Б. Н. Ельцина российская академия государственной службы при президенте российской федерации кафедра истории российской государственности С Т Е Н О Г р а м м А методологического семинар
| Вид материала | Семинар |
- Деятельность русской православной церкви на аляске в 1741 1867, 400.92kb.
- Президенте Российской Федерации». автореферат размещен на Интернет сайте фгоу впо «Российская, 370.77kb.
- Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального, 92.05kb.
- Российские предприниматели в государственной думе (1906-1917 гг.), 353.54kb.
- Программа 26-27 апреля 2007 г. Москва Открытие съезда: 26 апреля в 10 -00 в Российской, 309.68kb.
- Конференция проводится 1 декабря 2011 г на международно-правовом факультете Воронежского, 70.98kb.
- Конференция проводится 14 апреля 2011 г на международно-правовом факультете Воронежского, 75.99kb.
- Президенте Российской Федерации» дальневосточный институт утверждаю зам директора, 96.38kb.
- Президенте Российской Федерации» дальневосточный институт утверждаю зам директора, 68.05kb.
- Президенте Российской Федерации» дальневосточный институт утверждаю зам директора, 99.15kb.
ТИМОФЕЕВ П.Т.
Действительно, тут есть вопрос, я согласен с Сергеем Владимировичем.
СОКОЛОВ А.К.
У меня такое впечатление, что вы нас всячески стремитесь запутать. Напоминаю, что по традиции историк обязан быть в курсе достижений общественных наук, изучая любой период. Возьмите XVIII век, я просто не представляю, что специалист по истории этого времени не может быть незнаком с тогдашними теориями, результатами, достигнутыми в других отраслях знаний.
И сегодня мы должны принимать во внимание достижения других наук. Для чего же работают, например, экономисты? Для того, чтобы общество познакомить нас с современной экономикой. Мы на них можем опираться или нет? Естественно, должны. Мы же не в вакууме работаем. Кроме того, как я уже отмечал, особенность современной истории в том, что историк сам является ее участником, свидетелем происходящего. От его кругозора, от объема его знаний по разным аспектам общественной жизни многое зависит в историческом познании. Другое дело, где найти нашу нишу в этом познании. Вот в чем смысл наших докладов.
ПИХОЯ Р.Г.
Дорогой Сергей Владимирович, что я хочу сказать. Надо ли выделять современную историю из новейшей истории? Я полагаю, что та формула, которую предложил Андрей Константинович, что современная история уходит в новейшую историю, это самая точная формула. Почему? Да по той самой простой причине, что когда в середине XV века Лоренцо Валла не оставил камня на камне от истории с «Константиновым даром» и, не стесняясь в выражениях, издевался над своими предшественниками, над историками средних веков, он был суперсовременный для своего времени исследователь. Но с этого времени уже прошло сколько времени?
Вот то же самое у нас происходит с Новейшей историей. Новейшая история как термин обладает способностью к консервации. В этом смысле новейшая история – это этап истории человечества, начавшийся, скажем так, где-то после завершению первой мировой войны. И она будет новейшей, я полагаю, и через 200 лет.
Вы спрашиваете - что придумают историки через 20 лет? Да я не знаю, что они придумают. Это будет вызвано, прежде всего, внутренними потребностями развития самой науки. Я категорически не согласен с пессимистическими ожиданиями. Это до известной степени отрыжка нашего одномерного исторического образования. Я тоскую по старым истфилам, где нормой считалось изучение широкого комплекса гуманитарных дисциплин, я глубоко скорблю по тому поводу, что наше образование, вместо того, чтобы идти по пути расширения, пытается сделать специалиста «молотка» под названием «бакалавр», немного заточив острие этого «молотка», обозвать его «магистром».
Отец отечественной исторической науки, Василий Никитич Татищев, обращаясь к Петру, писал ему в своей записке, что без знания истории и географии, ни один человек своему отечеству мудр и полезен быть не может. В этом смысле Соловьев, блистательно знавший самую современную ему философию, в том числе позитивизм, Гегеля, Шеллинга и т.д., прекрасно знавший все вопросы, связанные с географией, для которого не существовало никаких лингвистических проблем, прекрасный юрист - вот это образец для историка.
Да, каждый из нас будет недотягивать на этом направлении, но это не проблема истории, это проблема историка. В этом смысле у меня есть тут замечательный вопрос от аспирантки Лены Викторовой: зачем нам, историкам изучать современность, если историки боятся отказаться от своих традиционных методов?
Друзья, традиционные методы есть основа науки. Если наука отказывается от традиционных методов, от метода и предмета, она перестает быть таковой. В этом смысле методы истории – это преемственность, историзм, методы истории – это источниковедение, критика источника, методы истории – это анализ историографии, под которым замаскировано изучение общественного сознания на различных этапах. Вот три кита, на которых стоит историческая наука.
Чернев А.Д.
У меня вопросы к обоим докладчикам. Определение современной истории относится к всеобщей истории или только к российской истории? Это первый вопрос.
И второй: какая же все-таки история более актуальна. Рудольф Германович однажды по поводу актуальности высказался, хотелось бы еще услышать.
СОКОЛОВ А.К.
Первая часть. Лично я сторонник периодизации всемирной истории. Но это не означает, когда мы проводим эту периодизацию, что для каждой страны периодизация будет одна и та же для России, для Англии, для Соединенных Штатов и т.д. и т.п. Применительно к каждой стране тот или иной период наступает в разное время. Что касается России, она вступает в Новейшую историю примерно тогда же, когда и другие страны.
Чернев А.Д.
Первая мировая война, как я слышал от вас же.
СОКОЛОВ А.К.
Совершенно верно. Здесь история России лежит в общем историческом контексте. Если, скажем, новая история в России наступает с эпохи Петра I, поскольку ранее «застряла» в среднековье, то в ХХ в. Россия – неотделимая часть мирового процесса. Первая мировая война, революция в России разве это не тот сдвиг, который должен лечь в основание периодизации?
Чернев А.Д.
Но ведь это не для всеобщей истории?
СОКОЛОВ А.К.
В России была революция, в Австро-Венгрии была революция, в Германии тоже была. А какие изменения в мире произошли после войны?
Чернев А.Д.
А отсчет с принятия Конституции 1977 г. как смотрится в контексте всемирной истории?
СОКОЛОВ А.К.
Анатолий Дементьевич, я уже говорил, что не согласен с такой периодизацией.
ПИХОЯ Р.Г.
Я отвечу. Я думал, что мы с Соколовым будем с ним вести перепалку по этому вопросу, но, как выясняется, позиции наши достаточно близкие. Любая периодизация – более или менее условна. В этом смысле Конституция условна. Но вы посмотрите, что происходит в конце 70-х – начале 80-х годов. Переход к постиндустриальному обществу, переход к информационному обществу, появление принципиально новых явлений в общественной мысли.
Чернев А.Д.
Этот переход раньше начал осуществляться.
ПИХОЯ Р.Г.
Я в этом смысле и говорю, что периодизация на уровне одного года может быть удобной. Это удобно для написания книжки или для учебного процесса. Если мы говорим о методологических сдвигах, то отчетливо просматривается рубеж. Посмотрите, 70-80-е годы начинаются появлением микропроцессорной техники, появлением персонального компьютера, а заканчиваются появлением Интернета. В это время в политическую жизнь приходят «зеленые».
Чернев А.Д.
Это на Западе. А в России?
ПИХОЯ Р.Г.
Вы меня спрашиваете, имеет ли этот сдвиг цивилизационный характер. Да, говорю я. У нас появляется концепция развитого социализма. Это не наши придумали, а восточные немцы, потому, что они оказались как раз на острие спора. Казалось бы, что стоило объявить, что у нас в 80-м году построен коммунизм. Пока страна закрыта, можно с разными концепциями «баловаться», как в Северной Корее. А если становится взаимосвязанной с другими. Поэтому я считаю, что Россия, как это было и в начале века, так и в конце века, шла в общем контексте мирового развития. При этом, естественно, имела свои особенности, отрицать которые просто бессмысленно.
Чернев А.Д.
Насчет актуальности.
СОКОЛОВ А.К.
Не мы отвечаем на этот вопрос, на этот вопрос отвечает общественное мнение, насколько актуальна та или иная история. И вы видите, что самой востребованной сегодня является современная история.
ПИХОЯ Р.Г.
Я как огня боюсь разговоров об актуальности, потому что я в свое время был ушиблен тем, что не актуальна была Древняя Русь и вообще вся русская история. Считалось, что вообще этим не актуально заниматься, у нас ведь единая общность – советский народ. Вот это было актуальным, а вот исследование России было не актуальным. Совершенно не исключаю, что у нас в определенный момент станет чрезвычайно актуальным заниматься, скажем, Киевской Русью, и с палками будут гонять от занятия советским или современным периодом. Это тоже возможно. Поэтому я против актуальности как самоценности исторической науки. Есть общественные потребности, а общественные потребности формируют понятие актуальности. Когда власть начинает вмешиваться, диктовать предмет актуальности, это как называется? Презентизм.
Чернев А.Д.
Нет, Рудольф Германович. Это не презентизм, а конъюнктура.
ПИХОЯ Р.Г.
Вы сказали грубее, но точнее.
ТИМОФЕЕВ П.Т.
Рудольф Германович, а на мной поставленный вопрос никто не отвечает, какие годы мы в современную историю берем?
ПИХОЯ Р.Г.
Вот то, что мы сейчас обсуждаем, есть часть современной истории.
ТИМОФЕЕВ П.Т.
А периодизация?
ПИХОЯ Р.Г.
Можно предложить различные принципы периодизации. Я навскидку могу предложить самый простой вариант, что называется, по правлениям. Могу предложить по развитию экономической или финансовой системы. Это все зависит от того, что является в данном случае предметом нашего исследования. То есть, периодизация – это штука в значительной степени определяемая целями исследования. Если речь идет об изучении истории страны как таковой, я бы выбрал все-таки элемент эволюции политической системы, но это не исключает и любые другие варианты.
ШИЛОВ В.С.
Насколько я мог понять, речь до сих пор шла об истории России. Думаю, что те параметры, о которых шла речь, не совсем вписываются в контексте всеобщей истории, потому что речь, по сути дела, шла в рамках европоцентризма. (Пихоя Р.Г.: Грешны). Вы смотрите на весь мир через призму Европы, европейской науки, европейской периодизации, европейских событий. И даже когда Андрей Константинович произнес слова «всеобщая история», он перечислил только Англию, Соединенные Штаты и Россию. Вот всеобщая история вошла у него в три страны. Отсекается две трети населения земли. Китай, Индия, колоссальное количество других народов.
СОКОЛОВ А.К.
Вы что хотели, Вячеслав Серафимович, чтобы я перечислял все страны и народы?
ШИЛОВ В.С.
Я хочу, чтобы был точно оговорен сюжет. Я думал, что речь шла только о России, это вполне закономерно, вполне достаточно и более чем достаточно. Тогда не надо делать большого замаха. Потому что, если мы говорим о всеобщей истории, то вступают немножко другие критерии.
СОКОЛОВ А.К.
Лично я считал, что по поводу наступления новейшей истории в мире уже договорились, оказывается, у Вячеслава Серафимовича другая точка зрения. Вы говорите, что я упомянул только три страны. Давайте, будем расширять, пойдем на Восток, в Китай. Когда там наступает новейшая история?
ШИЛОВ В.С.
Примерно тогда же, как и в других странах.
СОКОЛОВ А.К.
Совершенно справедливо. Возьмем Восток - Оттоманскую империю, по-моему в ней тоже наступает новейшая история.
АСТАФЬЕВА О.Н.
Речь идет уже о нелинейности развития всемирной истории; в этой нелинейности и заключается тот момент, когда новая история и новейшая могут не совпадать. Когда учитывается только критерий временной, этого недостаточно для установления каких-либо отграничений.
СОКОЛОВ А.К.
По-моему, мы об этом говорили, мы говорили, что для каждой страны своя периодизация.
АСТАФЬЕВА О.Н.
Поэтому профессор Шилов прав в постановке вопроса.
СОКОЛОВ А.К.
А кто бы спорил. Он против того, чтобы мы вторгались во всемирную историю. А мне кажется, что мы вправе поставить вопросы более широко.
ЯРОСЛАВЦЕВА Е.И.
У меня со стороны философов вопрос к историкам. А что дальше с трактовкой исторических фактов может происходить, если вы сегодня говорили об источниках, которых нарастает огромное количество. Сейчас мы еще один источник создаем. Как историки будут работать с источниками более дробного порядка? Каковы методы изучения современной истории? С одной стороны, история – это то, что случилось, а, с другой стороны, мы историю хотим знать, чтобы использовать ее как инструмент. Как инструментарий этот работает, и как дальше строить ретроспективу?
СОКОЛОВ А.К.
Источниковедческий вопрос. Я так понимаю, что источниковедение – наука, которая формирует наше историческое знание, тоже не стоит на месте. Есть некоторые элементы базовые, которые в источниковедение входят, но наука непрерывно развивается, совершенствуется. Какие центральные вопросы встали в ближайшее время для современной истории? Освоение новых комплексов источников: компьютеров, интернета, кино-, фото-, фонодокументов. Все большее значение приобретает использование информационных технологий. Что касается дробности, то она кажущаяся. Дробность всегда была и есть, и источниковедение отрабатывает определенные приемы и принципы работы, которые оно может заимствовать из экономической теории, из экономических наук для изучения экономики, при изучении законов – приемы юриспруденции. Но это не означает, что те дают готовые рецепты. Есть, правда, у нас, у историков, своего рода кредо: пока недоступны архивы, до тех пор история будет неполноценной. Я подчеркиваю это, как особенность современной истории. Есть такая политика архивного дела, когда хотелось бы посмотреть, но не тут-то было.
ПИХОЯ Р.Г.
На сегодняшний день увеличение количества источников для историков в себе опасности никакой не содержит, потому что историк обречен на то, что круг источников все время увеличивается. Ведь наряду с этим появляются и новые способы обработки источников, начиная с XVIII в. Появляется массовая статистика, а с нею появляются какие-то интеграционные, математические методы. И чем дальше, тем больше. Великолепные были работы, связанные с анализом прессы, типа контент-анализа и т.д., которые позволяют формализовать огромный объем информации. И хотя этот метод придуман не историками, он хорошо вписывается в историческое исследование. Эта лошадь, которая много может повезти.
МИХЕЕВ В.А.
Мы прослушали очень содержательные доклады, и дискуссия очень остра. У меня в этой связи возникает вопрос, оба докладчика обратили внимание на то, что история занимается в основном изучением общества, акцент был на это. И когда мы говорим о политической науке, то политическая наука в определении большинства политологов, занимается изучением государственно-организованного общества, изучением, в том числе, и политических институтов, правового юридического сознания и других составляющих политики.
Есть мнение, что как таковой политической науки нет. И не только среди отечественных ученых, но и на Западе. Но эта молодая наука проходит стадию становления, в отличие от истории, имеющей тысячелетние корни. Политологов характеризуют по трем направлениям. Одни изучают подходы в контексте государственной власти, политических институтов. Вторая категория изучает подходы относительно повышения благосостояния, повышения качества жизни, и третья группа изучает общество, где интересы политологии соприкасаются с социологией. Таким образом, образуется четырехмерная модель политической науки.
Первая составляющая этого четырехмерного изучения общества – по структуре, социальной, политической структуре, здесь же и социально-политические статусы. Вторая составляющая – интерактивная, т.е. взаимодействие институтов, взаимодействие и согласование различных интересов. Третья составляющая – идеальная, т.е. по взглядам, по идеям, по убеждениям. И эти направления предполагают изучение не в отдельности, а во взаимосвязи, и во взаимодействии. Кроме того, в политической науке вводятся такие понятия, как аномия, отклонение от нормы, как ложное сознание, манипуляция и другие составляющие.
Мне представляется, что современной истории очень близки эти подходы. Когда мы будем брать такие источники как периодическая печать, то мы увидим массу противоречивых и взаимоисключающих суждений и подходов оценки того или иного явления, от манипулирования общественным мнением до обоснованных, может быть, суждений.
В этой связи и возникает вопрос. Если мы говорим о том, чему служит история в целом, то докладчики ответили на этот вопрос. А чему служит современная история? Каковы здесь подходы? Может быть, мы выйдем на понимание значимости не только хронологического подхода и периодизации, но на более основательные критерии и в других направлениях.
Я бы хотел привести пример. Написана очень интересная современная книга, «История Спас-Загорья», автор – доктор философских наук Виктор Сергеевич Гачев здесь он присутствует. Вот это современная история, изложенная с учетом новейших подходов, о чем вы говорили. Автор пишет, ссылаясь на академика Моисеева: «В своем творческом порыве я стремился опираться на эвристические идеи. Первое, что история должна быть научной, т.е. начинается с постановки вопроса и поиска ответа на него. Второе – гуманистичной, т.е. ориентированной на изучение того, что сделано людьми, и призванной описывать судьбы людей и общества. Третье – рационалистичной, т.е. обосновывающей ответы на поставленные вопросы соответствующей системой аргументов. Четвертое – служащей самопознанию человека».
Так вот, в этой связи, вопрос Андрею Константиновичу в контексте того, что мы обсуждаем: чему служит современная история?
СОКОЛОВ А.К.
Вообще-то говоря, вопрос ясен. Служит выяснению истины. Правда и те, кто врут, тоже заявляют, что служат истине. Другое дело, что истину каждый понимает по-разному, и на этой почве происходит борьба и столкновение мнений. Я, по-моему, говорил о том, каким образом историк должен находить путь к истине. Какой путь? Диалог различных мнений. Сегодня мы спорим: тоже пытаемся найти истину. Вечные споры об истине. Неужели устарела диалектика? Размышляя об этом, в конечном счете, не очень по-марксистски сформулирую своё кредо. Более прав, не тот у кого больше прав, а тот кто больше знает по тому или иному вопросу.
ПИХОЯ Р.Г.
Валентин Александрович зацепил самую больную проблему зацепил, но, на мой взгляд, и современная, и средневековая, и какая хотите история, в сущности, отвечает на два вопроса. Первый: как раньше люди жили? И второй: почему они жили так? История должна быть в меру наивной и, может быть, даже на пользу истории, она может быть в меру глуповатой, чтобы блестящие теории и мыслительные конструкции не заслоняли правды жизни, противоречивой, не всегда логичной, но единственно достоверной. Вот, что я могу сказать по этому поводу.
ТИМОФЕЕВ П.Т.
Какая история? Не исторический процесс?
ПИХОЯ Р.Г.
Какая угодно. Я не говорю об историческом процессе, я говорю об историческом познании.
СОКОЛОВ А.К.
Еще один вопрос большой поставил. История не может быть глупой. Вы знаете цель истории?
ТИМОФЕЕВ П.Т.
Цель истории? Не знаю.
СОКОЛОВ А.К.
Вот в чем дело, марксисты знали, а мы не знаем. И все же какая-то цель у нее есть.
ВЫступления:
АСТАФЬЕВА О.Н.
Мы участвовали вместе с историками в замечательной конференции, которая проходила в Екатеринбурге в июне этого года и по результатам которой вышла книга «Судьба России – вектор перемен», второй том посвящен медиа-культуре новой России. Почему мы решились выделить этот сюжет специально?
Сегодня уже звучали вопросы об источниках новейшей истории. Работа секции на конференции в Екатеринбурге как раз была посвящена новым медиа-технологиям, через которые фиксируются факты и события современной истории. Поэтому организация этой секции была вполне естественной в рамках конференции. Во многих выступлениях раскрывались некоторые новые аспекты в прочтении современной истории, которые сегодня еще, может быть, рассматриваются как публицистика, как обыкновенные (а в ряде случаев и обыденные) высказывания, изложение собственного мнения, не лишенного той самой субъективности, о которой говорил Рудольф Германович. В огромном современном медийном пространстве переплетается множество противоречивых мнений, что позволяет нам (историку, культурологу, философу) проявлять творчество – искать, может быть, ту самую объективную нить истории, которая не фиксируется в отдельных высказываниях, но из них, в конечном счете, складывается.
На двух заседаниях своей секции мы прослушали доклады не только о формах организации и самоорганизации медиа-среды: Интернет-пространства и СМИ. Сегодня медиа-пространство, к сожалению, трактуется очень узко. Распространена точка зрения, что медийное пространство формируется в основном печатной продукцией – газетами, журналами, «желтой» прессой и т.д. На самом деле, современная медиакультура складывается из множества составляющих. Это, конечно, Интернет-пространство. Встает вопрос, а являются ли факты, которые там отражены достоверными? Как можно работать в этом медийном пространстве? Поэтому в нашей секции была подсекция «Медиа-образование». Сегодня это новая форма образования, и она не менее актуальна, чем гуманитарное образование.
Мне кажется, что мы, культурологи, не расходимся в своих научных интересах и приоритетах с историками современной России и на следующей конференции мы, если вы позволите, продолжим работу нашей секции «Медиа-культура новой России». Мы будем помогать историкам, а историки будут помогать нам – изучать социокультурную парадигму развития современного периода истории. Спасибо.
зверев В.В.
Несколько моментов, на которых я бы хотел остановиться. Во-первых, я хотел бы выразить благодарность авторам докладов, которые, на мой взгляд, сегодня выступили в роли сиамских близнецов, хотя предполагалось некое оппонирование.
За что я хотел бы их поблагодарить? Может быть, за две очень принципиальные вещи, которые мы услышали. Первое – это разграничение того событийного поля, на котором мы работаем, и не только историки, но и политологи. Это выразилось в использовании понятия, именно «современная история», а не «история современности». Уважаемый Сергей Владимирович, я понимаю Ваш запал и Вашу позицию, и я не пытаюсь играть в термины. Но в своем докладе в прошлом году у нас на методологическом семинаре, когда Вы рассказывали о том международном конгрессе историков в Австралии, Вы сами говорили, что есть история событийная, есть история быта, есть история повседневности. В советское время это бы называлось «мелкотемье». Помните тот разговор?
Вот здесь идет четкое разграничение, когда мы разделяем, вот это – поле политологов, на котором они действуют, а на этом действуют историки, занимающиеся несколько иными проблемами. Это первое.
Второе, о чем я хотел бы сказать. При всей лапидарности и краткости докладов, мне показалось, что он затрагивает очень важную проблему, которая в свое время, в конце 80-х – начале 90-х годов у нас, не напрямую, но проявлялась в полемике между цивилизационным и формационным подходом. Я все думал, Андрей Константинович об этом скажет, зная его «любовь» в кавычках к постмодернизму. Здесь, в принципе, скрывается другая проблема, поставленная известной статьей Фукуямы «Конец истории», – есть ли конец истории, и что мы в результате получаем. Получаем ли мы только интерпретацию историка или, действительно, освещение исторических событий? Вывод, к которому приходят авторы, для меня, например, очень близок и понятен, выход в антропологизме. И не случайно в качестве некой меры становится жизнь одного поколения людей.
Мы, к несчастью, очень часто забываем, что история измеряется не только социально-экономическими, общественно-политическими и другими, иже с ними, процессами, но история измеряется разрывом поколений. Мы говорим, скажем, «народ – победитель в Великой Отечественной войне», но этого народа, извините, сейчас почти нет. Мы должны говорить о другом народе, которые связан с ушедшими поколениями узами – крепкими, не крепкими, это вопрос, но народ другой. Это не просто антропологические, а социо-антропологические процессы, они нуждаются во внимательном изучении и понимании.
Андрей Константинович, почему-то лукаво ушел от этого вопроса методологического, вернее сказать, он прозвучал, но в скрытой форме. В условиях методологического кризиса, а я все-таки считаю, что мы до сих пор, и не только российские историки, из методологического кризиса не вышли, единственным выходом для историков является обращение к его величеству факту. Не к интерпретации, которая будет проявляться или в презентизме, или в релятивизме или в неопозитивизме, а к его величеству факту. Я не знаю, почему Андрей Константинович не сказал о мощной базе позитивизма и неопозитивизма, из которого, извините, как из гоголевской шинели вышла вся наша история. Давайте не лукавить и не кривить душой, при всем марксизме и т.д., она вышла из позитивизма.
Вот два момента, которые, безусловно, меня привлекают и за которые я авторов просто благодарю. Это, на мой взгляд, важная методологическая постановка вопроса.
Теперь о проблемах, которые во время сегодняшней дискуссии выявились в вопросах и в импровизированных выступлениях.
Первое, что хотелось отметить. Да, мы говорим о современной истории, но при этом возникает проблема понимания и осознания истории. Андрей Константинович, на часы не надо смотреть, психологи говорят, что человек удерживает современность в течение семи секунд. Покойный Александр Михайлович Панченко, обосновывая значение истории, сказал великие слова, я бы их выбил каждому историку на стене: «Почему мы занимаемся историей? Потому что у нас, кроме этого, ничего нет». Всё! У нас есть 7 секунд реальности, всё остальное – история. Но здесь возникает проблема понимания и осознания.
На какой уровень понимания и осознания современной истории мы выходим? Научный, бытовой или иной? Да, многое зависит от источника и его интерпретации. Но, извините, для интерпретации этого источника нужен новый инструментарий. Историк лучше всего смотрит в прошлое, рассматривает его под микроскопом. А при помощи какого инструмента мы должны рассматривать современность?
Вторая проблема. Рудольф Германович говорил о том, что сами исторические произведения, посвященные современной истории, превращаются в историографический факт. Давайте тогда сразу определимся, о чем мы в данном случае будем говорить – об историческом произведении или об исторической публицистике? Ту же переписку Ивана Грозного с Андреем Курбским можно рассматривать как историческое произведение, потому что там есть апелляция к историческим фактам, и как историческую публицистику.
ПИХОЯ Р.Г.
Зависит от угла анализа.
ЗВЕРЕВ В.В.
Еще одна важная проблема. Но это, скажем, от политического документа или государственно-политического документа, Конституция тогда, Конституция потом, это достаточно условно само по себе.
Какие критерии мы будем брать стыках эпох. В своем выступлении Вы говорите о 1970-х годах. А почему мы не можем взять в качестве рубежа конец 60-х – 70-е годы (выступление уважаемого профессора Шилова). А почему не 1968 г.? Во Франции, кстати сказать, это очень важный рубеж, когда совпали изменения в мировых тенденциях, переход к информационному обществу, с социальным движением. 1968 год для нас тоже знаковая, как вы понимаете дата.
И последнее, о чем я хотел сказать, проблема времени, которое остается у историка на осмысление всей современной истории. Вы знаете, сейчас идет полемика по поводу учебников истории. У российских историков была хорошая традиция – о последнем царствовании ни слова. Хорошая традиция. Пушкин, наше всё, по этому поводу сказал: служенье муз не терпит суеты, прекрасное должно быть величаво. Спасибо за внимание.
БАРСЕНКОВ А.С.
Я с большим интересом и удовольствием присутствую на сегодняшнем обсуждении, поскольку сам его предмет является еще не для всех очевидно важным. И до сих пор в нашем историческом цеху очень многие считают, что современной истории нет и то, что относится к последним 15-20-ти годам – это не история. Суждения эти весьма и весьма распространенные.
Сам я ровно 10 лет, с 1997 года на истфаке МГУ читаю курс «История современной России», и мне очень приятно, что эта проблематика здесь обсуждается, поскольку мне приходится решать все те проблемы, которые сегодня здесь поставлены в методологическом плане.
СОКОЛОВ А.К.
Не только вы один, мы тоже стараемся.
БАРСЕНКОВ А.С.
Андрей Константинович, мы не будем говорить о приоритетах, но в каком-то случае они очевидны.
Я, действительно, тоже являюсь сторонником того, что история современной России, история современности – это все-таки предмет не смежных наук, а науки исторической в силу целого ряда причин.
Прежде всего, очень любопытно проследить, когда появляется сам термин «современная история», тем более, что здесь речь идет о жизни нашего поколения, которое могло все эти вещи ощутить на себе. В 70-е годы, когда я еще был студентом, а Андрей Константинович старшим преподавателем на истфаке МГУ, я занимался как раз 70-ми годами, и тогда современностью это не называлось. Это называлось «история советского общества».
Сам термин «история современности, современной России» появился уже в начале 90-х годов, после распада СССР. Для чего он появился? Для того, чтобы делить вновь наступивший этап, от того, что было до этого. И термин «современность» в утилитарном плане нес именно эту нагрузку. Это прослеживается и по нашей литературе, если брать начало 90-х годов, это прослеживается и по литературе западной. Поэтому здесь понятия «современность», и «смена системы общественных отношений», о чем говорил Андрей Константинович, почти совпадают.
Другой вопрос, который здесь тоже затрагивался и который, я считаю очень важным. Когда мы говорим об отличительных особенностях истории современности, мы должны честно, четко и открыто признавать, что это самая политизированная часть исторической науки. Эта часть истории более всего связана с политической конъюнктурой, и это естественно. Психология не меняется с Древнего мира и до сегодняшнего дня. Это, собственно говоря, данность, которую мы не можем изменить, но которую мы обязаны понимать, и на которую мы обязаны реагировать.
И говорить об этом надо открыто, поскольку здесь находится та самая развилка, о которой тоже говорилось. Занимаясь современностью, мы работаем, опираясь на принцип историзма, и на основе тщательного отбора источников. Тщательного – я говорю потому, что здесь сегодня тоже звучала тема о многочисленности источников по истории современной России. Мы живем под влиянием самых разных информационных полей (телевидение, реклама, поездки и все прочее), грамотный отбор источников играет роль первейшую.
На основе тех источников объективистского плана, которые существуют, мы можем создавать научные исторические работы, или мы можем писать книги, которые будут приятны и симпатичны, которые будут иметь много изданий, презентаций, они будут нравиться в некоторых структурах, но профессиональный историк будет к ним прикасаться без всякого, что называется, удовольствия и почтения.
И в этой связи я выступаю сторонником того, что современность должны изучать историки. Значение истории в последние годы велико. Все мы помним и перестроечные времена, и начало 90-х годов, когда исторический материал активно использовался при обосновании политических решений. Отрицание социализма как системы, строилось на своеобразно отобранном историческом источниковом фундаменте, тем не менее, оно работало, и общественное мнение в определенном направлении формировало.
И сейчас, как никогда, много людей, которые хотят «поплясать» на историческом поле, поиграть с историческим материалом. Меня, например, всегда раздражает, когда берешь в руки книгу, а там написано: «публицист, журналист, историк», «драматург, литератор, историк». А кто же тогда я? – думаешь, если я историк, и если этот ряд выстроить.