиче­ской, ни позитивистской и ни реалистической, ни феноменологической и ни прагматической, ни какой-либо из остальных существующих систем. Она берет ото всех систем то, что лучше всего удовлетворяет эмпирическим данным».