Анна андреева андрей Дмитриевич
| Вид материала | Документы |
- Калашников Андрей Дмитриевич ат-06 Критика исходника приветствуется, но не одобряется, 36.19kb.
- Самостоятельная работа : 60 час. Преподаватели: доцент Наследов Андрей Дмитриевич,, 1089.06kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич учебно-методический комплекс, 397.92kb.
- Курс «управление проектами» Авторы: Сооляттэ Андрей Юрьевич (Раздел I) Шулимов Андрей, 6709.56kb.
- Курс «управление проектами» Авторы: Сооляттэ Андрей Юрьевич (Раздел I) Шулимов Андрей, 6710.07kb.
- Андреева Анна Михайловна, 14.65kb.
- Андрей Дмитриевич Тихомиров, окончивший курс семинар, 438.13kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич рабочая программа, 134.5kb.
- Книга для родителей, 1402.64kb.
- Баранов Андрей Дмитриевич рабочая программа, 163.04kb.
ЧЕЛОВЕК В ШТАТСКОМ. Ну и что?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я член комитета по защите прав человека.
ЧЕЛОВЕК В ШТАТСКОМ. Ну и что?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я хочу пройти на судебное заседание.
ЧЕЛОВЕК В ШТАТСКОМ. Ну и что?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Судят нашего друга Юрия Шихановича.
ЧЕЛОВЕК В ШТАТСКОМ. Ну и что?
ПЕРВЫЙ ДИССИДЕНТ. Друзья, навалимся!
Диссиденты отталкивают Человека в штатском. Пытаются открыть дверь суда. Дверь с треском распахивается, выскакивают Люди в штатском, вытесняют Диссидентов на улицу, валят их на землю. Двое Людей в штатском заламывают руки Андрею Дмитриевичу. Боннэр подскакивает к Человеку в штатском, даёт ему пощёчину. Её волокут в машину.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. (Рвётся к Боннэр). Люся! Люся!
ЧЕЛОВЕК В ШТАТСКОМ. Мы вашу бандитскую шайку в бараний рог скрутим.
Появляются иностранные Корреспонденты. Тянут микрофоны к Андрею Дмитриевичу.
КОРРЕСПОНДЕНТЫ. Андрей Сахаров, что вы думаете о визите Никсона в Москву… Академик Сахаров, правда, что вы написали письмо Киссинджеру? Что вы думаете о поправке Джексона-Веника? Андрей Сахаров, какова ваша позиция по противоракетной системе?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я считаю нужным заявить, что советские власти без закона бросили за решётку тысячи честных людей. Единственная вина которых – они борются за свободу. Надо сделать эту страну правовым государством, когда никто не сможет командовать судьёй, следователем, прокурором. Мы обязаны стать страной без преследования за убеждения. Сейчас мы переживаем такой момент истории, когда решительная поддержка Западом принципов открытого общества, прав человека являются абсолютной необходимостью...
Москва. Квартира Сахарова. Андрей Дмитриевич и Зельдич.
ЗЕЛЬДИЧ. У меня к тебе серьёзный разговор. Я перечитал твой трактат. И был неправ, когда говорил, что в нём детские мысли. В нём дух новаторства, конструктивное начало.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А если есть конструктивное начало – присоединяйся! Если ты, если Капица, Леонтович… кто ещё? Женя Забабахин, Бруно Понтекорво, Георгий Флёров, ещё с десяток академиков поставят подписи под моим трактатом, то власти призадумаются. Пойдут на демократические изменение в обществе. Пойдут на диалог с оппозицией.
ЗЕЛЬДИЧ. Я имею в виду другое - конструктивное начало твоего трактата надо реализовать в конкретных делах. Важно дело, а не словеса. Дело! Почему бы тебе не выйти с предложением: создать при Совете Министров группу экспертов? Эта группа помогла бы стране перестроить советскую технику и науку в прогрессивном духе. Ты, естественно, во главе комитета. Вот чем ты можешь быть полезен стране, народу. Это будет по-настоящему конструктивно.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это несерьёзный разговор. Ты предлагаешь улучшать тоталитарную систему.
ЗЕЛЬДИЧ. Может, и так: улучшать. Чтобы у системы проявилось человеческое лицо. Я сторонник теории малых дел. Во всём нужна постепенность. Страна исчерпала лимит революций. Изменения возможны только сверху. К верхам нужно обращаться.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Между прочим, первый вариант своего трактата я направил Брежневу. Ответа не дождался.
ЗЕЛЬДИЧ. Может, он размышляет, как лучше тебе ответить.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Понимаю: шутка. А если серьёзно: наши вожди не нуждаются в советах снизу.
ЗЕЛЬДИЧ. Жалко тебя. Суетишься. По мелочам размениваешься. А в физике сейчас такие захватывающие горизонты распахиваются. (Пауза). Слышал, ты связался с этой… как её?.. Боннэр…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Марк, ты мне друг, но даже другу я не позволю лезть в свою личную жизнь. Извини за резкость.
ЗЕЛЬДИЧ. Я не лезу. Просто сочувствую тебе. Сам накидываешь петлю на шею. Слышал, собираешься на суд над Щаранским?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я буду там. Чтобы противостоять беззаконию.
ЗЕЛЬДИЧ. Щаранский – у него не всё ладно здесь (Стучит по голове). Он из психушки не вылезает. Твои неразборчивые связи приведут к тому, что ты поставишь себя (с нажимом) по ту сторону.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А я уже, как ты выразился, по ту сторону. И на той стороне, то есть уже на этой стороне – правда. Правда истории, правда человека.
ЗЕЛЬДИЧ. Ты делаешь огромную ошибку. Непоправимую.
Москва. Квартира Боннэр. 1972 год. Боннэр и её Подруга.
ПОДРУГА. Люсь, слушай, это правда, что у тебя со знаменитым Сахаровым как бы роман?
БОННЭР. Роман не роман. Даже и не знаю, как определить…
ПОДРУГА. Но было?
БОННЭР. Всё-то тебе, Зоечка, надо знать! Не было.
ПОДРУГА. А как он выглядит? По «голосам»: Сахаров, Сахаров, академик, отец водородной бомбы, а карточку по радио не показывают.
БОННЭР. (Вынимает из стола фотографию). Вот, смотри. Тут Адику около сорока.
ПОДРУГА. Как ты его назвала? Адик?
БОННЭР. Да, Адик. Его так в детстве мама называла. Я, правда, обращаюсь к нему Андрей Дмитриевич. ( Смотрит фотографию). Тут у него вид самодовольный. А на самом деле он очень стеснительный. Знаешь, что поразило: он неискажён советской системой. Из его рассказа поняла, почему неискажён: в школу он пошёл только в шестой класс. До тринадцати лет домашнее воспитание и обучение.
ПОДРУГА. (Долго рассматривает карточку). Девка, а он случаем не алкаш?
БОННЭР. (Смеётся). Поддаёт крепко! Боржоми. Бутылками хлещет. (Серьёзно). Необычный он, неожиданный. Меня с первого раза привлекло его лицо. (Берёт карточку). Малоподвижное, но будто освещённое изнутри. Светится щедротой.
ПОДРУГА. Люська влюбилась! Ой, пропала девка!
БОННЭР. Да какая любовь в мои-то годы!
ПОДРУГА. Не кокетничай. Ты в самом соку. Сорок пять – баба ягодка опять! А он как к тебе относится?
БОННЭР. Чувствую, что интересую его не только как правозащитница, но и как женщина. Я у него часто бываю – составляем правозащитные документы. Раньше составим – и я уезжала. А теперь разговоры затягиваются до глубокой ночи. И не о правах человека разговариваем. Он рассказывает истории из детства, об учёбе в университете. Как работал на патронном заводе в Ульяновске. О родителях любит рассказывать. Отца боготворит. У него чистая образная речь. Речь интеллигентного москвича.
ПОДРУГА. А если это серьёзно?
БОННЭР. Не знаю. Надо ли мне это – серьёзные отношения? Что они мне дадут? Сколько ж у меня было романов! Засасывает как трясина. Но рано или поздно начинается: выяснение отношений, крики, обвинения, ревность звериная. Хлопанье дверью. Слёзные покаяния. Страдательные письма. И после очередного романа выныриваешь на божий свет будто из кошмарного сна – и такая блаженная радость. Свобода! Свобода! И что – снова? Уволь. Радость свободы важнее. Я поклялась: никогда больше. Ни с кем. (Смеётся). Даже с академиком. Буду принадлежать только сама себе. Хотя… (Задумывается). С ним я чувствую себя уверенной, красивой, счастливый. Кто знает, может…
Москва. Квартира Сахарова. Боннэр и Андрей Дмитриевич. Рассматривают альбом с фотографиями
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Здесь мне четыре года… А это я с бабушкой. Мы жили рядом с храмом Большого Вознесенья. Маленьким меня приводили в храм причащаться. Мама верующая. Учила меня молиться перед сном, и я навсегда запомнил «Отче наш...» и «Богородице, Дево, радуйся...» Бабушка водила к исповеди, к причастью. Душа моя трепетала от восторга, когда я слышал глубокий голос священника…
БОННЭР. Вы верующий?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Студентом задумывался: как создался этот мир? На чём он держится? Не мог себе представить Вселенную, человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их Начала. Должен, обязательно должен быть источник духовной теплоты, лежащего вне материи. Что меня действительно интересует, был ли у Бога выбор при сотворении мира?
БОННЭР. Ого, какие вопросы вас тревожат?! Ну, мне пора. Засиделась…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люся, останьтесь.
Она отрицательно качает головой.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Для меня это крайне важно.
БОННЭР. Ну если важно, да к тому же крайне… Остаюсь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Можно, я постелю постель?
БОННЭР. А где дети?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня живёт отдельно, ну вы знаете. Люба и Дима поехали на каникулы к бабушке… мать Клавы, она в Ленинград живёт. (Запинаясь). Так я постелю?
БОННЭР. К вожделенной цели он ломится напролом. А с виду скромник. Стелите.
Андрей Дмитриевич приносит комплект белья. Новенький, запечатанный в конверт.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Бельё новое. Вчера купил.
БОННЭР. И часто это у вас? Я имею в виду: покупаете новое бельё для очередной дамы?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Случаев… после Клавы… не было. (Стелет простынь, вдевает одеяло в пододеяльник. Подушка оказалась одна).
БОННЭР. У вас три года не было женщины?!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я хотел утром постелить, но боялся сглазить. Постелю – а ты не придёшь.
БОННЭР. Вот мы и на «ты». Какой ты смешной! ( Прижимается к нему). Разве такому откажешь. Тем более после такого длительного воздержания. (Отстраняется). Только запомни: постель ничего не значит.
Москва. Квартира Сахарова. Андрей Дмитриевич и Боннэр в постели.
БОННЭР. О чём думаешь?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. О любви.
БОННЭР. К кому?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не к кому, а к чему.
БОННЭР. (разочарованно). И к чему же?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Больше всего на свете я люблю реликтовое излучение.
БОННЭР. Что-о-о?!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Реликтовое излучение. Это такое явление в космосе…
БОННЭР. (Зажимает ему ладонью рот). Это ты моё реликтовое излучение! (Прижимается головой к его груди. И тут же резко поднимает голову, внимательно смотрит на него). Давно это у тебя?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Что давно?
БОННЭР. Экстрасистолия?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А что это такое?
БОННЭР. Нарушение сердечного ритма. Крайне опасная вещь! Дай-ка я тебя обследую. ( Прослушивает сердце. Считает удары. Ловит паузы между ударами). Семь экстрасистол в час. Не смертельно.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не брачная ночь, а приём у врача.
БОННЭР. Брачная ночь! Размечтался! Я предупреждала: постель ничего не значит - ты не усвоил? По крайней мере замуж за тебя не собираюсь.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А куда ты денешься?
БОННЭР. Как заговорил! А кстати: почему в Калуге на суде над Пименовым ты грубо отказался от кефира, который я тебе предложила?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я ем и пью только тёплое. А кефир же был холодный!
БОННЭР. Это ты холодный!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я холодный?! А это мы сейчас проверим…
Суд над Щаранским. У здания суда толпа возмущённых Простых советских граждан. Напротив – Диссиденты. Среди них Андрей Дмитриевич, Боннэр.
ПРОСТЫЕ ГРАЖДАНЕ. Таких как Щаранский вешать!... Стрелять сионистов!.. Гитлер недоработал!
Улюлюканье. Глумливый хохот…
БОННЭР . И это великий русский народ. Быдло, а не народ.
Из здания суда выходит человек.
БОННЭР. Лёня, брат Щаранского.
ЛЁНЯ. Толя выступил с последним словом. Я записал. (Читает). «Я прекрасно понимаю, что защищаться в таком суде со специально подобранной публикой из гэбистов безнадёжная задача. У меня нет никаких сомнений в том, что суд поддержит требование прокурора. Потому я обращаюсь к мировой общественности. Я счастлив, что жил честно, в мире со своей совестью, никогда не кривил душой. Я счастлив, что бился за правду рядом с такими честными и смелыми людьми, как Сахаров, Орлов, Гинзбург - продолжателями традиций русской интеллигенции. Я счастлив, что являюсь свидетелем возрождения национального духа у евреев в СССР. Суду же, который должен лишь проштамповать заранее вынесенный приговор, мне сказать нечего». (Сворачивает листок). Всё.
БОННЭР. Речь – приговор советской системе.
Диссиденты в едином порыве обнажают головы и поют гимн Израиля. На глазах слёзы. Поёт и плачет Андрей Дмитриевич.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Мне кажется, настало время чётко высказать свою позицию. Чтобы у тех, кто наверху не оставалось иллюзий, на чьей я стороне.
БОННЭР. Давно добивается интервью шведский журналист Улле Стенхольм. Позвоним ему.
Москва, квартира Боннэр. Андрей Дмитриевич, Журналист, Боннэр
ЖУРНАЛИСТ. И последний вопрос. Андрей Сахаров, что вы думаете о советской системе?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Наша страна должна служить предупреждением всему человечеству. Мы - урок для Запада и развивающихся стран, чтобы они не совершили ошибок такого масштаба, какие в ходе исторического развития были совершены у нас. Наша история сплошь кровавая политическая борьба. Разрушение и ненависть зашли так далеко, что сейчас мы пожинаем печальные плоды этого в виде усталости, апатии и цинизма. Но в то же время полностью перестраивать сложившуюся систему опасно, нужна преемственность и постепенность, иначе будут страшные разрушения, развал, дикость. Необходимы постепенность и аккуратность в реформах. Первое, что нужно сделать - ликвидировать идеологический монизм общества. Второе: устранить изоляцию от внешнего мира, предоставить право выезда и возвращения… На этом я хотел бы закончить.
ЖУРНАЛИСТ. Спасибо, Андрей Сахаров, за интервью.
Боннэр аплодирует.
БОННЭР. А ты умеешь формулировать важные вещи. Не ожидала. (Пауза). Теперь жди от власти какой-нибудь подлости.
Москва. Квартира Сахарова. Андрей Дмитриевич, его дети - Люба, Татьяна, Дима.
ЛЮБА. Чтоб её здесь больше не было!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люба! Что с тобой? Люся к тебе…
ЛЮБА. Не произноси при мне этого гадского имени!
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Елена Георгиевна к тебе, ко всем вам прекрасно относится…
ЛЮБА. А мне плевать, как она ко мне относится. Она тебя просто подцепила, а ты и рад.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Это любовь.
ЛЮБА. Любовь! Вспомни, сколько тебе лет! Ты же старик! А строишь из себя Ромео. «Нет повести печальнее на свете…»
ТАТЬЯНА. Ты предал маму.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не предавал я Клаву. Маму, то есть.
ДИМА. А в чьих руках теперь будет кошелёк?.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. (Растерянно). Что ты сказал? Какой кошелёк?
ДИМА. Сейчас получку ты отдаёшь Любе. Кто теперь будет распоряжаться деньгами?
ЛЮБА. Дима, о деньгах потом. (Отцу). Можешь больше сюда не приезжать. Живи со своей…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А как же вы?.
ЛЮБА. Проживём без тебя.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. А Дима?…
ЛЮБА. Я буду Диме сестра и мать. (Злой взгляд на отца). И папой ему буду. Не пропадём. А ты катись к этой…
ТАТЬЯНА. Ох, пройдётся она по твоему сердцу коготками. Доведёт тебя до инфаркта.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не смей так говорить!
ТАТЬЯНА. Почему я не могу сметь? Очень даже смею. А ты и её будешь поколачивать, как маму?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня! Таня!
ТАТЬЯНА. Стерве пошло бы на пользу. Только что-то мне кажется, всё будет чисто наоборот: она тебя… Ты же у неё очередной.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Очередной? Что ты имеешь в виду?
ТАТЬЯНА. У неё же любовников до тебя столько...
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Что ты выдумываешь?
ТАТЬЯНА. Если б выдумывала… Она известная…
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Таня! Ты Люсю… Елену Георгиевну совсем не знаешь.
ТАТЬЯНА. И знать не желаю! А маму я хорошо знаю. И в отличие от тебя помню о ней. Ты так был занят своей тупой физикой, что не замечал, как маме становится хуже и хуже. Она не жаловалась. Терпела. Не хотела отвлекать тебя от работы. Будь прокляты твои бомбы! Ты рад, что мама покинула этот мир. Дала тебе свободу.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ (Вскакивает. Лицо наливается кровью). Не смей так говорить! Не смей! Ты ничего не понимаешь!
ТАТЬЯНА. Ну, ударь меня. Ударь. Тебе же привычно бить женщину.
Москва, квартира Боннэр. Андрей Дмитриевич и Боннэр.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Не могу! Не могу! Откуда в них такая злоба? Откуда жестокосердие? Может, тебе с ними поговорить? ( Во взгляде надежда). Они увидят, что ты добрая, отзывчивая.
БОННЭР. И не мечтай! Это твои дети. Сам с ними разбирайся. (Задумчиво). Я предупреждала, что КГБ нанесёт удар. Твоих детей подключили.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Люся! Этого быть не может. Ни Таня, ни Люба на такое не согласятся. А Дима совсем мальчишка.
БОННЭР. Плохо ты знаешь наше любимое КГБ. Гэбисты способны сломать любого. А уж твоих-то… (Пауза). Дима-то не по годам сообразительный. И какой расчётливый: в чьих руках кошелёк…. Кстати, сколько ты получаешь?
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Точно не знаю. Где-то около тысячи. А что?
БОННЭР. Да нет, ничего.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я не обижаюсь на них. Ограничены они в чувствах. Не любят не только других, но и себя. Кто виноват, что они выросли такими? Я? Клава? Тяжело признать, но и я. Что-то упустил в их воспитании. Слишком был занят бомбой.
БОННЭР. Деньгами советую так распорядиться. Положи по шесть тысяч рублей на сберкнижку каждому – Тане, Любе, Диме. Тане, как уже семейной, книжку отдай сразу. Любе - как только выйдет замуж. Диме – когда получит образование и начнёт работать. Ежемесячно будешь выделять Любе 60 рублей, Диме – 20. Тане?.. Она уже работает. Ну, тоже 20.
Москва. Генпрокуратуру. Генпрокурор, Андрей Дмитриевич.
ГЕНПРОКУРОР. Гражданин Сахаров, мы вынуждены пригласить вас в Генеральную прокуратуру, чтобы сделать вам серьёзное предупреждение. Вы ведёте себя нехорошо – выступаете с безответственными заявлениями, контактируете с иностранными корреспондентами. Это нарушение принципов сохранения гостайны.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. С каких это пор нарушения прав человека стало гостайной?
ГЕНПРОКУРОР. Гражданин Сахаров, вы прекрасно понимаете, что я говорю о другой гостайне.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я в интервью говорю только о том, что подавляется свобода, подавляются права человека. Трудно не то, что говорить, а дышать.
ГЕНПРОКУРОР. Гражданин Сахаров! Вас вызвали не для того, чтобы выслушивать антисоветскую пропаганду. Я уполномочен официально вас предупредить о недопустимости контактов с представителями иностранной печати. В противном случае… (Прошёлся по кабинету, остановился перед портретом Брежнева. Меняет тон с официального на задушевный). Когда несколько лет назад вы начали свою антигосударственную деятельность, мы считали возможным не принимать никаких мер. Первое время вы выступали с позиций советского человека по поводу отдельных недостатков и ошибок в социалистическом обществе, но не преступали закон.
Вновь проход по кабинету.
ГЕНПРОКУРОР. Однако в последнее время ваша деятельность и выступления приобрели откровенно антисоветский характер. Ваши интервью используется для подрывных операций западными спецслужбами, которые планируют насильственное свержение Советской власти.
АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ. Я против насильственных действий, в чём бы они ни выражались. В интервью я говорил о желательности постепенных изменений, о демократизации в рамках существующего строя.