Geum.ru

Что такое философия?

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   2   3   4

4. Философия


Философия отрывается от искусства в своем стремлении одновременно охватить целиком весь Универсуум, желая достичь при этом максимальной объективности суждений. Философскую рефлексию, сочетающую в себе как элементы науки, так и элементы религии, все-таки нельзя свести ни к одному из этих феноменов культуры. Она образует свое собственное субъективное содержание, свое культурное поле, каковое и просматривается когда некто видит проникнутые духом философского миросозерцания, картины.

Произнося слово «религия» человек прежде всего ассоциирует его с чем-то бездоказательным, принимаемым исключительно на веру, с каким-то одним, вмещающим в себя все остальное, понятием, будь-то Бог, или Закон, или Я, из которого, абсолютно нелогично, выводится все сущее. Взятая в отдельности, в отрыве от стоящим за нею Субъектом, религиозная рефлексия почти неубедительна и зачастую, для обыденного мышления, превращается в бессвязный набор, что-то может и значащих, но до конца не растолкованных слов. Лишь в молитве ( которая может быть простым обозреванием звездного неба или вообще чего-либо в его интенциональной целостности), в чувственном контакте с субъектом религии, происходит процесс преобразования рационально бездоказательных утверждений в знак того, что абсолютная истина, которая есть то, что нельзя уложить в какие-то объективные рамки, где-то рядом.

Наука наоборот, полностью, без остатка, определена своими суждениями, которые, убеждая логически, отрывают теоретические построения от многообразия реального мира. Религия, в отрыве от науки – неубедительна, наука же, в отрыве от религии – неверна. Только взятые в совокупной целостности они дополняют друг друга и этим как бы аннигилируются из рефлексии, образуя вместо себя нечто качественно иное, некую новую парадигму, не сводимую, ни к религиозному, ни к научному способам объяснения происходящего.

Когда в рядовой беседе кто-то произносит фразу: «Такова уж его философия», он никоим образом не хочет связать свое понимание характера поведения человека, ни с религией, тогда бы он сказал: «Таким уж его создал Бог», ни с наукой, тогда бы его фраза звучала: « Так уж устроен его организм», а желает обратить внимание на, всегда существующую в его голове тотальную схему мироустройства, на основании которой он строит свои взаимоотношения с реально окружающим его миром. Оставаясь конкретной логической схемой, философская рефлексия, в отличие от науки, не доходит в своем анализе существующего до абстрактных количественных соотношений. Дистанцируясь также и от религиозной мистики она ищет лишь одного – живой реальности, полное отождествление с которой и есть ее завершение.

Философия – это ностальгия по реальности, тяга погрязшего в искусственной суете человека к настоящему, к тому, чем является и он сам – не субъектом,, не объектом, но единым, нераздельным субъект-объектным сгустком сущего, реальным «бытием-в-мире». Только показ родственной ему, но превышающей его горизонт видения, субъект-объектной реальности, без остатка увлечет его своей жизненностью, которой так не достает, ни в застывшем мире определенных раз и навсегда научных догм, ни в мире абсолютно неопределенного и потому недействительного Существования.

Но вся проблем философии как раз и состоит в единственном вопросе. Как выразить реальность посредством нереальных символов? Принципиальная неразрешимость этого вопроса, невозможность застывшим логосом описать постоянно изменяющуюся действительность, как будто не волнует, гоняющихся за призраком свободной необходимости философов. Они будто пишут свои произведения не для всего культурного сообщества, а исключительно для самих себя, то оправдывая, то наоборот, опровергая, в зависимости от своего душевного расположения, корректность и целостность собственного мировоззрения. Однако же, при всем при этом, создатель философии описывает в ней то, что он действительно видит вокруг, что дано ему в личном субъективном опыте, всегда противоречивым относительно так называемого, общего знания. Поэтому, для самого философа, его собственная интерпретация существующего, его, отлитое в общих фразах мировоззрение, всегда будет выглядеть чисто научным. Ведь речь в нем идет не о каких-то отвлеченных фантастических гипотезах, а о ежесекундной экспериментальной проверке поученных знаний им самим на примерах собственной житейской практики. Но для окружения философа, даже довольно близкого, разговаривающего с ним почти на одном языке, его произведения уже не будут выглядеть строго научными, ибо значения терминов, из которых они синтезированы, в силу их большого содержательного объема, ими будут интерпретироваться несколько по-иному, с позиций иных (для каждого индивидуума собственных) мировоззренческих парадигм. Только для самого ближайшего окружения создателя его философия и будет являться собственно философией – доктриной, сочетающей в себе одно и то же, общее для всех «видение» основополагающей схемы и огромное разнообразие ее конкретных, «языковых» изображений. Для остальных же, далеко стоящих (в ту или иную сторону) по уровню своего интеллектуального развития от субъекта философской рефлексии людей, а также для тех кто просто не удосужился ознакомиться с его сочинениями или не справился с трудностями перевода, его пророческие высказывания будут представляться лишь чисто субъективной точкой зрения, которую можно принимать только в качестве нового, вдохновляющего символа религиозной веры.

Чтобы распространить значимость своего учения на все культурное сообщество, философ должен найти те общие термины, которые понятны каждому члену сообщества, символы, объединяющие все языки в единый метаязык - Логос, разговаривая на котором можно было бы добиться одинаковости показа глобальной ситуации для разных социальных и культурно-исторических групп общественной среды. Но ему ни в коем случае не следует увлекаться погоней за абсолютной объективностью и переходить в лоно, отрывающейся от реальности, теоретической науки.

Лишь совместив в своей рефлексии эти два, противоречащих друг другу требования можно добиться у слушателей не только объективности чувств, поскольку основные, объединяющие философские термины, включаясь в контекст разных языков (разных культур) и вызывая разные ощущения, все же переживаются в силу своей понятности одинаково, как данная свыше абсолютная истина, но также можно добиться и внутриязыковой объективности ощущений, поскольку логика, являясь верой всего культурного сообщества в целом, в соединении с отнесенным в контекст конкретного языка общим термином, понятом там и прочувствованным, придают рефлексии статус адекватного описания реальности. Услышав фразу: «Бытие определяет сознание», один переводит ее на свой конкретный язык так: «Чем больше съешь, тем лучше думается». В переводе же другого, более интеллектуально развитого, та же самая фраза может звучать в корне по-иному, например так: «Бытие, заслоняя собой свет экзистенции, приводит сознание в угнетенное, подавленное состояние отсутствия смысла, состояние, чреватое разрушением». Но в чем оба этих человека будут согласны, так это в том, что, действительно, предложенное им короткое общее утверждение соответствует реальному положению дел. Именно в этом согласии и кроется сила философии – общей уверенности, подтверждаемой конкретным знанием окружающей действительности.

Попытка прорыва к единой для всех, независимой реальности, предпринимаемая философией, священна и благородна, но все же тщетна в своей основе. Разным культурным группам никогда не договориться между собой об одинаковом толковании содержательных терминов. Каждое локальное сообщество видит в них что-то свое, являемое в контексте родного языка, и хотя, этим самым, все убеждаются в конкретной реальности представленной картины, одинаково сообщить о ней всему обществу, а это и значит – придать сообщению независимый от конкретного сообщающего вид, они не могут. Каждый шаг, каждое усилие философа в направлении объединения различных мировоззрений в одно, путем отказа от какой бы то ни было конкретики, есть одновременно такой же шаг в другом, прямо противоположном направлении, в направлении разделения общества на людей, принимающих его философию, и людей, не принимающих только лишь на том основании что она написана на другом языке, вникать в который и заниматься переводом у них нет никакого желания. Услышав слова: «экзистенция», «феноменология», «трансцендентность», «интенция» обычный, средне образованный человек отворачивается от них, но вовсе не потому, что не тоскует об истинной реальности. Он просто глубоко увяз в контекст своего языка, в свой культурный слой, в свое бытийное окружение которое сильнее его, и потому в орбите которого он обречен вращаться пока извечная тяга к одухотворяющей свободе, посредством объективного разрушения, не вырвет его из этих железных объятий.

Проследим диалектику развития философской рефлексии от преобладания в ней религиозного настроения до квазинаучного анализа происходящего и мы еще раз убедимся что философия только тогда становится значимой как культурный феномен, когда ее истины восходят на грань чувственного (внеязыкового) и сознательного (в рамках всеобщего языка логики) их понимания. Первый, абсолютно субъективный, чисто религиозный возглас – есть отклик на Уверенность, на внелогичное, внеформулируемое видение Реальности, не заслоненной еще предметным миром и потому видимой целиком, на всю глубину ее бесконечного охвата. Как только возглас повторяется, он превращается в давно уже известный миру термин мифического метаязыка, конкретное понимание которого становится возможным пока только посредством чувственного предпочтения. Религия превращается в теологию, а независимая реальность навсегда исчезает из поля зрения, скрываясь за маской конечного слова-мифа, который есть исходный материал для всякой философской стряпни. Собственно философия начинается тогда, когда субъективный миф, силой вносимого через него в рефлексию чувства, завладевающий сердцами огромного количества людей, в погоне за объективностью понимания вставляют в контекст конкретного языка, определяя там его через логически связанные друг с другом термины этого языка, одинаковое толкование которых всеми членами данной языковой группы и обуславливает одинаковое понимание ими вновь вводимого термина. Данная процедура, названная Кантом процедурой построения синтетических суждений – есть первый мифологический анализ сущего, разделение объекта, очень объемного по содержанию и потому максимально субъективного, на ряд содержательных объектов, видение которых слабее зависит от зрительной перспективы, от конкретного группового языка.

Разрывая всеобще субъективный миф пополам, синтетическое суждение во-первых, максимально приближает его к реализации в действительности в тех языковых сообществах, в которых слагаемые элементы данного суждения являются внедоказательными, основанными на групповой вере, элементарными эмпирическими предложениями.

Во-вторых, указанное разделение, являясь в своей основе методом научного анализа, стремящегося сложное определить через совокупность простого, частное – через общее, обращает на себя внимание и остального культурного мира, поскольку яснее, в менее содержательных и потому более доступных общему пониманию выражениях, раскрывает мифическую неопределенность и тем самым устраняет страх в отношении ее, превращающийся в торжество разума перед видом побежденного противника – случая.

И наконец, в-третьих, из суждения не исключается его имманентная индивидуальность, его вещъ-в-себе, которая, мифическим именем растолкованного термина навсегда поселяется в пространстве рефлексии и притягивает к себе всех, независимо от их языковой принадлежности, исходящим от него чувством, чувством того, что непостижимая случайность, так присущая конкретному субъективному опыту, не исчезает в процессе его обобщения а продолжает свое существование, где-то там, в глубине определенной картины, в особенностях интонации лектора, внутри знаков и символов четко очерченной схемы, изредка напоминая о себе тревогой перед неопределенностью будущей ситуации.

Итак, именно в синтетическом суждении оказываются налицо все признаки философского способа описания мира: его объективность, субъективность, его реальность. И то произведение, которое насквозь пропитано такими суждениями, которое в каждой своей фразе, в каждом предложении пытается рас-суждать, создавая на своих страницах атмосферу и одухотворяющего синтеза, и одновременно, несущего объективную истину анализа, только такое произведение обретает статус абсолютной, не зависимой, ни от быстро текущего времени, ни от желаний сильных мира сего, значимости для рода человеческого.

Чтобы глубоко не уклоняться в субъективность изложения попытаемся проиллюстрировать сказанное на примере, пожалуй самого расхожего (а это значит – и самого содержательного) в мире мифа – Бога, являющегося первоосновой большинства, если не всех, философских концепций миро устройства от Сократа, до начала 20в.

На первом этапе философской теологии или, если хотите, теологической философии, это максимально субъективное понятие (Бог) разлагается на три, понятных каждому коллективному (культурному) человеку образа, изначально присутствующих в его языковом словаре. Это образы Отца, Сына, и Духа. С учетом того, что они, эти образы, являются не просто независимыми друг от друга идеальными сущностями, а неотьемлимо причастны некоему тотальному целому, выступающему здесь под именем Бог, их обычно формулируют так: Бог-отец, Бог-сын, Бог-святой дух. Как видим, произошла замена одного интенционально целого, но сугубо неопределенного феномена на сумму трех, более определенных, ибо менее содержательных понятий. Причем, логически строго связывать эти понятия еще нет необходимости. Философия через них еще не требует всеобщего к себе объективного поклонения, а ограничивается рамками небольшой секты приверженцев, не столько рационально осознающих правильность данного учения, сколько интуитивно верующих в его истинность, чему способствует и то, что символы, из которых синтезируется мифический образ, хоть и указывают на слова из конкретного общеупотребительного языка, своими неопределенными приставками (Бог) еще находятся в сфере притяжения субъективного (религиозного).

Далее философия идет по пути дальнейшего раскрытия, теперь уже частично приоткрытых постороннему взгляду понятий. О Боге-сыне она судит как некоем историческом человеке, призванном рассказать людям о существовании невидимого всемогущего существа и доказать его присутствие, в том числе и посредством, якобы божьей волей совершающихся, недоступных усилиям обыкновенного человека, чудес. Миф о Боге-отце раскрывается в рассказе о другом, искусном и бессмертном человеке, по своему желанию создающему из ничего все многообразие окружающего, реального мира. Святой Дух же, по мнению этой философии, ориентирующейся прежде всего на непросвещенных, забитых суетою жизни людей, есть нечто, вдыхая которое в себя, человек враз меняет свое поведение и начинает жить в соответствии с заранее установленными тем же самым Богом-отцом, общими моральными требованиями.

Такое, убедительное для одних, толкование общезначимого мифа, для других, более интеллектуально развитых, более склонных к рациональным доводам, умов, не убедительно вовсе. Им нужна совершенно ясная картина так называемого Бога, объективно достоверная и научно более строгая. Но и для них находится своя философия, интерпретирующая этот образ (образ Бога), состоящим не некоторого количества более простых, но в сущности, тех же самых религиозных мифов, а из бесконечного множества неких квазиобъективных элементов. Классифицировать и определять эти элементы можно по-разному. Одно из возможных философских рассуждений не эту тему может звучать, например, так. Бог есть то, что вмещает в себя все, присутствующее в мире. Другими словами, термин Бог можно смело заменить термином Все. Но что такое это Все? Весь предметный мир или что-то еще? И тут, чтобы раскрыть более наукообразное, хотя по-прежнему, неопределенное понятие Все, опять нужно сделать шаг в сторону редукции одного сложного термина к сумме некоторого количества более простых его составляющих. Все присутствующее есть совокупность объективности, субъективности и реальности. К объективности относится все то, что может быть названо определенным, имеющимся в общем языковом запасе, словом. Объект – это вещь, доступная всеобщему (одинаковому для всех) пониманию, вещь, разложимая на определенное количество абсолютно объективных элементов – точек и чисел. Самый крупный объект (Бог-отец) объединяет собой всю объективность и произвольно выбранные правила его функционирования выступают для нее объективным законом, указаниям которого необходимо следовать безо всяких условий. Субъективность – это присутствие чистой индивидуальности не имеющей ничего общего с подчиненным общей идее, миром объектов. Поэтому обозначить каким-то словом, ограничить какой-то формой (и тем самым отнять абсолютную свободу самовыражения, присущую индивидууму) субъективное присутствие нельзя. Его можно только интуитивно почувствовать и указать ему некоторое ограниченное ( и потому абсолютно с ним (неограниченным) несхожее) подобие в плоскости объектов (Бог-святой дух), определяемое таким, например, образом – это все то, вид которого вызывает не необходимые в данных объективных условиях действия. И наконец, реальность – есть такое сочетание объективности и субъективности, которое действительно можно увидеть локализованным во вне, и сообщить об увиденном окружающим, только сообщение это будет всегда неполным, недостаточно точно передающим все особенности рассматриваемой картины. Но все-таки, в отличии от сообщения о чисто субъективном присутствии здесь уже будет наблюдаться определенное сходство между тем, что видишь и его отражением в языковых структурах. Реально существующее присутствие, объединяемое понятием реальность (Бог-сын) – это все то, что действует на органы чувств, что выдает постоянным изменением своей объективной формы, скрываемое за ней субъективное содержание.

Рефлексия тотального целого (именно за счет того что оно тотальное целое) бесконечно многообразна. Разные философские построения по-разному интерпретируют слово «Бог», но все они согласны между собой в том, что целостность этого мира зиждется на синтезе нескольких объективных, абсолютно не сводимых друг к другу, но взаимодополняющих друг друга, сущностей, любо принципов существования единой и неделимой субстанции. Так происходит