Публицистика к. Ф. Рылеева в историко-политическом контексте 1820-х гг

Вид материала

Содержание

Основные положения диссертации
Публикации в журналах, входящих в «Перечень российских рецензируемых научных журналов…»

Подобный материал:

1 2 3 4

Глава IV. К.Ф. Рылеев в публицистике 2-й половины 1824 –1825 гг. В данной главе в историко-политическом и литературном контексте анализируется поздняя публицистика Рылеева. Этому анализу предшествует характеристика политической обстановки в России 2-й половины 1824 – конца 1825 гг., а также описание конспиративной деятельности Рылеева.

В § 1 рассматривается политическая ситуация в России в середине 1824 г., ознаменнованная отставкой покровителя Рылеева А.Н. Голицына (май 1824 г.). Его падение, как известно, было следствием интриги, которой руководил Аракчеев. Гланого врага Голицына поддерживали высшие церковные иерархи, недовольные политикой министра и деятельностью Библейского общества. Последствия этой отставки сложно переоценить: прежняя, достаточно мягкая, политика в области журналистики и литературы сменилась новой, гораздо более жесткой. Более того, в общественном мнении деятельность Голицына оказалась тесным образом связана с революционным заговором.

Так, сменивший Голицына в должности министра просвещения А.С. Шишков сразу после назначения просил у императора полномочий «употребить способы к тихому и скорому потушению того зла, которое хотя и не носит у нас названия карбонарства, но есть точно оное». Шишков объяснял царю, что его предшественник долгое время покровительствовал «сему злу»^⁸⁸. Эти суждения Шишкова в полной мере поддерживал архимандрит Фотий, участвовавший в свержении Голицына. Фотий писал Александру I, что заговорщики во главе с бывшим министром собирались уничтожить «все царства, церкви, религии, законы гражданские и всякое устройство»^⁸⁹.

Не исключено, что подобные обвинения во многом были следствием общности взглядов Голицына и Союза благоденствия. Голицынское падение и торжество Аракчеева означали, что те заговорщики, которые сохранили верность давно распавшемуся Союзу благоденствия, не могли чувствовать себя в безопасности. Они не могли не понимать: если император решит расследовать деятельность Голицына в ключе, предложенном Шишковым, то угроза возрастет многократно. Скорее всего, именно это обстоятельство и привело к радикализации деятельности петербургской тайной организации во 2-й половине 1824 г.

В § 2 рассматриваются попытки публицистического осмысления отечественными литераторами, и, прежде всего, Рылеевым, отставки Голицына. Указывается, что эта отставка вызвала не только страх. Падение некогда всесильного вельможи, не устоявшего в неравной борьбе со «злодеем из злодеев» и «неистовым тираном родной страны своей», вызвало искреннее сожаление и часто осмыслялось в терминах временной победы зла над добром, «самовластья» над «вольностью».

Непосредственную реакцию Рылеева на отставку министра можно оценить по оставшемуся неопубликованным варианту предисловия к сборнику «Думы», написанному в 1824 г.: «С некоторого времени встречаем мы людей, утверждающих, что народное просвещение есть гибель для благосостояния государственного. Здесь не место опровергать сие странное мнение; к тому же оно, к счастью, не может в наш век иметь многочисленных приверженцев, ибо источник его и подпора – деспотизм – даже в самой Турции не имеет прежней силы своей»^⁹⁰.

Ситуацию, сложившуюся в России «с недавнего времени», Рылеев оценивает как борьбу «просвещения» с «деспотизом». Современникам, безусловно, было понятно, кто именно в середине 1820-х гг. был персонификацией «просвещения», а кто – «деспотизма».

Реакцией на смещение министра можно считать два откровенно публицистических произведения Рылеева – стихотворение «Я ль буду в роковое время» и думу «Царевич Алексей Петрович в Рождествене». Оба, как и цитированный выше вариант предисловия к «Думам», не попали в печать.

Стихотворение Рылеева «Я ль буду в роковое время…», известное также под позднейшим названием «Гражданин», – пожалуй, наиболее яркое в аспекте гражданского пафоса^⁹¹. Оно должно было напомнить читателю опубликованную в 1820 г. сатиру «К временщику». Оба произведения соотнесены с идеей мятежа, ответственность за который возлагается на представителей власти. Очевидно также, что лирический герой обоих стихотворений противостоит деспоту-временщику, но в то же время и не солидаризуется с мятежным народом. В первом случае он ограничивается лишь гордым презрением, во втором – призывает всех честных «юношей» «разгадать» свою судьбу, стать «Брутами» и «Риегами» и обратить народное недовольство в нужное русло.

Долго бытовало мнение, что стихотворение это написано Рылеевым непосредственно перед восстанием 14 декабря 1825 г. В таком случае «роковое время» – это дни подготовки восстания. Однако в 1934 г. Ю.Г. Оксман доказал, что написано оно не позже августа 1824 г.^⁹² Значит, «роковым» Рылеев называл время отставки Голицына и торжества «десптизма».

Думу «Царевич Алексей Петрович в Рождествене» Рылеев подготовил для включения в сборник «Думы». Сборник был издан в Москве в начале 1825 г., но эта дума в него не вошла.

Относительно времени написания этого произведения идут споры. Исследователи датируют ее то второй половиной 1822 г., то первой половиной 1823 г.^⁹³ Наиболее аргументирована датировка, предложенная С.А. Фомичевым – конец 1824 г.^⁹⁴ Смысл этого произведения самым тесным образом перекликается с политической ситуацией именно второй половины 1824 г. В думе два героя: царевич Алексей Петрович и монах, уговаривающий его восстать против «отца и царя». Монах мотивирует свое предложение тем, что «все презренно»: «Предков нравы и права, / И обычай их священный, / И родимая Москва», рассуждает о «гибели церкви православной». Речь монаха почти дословно воспроизводит обвинения, предъявленные Голицыну А.С. Шишковым, архимандиротом Фотием и их сторонниками. Подобно тому, как вымышленный монах, герой рылеевской думы, смущал царевича Алексея, реальный монах – архимандрит Фотий – смущал царя Александра I. Именно позиция «ревнителя церкви православной» трактуется Рылеевым как причина заговора против законной власти Петра I. Таким образом, в «карбонарстве» оказывались виновными вовсе не церковные реформаторы, а, напротив того, их противники, борцы за чистоту веры. Прежде всего – архимандрит Фотий.

В § 3 анализируется конспиративная деятельность Рылеева, восстанавливается историко-политический и литературный контекст произведений, написанных Рылеевым после вступления в тайное общество.

Указывается, что действия Рылеева в тайном обществе в конце 1824 г. заметно радикализируются: он начинает готовить реальный государственный переворот. В ходе этой подготовки Рылеев использовал свое служебное положение правителя дел Российско-американской компании (РАК). Впервые в историографии конкретизируются планы заговорщиков по вывозу царской фамилии за границу; доказывается, что планы эти были связаны с организацией на деньги РАК морской экспедиции в Русскую Америку (август 1826)^⁹⁵.

В § 4 данной главы анализируются публицистические элементы в последних – по времени прижизненной публикации – произведениях Рылеева. Именно в указанный период в его публицистике начинает звучать мотив борьбы не просто с деспотом-временщиком, но с несправедливой государственной властью в целом. Наиболее показательны здесь поэма «Войнаровский» и опубликованные в периодической печати отрывки из неоконченной поэмы «Наливайко».

Так, в поэме «Войнаровский» одним из центральных образов является образ гетмана-изменника Мазепы. Давно идут споры о том, сочувствовал ли Рылеев гетману, или его Мазепа – резко отрицательный персонаж. Однако полное издание «Войнаровского» – в том виде, в каком ее получили читатели в начале 1825 г. – представляет собой комплекс текстов. Кроме собственно текста Рылеева, в книгу было включено, в частности, «Жизнеописание Мазепы», написанное А.О. Корниловичем. «Войнаровский» издания 1825 г. – несомненно, плод коллективного творчества, в котором Рылеев – главный, но не единственный участник. И вполне естественно, что образ Мазепы на страницах книги получился неоднозначным. Корнилович и Рылеев давали этому историчскому персонажу совершенно не сходные между собою характеристики.

В самом тесте поэмы Мазепа, безусловно, воспевается. В уста гетмана Рылеев вкладывает свои суждения. В частности, противостояние с императором Петром I гетман осознает как «борьбу свободы с самовластьем»^⁹⁶. Однако в «Жизнеописании Мазепы» гетман предстает низким и мелочным честолюбцем, вероломным изменником^⁹⁷. И это различие декларируется в открывавшем книгу особом предисловии: «Может быть, читатели удивятся противуположности характера Мазепы, выведенного поэтом и изображенного историком»^⁹⁸.

Рылев не случайно сталкивает на страницах книги разные точки зрения на Мазепу. Замысел поэмы лишь опосредованно соотносился с реальной историей Малороссии, был, прежде всего, публицистическим, злободневным. И предисловие Корниловича, известного историка, понадобилось как раз для того, чтобы «развести» публицистическую и историческую компоненты поэмы.

Публицистический смысл поэмы был для Рылеева гораздо важнее ее исторического содержания. В аспекте слухов о «заговоре карбонариев» поэма о заговорщике и изменнике Мазепе и его сподвижнике Войнаровском сама по себе представляла огромный интерес. Тем более, что в данном случае изменники и заговорщики воспринимались как борцы за свободу. О наличии «проголицынских» интенций свидетельствует маркированное слово «просвещение», употребленное для характеристики главного героя поэмы: историк Миллер обнаружил в Войнаровском «стран европейских просвещенье». В историческом контексте середины 1820-х гг. вполне естественно, что «просвещенный» главный герой боролся с «тиранией», а «тираном почитал царя».

В контексте поэмы весьма важной представляется вынашиваемая многими членами тайных обществ идея поддержки их начинаний влиятельным сановником или группой сановников. Судя по документам – такой сановник существовал и, возможно, он даже был не один. Так, руководитель северного заговора князь С.П. Трубецкой утверждал в мемуарах: заговорщиками «было обещано» «содействие некоторых членов Государственного совета, которые требовали, чтоб их имена остались неизвестными»^⁹⁹. Известно, что по поводу обещанной заговорщикам поддержки «сверху» проводилось секретное расследование, однако материалы его были – по приказу императора – сожжены.

Исследователи заговора 1820-х гг. потратили много усилий, чтобы выявить того или тех, кем была обещана поддержка. В «пособничестве» подозревали М.М. Сперанского и Н.С. Мордвинова, М.А. Милорадовича и А.П. Ермолова, и многих других. Однако приходится констатировать: эти поиски не увенчались успехом. Доказать, что кто-либо из высших сановников однозначно разделял «способ действий» заговорщиков, был готов помочь им в случае начала революционного действия, не удалось. Поэтому невозможно определить точно, кого Рылеев отождествлял с мятежным гетманом.

Но трудно предположить, что Рылеев, один из лидеров северного заговора, не знал имени этого вероятного помощника заговорщиков. И, судя по косвенным данным, помощником этим вполне мог быть князь Голицын. Во-первых, как уже отмечалось выше, голицынская деятельность соотносима с деятельностью Союза благоденствия. Во-вторых, подобную трактовку подтверждает само творчество Рылеева: его включенность в пропагандистскую компанию Голицына, антиаракчеевская позиция, изложенная в сатире «К временщику», осмысление поэтом политического краха Голицына как победы «деспотизма», а времени, последовавшего за этим, как «рокового времени». А также тот факт, что поэма «Войнаровский» была опубликована в Москве, в обход напрямую подчинявшихся новой министерской власти столичных цензоров. Попечителем Московского учебного округа, отвечавшим за работу московских цензоров, до лета 1825 г. оставался князь А.П. Оболенский, друг Голицына и член его «партии».

Конечно, считать полностью доказанной связь Голицына с конспиративными планами Рылеева нельзя. Да и к вооруженному выступлению, к 14 декабря Голицын, по-видимому, отношения не имел. Доказательства связей бывшего министра с заговорщиками невозможно найти в следственных показаниях: в 1826 г. доверявший бывшему министру новый император Николай I, назначил его членом Следственной комиссии по делу о тайных обществах. Таким образом, даже тень намека на знание о заговоре в официальные документы следствия попасть не могла. К тому же, перед смертью бывший министр сжег свой архив. Однако косвенных подтверждений подобной включенности более чем достаточно. И вполне вероятно, что Голицын, видя в членах тайных обществ союзников, хотел свести счеты с «деспотом» и «тираном» Аракчеевым.

В таком случае пара «Мазепа-Войнаровский» оказывается типологически близкой паре «Голицын-Рылеев». В основе характера Мазепы, воспринимаемого Войнаровским, стремление к борьбе с «деспотизмом» и «самовластьем».

В переводе на язык публицистики начала XIX в. пафос рылеевской поэмы – декларируемая готовность следовать за тем, кто считает себя главным врагом «самовластья». Автобиографичность, безусловно, присущая «Войнаровскому», выразилась в иносказательном признании поэтом собственной измены по отношению к «деспотизму» и «тирании», ставшими частью государственной политики, – во имя «просвещенья». Подобные тезисы содержат и фрагменты неоконченной поэмы «Наливайко», опубликованные весной 1825 г. в «Полярной звезде»^¹⁰⁰.

В Заключении формулируются основные выводы исследования:

1. На исходе 1980-х гг. выявились серьезные противоречия в анализе поэтического творчества Рылеева. Они были обусловлены рядом стереотипов, мешавших адекватному восприятию рылеевской публицистики в историко-политическом и литературном контекстах 1820-х гг. Публицистичность поэзии Рылеева, отмеченная еще досоветскими историками литературы, описывалась исключительно как пропаганда идеологических установок тайных обществ. Реальная биография Рылеева оказалась вне сферы внимания исследователей. Аналогично и творческий путь Рылеева не изучался в реальных, а не мифологизированных историко-политическом и литературном контекстах.

2. Рылеев, происходивший из старинного дворянского рода, с детства был вовлечен в светский и литературный круги Санкт-Петербурга. Эта вовлеченность помогла ему позже занять видное место в литературе и журналистике.

3. Стереотип восприятия Рылеева как «демократа» и «революционера» не соответствует документированным фактам. Напротив, в жизни Рылеев почти всегда следовал традиционно-сословным нормам поведения.

4. С детства Рылеев демонстрировал честолюбивые устремления, и, не сумев или не пожелав делать военную карьеру, реализовал свои устремления в сферах литературы и политики. При этом значительное влияние на мировоззрение Рылеева оказала судьба его сводного незаконнорожденного брата, П.Ф. Малютина, который стал фаворитом Павла I, сделал стремительную военную карьеру, и покровительствовал позже Рылееву его матери. Пример Малютина, попавшего «в случай», показал Рылееву, насколько важно найти «покровителя». Таким «покровителем» для самого Рылеева, и его семьи стал князь А.Н. Голицын, министр духовных дел и народного просвещения.

5. Рылеев сумел не только удачно использовать голицынское покровительство, но и проявил немалую активность, изыскивая средства для финансирования своих издательских проектов. Коммерческая деятельность Рылеева характеризует его как энергичного, умелого и опытного администратора, и это существенно дополняет его характеристику как публициста.

6. По результатам изучения биографического контекста формирования личности Рылеева-публициста установлено, что именно специфика биографии во многом обусловила успех Рылеева в области литературы и журналистики 1820-х гг. Он был подготовлен к роли публициста, способного эффективно действовать на общественное сознание.

7. Политическая ситуация 1820 – 1-й половины 1824 г. определялась, прежде всего, борьбой двух императорских фаворитов, князя Голицына и графа Аракчеева. При этом министерская деятельность Голицына одобрялась большинством членов тайных обществ, видевших в нем сторонника либерализации.

8. Религиозно-просветительская политика Голицына поддерживалась многими отечественными литераторами и журналистами. Прежде всего, Ф.В. Булгариным, Н.И. Гречем и Рылеевым. Публицистические произведения Рылеева (сатира «К временщику», ода «Видение» и др.) были, по сути, манифестами «партии» министра духовных дел и народного просвещения, и публикация этих произведений стала возможной только благодаря покровительству Голицына, использовавшего рылеевские стихи для воздействия на общественное мнение.

9. Сатира «К временщику» стала частью «защитительной» кампании Голицына, чьи подчиненные – в связи с деятельностью гвардейских ланкастерских школ – были заподозрены в организации солдатских беспорядков в ходе «семеновской истории».

10. Ода «Видение» также была ориентирована на решение задачи, нужной Голицыну: она информировала читателей о предусмотренных секретным царским манифестом изменениях в порядке престолонаследия, вероятности занятия русского престола не цесаревичем Константином, а великим князем Николаем.

11. На основании анализа содержания опубликовавшего сатиру «К временщику» журнала «Невский зритель» в историко-литературном контексте 1820-х гг. показано, что автором стихотворений, опубликованных под псевдонимами Петр Ракитин, П. Ракитин, Р-нъ, П. Р-нъ был Рылеев. Этот вывод подтверждается впервые вводимыми в научный оборот архивными материалами.

12. Победа Аракчеева, добившегося в мае 1824 г. отставки Голицына с министерского поста, оказала значительное влияние на литературный процесс 2-й половины 1824 – 1825 гг. Это событие стало прямой угрозой голицынским сторонникам, среди которых были и участники тайных обществ. Враги Голицына объявили его главой революционного заговора, призванного разрушить православную церковь и государство.

13. Сложившаяся после отставки Голицына ситуация осмыслена Рылеевым в стихотворении «Я ль буду в роковое время…», думе «Царевич Алексей Петрович в Рождествене» и некоторых других произведениях. Эту ситуацию Рылеев характеризует как «роковое время», победу «деспотизма» над «просвещением». В заговоре против законной власти Рылеев обвиняет поборников «веры православной» – архимандрита Фотия, А.С. Шишкова и других.

14. Хронологически с победой Аракчеева совпадает взлет активности Рылеева в тайном обществе. Поставив себе задачу изменения государственного строя и будучи правителем дел Российско-американской компании, Рылеев активно разрабатывает план военного переворота и вывоза царской семьи за границу.

15. Конспиративная деятельность Рылеева отражается на страницах его позднейших произведений. В частности, при анализе поэмы «Войнаровский» устанавливается ее соотнесенность с политическим контекстом конца 1824 – 1825 гг. Пафос поэмы – ожидание участниками тайных обществ помощи от неких высших сановников империи, возможно, помощи Голицына, не полностью потерявшего влияние при дворе. В этом случае отмеченный многими исследователями автобиографизм поэмы сводится к признанию Рылеевым собственной готовности следовать за тем, кто считает себя главным врагом «самовластью».

16. Таким образом, литература, публицистика и журналистика в России 1-й половины XIX в. во многом отражали политическую борьбу в придворных кругах. Эта борьба предопределила и публицистическую компоненту большинства гражданских произведений Рылеева.

В приложении приводятся – без купюр – воспоминания о службе К.Ф. Рылеева в конной артиллерии, а также не публиковавшаяся ранее записка о биографии К.Ф. Рылеева. Оба эти произведения имеют мемуарный характер; в них присутствует как характеристика личности и взглядов Рылеева, так и разъяснение обстоятельств написания некоторых его произведений.

Основные положения диссертации

отражены в следующих публикациях:

Монография

Готовцева А.Г. Правитель дел: К истории литературной, финансовой и конспиративной деятельности К.Ф. Рылеева / А.Г. Готовцева, О.И. Киянская – СПб. : Нестор-История, 2010. – 18 / 9 п.л. (в соавт. с О.И. Киянской).

Публикации в журналах, входящих в «Перечень российских рецензируемых научных журналов…»

Готовцева А.Г. Так каким же он был, декабрист Павел Пестель? / А.Г. Готовцева // Отечественная история. – 2006. – № 6. – С. 55–157. – 0,25 п.л.
Готовцева А.Г. Движение декабристов в официальной прессе 1825–1826 гг. / А.Г. Готовцева // Вестник РГГУ. Сер. Журналистика. – 2007. – № 9/07. – С.154 – 199. – 2,6 п.л.
Готовцева А.Г. К истории несостоявшейся революции / А.Г. Готовцева, О.И. Киянская // Россия XXI. – 2007. – № 6. – С.102– 159. – 3,5 / 1,7 п.л. (в соавт с О.И. Киянской).
Готовцева А.Г. Рец. на: Щербатов А.Г. Мои воспоминания. – СПб.: Нестор-История, 2006. – 278 с. / А.Г. Готовцева // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. – 2008. – Вып.20. – С.333–336. – 0,2 п.л.
Готовцева А.Г. Географические открытия первой половины XVIII века и русская журналистика (журнал «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие») / А.Г. Готовцева // Вестник РГГУ. Сер. Журналистика. – 2008. – № 11/08. – С.11–28. – 1,2 п.л.
Готовцева А.Г. Российско-американская компания в планах декабристов. К биографии К.Ф. Рылеева / А.Г. Готовцева // Россия XXI. – 2009. – № 2. – С.158–194. – 2 п.л.
Готовцева А.Г. Семейная история К.Ф.Рылеева в историко-литературном контексте конца XVIII – начала XIX века / А.Г. Готовцева, О.И. Киянская // Россия XXI. – 2010. – № 1. – С.132–173. – 3 / 1,5 п.л. (в соавт с О.И. Киянской).
Готовцева А.Г. К финансовой истории альманаха К.Ф. Рылеева и А.А. Бестужева «Полярная звезда» / А.Г. Готовцева // Вестник РГГУ. Сер. Журналистика. – 2010. – № 8. – С.9–24. – 1 п.л.

Blog

Публицистика к. Ф. Рылеева в историко-политическом контексте 1820-х гг

Содержание