Анна андреева андрей Дмитриевич
| Вид материала | Документы |
- Калашников Андрей Дмитриевич ат-06 Критика исходника приветствуется, но не одобряется, 36.19kb.
- Самостоятельная работа : 60 час. Преподаватели: доцент Наследов Андрей Дмитриевич,, 1089.06kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич учебно-методический комплекс, 397.92kb.
- Курс «управление проектами» Авторы: Сооляттэ Андрей Юрьевич (Раздел I) Шулимов Андрей, 6709.56kb.
- Курс «управление проектами» Авторы: Сооляттэ Андрей Юрьевич (Раздел I) Шулимов Андрей, 6710.07kb.
- Андреева Анна Михайловна, 14.65kb.
- Андрей Дмитриевич Тихомиров, окончивший курс семинар, 438.13kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич рабочая программа, 134.5kb.
- Книга для родителей, 1402.64kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич рабочая программа, 163.04kb.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Обещаю.
БОННЭР. Прежде, чем распоряжаться своей жизнью после моей смерти, выжди полгода. Обещаешь?
Он медлит с ответом.
БОННЭР. Обещаешь?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Обещаю.
Она закрывает глаза.
Звонок в дверь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто это?
Открывает дверь. На пороге Врач.
Врач молча проходит в комнату, осматривает Боннэр.
ВРАЧ. Инфаркта нет. Есть некоторая отрицательная динамика. В госпитализации нет необходимости. ( Уходит).
БОННЭР. Врёт. Я знаю: инфаркт. Слушай, а откуда они узнали, что мне плохо? Мы же не вызывали врача. (Осматривается). Жучки. Подслушивают.
Звонок в дверь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Врач вернулся.
Открывает дверь. На пороге Старший уполномоченный.
СТАРШИЙ УПОЛНОМОЧЕННЫЙ. Гражданин Сахаров, вы находитесь в Горьком более четырёх лет. За это время вы не изменили своего поведения. Вы продолжаете составлять клеветнические заявления, которые передаёте за границу. Ваша клевета наносит ущерб Советскому государству. Вы окончательно встали на позицию наших врагов. Встали под влиянием вашей жены Елены Боннэр, которая является агентом ЦРУ…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я не согласен с вашей…
СТАРШИЙ УПОЛНОМОЧЕННЫЙ. Вашего согласия не требуется. В случае, если Боннэр будет повторять клеветнические выпады, она, согласно советским законам, будет предана суду.
Величественно разворачивается и покидает квартиру.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. На вашей совести будет моя жизнь! Я объявляю голодовку!
Горький. Квартира. Полумрак. Андрей Дмитриевич пишет за столом.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. «Президенту Академии наук СССР академику Александрову. Глубокоуважаемый Анатолий Петрович!»
ГОЛОС БОННЭР. Ну, какой он глубокоуважаемый! Как ты можешь так обращаться к подонку?
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Так положено обращаться. «Глубокоуважаемый Анатолий Петрович! Я обращаюсь к Вам в самый трагический момент своей жизни. Я прошу Вас поддержать просьбу о поездке жены, Елены Георгиевны Боннэр, за рубеж для лечения болезни глаз и сердца. У моей жены произошёл обширный крупноочаговый инфаркт. Единственная возможность спасения жены — поездка за рубеж для операции. Я прошу о помощи Вас, как президента Академии, и как человека, знавшего меня многие десятилетия. Если же Вы не сочтете возможным поддержать мою просьбу о поездке жены, я объявлю бессрочную голодовку».
ГОЛОС БОННЭР. Подотрётся он твоим письмом.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Ещё напишу Зельдичу. Марк поможет.
ГОЛОС БОННЭР. Как же! Жди от Зельдича подмоги. Что-то он не подал голос, когда тебя сюда отправили.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Люся, нужно учитывать обстоятельства. А сейчас он поможет. Он мой друг.
ГОЛОС БОННЭР. У тебя с ним нет ничего общего.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Мы 20 лет вместе проработали. Нас объединяет физика.
ГОЛОС БОННЭР. Тысячи занимаются физикой. Не каждого ж считать другом.
ГОЛОС КОРРЕСПОНДЕНТА. (с британским акцентом). Господин президент Академии наук Александров, каково сейчас положение академика Сахарова?
ГОЛОС АЛЕКСАНДРОВА. Мы отправили Сахарова в Горький, чтобы защитить его от нападений со стороны разгневанных граждан.
ГОЛОС БОННЭР. Слава Богу, спаситель отыскался.
ГОЛОС АЛЕКСАНДРОВА. Великодушие и мягкость научной общественности по отношению к Сахарову поистине заслуживают одобрения наших западных коллег. К сожалению, в последний период поведение академика Сахарова обусловлено серьёзным психическим сдвигом. А по поводу жены академика Сахарова могу сказать следующее: мы не дадим ей шантажировать нас своим инфарктом.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Значит, голодовка!
Горький Квартира. Андрей Дмитриевич стоит на весах. Боннэр смотрит на деления.
БОННЭР. Минус восемь килограммов. (Записывает в тетрадь). Немного потерял за две недели. (Осматривает мужа). Одутловатость заметная. Это нормально. Ноги мёрзнут?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А должны?
БОННЭР. При голодовке обязательно. (Пауза). Адик, может, прекратим? Перед нами стена. Железобетонная. Их ничем не прошибёшь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Опять ты о своём! Голодовка до победного конца. (Замечает на столе газеты, письма). Почта пришла?
БОННЭР. Да. Ой, совсем забыла! Тебе письмо от Зельдича. (Находит конверт, передаёт Андрею Дмитриевичу).
Андрей Дмитриевич распечатывает конверт, достаёт листок, читает. Откладывает.
БОННЭР. Что пишет?
Андрей Дмитриевич не отвечает. Боннэр берёт листок, читает.
БОННЭР. Понятно. Трус он, твой Марик. Трус и подонок.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не суди его строго. Мне по-человечески страшно жалко его.
БОННЭР. Ах, не суди! Ах, жалко! (Хватает листок, читает). «Андрей, извини, но я не могу вмешаться. Моё вмешательство ухудшит и без того моё шаткое положение». Страдалец ты наш. Ага, вот самое интересное! «Твою голодовку я не поддерживаю. Меня тоже не выпускают за границу, но я же не объявляю голодовку. Мои возможности помочь тебе практически нулевые». За границу его, видите ли, не выпускают! Подонок!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Марка можно понять, войти в его положение.
БОННЭР. Дурак он! Похотливый дурак!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люся, прошу…
БОННЭР. Дурак и похабник. Я всё скажу про него! Всё! Помнишь, ты брал меня на научную конференцию в Ереван?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Помню! Конференция по гравитации. Ты показала мне свою любимую Армению. Мы славно там время провели.
БОННЭР. А помнишь, вечерами сидели в ресторанчике? В компании Алиханова… Леонтовича… И твой Марик.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Оркестрик маленький помню. Танго играл.
БОННЭР. На танго меня приглашал твой Марик. За задницу, между прочим, щупал. А ты его другом считаешь. А его звонки потом! Когда вернулись в Москву. (Передразнивает). «Люся! Вы обольстительны. Вы мне постоянно снитесь. Голенькой». Это что?! Он за кого меня принимает? Он не просто бабник, а пакостник. Мелкий шкодливый пакостник. Мания величия, что он секс-гигант. А ведь замухрышка! Дело не в том, что я ему тогда нравилась – в этом нет сомнений! – а что он по натуре пакостник. А ты ему потакал!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я только…
БОННЭР. Молчи! Потакал и потакаешь – и не спорь. Он же на тебе всю жизнь ездил! Он же ничто! Ноль! А ты…
Резко распахивает дверь, в квартиру врываются Санитары. Последним появляется Главврач.
ГЛАВРРАЧ. Андрей Дмитриевич я главврач областной клиники. К нам поступают просьбы трудящихся о вашей госпитализации.
БОННЭР. Какие они заботливые, эти трудящиеся! До всего им есть дело.
ГЛАВВРАЧ. Елена Георгиевна, вы, как человек, обладающий медицинскими знаниями, должны понимать, что на тринадцатый день голодовки необходимо стационарное наблюдение. (Андрею Дмитриевичу). Андрей Дмитриевич, есть серьёзные опасения за вашу жизнь, настоятельно рекомендую лечь в больницу.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Мной выдвинуто требование, чтобы моей жене разрешили выехать за границу для операции. Я не прекращу голодовку, пока не будут удовлетворены это требование.
ГЛАВВРАЧ. Ваше здоровье в опасности. Мы, врачи, призваны спасти вас. Сейчас мы отвезём вас в больницу. Вам будет предоставлена квалифицированная медицинская помощь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Никуда я не поеду.
ГЛАВВРАЧ. В данной ситуации не вам решать, ехать или не ехать. (Санитарам). А что мы застыли? Не в театре.
Санитары хватают Андрея Дмитриевича, волокут на диван.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люсенька! Мне делают укол! Люсенька!
БОННЭР. (Рвётся к мужу, её удерживают Санитары.) Пустите меня! Пустите! Андрюша!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Убийцы! Люсенька, береги себя!
ГЛАВВРАЧ. Ну, чего вы копаетесь?! Привяжите его!
Андрея Дмитриевича выносят привязанного к носилкам.
БОННЭР. (Бьётся в истерике). Мерзавцы! Убийцы! Ненавижу вас! Ненавижу!
Больница, палата. Андрей Дмитриевич лежит на кровати. Входят Главврач и Медсестра с подносом, на котором тарелки. Ставит поднос на тумбочку.
Андрей Дмитриевич резким движением опрокидывает поднос.
ГЛАВВРАЧ. Ну, прямо как дитё малое. Вы хотя бы санитарок наших пожалели – опять им убирать.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я прекращу голодовку только после предоставления выезда на лечение за границу моей жене.
ГЛАВВРАЧ. В нашем государстве есть все условия для оказание медицинской помощи вашей супруге. Она отказывается. Не можем же мы насильно делать операцию на сердце. Андрей Дмитриевич, Андрей Дмитриевич, дорогой вы мой человек. (ласково треплет его по плечу). Не бережёте вы себя, не бережёте. Вот и приходится помимо вашей воли заниматься вашим здоровьем. (Приоткрывает дверь). Входите.
В палату вваливается четверо Санитаров. Входит Завотделением.
ГЛАВВРАЧ. Лариса Ивановна заведует у нас отделением реанимации. Если вы окажетесь в критической ситуации, она вас спасёт. Десятки людей вытащила с того света.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Эльза Кох!
ГЛАВВРАЧ. Ну, зачем же так резко. Лариса Ивановна кандидат наук. Отличник здравоохранения. (Обращается к Завотделением). Приступайте.
Санитары привязывают руки и ноги Андрея Дмитриевича к кровати. Он изгибается всем телом. Санитары прижимают его плечи, один упал увесистым телом на его ноги.
Две Медсестры вносят капельницу, готовят шприцы.
ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Будем кормить вас через капельницы.
Завотделением вводит в руку иглу.
ГЛАВВРАЧ. Мы, советские врачи, давали клятву Гиппократа - стоять на страже здоровья больного, даже если он противится лечению. Лечат же алкоголиков помимо их воли. А у вас нечто вроде алкоголизма. Голодомания, так сказать. Первая стадия вялотекущей шизофрении. Вы уже не молодой человек и в любую минуту можете впасть в такое состояние, из которого вас не сможет вывести даже Лариса Ивановна. У вас наблюдаются необратимые изменения - я их ясно вижу. Вы уже не полностью владеете мыслью. Ваша речь неразборчива, когда говорите, то путаетесь в словах. (Пауза) Андрей Дмитриевич, умерьте гордыню, смиритесь. Будете упрямиться - доведёте себя до болезни Паркинсона. Умереть мы вам не дадим, такого удовольствия мировой общественности не предоставим, но в инвалида вы превратитесь. Вы даже штанов сами себе расстегнуть не сможете. Всё будете делать под себя. Андрей Дмитриевич, голубчик, ну как вам вдолбить, что мы действуем в ваших же интересах.
Больница, палата. Андрей Дмитриевич на кровати. Неподвижен. По палате ходит Главврач. Медсестра возится у тумбочки. Санитары наготове.
ГЛАВВРАЧ. Да, голубчик, неважны ваши дела, неважны. Состояние вены не позволяет осуществлять процесс питания через инъекции. Придётся отказаться от гуманного варианта. Переходим на зонд. Он вводится внутрь организма через ноздрю. Процесс болезненный, но надо потерпеть. Через зонд будем вкачивать питательный раствор. Видите, Галя разводит порошок в воде. Когда образуется гомогенная смесь, мы закачаем её через зонд в кишечник. У вас из-за искривления носовой перегородки доступна только правая ноздря. Видите, мы всё учитываем. Проявляем максимум заботы. Входим в ваше положение. Мы давали клятву Гиппократа. А её главный принцип: не навреди.
Санитары привязывают руки и ноги Андрея Дмитриевича. Держат плечи и голову. Медсестра пытается втолкнуть зонд в ноздрю – Андрей Дмитриевич не даётся.
МЕДСЕСТРА. Зонд упёрся во что-то.
ГЛАВВРАЧ. Сильнее толкайте! Чему тебя только в медучилище учили!
Медсестра пытает протолкнуть зонд – не получается. Главврач отстраняет Медсестру, сам пытается ввести зонд – с тем же успехом.
ГЛАВВРАЧ. Видимо, искривление носовой перегородки слишком крутое. Кормите ложкой!
Медсестра пытается засунуть ложку в рот. Андрей Дмитриевич сжал зубы.
МЕДСЕСТРА. Ну что же вы, миленький. (Главврачу). Он сжал зубы.
ГЛАВВРАЧ. А вы не знаете, что делать?
Санитар вставляет в рот палку, разжимает дёсны. Медсестра впихивает кашицу в рот.
Андрей Дмитриевич выплёвывает пищу.
МЕДЕСТРА. Ну, вот! Миленький, мы же стараемся для вашей же пользы.
ГЛАВВРАЧ. Если, голубчик, продолжите гнуть свою линию, превратитесь в неходячего инвалида. Передвигаться на коляске. Слюни будут течь. Взгляд бессмысленный. Руки мелко дрожат. В мозгу (показывает), вот в этом месте, участок мозга, который называется черная субстанция, она вырабатывает дофамин. Вы знаете что такое дофамин? Не знаете. Объясняю. Функция дофамина заключается в плавной передаче импульсов для обеспечения нормальных движений. Меньше дофамина - возникает скованность мышц, замедленность движений, при ходьбе трудно сохранить равновесие. Почерк меняется…
САНИТАР. Он обоссался.
ГЛАВВРАЧ. Ну так смените бельё! Без команды вы никак.
Больница, палата. Андрей Дмитриевич пытается написать что-то на листке бумаги. Входит Завотделением.
ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Вы пишете? Дайте глянуть. Любопытно, любопытно. У вас первая стадия паркинсонизма – как и предсказывал главврач. Вот смотрите: дрожащее изломанное начертание букв. А вот вы написали – «рууука». В слове трижды повторяется буква «у» - верный признак первой стадии. Хочу вам сказать: вы сделали для жены всё, что могли. Но плетью обуха не прошибёшь. Поверьте, мы не звери. В больнице все переживают за вас. Каждая планёрка начинается с вопроса главврача: «Каково состояние академика Сахарова?»
Больница, палата. Андрей Дмитриевич неподвижен. Смотрит в потолок.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. Как же я тоскую без тебя. И переживаю за тебя. Все мысли о тебе. Жизнь, когда тебя нет рядом, бесконечная пустота. Полная бессмыслица. Как это сумрачно – месяц за месяцем в отрыве от тебя. Мучительно представлять, как ты страдаешь. И постоянная боль – за твоё сердце. Что ни ночь, то жестокая бессонница. Час за часом перебирать и перебирать свою жизнь. Ты меня ругала, что в воспоминаниях я приукрашиваю людей. Я не приукрашиваю, я такими их вижу - хорошими, чистыми, честными. Я не виноват, что в них есть дурное. Много думал о себе. Ужасался. Школьником, студентом я был моральным уродом. Законченным эгоцентриком. У меня не было друзей. Ни одного. Что одинок - сам был виноват. Был замкнут на себя. Почему я так однобоко развивался? Не знаю. Я бы выровнялся, если б не случайная женитьба. Женился от инфантильности. От тоски иметь дом. Клава была старше, но она тоже не понимала, какую роковую ошибку совершает. Роковую для меня и для неё. Роковую, что самое тяжкое, для наших детей. В какие-то периоды казалось, что не всё в нашей семейной жизни плохо. Иногда возникло нечто вроде любви. Был привязан к детям. Увлечён работой. Потом трагедия Клавиной ревности. Потом её болезнь. Потом её смерть. Двадцать пять лет семейной жизни прошли без взаимопонимания с Клавой – за исключением нескольких коротких периодов. Тут мне нечем гордиться. Я остался совсем один. Ни с кем не мог общаться. Дети как чужие. Не могу поймать момент, когда мне стало трудно находить общий язык с ними. После смерти Клавы вместо того, чтобы сплотиться вокруг общей беды, каждый сам по себе. Это моя вина. Очень любил своих девочек, любил сына, много думал о них, но я не вводил их в свою личную жизнь так, как это делал мой отец со мной. И это моя беда, таков мой характер: по-настоящему я умел разговаривать только с самим собой. За время болезни Клавы у девочек, у Димы выработалась реакция отстранения, они замкнулись в собственной жизни, в которой для меня места не осталось. Теперь мне не нравится их поведение, их поступки, их мысли. Но и жалко их: они глубоко несчастны. Я стыжусь их несчастья, но ничего не могу сделать. После смерти Клавы я очутился в глубокой изоляции от всего окружающего и должен был начать жить как-то совсем по-иному. Но сил у меня для этого не находилось Да и не знал я, как начать новую жизнь, что это такое – новая жизнь. И тут Бог послал тебя. Ты внесла свет в мою беспросветную жизнь. Счастье человеческого общения пришло ко мне только через тебя. И настоящая любовь – тоже. Любовь наша - цельная, возвышенная. Подлинная. Только с тобой я понял, что значит умирать от любви – каждый день, каждый час. Наша любовь помогает нам быть счастливыми в невероятно трагических ситуациях. Все мысли о тебе. Ты спасла меня, я спасу тебя. Только б твоё сердце продержалось подольше.
Горький. Квартира. Боннэр сидит за столом на кухне. Пишет.
ГОЛОС БОННЭР. «Андрюшенька! Кажется, я никогда тебя больше не увижу. На всякий случай составляю список, где что лежит. Твои вещи в шкафу в кабинете. Посуду перемыла, поставила в сервант. Постельное бельё в серванте внизу. Проигрыватель наладила, пластинки в тумбочке под телевизором. Мои вещи в шкафу в моей комнате, раздай их бедным. Моя сберкнижка в правом верхнем ящике стола – в ней доверенность на тебя. В Москве две сберкнижки – в каждой, кажется, по 3,5 тысячи – завещание на тебя. Если умру, пусть никто, кроме тебя, не спит на моих подушках и под моими одеялами. Другая женщина рядом с тобой мне будет противна даже на том свете. Как же тоскую по тебе! Ежечасно, ежеминутно я с тобой. Люблю – ты моя душа. Люся».
Больничная палата. Андрей Дмитриевич смотрит в потолок. Главврач склонился над ним. Завотделением наготове с блокнотом.
ГЛАВВРАЧ. Что ж вы, голубчик, совсем расклеились? Нехорошо, нехорошо. Брезгуете рекомендациями лучших специалистов.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это рекомендации гэбэ, а не врачей.
ГЛАВВРАЧ. Зря вы так, зря. (Осматривает Андрея Дмитриевича) Лицо потеряло подвижность - голубчик, это чревато. При паркинсонизме у больного наблюдается равнодушие, безразличие – точно про вас. (Поворачивается к Завотделением). Как у больного Сахарова работает кишечник?
ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Последнюю неделю фиксируются постоянные запоры.
ГЛАВВРАЧ. Что с частотой мочеиспускания?
ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ. Участились непроизвольные мочеиспускания.
ГЛАВВРАЧ. Вот! Вот! Вегетативное расстройство. Медицина – это точная наука как и ваша физика. А то некоторые считают нас шарлатанами… Ну, что, голубчик, будем продолжать чудить? Нехорошо, нехорошо. Поверьте мне, человеку много на свете пожившему и повидавшему, ничего вы своим упрямством не добьётесь. Ни-че-го. Я тоже многим недоволен в этой жизни, так что же – зверем смотреть на белый свет? Созиданием нужно заниматься, созиданием. Вот Михаил Сергеевич призывает к перестройке. Гласность провозгласил. Свежим воздухом перемен подуло. А вы здесь кисните.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто такой Михаил Сергеевич?
ГЛАВВРАЧ. Вы не знаете, кто такой Михаил Сергеевич?! Вот что значит оторваться от жизни, сосредоточиться на созерцании только собственного пупка. Михаил Сергеевич Горбачёв – новый генеральный секретарь. Он провозгласил курс на перестройку. Не сегодня-завтра в стране восторжествует демократия. Во главу угла поставлены права человека. А вы – голодовка, голодовка. И чего добились своими, скажу прямо, неумными требованиями?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я хочу написать письмо Горбачёву.
ГЛАВВРАЧ. Пишите, голубчик, пишите. Впрочем, вы же писать не в состоянии. (Завотделением). Попросите Ирочку с машинкой в палату.
Завотделением выходит.
ГЛАВВРАЧ. Провозглашён курс на демократизацию всей общественно-политической жизни. И этот курс поддерживает партия, народ. Вот вы – поддерживаете курс партии на обновление? Молчите. Избрали удобную позицию: моя хата с краю. Новый курс раскроет гуманные стороны нашего строя. Всё плохое останется в прошлом – застой, бюрократия. Всё будет по-новому, по-человечески.
Появляется Секретарша с пишущей машинкой.
ГЛАВВРАЧ. Ирочка, больной Сахаров продиктует вам письмо. Отпечатайте его без помарок. (Андрею Дмитриевичу). Вы готовы?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Готов. ( Медленно, запинаясь). Уважаемый Михаил Сергеевич! Обращаюсь к Вам по весьма важному поводу. Во имя гуманности прошу Вас разрешить моей жене Боннэр Е.Г. поездку за рубеж для лечения. Это моя единственная личная просьба к властям… (Задумывается). Моя жена – участник Великой отечественной войны. Имеет правительственные награды. Она заслуживает гуманного к себе отношения. (Пауза). Считаю свою ссылку несправедливой и беззаконной, но готов нести ответственность за свои действия. Прошу вас не распространять эту ответственность на мою жену. (Пауза). Я обещаю прекратить свои открытые общественные выступления. (Секретарше). Всё.
Заседание политбюро..
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Ко мне обратился с письмом небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку его жены Боннэр для лечения в Америке. Каково мнение по этому поводу Комитета государственной безопасности?
ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Поведение Сахарова складывается под антисоветским влиянием мадам Боннэр, еврейки по национальности.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Вот что такое сионизм!
ТРЕТИЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Боннэр - это зверюга в юбке, ставленница империализма.
ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Сахарову 65 лет, мадам Боннэр - 63. Здоровьем Сахаров не блещет, сейчас он проходит онкологическое обследование, так как стал худеть. В больнице прекрасные условия, он имеет возможность заниматься научной деятельностью.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Это хорошо.
ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Сахаров как политическая фигура потерял свое значение. Возможно, следовало бы отпустить Боннэр. Разрешение на поездку Боннэр показало бы всему миру всю гуманность нашей системы, когда даже самые отпетые её враги беспрепятственно могут ездить за границу.
ЧЕТВЁРТЫЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. У Боннэр в Америке её дети от первого брака – дочь Татьяна с мужем по фамилии Янкелевич и сын Алексей Семёнов. Эмигрировали в 1979 году.
ВТОРОЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Без Боннэр поведение Сахарова может измениться в лучшую сторону.
ТРЕТИЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Я за то, чтобы отпустить Боннэр в Америку на операцию. Это гуманный шаг по отношению к Сахарову. Ведь он сейчас убегает от неё в больницу.
ЧЕТВЁРТЫЙ ЧЛЕН ПОЛИТБЮРО. Злобы у Боннэр в последние месяцы поубавилось.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ. Подведу итог. Дадим Сахарову понять, что мы можем пойти навстречу его просьбе о выезде Боннэр. Но поставим условие: всё будет зависеть от того, как он будет вести себя и как она будет вести себя там.
ЧЛЕНЫ ПОЛИТБЮРО. (Хором). Мудрое решение. Выдержано в духе перестройки и гласности.
Вокзал. Перрон. Андрей Дмитриевич провожает Боннэр.
Горький. Квартира. Андрей Дмитриевич пишет за столом.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. «Здравствуй, Люсенька! Здравствуй, любимая. Новый – 1986-й – год встречал в одиночестве. Накрыл стол на двоих. Парадно оделся. Произнёс несколько тостов – первый, естественно, за тебя. Затем за твоих детей в Америке. И за своих злосчастных детей – всё же не чужие они мне. Смотрел новогодний концерт. Думал. Вспоминал. Ушедший год был трудным. И победным!!! Второго января вернулся к науке. Безумно хочется что-то свершить в физике – в ней захватывающие перспективы! Суперструна, суперсиммертрия, инстантоны, солитоны, единые калибровочные поля, эффект Хоукинга, пошла в ход очень высокая новая математика. И мне есть что сказать. Свежие идеи бурлят в голове!… Занялся зубами. Мучительный процесс лечения, но надо. 7 января отметил юбилей нашей свадьбы – 15 лет. Накрыл праздничный стол. Произнёс тост: «Люська! Ты сделала меня лучше и счастливее. Надеюсь, что и я тебе принёс счастье. Выпил бокал вина. Жизнь наша прекрасна и трагична. Теперь только одно желание и мольба – чтобы операция прошла успешно. И будем мы тогда жить долго и счастливо. И умрём в один день...»
США. Бостон. Боннэр пишет письмо.
ГОЛОС БОННЭР. «Здравствуй! Операцию сделали. Длилась пять часов. Поставили шесть шунтов. Чувствую себя после операции также погано, как 40 лет назад, когда была контужена и тяжело ранена – смотрела тогда на звёзды и не могла понять: есть я или меня уже нет? Ну, хватит о грустном. Дом у детей роскошный. Два этажа плюс полуподвал, который можно считать этажом. Просторно, комнат не сосчитать. Из окон вид красивый. Но жизнь у детей трудная. На работу ни Таня, ни Ефрем так и не устроились. Сняла с твоего счёта тридцать тысяч долларов – у детей большие расходы. К тому же, учти, они работают на тебя. Сил и времени не жалеют для популяризации твоих трудов. Это называется в Америке пиаром, ну вроде как реклама. Если нанимать фирму, то это такие деньжищи! А Таня, Алёшка и Ефрем делают это ради тебя бесплатно. Жди. Скоро приеду. Целую. Люблю. Дарю своё подштопанное сердце. Навеки вечные твоя Люся».
Горький. Квартира. Входит Татьяна Сахарова.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Папа! Милый папа. (Обнимает отца). Ты изменился. Сильно. Глаза другие. Какие-то потухшие. (Распаковывает сумки). Я тут тебе вкусненького привезла. Ты же после голодовки. Пирог, Люба испекла. Варенье. Малиновое. Я сварила.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня, у меня всё есть. Вези обратно. (Укладывает банки).
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Но мы так старались. Вкусненькое. Давай чай попьём!
Садятся за стол.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Мы очень переживали за тебя. Папа, ты себя не бережёшь.
Андрей Дмитриевич встаёт, идёт к письменному столу, достаёт листок бумаги, кладёт перед Татьяной.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А это как понимать?
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Что это?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Ваша хамская телеграмма.
Татьяна берёт листок.
ГОЛОСА ТАНИ, ЛЮБЫ, ДИМЫ. (Скандируют). «Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийственную голодовку. Другого выхода не видим, поймите нас правильно. Таня, Люба, Дима».
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Как вы посмели послать такой текст Елене Георгиевне?!
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Мы заботились о тебе и только о тебе.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я начал голодовку только потому, что не видел иных путей добиться благородной цели – отправить Елену Георгиевну для лечения за границу. Я ждал от вас телеграммы в мою поддержку. Как это сделали бы любящие дети.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Я вот как-то не могу вообразить, чтобы ты предпринял нечто подобное за нас, родных детей. Объявил бы голодовку за меня, за Диму. За Любу.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. У вас благополучная жизнь, нет причин за вас голодать.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. (С сарказмом). Благополучная! Меня зажимают на работе – потому что я дочь Сахарова. Мишину диссертацию пытались опорочить – потому что он зять Сахарова. Сашу, Любиного мужа, не взяли в Курчатовский институт, опять же потому что родственник Сахарова. Они бедствуют. Саша зарабатывает на жизнь репетиторством. Вот такая у нас благополучная жизнь. А Дима! Он раздавлен жизнью. Ты, занятый своими любовными приключениями, бросил его на произвол судьбы.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Дима вполне взрослый человек. И неправда, что я вас забыл. Я посылаю Любе деньги. Диме посылаю. Тебе выделил шесть тысяч.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Спасибо, папа, за подачки. А если взять жизнь детей Боннэр…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Если Дима отдалился от меня, то в этом виновата ты, виновата Люба. Особенно Люба – с её комплексом неполноценности. Из-за вас осложнилась наша с Еленой Георгиевной жизнь.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ты обещал маме больше не жениться.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Мама не должна была брать с меня такого обязательства. То факт, что Люся стала моей женой не повод оскорблять её. Она прекрасный человек.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Прекрасный! Как же! Она стала твоей женой из жлобства.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня! Ты тут такого наговорила, что самое благоразумное – выгнать тебя.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. (Сквозь слёзы). Папа, папа. Мы же тебя очень любим. Любим! Места себе не находили из-за тебя. А ты… (Долгая пауза). Да! Мы ж не закончили про детей прекрасной женщины.
Андрей Дмитриевич настороженно смотрит на дочь.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Это правда, что Танька, дочь Боннэр, и её муж Янкелевич купили в Бостоне трёхэтажный дом на твои деньги?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Откуда у тебя такие сведения?
ТАТЬЯНА САХАРОВА. По «голосам» передали. Это правда?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Дом куплен на нобелевскую премию. Им надо где-то жить.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Но это же твои деньги! Почему ты содержишь чужих людей?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Во-первых, они дети Елены Георгиевны, значит, не чужие. А, во-вторых, они много работают. Готовят к изданию мои рукописи. Проводят мероприятия в мою поддержку. Это невероятно тяжёлая работа. Ты и представить не можешь, насколько тяжёлая.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Понимаю, папочка, понимаю. А почему Танька твоей Боннэр выдаёт тебя за своего отца?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не понял.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Я своими ушами слышала по «голосам»: она называет себя Татьяной Сахаровой. Это я – Татьяна Сахарова, ты мой отец. А она – Татьяна Семёнова, её отец – Иван Семёнов, бывший муж Боннэр.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Прекратим этот бессмысленный разговор.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Почему, папочка, прекратим? На самом захватывающем месте.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Да, я считаю её своей дочерью.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. А я кто?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. И ты моя дочь. Таня, этот разговор никуда не ведёт.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ты никогда нас не любил. Ни меня, ни Любу, ни Диму. Никогда! Мы для тебя всегда были обузой. Не любил потому, что мы от нелюбимой жены. Ты маму не любил. Не любил! Не любил! (Внезапно успокаивается). Папа, у меня к тебе серьёзный разговор. Мы - я, Люба, Дима решили подать на тебя в суд.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Что?!
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Подать в суд о разделе дачи в Жуковке. На Рублёвке.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Но это моя дача! Мне её правительство подарило.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Подарили не только тебе, а всей твоей семье. А, значит, и нам, твоим законным детям. И мы имеем право на три четверти дачи. Ты же нам ни цента не выделил из своей Нобелевской премии. Кстати, а сколько она в долларах?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это не твоё дело.
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Понимаю, не моё. Потому что все денежки у тебя отобрала прекрасная женщина.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Вон отсюда!
ТАТЬЯНА САХАРОВА. Ну, ударь меня. Ударь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Как ты смеешь?! Вон! И банки свои забери!
Горький. Нотариальная контора. За столом сидит Нотариус, женщина. Пишет.
Входит Андрей Дмитриевич.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Здравствуйте. Я хотел бы оформить завещание.
НОТАРИУС. (Продолжает писать. Заканчивает, укладывает листки в стопку). Что там у вас?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. У меня такая ситуация…
НОТАРИУС. У всех ситуация. (Поднимает глаза. Всматривается в Андрея Дмитриевича). Вы Сахаров! (Расплывается в улыбке). Андрей Дмитриевич! Вот не ожидала! Какое счастье видеть вас! Мы так за вас переживаем. В нашей нотариальной конторе все (понижает голос)… мы слушаем «голоса»… сочувствуем вам... мы на вашей стороне… вы столько настрадались. Да что вы стоите! Садитесь. Вот здесь вам будет удобно. Так с чем пожаловали?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я в годах. Здоровье неважное. Всякое может случиться. Хочу оставить завещание. (Достаёт листок бумаги). Я написал основные пункты. (Передаёт листок Нотариусу).
НОТАРИУС. (Берёт листок, читает. Поднимает глаза на Андрея Дмитриевича). Так. Понятненько Почти всё отписываете свой жене. Вы меня, конечно, извините, что вмешиваюсь, но мне постоянно приходится иметь дело с ситуациями, когда дети от первого брака выступают с исками и претензиями, оспаривая долю наследства, которая им причитается по завещанию.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Детям от первого брака я выделяю в наследство дачу.
НОТАРИУС. (Смотрит в листок). Половину дачи детям, половину – своей теперешней супруге. (Поднимает глаза к потолку, руками будто взвешивает). Половину одной наследнице и половину на троих наследников. Это, по-вашему, справедливо?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Да.
НОТАРИУС. Половину - супруге, половину - детям бывшей супруги. Справедливо. (Смотрит в листок). Вам принадлежит и дача ваших родителей.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Дача родителей в случае моей смерти переходит моей жене. А в случае её смерти – её детям.
НОТАРИУС. Понятненько. Дачи поделены справедливо. (Пауза). Насколько я знаю, за научные публикации за рубежом полагаются большие деньги. Гонорары, так сказать. И вы их отписываете Боннэр Елене Георгиевне, а в случае смерти Боннэр права наследования переходят её детям?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Да.
НОТАРИУС. Понятно. Вы считаете, что это справедливо по отношению к вашим детям?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Справедливо.
НОТАРИУС. Понимаю. Это ваше право. И всё же, может, вы пересмотрите завещание и выделите своим детям от первого брака часть наследства по авторскому праву? С точки зрения человечности, это было бы справедливо.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Завещание окончательное.
НОТАРИУС. Как знаете, как знаете… Но с чисто человеческой точки зрения…
Горький. Квартира. Андрей Дмитриевич пишет письмо.
ГОЛОС АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА. «Люсенька! Милая моя девочка! Как же я тоскую по тебе! Письмо от тебя пришло аккурат в канун твоего дня рождёния. Конечно, накрыл праздничный стол. Побрился. Принарядился. Надел костюм – синий, помнишь в «Берёзке» купили? Свечи. В вазе цветы – 6 красных гвоздик, каждая обозначает десятилетие, и три – розовых, это годы. Люська, тебе 63! Совсем взрослая. А встретились, когда тебе было 48. Идут годы, идут. Налил в бокалы вино. Произнёс тост за тебя. За твоё изношенное сердце - в котором так много доброты. Я люблю тебя, Люсенька».
Горький. Вокзал. Андрей Дмитриевич встречает Боннэр. Страстно целуются. Долго стоят прижавшись друг к другу.
Горький. Квартира. Входят Андрей Дмитриевич и Боннэр. Боннэр сразу же принимается осматривать стены, углы, заглядывает в вентиляционные решётки.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Перед твоим приездом устроил генеральную уборку. Можешь не проверять.
БОННЭР. Ищу, где же камеры. Ты не представляешь, сколько там показывают фильмов о нашей жизни! Тайком, суки, снимают и продают на Запад. Здесь, на кухне, я чуть ли ни сиськами сверкаю. Но как они снимают? Не пойму.
Андрей Дмитриевич тоже внимательно исследует стены, потолок – камер не обнаружено.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Нету.
БОННЭР. Скоты! Ладно, не будем обращать внимания.
Садятся за стол, пьют чай.
БОННЭР. Знаешь, что больше всего поразило в Америке? Лица! Они человеческие. А на лицах улыбки. Все друг другу улыбаются. А у нас… На улице сплошь неинтеллигентные рожи. (Помолчала. Рассмеялась). Слушай, а какую сказочную яхту я присмотрела в Майями! Продавалась за смешные деньги – двести тысяч долларов.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Двести тысяч – это же сумасшедшая сумма.
БОННЭР. Мелочь по сравнению с твоими гонорарами. Знаешь, сколько накапало? Почти три миллиона. Долларов. Ты миллионер! Между прочим, моя операция обошлась больше ста тысяч долларов. Ну, так вот – яхта. Просторная палуба. Каюты роскошно отделаны. Салон площадью с эту квартиру. Белый рояль. Ванная – размера с эту кухню. Биде. Такой бы кораблик нам. Посадили бы всех: маму, детей, внуков – и в кругосветку! Плыть, плыть, плыть… (Мрачнеет). Мы навечно замурованы в этом склепе. С камерами (Грозит кулаком в угол). Что, суки, интересное кино?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я написал письмо Горбачёву. Попросил отменить ссылку. (Берёт листок. Читает). «Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич! Почти семь лет назад я был насильственно депортирован в город Горький. Я нахожусь в условиях беспрецедентной изоляции под непрерывным гласным надзором... Я лишен возможности нормальных контактов с учёными, посещения научных семинаров... За время пребывания в Горьком мое здоровье ухудшилось. Я беру обязательство не выступать по общественным вопросам, кроме исключительных случаев, когда я, по выражению Толстого, «не смогу молчать»... Надеюсь, что вы сочтете возможным прекратить мою депортацию и ссылку жены».
БОННЭР. Даже и не знаю, что сказать. Просишь… унижаешься…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Ты права. Унижаюсь. Но что делать?
БОННЭР. Моё сердце с шестью шунтами подсказывает: не скоро, ой, не скоро увидим мы златоглавую.
Звонок в дверь.
БОННЭР. Кого черти принесли?
Андрей Дмитриевич открывает дверь. Входят двое.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ КГБ. Я из КГБ. Мы пришли установить вам телефон.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Мы не подавали заявки.
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ КГБ. Заявки не требуется. Это жест доброй воли.
Телефонист достает аппарат, подсоединяет его к сети. Проверяет: функционирует ли?
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ КГБ. Вам позвонят.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Кто?
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ КГБ. Позвонят. Ждите.
Представитель КГБ и Монтёр уходят.
БОННЭР. Всё у них через задницу. Уж не Горбачёв ли соизволит позвонить? Да нет, это из области фантастики.
Телефонный звонок.
Андрей Дмитриевич берёт трубку.
ГОЛОС В ТРУБКЕ. С вами будет разговаривать Михаил Сергеевич.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я слушаю..
ГОЛОС ГОРБАЧЁВА. Здравствуйте, Андрей Дмитриевич. Это говорит Горбачёв. Я получил ваше письмо. Мы его рассмотрели, посоветовались с товарищами. (Пауза). Указ Президиума Верховного совета о вашей ссылке отменён.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Здравствуйте, Михаил Сергеевич. Считаю это решение восстановлением справедливости и законности. Я благодарен вам.
ГОЛОС ГОРБАЧЁВА. Принято также решение относительно Елены Боннэр.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Боннэр! (Резкий удар на букве «о»). Это моя жена.
ГОЛОС ГОРБАЧЁВА. Да, да! Боннэр. Вы имеете право вместе вернуться в Москву. Квартира в Москве у вас есть. Будете заниматься патриотическими делами.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я умоляю вас вернуться к рассмотрению вопроса об освобождении людей, осуждённых за убеждения. Это необычайно важно для нашей страны, для международного доверия к ней, и в конечном итоге, для вас лично. Узники совести должны быть освобождены.
ГОЛОС ГОРБАЧЁВА. Вопрос этот сложный… Среди осуждённых много открытых врагов нашей страны. Давайте отложим его рассмотрение до лучших времён.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Михаил Сергеевич, откладывать нельзя. Каждый день в неволе – это пытка. Вы провозгласили курс на…
Короткие гудки. Они долго смотрят на телефонный аппарат.
БОННЭР. Ну, вот. Посрамил меня Горбачёв. Увидим мы златоглавую. Неужели что-то меняется наверху? А ты рановато рассыпался в благодарностях перед ним. Надо было понастойчивее об узниках совести.
Квартира Боннэр. Андрей Дмитриевич и Боннэр пьют чай.
Вокруг них нечто вроде хоровода, каждый выкрикивает одну фразу. Записи с автоответчика, телеграммы, письма. Это попытка сжато отразить события в жизни Андрея Дмитриевича в 1987-89 годах.
Андрей Дмитриевич, вы должны войти в Общественный совет «Мемориала»… Андрей Дмитриевич, помогите! Партократы надели удавку на гласность… Андрей Дмитриевич, это Гдлян. В стране тотальная коррупция. Глава клана коррупционеров Горбачёв. На его зарубежных счетах три миллиарда долларов… Правозащитники не одобряют ваше поведение, Андрей Дмитриевич. Вы поддерживаете перестройку, а это хитрая попытка замаскировать античеловеческую сущность режима. Вы сдали свои позиции… Папа, это Дима. Когда мы наконец сможем увидеться?.. Андрей Дмитриевич, я прочитал ваш проект Конституции. В статье первой вы формулируете: «Государство гарантирует каждому человек право на жизнь, свободу и счастье». Право на счастье государство гарантировать не может. Счастье – это внутреннее состояние человека… Андрей, это Марк. Жду тебя в одиннадцать…
БОННЭР. Надеюсь, ты не подал руки Зельдичу.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люся, понимаешь…
БОННЭР. Понимаю. Подал руку подонку и пакостнику.
Хоровод продолжается
Андрей Дмитриевич, это Ельцин. Вас выдвинули в депутаты от Москвы. У меня к вам большая просьба – снимите, пожалуйста, свою кандидатуру. Я выдвигаюсь по этому же округу. Для меня принципиально важно, чтобы именно Москва выбрала меня… Андрей Сахаров, это корреспондент журнала «Ньюсвик» Кэрролл Богерт, напоминаю, что завтра я приеду к вам за интервью… Андрей Дмитриевич, в пятницу в Физическом институте семинар. Первым идёт ваше сообщение о барионной асимметрии Вселенной…
БОННЭР. Боже, какой ад! Предполагала, что в Москве будет жить трудно. Но чтоб невыносимо – только в страшном сне. Мы всё делаем для других. А для себя - ничего.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Иногда хочется выдернуть телефонный шнур из розетки, закрыть на запор дверь… Пока были в Горьком, ну, вроде никому ничего не должен: что мог, то сделал – обратился к мировой общественности, письма написал в защиту того, этого. Что ещё могли сделать? Ничего. Сами сидели под колпаком. А сейчас постоянно надо что-то делать, подталкивать Горбачёва к демократии.
БОННЭР. Андрюш, а помнишь давний разговор моего Алёшки и Павлика, его школьного приятеля? Алешка сказал Павлику: «Хорошо, что Хрущёв освободил тысячи людей. Они смогли вернуться домой, к семьям». А Павлик не соглашался: «Они уже там в лагере привыкли». Так ведь и я привыкла - в Горьком. Сейчас вдруг ощутила комфортность горьковского уклада жизни. Когда жизнь ничего не требует, кроме как повозиться у плиты, постирать, прибраться. А какое было наслаждение – наши долгие беседы на кухне.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Все полагают, что я всемогущий. Что я Бог. А я… кто я? Заканчиваем! Спать! Завтра решающий день на Съезде.
Кремль. Первый съезд народных депутатов. Последний день работы.
ГОРБАЧЁВ. Товарищи, мы приняли постановление «Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР». На этом повестка дня Первого съезда народных депутатов исчерпана. Предлагаю проголосовать за закрытие съезда.
Вскакивает Андрей Дмитриевич, быстрым шагом идёт к трибуне.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Михаил Сергеевич, прошу предоставить мне слово для заявления.
ГОРБАЧЁВ. Товарищи, просит слово Андрей Дмитриевич Сахаров. Дадим ему слово?
В зале шум, крики: «Хватит!», «Мы его уже слышали!», «Заканчивать!», «Опять Сахаров!»
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Уважаемые народные депутаты! Я считаю, что Съезд стал очень важным событием. Он политизировал общество. Люди проснулись к активной политической жизни, почувствовали, что они не бесправные винтики. Но съезд не решил стоящей перед ним ключевой политической задачи, воплощенной в лозунге: «Вся власть Советам!» Мы получили от сталинизма имперскую систему угнетения малых республик и малых национальных образований. Система слишком высоко ставит роль русского народа, который превратился в жандарма на колониальных территориях.
В зале шум, крики «Чего он мелетв!» «Заканчивай!».
ГОРБАЧЁВ. Заканчивайте, Андрей Дмитриевич. У вас одна минута.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я заканчиваю. Опускаю аргументацию. Сокращаю текст. Так… Что на сегодня главное? Уничтожить имперский дух. Я предлагаю создать конфедерацию. Любая национальность на территории СССР имеет право создать своё государство с максимальной степенью независимости.
ГОРБАЧЁВ. Интересное предложение. И чукчи создадут своё государство? И эвенки?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. И чукчи, и мордва, и ханты-мансийцы, и адыгейцы, и хакасы, и тувинцы – все! Возникнет союз свободных независимых государств. Только в этом случае мы сумеем демонтировать имперскую насильственную структуру под названием СССР. Мы должны разработать новую Конституцию, а за основу взять конституцию Соединенных Штатов Америки.
В зале свисти, крики «Позор!», «Долой ставленника Америки!»
На трибуну выскакивает Учительница.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Гражданин Сахаров, от имени всех учителей Советского союза выражаю вам презрение.
Бурные аплодисменты. Свист. Учительница спускается в зал.
ГОРБАЧЁВ. Мы вас поняли, Андрей Дмитриевич. Попрошу освободить трибуну
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Страна стоит накануне экономической катастрофы. Люди живут хуже, чем жили в эпоху застоя. Это приводит к чрезвычайно мощным подспудным процессам, одним из которых является кризис доверия народа к руководству страны.
В зале нарастает шум, крики: «Хватит демагогии!», «Обратно в Горький его!»
Дальнейшее выступление Андрея Дмитриевича тонет в шуме, криках, топанье ног.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Возможен взрыв системы, в которой напряжения доведены до предела. Я считаю, что в такой ситуации возможен военный переворот.
ГОРБАЧЁВ. Всё, товарищ Сахаров. Вы не уважаете съезд.
На трибуну поднимается Депутат
ДЕПУТАТ. Почему мы должны слушать непонятно что от Сахарова? Не слишком ли много Сахаров берёт на себя? (Уходит).
На трибуну ковыляет депутат-инвалид.
ДЕПУТАТ-ИНВАЛИД. Я прошёл Афганскую войну. Потерял там ноги. И мне совершенно непонятны цель и смысл безответственных заявлений депутата Сахарова по поводу Афганистана. Сахаров в интервью журналистам канадской газеты «Оттава ситизн» заявил, что будто в Афганистане советские лётчики расстреливали попавших в окружение своих же солдат, чтобы они не смогли сдаться в плен. Мы, воины-афганцы возмущены этой провокационной выходкой известного учёного и расцениваем его заявление как злонамеренный выпад против Советских вооруженных сил.
Буря аплодисментов. Крики: «Позор Сахарову!, «Слава Советской армии!», «Выкинуть Сахарова из депутатов!»
ДЕПУТАТ-ИНВАЛИД. Я противник лозунгов. Но есть три святых слова, за которые надо всем миром бороться, эти слова – Держава! Родина! Коммунизм! За них готов отдать не только ноги, но и жизнь. (Уходит под гром аплодисментов).
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я меньше всего желал оскорбить Советскую армию…
Крики «Долой!», свист.
ГОРБАЧЁВ. Заканчиваем. Повестка дня исчерпана. Первый Съезд народных депутатов объявляется закрытым. Отключите микрофон.
Андрей Дмитриевич продолжает говорить, но его не слышно. В зале крики, свист, улюлюканье…
Москва. Квартира Боннэр. Андрей Дмитриевич и Боннэр пьют чай.
БОННЭР. А как дружно эта дрессированная свора накинулась на тебя. Явно спланированная кампания. КГБ умеет организовывать спонтанный гнев народа. Вот для чего народу свобода: сбиться в стаю и рвать неугодного. Люди не меняются. Всё те же совки. Невозможно объяснить рабам, чем опасна закрытость общества. Не втолкуешь быдлу, почему нужно добиваться соблюдения гражданских прав, свободы убеждений. Не понять баранам, почему жизненно важна свобода выбора страны проживания.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Со своего пути не сверну. За права человека буду биться до конца.
БОННЭР. Мы страдали за этот народ, а народ мечтает только об одном: чтобы пришёл новый Сталин и принялся стрелять всех подряд.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Утомился я, Люсенька. (Прижимает руку к левой половине груди). Давит. Пойду прилягу. В половине одиннадцатого разбуди. Продолжим работать над резолюцией митинга об отмене шестой статьи Конституции.
БОННЭР. Выброси мусор. Наш мусоропровод забило. На шестом этаже функционирует.
Андрей Дмитриевич берёт ведро с мусором, спускается по лестничному пролёту. Проходит к мусоропроводу. Открывает крышку. Падает.
Бежит Боннэр. Обнимает тело.
БОННЭР. Как ты посмел! Как ты посмел! Ты обещал, что мы уйдём вместе! Адик! Адик! Что же ты наделал?!
Вильфранш–Флоренция-Майрхофен.
Январь-февраль 2012 года.