Geum.ru

Что такое философия?

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   2   3   4

2. Религия


Как было уже показано выше, религия есть такое отражение мира, которое стремится охватить его целиком, без остатка, совершенно не заботясь об объективной стороне такого отражения. Религиозная рефлексия – ничего объективно не значащий символ, предмет, как бы выхваченный из паутины причинно-следственных связей и представленный таким, каким он видится сейчас, без указания на свою историю. Абсолютная религия – это отражение самой конкретности, индивидуальной основы происходящего, не облаченной еще в какую бы то ни было общую идею, и потому при взгляде на ее «произведения» не возникает никаких объективных ощущений, а лишь голое Чувство, ведущее к переживанию и неотвратимо следующему за ним психологическому выбору. Посыл, излучаемый религией, «видит» лишь чистый субъект, объективно он не видим. И поэтому там, где кругом пустота, там, где объект, не находящий собеседника, остается недвижим, там происходит общение с самим собой, с необъятной глубиной своей уникальной личности, и результатом такого субъективного общения становится импульс к объективному выявлению этой субъективности во внешнем, публичном действии.

Искусство превращается собственно в религию, когда все огромное многообразие мира с его непреложными законами, с его чарующими глаз видениями, умещается всего в одном, почти самопроизвольном, невнятном возгласе, понять который в контексте существующего вокруг логоса, невозможно. Воздавая в молитве хвалу всемогущему богу, христианскому догматику уже нечего больше добавить. Он все увидел, все познал и единственным словом навсегда закрепил познанное в истине, но не для того, чтобы тотчас же кинуться в водоворот событий, для этого ему не достает множества конкретных деталей, а чтобы проявить готовность к любой последующей деятельности. То же самое можно сказать и о погрязшем в своих формулах ученом, для которого единственно истинно лишь то, что причинно обусловлено, что необходимо. Восклицая перед судом инквизиции: «А все-таки она вертится», он уподобляется религиозному фанатику, ибо для него теперь его собственные, личные переживания от «видения» абсолютной истины едино сущего, в данном случае в форме всеобщей необходимости механистической трактовки мироздания, гораздо важнее мнений огромного количества других людей, смотрящих на мир несколько по иному.

Многократное повторение одной и той же фразы делает из искусства религию. Молчание превращает религию в веру.

Когда человек произносит хотя бы только одно слово, он еще не видит всего. Ведь что-то же натолкнуло его именно на это слово, а не на другое. Значит все-таки какой-то различимый предмет, захватив его внимание, хоть немного, но заслонил собой бесконечность перспективы. Если я вижу все в целом, то ничего его от меня не заслоняет и моему глазу нет возможности остановиться на чем-то конкретном. Все, наблюдаемое в совокупном целом, нельзя сформулировать в строго определенном логическом термине. «Бесконечное по самой своей природе не выразить тем, что конечно». (Д.Беркли)

Абсолютизируясь, достигая своего апогея, религия устраняется из культурной рефлексии поскольку ее проявление становится абсолютно внелогичным. Отныне она не показывает что-то кому-то, а открывает всем весь мир целиком. Такое созидание уже не предметной, а психической реальности и является тем, что мы обычно подразумеваем под словом вера. А процесс восприятия этой реальности – не что иное, как процесс обретения уверенности.

Вера, надежда, любовь. Эти слова, такие разные по форме, по сути своей выражают одно и то же – отвращение от мира предметов и обращение туда, где нет никаких границ, никакого предела безудержной фантазии личного волеизъявления. Увериться можно лишь сразу во Всем, в абсолютно свободном, неизменном и неограниченном Существовании. Ограниченные частности же нужно познать и, превратив их в общие идеи, использовать как инструмент для выколачивания знания. Именно вера задает только что заброшенному присутствию его первый отклик на первое видение мира, открывающегося в сугубо личном, не окрашенном еще в идеальные тона, восприятии. Только что родившийся ребенок, дергая своими слабенькими ножками, как бы говорит нам всем: «Да, я уже вижу этот мир целиком. Я уверен в его, а значит и в своем существовании. И поэтому уже сформировал у себя в мозгу мысль, согласно которой мир – это пространство внутри которого перемещается моя нога. Конечно, со временем, под влиянием получаемых впечатлений, детское видение окружающего будет меняться, расширяться, часть его уже начнет постепенно формироваться, отливаться в высказываниях, но бесконечное основание этого взгляда всегда останется неактуализированным. «Религия начинается с видения, со способа смотреть на вещи, а затем уже она отыскивает те высшие факты, которые требуются для поддержания этого видения». (Т.П.Бурк)

Онтологическая укорененность религии лежит в очевидной привязанности каждого отдельного, ограниченного элемента к субъекту того объекта, в состав которого он входит. Этот объект тоже может быть ограничен вполне определенными рамками, например, рамками семьи, государства, нации. И тогда религия внешне выглядит как неосознанное предпочтение именно этой семьи, этого государства, этой нации на фоне существования огромного количества иных объединений. И что удивительно, это предпочтение можно вполне убедительно обосновать, правда лишь на языке только той организации, которую предпочитаешь. Когда же, включающий в себя совокупность множества различных элементов, объект становится так велик, что не остается ничего определенного, с чем бы его можно было бы сравнить, приходится превозносить его молча, перед самим собой, в акте уверения его Существованием.

В конце прошлого века стараниями австрийского психолога Брентано в философию был введен специальный термин – интенциональность, характеризующий имманентную сознанию предметность, его стремление в первый момент созерцания рассматривать любой элемент мира, целиком, как бы забывая о составляющих его частях. В сущности интенциональность – это направленность сознания на предмет, стремление везде видеть объект, даже там, где его подчас и нет. Исходя из такого построения функции восприятия действительности, человеку свойственно прежде всего оценивать представленную ему на обозрение картину не как совокупность различных элементов, но как нечто единое, заявляющее о своем праве на индивидуальное существование. Интенционально увидеть – значит дать увиденному имя, пусть не совсем понятное (точнее, совсем не понятное), но зато выделяющееся на общем фоне и вследствие этого становящееся точкой притяжения вектора познавательной активности. Почувствовав свое единение с субъектом, присутствие свободно выбирает объект, реализуя тем самым потенцию к полной независимости своего внутреннего Я. Следовательно, интенциональность – это первое ограничение неограниченного, создание некоего квазиобъекта, не имеющего никакой видимой внешней причины, но являющегося причиной всего, в данный момент наблюдаемого.

Именно в изначальной интенциональности объективного мира, в его стремлении всюду видеть лишь отражение самого себя, и кроются истоки религиозности. Наблюдая перед собой пестрое разнообразие быстро сменяющих друг друга картин, человек прежде всего отыскивает в них ту общую основу, которая всех их объединяет - предметность, неразложимость на отдельные, несводимые друг к другу части. Ограниченный конкретным горизонтом видения, он эту предметность именует, создавая таким образом объект религиозной рефлексии. При этом, внутреннее, уникальное Я человека, его субъект, пребывающий в неизменности индивидуального существования, оказывается стоящим перед вновь именованным, и тем самым обретшим собственную индивидуальность присутствием, и откликаясь на объединяющий экзистенциальный зов он неосознанно переносит на интенциональный объект черты самого себя, своей уникальной волящей личности.

Без веры нет религии. Без веры нет религии. Сначала надо увидеть все в целом, чтобы, укрепившись в главном, в непреложной правильности собственного выбора, основанного на абсолютно свободном существовании, относительно этого целого, то есть максимально субъективно, именовать частности.

Перед нами лежит мир, данный только на глубину нашей мыслительной способности. Но горизонт конкретной перспективы видения не может являться концом реально-сущего, пока зритель, наблюдающий эту перспективу, хочет сообщить миру о своем наблюдении. Если передо мной лежит все наличное в мире, кому же мне об этом сообщить, как не самому себе. А сам я итак это вижу, безо всяких объективно сформулированных сообщений. Все увидеть можно, но нельзя об этом сообщить, ибо сообщение – это апелляция к чему-то иному, что пока еще не обнаружило себя в действии и, тем самым, не стало доступным всепроникающему рентгену познания.

Воистину, молчание – золото. Но тогда слово – это серебро, ибо именно словом, жестом, действием, поступком завоевывают умы (а через них и тела) людей, народов, всех представителей бытия. Да и вообще, как скажите объективно существовать в этом законосхваченном мире, не сообщая о себе, не облачая воспринимаемую картину мироздания в определенную некоторыми общими правилами форму? Ведь только обратившись к всеобщему логосу, подчинившись поначалу его невидимой воле, можно сделать так, чтобы тебя заметило и приняло бы в свои ряды, скованное цепями этого логоса, окружение. Поэтому, первое выпущенное в мир сообщение, первый интенциональный выкрик, есть не что иное, как религиозная рефлексия, указывающая на то, что видимая мною в данный момент картина, какой бы широкой она ни была, все же неполна, и молясь, в максимально субъективном возгласе, я как бы обращаюсь к тому, в эту минуту невидимому, кто находится, например, за моей спиной, под моими ногами, над моей головой, чтобы вызвать его на свет моего познания и, хоть на малость, но еще более расширить перспективу обозрения сущего.

Религия, пытаясь изобразить чистый предмет, общую форму, интенционально данную до всякого анализа, вещь, заключающую внутри себя абсолютно все элементы видимой сейчас картины, не преследует цели добиться какой бы то ни было объективности толкования своих текстов. Она стремится к объективному наличию у слушателей переживаний субъективного смысла этих текстов. Тут не важна форма, она лишь простой знак, символ, глубоко скрытого под ней бесконечного содержания. И чем этот символ непонятнее, тем он религиознее, тем больше он содержит различных объективных версий своего толкования. Верующий, чтобы проявить свою веру, сделать ее достоянием всех, чтобы заворожить мир своей индивидуальностью и тем самым, через чувство воздействовать и на его выбор, должен полностью отрешиться от всякого общего знания и попытаться выразить эту веру абсолютно случайным или, что одно и тоже, абсолютно свободным образом. Кто-то сказал, что Чудо – любимое дитя веры. И это правильно. Лишь полная неожиданность происходящего заставляет всех на мгновение замереть в едином чувстве причащения к субъекту необъяснимого.

Первое случайное высказывание, не являясь еще культурным в строгом смысле этого слова, поскольку не несет еще новое общее знание – есть уже, вместе с тем, выход в свет элементарного «действия», из множества которых и слагается культурный логос. Как только любой возглас верующего повторится снова, он превращается уже в общую фразу, ранее слышанное, не удивляющее своей новизной и потому вполне обычное, преследующее заранее определенную цель, сообщение. Абсолютно субъективная вера при соприкосновении с общим культурным наследием, с логосом-знанием, расставляющим ограниченные, определенно оформленные на фоне бесконечности образы, превращается собственно в религию, как только взгляд верующего коснется хоть одного конкретного предмета. Абсолютно целостный, все охватывающий мир, требующий рассказать о себе обществу, ограничивается своим подобием, когда человек, заслонивши его знакомыми образами, произносит слова.

Религия начинается с постоянного, завораживающего своей мелодичностью повторения одних и тех же малопонятных звуков, жестов, слов. Но становящиеся общими, эти слова, в силу их огромной многозначности, не теряют пока своих связей с породившим их Субъектом. И поэтому, каждый из слушающих одну и ту же религиозную абракадабру, воспринимает ее по-разному, так, как требует его собственная природа и окружающие обстоятельства, каждый видит в ней того «Бога», которого больше всех желает видеть его душа, который больше всего, характером и манерами общения, похож на него самого.

Значимость религии в том, что, воспринимая ее, человек, уставший от суеты повседневной озабоченности, как бы обращается за помощью к своему внутреннему Я, к уникальной свободе индивидуального существования и там черпает силы для противостояния внешним обстоятельствам. Увидевши хоть раз свою великолепную, но пугающую неизвестностью сущность, он снова жаждет общения чтобы, с одной стороны, забыть о страхе одиночества, а с другой – явить миру то, чего тот никогда еще не видел, то, что подвергнет окружающих в шок и трепет неожиданностью своего появления.

В сущности, любая попытка объяснения чего бы то ни было религиозна в своей основе, ибо опирается на уникальную, единственную своим расположением в бытии, точку зрения на окружающий мир – точку зрения внутреннего Я. Но общественную значимости добивается лишь рефлексия, основанная на всеохватных, многосодержательных и потому максимально субъективных понятиях. От повторения сто раз слова «сахар» во рту слаще не станет. Объективное знание того, как делаются деньги, само по себе не принесет богатства. Но слышать слово «Бог» и физически ощущать давящую со всех сторон, пугающую, но одновременно и вдохновляющую на бунт против бытия неизвестность – это одно и то же. Картина бесконечности универсума вызывает одинаковые чувства; и у глупого юнца, и у ветренной женщины, и у умудренного сединами старца. Она ведет к состоянию замирания перед таинственной глубиной сущего, к своеобразной «минуте молчания», отрешения от необходимых суетных дел и обращения к незамутненным объективностью истокам собственного бытия.

Но значит ли это, что религиозной созерцание квази абсолютно тотальных феноменов сущего останавливает объективное развитие. Нет. Время остановить невозможно. Отрешение в пользу религиозного экстаза от непрекращающегося ни на секунду процесса становления ко всеобщему, происходит вне времени, азначит и вне пределов объективного наблюдения.

Привлечение в орбиту своего влияния личности никак не означает привлечение внешней формы, в которую эта личность облачена, и прежде всего, ее сознания. Но чтобы все-таки добиться поставленной цели, заставить служить себе не только невесомый дух, но и материальную оболочку, чтобы обрести действительную силу, религия должна объективно доказать необходимость ее рефлексивных понятий и образов. В погоне за общественным сознанием она переходит от молитвы к мифу, вынужденно расчленяя свои божественные истины на ряд более простых, более удобных в повседневном употреблении, более приспособленных к человеческой природе, неких эрзац истин, порождая более объективное, более основанное на логических спекуляциях знание, но однако теряя при этом то, что является ее главным достоинством, притягивающим к ней в поисках смыслообразующего источника, а именно, предельную субъективность свободного высказывания, завораживающую неожиданность заставляющую окаменеть, но одновременно и собраться, набраться необходимых внутренних сил в процессе причащения к абсолютной истине сущего – к Существованию.

Мифология, хоть и опирается на очевидные, дающиеся в религиозном откровении, внедоказуемые истины, такие например, как; все в мире подчинено причинно-следственной связи, добро предпочтительнее зла, мир бесконечен в пространстве и во времени, но она стремится скомпоновать из них с помощью логических правил, также, кстати, не выводимых не из какого определенного источника, некие требования, которые, объединяя собой достаточно большую область бытия, были бы логически обоснованы, а значит, объективны, и таким образом, включены в контекст общего знания. Обращаясь теперь не только к чувству воспринимающего рефлексию зрителя, но и к его разуму, мифология, создает предпосылки объединения отдельных индивидуумов в секты в которых, личная интерпретация окружающего мира идеологом секты, становится неоспоримой объективной истиной для всех ее членов. Такая религия, притягивающая уже не только субъекта, но и объекта, религия, сплачивающая вокруг себя определенные силы, способные к действительному изменению этого мира, называется еще теологией. Она есть уже отрицание собственно религии, как сугубо личного разговора с неизвестностью (с пустотой), и переход ее в область искусственно-научной рефлексии. Имманентное сознанию, интенциональное видение мира как единого целого, невыразимое по форме, распадается здесь на ряд отдельных его эпизодов – мифов, уже формально очерченных, обладающих большим или меньшим объективным статусом, хотя и остающихся все же отмеченными печатью этого невыразимого целого, через их принципиальную недоказуемость. Мир оказывается созданным из; добра и зла, Бога и его воли, из нескольких первоначальных стихий, из борьбы животворящего света с мертвящей темнотой.

Только разделив неразделимое, можно его победить. Заставляющий окаменеть в бессловесном созерцании, страх перед единым, проходит, когда оно заслоняется множеством мелких деталей. Один, не окруженный объективной сущностью субъект, не в силах заставить обратить на себя, на свою уникальную личность, всеобщее внимание. Но, признав собственную ограниченность, полную подчиненность воле Иного, того, что лежит за горизонтом видения, он, обратившись к нему за помощью в форме экзистенциальной молитвы, то есть, просто показав ему свою индивидуальность полностью тождественную с его собственной, получает право на объективное (всеми видимое) существование, хотя лишь в пределах отведенного ему свыше жизненного пространства. Конец же подлинной религии наступает тогда, когда делается усилие объяснить идущую из сердца рефлексию, хотя бы в рамках простейшей теологической схемы.

Итак, истинно религиозное мировосприятие столь же глубоко, сколь и далеко оторвано от общих ценностей бытия. Это сугубо личное взаимоотношение с окружающим миром, данным в его совокупной целостности. Разговор один на один, безо всяких посредников. Там же, где появляется желание сообщить об этом разговоре другим, там начинается собственно рефлексия, но теперь уже в качестве теологического дискурса. Такой рассказ о сущности сущего, в целом, еще не отвергая абсолютную истинность непосредственно-чувственного знания, в частностях, уже представляет собой попытку примирения, в целях повышения своей культурной значимости, религии с наукой, попытку, коренящуюся в осознании необходимости связи между отдельной человеческой личностью и обществом, как единственным носителем оценки, забрасываемых в мир индивидуумов.


3. Наука


Обычно люди склонны рассматривать науку как деятельность по освобождению так называемого, истинного знания, всегда как бы независимо присутствующего в мире, от скрывающих его покровов, наброшенных природой в тщетной надежде защитить себя от неразумного вмешательства в свое чрево. Наивную веру в, раз и навсегда, заданность природы, в ее принципиальную просчитываемость логическим мышлением, человек с древнейших времен пытался обосновать тем обстоятельством, что природа якобы, в отличие от исследующего ее человека, неразумна, и поэтому с ней можно обращаться не как с целью, а как со средством для его многочисленных прихотей, средством, реакцию которого на любые возмущения легко предугадать. Только в 18в., с учениями великих английских сенсуалистов Локка, Юма, Беркли в мир пришло сомнение в том, что природные истины полностью независимы от человека. Ими было убедительно показано что опыт, посредством которого только и возможно познание реальности, неодинаково интерпретируется разными исследователями и связано это с различием психофизиологического аппарата, с особенностями строения органов чувств, которыми они непосредственно контактируют с действительностью. То, что одним кажется горячим, другие воспринимают как холодное. Белое некоторым кажется серым, далекое – близким и т.д. Казалось общество зашло в тупик. Как можно строить цивилизацию, развивать научно-технический прогресс, когда конкретная реальность оказывается непознаваемой? А ведь в это время бурным ходом шла промышленная революция. И крайне нужны были теоретические обоснования возможности объективного познания. Нужно было разделить опыт отдельного человека, принципиально ограниченный его конкретным местом в обществе от абсолютно достоверного опыта всего человеческого общества в целом. И тут на сцену появилась позитивная философия главной задачей которой было очистить опыт от всяких, основанных на личных верованиях, спекуляциях. Позитивизм вынес за скобки реальный мир, поскольку из-за субъективности человеческого видения конкретные утверждения о нем лишены всякого смысла, и занялся конструированием иного мира, мира логической реальности, одинаково воспринимаемого любым рационально мыслящим существом, поскольку основанного не на субъективных чувствах, а на, независимых от каждого отдельного ума, так называемых, априорных истинах бытия.

Реальный опыт общения с окружающим миром был заменен опытом логическим, восприятие которого уже не определяется особенностями психофизиологического строения конкретных органов чувств, а всецело основывается на изначальной уверенности всех в правоте точки зрения большинства. Природа опять, на мгновение мелькнув своим парадоксальным нравом, превратилась в мертвый материал, теперь уже чисто логических спекуляций. В погоне за мифической абсолютной истиной, люди забыли что, признав над собой главенство необходимости, они потеряли самих себя, уникальность собственного Существования, превратившись в призрак, бессильный что-либо изменить в этом бессмысленном круговороте причинно-связанных событий.

Но ведь свобода не призрак. Для меня лично, свободный выбор – главная причина любых моих последующих действий. Я не сдвинусь с места, если самостоятельно, без помощи извне, не приму определенного решения. Поэтому, картина мира, сотканного из одной лишь необходимости, никогда не сможет объективно объяснить недетерминированность конкретно наблюдаемого опыта. Независимость природы от наблюдающего ее объекта есть фикция уже хотя бы потому, что сам этот объект является ее частью, а значит, любым своим свободно выбранным действием он уже вносит пусть ничтожнейший штрих в общую ее картину.

В действительности, человек не открывает истину, а порождает ее в сотрудничестве с объективностью которая сама по себе является не целью а только средством к показу миру лично наблюдаемого, а значит для-меня-абсолютно-истинного опыта. Субъективная уверенность одного, соединяясь с объективным знанием, дают знание субъективное, или миф. И наоборот. Объективная уверенность всех, всего общества, всего мира, в соединении с конкретным, субъективно ограниченным знанием, порождают знание объективное, рефлексируемое в культуру под именем науки.

Итак, хоть объективное знание и не исчерпывает знания природы, только посредством его возможен всякий субъективный опыт. Только сознание, нагруженное общими идеями, способно запечатлевать ощущения в конечном образе и доносить их до каждого окружающего взгляда. Если религия, посредством субъективности, пытается склонить в свою сторону объект, то наука наоборот, рефлексирует объективность, чтобы обратить на себя внимание субъекта культурного сообщества.

Каким же образом достигается объективное знание? Как отдельный субъект, занимающий свое уникальное место в сущем, вдруг оборачивается независимым от какой-то определенной точки стояния, объектом? Посредством каких уловок ему удается без остатка раствориться в окружающих вещах, превратившись в общую идею, не имеющую своего конкретно-реального воплощения?

Наука, в отличие от синтезирующей новую уникальность религии, есть анализ, сводящий все новое к давно уже известному, проверенному на совместном опыте человечества и возведенному на основании этого опыта в ранг непреложного закона. Что значит – повысить объективность изложения? Это значит – сделать так, чтобы предмет, о котором идет речь, был бы одинаково виден всеми, наблюдающими его, рационально ограниченными зрителями. Да, но как можно говорить об одинаковости видения когда мы заявляем о принципиальной уникальности каждой отдельной личности, о принципиальной нетождественности ее воспринимающего аппарата с любым другим? Действительно, реальный опыт наблюдения над природой учит, что она никогда не укладывается в прокрустово ложе однозначных оценок. Реально, в конкретном человеческом опыте, не существует: ни абсолютно белого, ни абсолютно черного, ни абсолютного зла, ни абсолютного добра, а тысячекратное подбрасывание монетки в итоге никогда не дает соотношение выпадений орла и решки 500/500. Но парадокс состоит в том, что реальность не существует и без объективности, ибо только ограниченность, определенность индивидуального дает возможность его увидеть воочию. Если бы не существовало, хотя бы только в мозгах, общей идеи предмета, не существовало тогда бы и его конкретного, далекого или не очень от этой идеи, воплощения. Так вот, тотальная задача науки – внешняя рефлексия внутренних, имманентно присущих всякому конечному сознанию идей, с тем, сыграв на общим к ним доверии, интенционально воспринимаемой конструкцией логически связанных между собой объективных истин, прокрасться в сознание каждого индивидуума и образовать там новую, навязанную субъектом науки идею.

Реальный опыт субъективен, обладает неопределенным внутренним содержанием и следовательно – бесконечностью перспектив своего обозрения. Что нужно сделать, чтобы доказать, вернее – показать, объективность его существования? Превратить его в абстрактную модель, состоящую из нескольких, менее содержательных, но значит и более объективных, более сходных по своим конкретным представлениям, элементов.

Но, пока наука имеет дело с «объемными» предметами, с содержательными «вещами-в-себе», она никогда не добьется всеобщей объективности, поскольку любой, даже самый крохотный элемент реального окружения воспринимается не только в ощущении, но также и в чувстве, укрепляющим и поддерживающим его индивидуальность. Чтобы перейти к абсолютной объективности, необходимо исключить из созерцания окружающей действительности компоненту, связанную с чувственностью, нужно создать такой мир, абстрактный по своей природе, элементы которого несли бы только форму, без всякого внутреннего содержания. И наука конструирует такой мир путем редуцирования всего предметного многообразия к единственному бессодержательному элементу сущего – к точке.

Абсолютно определенная, точка, являясь уже предметом не от мира сего, предметом, трансцендентным окружающей реальности, представляет собою выход рефлексии на свои границы за которыми язык слов сменяется языком молчаливых действий. Точка есть миф субъекта культурного сообщества, искусственно, им самим введенный в рефлексию феномен, как некий символ веры, незыблемое основание, отталкиваясь от которого только и можно совершать процесс объективного общения. Она уже не является поименованной «вещью-в –себе», а дана лишь как «вещь-для», как незримый инструмент, как дирижерская палочка для согласования разрозненных субъективных звуков в единую объективную симфонию «языка».

Но одной только точкой «язык» не образовать, поскольку тогда определение любого предмета сущего будет тем же самым – совокупностью точек, мир потеряет свое многообразие и всякое объективное развитие, всегда нацеленное на что-то конкретное, на что-то отличное от другого, станет невозможным. Для обретения убеждающего голоса, мир точек должен родить свое бытие, состоящее из различимых, и следовательно, опять уже содержательных, подверженных фальши одностороннего взгляда, предметов, посредством которых объективное представление можно было бы без труда запечатлеть в различных языковых структурах.

Тут происходит нечто аналогичное процессу религиозной мифологизации, где на фоне бесконечной содержательности, даруемой в откровении, является содержательность конечная, сформированная в квазитотальные образы «богов». В объективной абстракции такой содержательный, но уже не квазитотальный, а , если так можно выразиться, квазиодинаково «видимый» элемент бытия точек, называется числом.

Всякая, стремящаяся к максимальной объективности рефлексия должна общаться только с помощью языка цифр, заменяя противостоящую ей реальность реально действующей моделью, полностью сводимой к определенному количеству обособленных друг от друга точек. Математика – вот та строгая, хоть уже и не абсолютно объективная, поскольку имеющая прикладное применение, наука, посредством которой легче всего добиться объективного к себе поклонения. Но она и самая трудная, ибо ее язык, в своих элементарных основах, знаком каждому без перевода. И поэтому открытие здесь новых, максимально объективных истин, происходит в неравной борьбе со всем обществом, уверенным в незыблемости почвы, на которой оно обосновалось всерьез и надолго. Ну как можно сомневаться, к примеру, в истинности таблицы умножения?

Символьные конструкции реальности, образуемые при помощи чисел, еще не будут иметь своего научного значения, если составляющие их числа предварительно не упорядочены. Например, за единицей всегда должна следовать двойка, за двойкой – тройка и т.д.. Сосчитанное множество точек только тогда принимает реальный объективный статус, когда прослеживается его развитие, то есть, находится определенный причинно-следственный фон, задающий направление и, тем самым, придающий необходимый «жизненный импульс» каждому, логически сконструированному ее элементу. Именно этим обстоятельством определяется то, что объективно, мы можем наблюдать только действующий предмет, целенаправленно переходящий из одного состояния в другое. Недвижимость же, покой, а значит, абсолютная неизменность, неподчиненность никаким общим закономерностям присуща лишь индивидуальности субъекта, никогда не являющейся в объективном опыте.

Как и точечность научных абстракций, их, раз и навсегда заданная функциональность, сама по себе не выводима из какого-либо определенного источника и является мифом субъекта объединенного культурного сообщества, через умелое пользование «чужой», им самим до конца не понимаемой логикой общения, заявляющего миру о своем уникальном существовании. И поэтому, любое высказывание, претендующее быть научным, а значит, максимально объективным, должно быть «поверено алгеброй», то есть, оно должно быть представлено в виде совокупности конечного множества элементарных сущностей, функционально связанных между собой логическими взаимоотношениями. Такая деятельность, заключающаяся в построении «реального» предмета из абстрактных элементов по логическим законам называется доказательством. Из длинных цепей упрямых доказательств и складывается современная наука. Именно с помощью их культурное общество пытается, объединившись на единой основе, успешно противостоять конкретной непознаваемости реально сущего. Страх перед каждодневной случайностью личного субъективного опыта, парализующий волю одиночки, проходит когда эта случайность осознается разумом как еще не познанная, не доказанная в общем, но принципиально склонная к такому доказательству, необходимость.

При помощи доказательств наука пытается дифференцировать весь мир на бесконечное множество максимально объективных элементов, и затем, синтезировать из них любое явление сущего как конечную совокупность этих элементов. Для нее абсолютно несомненно утверждение об аддитивности всего сущего, о том, что сумма полностью описывается составляющими ее частями. И это утверждение почти верно, пока она разговаривает на языке математики и апеллирует лишь к холодному разуму, не отравленному вирусом чувственных переживаний. Но как только рефлексия выходит за пределы чистого теоретизирования и пытается осветить хотя бы небольшой участок, но реального предметного мира, как бы ни пыталась она, в погоне за максимальной объективностью, стереть из своих формулировок всякое упоминание об его индивидуальных качествах, заменив их совокупностью как можно более общих характеристик, но само имя предмета, его идентифицирующие координаты по которым его можно обнаружить в сущем среди огромного нагромождения разнообразной предметности, так вот, это имя кричит об его уникальной индивидуальности и чувством, минуя нечувствительный разум, проникает во внутреннее субъективное Я слушателя научных трактатов, определяя выбор последнего в пользу или против навязываемой ему объективной доктрины.

Даже мир простейших физических объектов, каждый из которых наделен определенными, отличными от других, характеристиками массы-энергии-количества движения, уже впускает в рефлексию его относительность, перспективность своего обозрения, которая, творческими спорами выступая носителем прогресса, все же констатирует утрату иллюзий о всеобщей познаваемости реально-окружающего мира. Делая шаг к конкретным выводам, «чистая» наука, как ранее и религия, устраняется из рефлексии, превращаясь в господствующее среди субъективно-логических построений, настроение, настроение нацеленности общества на объективное воплощение окончательного смысла человеческого существования.

Онтологически, наука – это отражение в плоскость рефлексии процесса субстанциального тяготения бытия согласно которому, каждое единичное высказывание тяготеет к общему, более логичному, в чьей принадлежности оно обретает свою окончательную успокоенность. «Не существует другого знания, кроме знания общего». Аристотель хочет сказать, что знать, и уметь сообщить об этом знании окружающим – одно и то же. И никакая конкретная индивидуальная сущность ничего не знает и знать не может, пока она, подчинившись субъекту окружающей обстановки, не проявит себя в необходимых внутри этой обстановки ритуалах провозглашения полученного знания. Религиозное созерцание всеобъемлющего целого, одухотворяющее, но бессильное сделать что-либо конкретное в отношении его, сменяется бездуховной научной деятельностью, когда объект, свободно выбрав себе желанную, поскольку более общую, более объективную чем он сам, цель, стремится к ней несмотря ни на что, невзирая ни на какие, так называемые «нравственные» запреты.

Если религия ставит «единичное выше общего» (С.Кьеркегор), то наука наоборот, с помощью разумных договоренностей из единичного компонует совокупное общее. Этим она превращает возможность, как скрытое содержание общего, в действительность, как объективную форму проявления совокупности единичного. При этом всегда остается некая недосказанность, не превращенная в действительность возможность, которая есть субъективность, и которая, постепенно, с увеличением количества высказываний об одном и том же предмете, все большем открытии его взорам других, устраняется из его общественного образа делая рефлексивное знание о нем более объективным, но онтологически, ровным счетом ничего не меняя.

Наука – есть инструмент, орган общественного развития, необходимый для мобилизации всего культурного сообщества – как единого цельного организма, на совершение прогрессивных действий. А для этого необходимо всеобщее сотрудничество коренящееся во всеобщем понимании. «Научное знание, подобно языку, по своей внутренней сути является или общим свойством группы, или ничем вообще». (Т.Кун)

Чтобы мертвый кусок железа «ожил» и начал двигаться по направлению к притягивающему его магниту, необходимо сначала повернуть в одну сторону векторы напряженности всех, составляющих его доменов. Если векторы напряженности доменов поворачиваются под действием магнитной силы, то векторы понимания людей, составляющих культурное сообщество, могут повернуться лишь под действием силы доказательств, воздействующих на них через общее, бессодержательное ( и потому максимально объективное) знание и через общую субъективную уверенность всех в незыблемости логических оснований.

Науки нет вне человеческих взаимоотношений. Ее развитие предопределяет и само в свою очередь предопределено уровнем развития языка, который постоянно усложняется, пополняется новыми терминами, новыми значениями уже существующих выражений, новыми аббревиатурами, в которых единичное, частное, личное отдает себя служению общей цели. Вылетевшее из уст одного, слово, превращается в общезначимое фактическое событие. Гул отдельных голосов создает мировую историю. И чтобы не свихнуться от груды наваливающихся на него со всех сторон, одетых в общее, но внутри сугубо индивидуальных истин, человек, называя все это случайной конкретикой, отодвигает его на периферию своего внимания в центре которого он видит во все века одно и то же – необъяснимо-божественный в своей бессодержательной объективности, Логос.

Жизненный цикл всякой науки может быть охарактеризован следующим образом: расчленять, чтобы превратить субъективное содержание в объективное знание, одинаково понимать, чтобы достичь согласия на объединенные действия, бездумно действовать, чтобы получить желаемый всеми результат.

Нет в этом мире единственно правильных путей. И наука, пытаясь осуществить нужное всем, способствовать прогрессу всего общества в целом, для каждого, вовлеченного в этот процесс деятеля, рано или поздно оборачивается абсурдом погружения в искусственность, в неестественность существования, оторванного от своих реальных истоков, от личного субъективного опыта, и у обессиленного тяжким трудом подчинения общим правилам бытия, индивидуума, не остается ничего другого, как – «небесной гармонией поверить сухой язык алгебры».