Geum.ru

В. Я. Мельников известен и как весьма неординарный поэт, драматург

Вид материалаДокументы

Содержание


Почему ты так смотрела на меня? – удивленно спросил Кайо. – Случилось что-нибудь?
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20
Часть 2


Вернувшись из поездки в Центральную Азию, Кайо Оберкот в первое время почти не выходил из дома – так соскучился по уюту, бытовым удобствам и хорошей еде, которой Марта хлопотливо потчевала его. К тому же спешил привести в порядок путевые наброски о своих азиатских впечатлениях. Обычно Кайо работал до полудня. Потом пересаживался в мягкое кресло и принимался просматривать прессу, пробегая заголовки о разного рода происшествиях – от природных и техногенных катастроф до террористических актов. Газеты с неизменным постоянством смаковали подробности скандальных историй с грандами от политики, бизнеса и артистического бомонда. Колонки новостей пестрели сообщениями о махинациях кандидатов на выборные места в земельных парламентах, подкупе чиновников, похищении людей, актах вандализма… Все это обилие мусора, азартно сметаемого газетчиками в одну кучу, вызывало раздражение. Он считал, что пресса набором подобных мерзостей прививает обывателям не иммунитет от болезней, а сами болезни. «Хотят того или не хотят газеты, точнее их хозяева, - думал он, - посеянный ими вирус привыкания к жестокости и страданиям разрушает общественную мораль, порождает равнодушие, а порой и подражание. Наступит ли когда-нибудь век христианского милосердия, торжества духа над брюхом, как говорил один философ?»

Марта по несколько раз на день заходила к нему в кабинет и, стараясь не мешать, тихонько садилась в кресло с вязанием в руках. Погруженный в дела, Кайо не обращал внимания на жену, но однажды, случайно скользнув взглядом в ее сторону, вдруг увидел, что она с каким-то болезненным, опасливо-настороженным выражением пристально смотрит на него. Заметив его взгляд, Марта опустила глаза и заработала спицами.

- Почему ты так смотрела на меня? – удивленно спросил Кайо. – Случилось что-нибудь?


Ответ последовал не сразу, и он повторил вопрос уже с оттенком тревоги и досады.

- Ничего, все в порядке, - наконец сказала Марта, – вот только… с некоторых пор я начала задумываться о наших отношениях. Мне кажется, ты переменился ко мне… особенно после этой поездки. Понимаешь, я ведь женщина, еще не такая старуха, да и ты не в том возрасте, чтобы не хотеть близости с женщиной. А вот же нет этого, как ни стараюсь. Неужели я уже ни капельки не привлекаю тебя?

«Поздно спохватилась», - чуть не вырвалось у Кайо, но он вовремя сдержался и сказал совсем другое, стараясь придать голосу больше теплоты и убедительности.

- Ничего тут нет удивительного, дорогая. Я так устал, что не до женщин. Ты же видишь, никуда не хожу, ни с кем не встречаюсь, сижу дома. Что тебе еще надо? И вообще, давай поговорим об этом как-нибудь потом. А сейчас, извини, мне надо работать.

Раньше Марта могла месяцами не замечать отсутствие интимной близости с мужем и никогда не заводила разговоров на эту деликатную тему. И вот теперь заговорила с неожиданной откровенностью. «Неужели что-то почувствовала? – подумал Кайо. – Не ревностью ли объясняется ее подавленное настроение, которое стал замечать у нее в последнее время? Надо что-то решать, но как?..»

Еще в самолете он твердо пообещал себе, что не будет таить правду от жены и честно предложит развод. Сейчас его намерение не было столь явным и твердым. Оказывается, только теперь… после разлуки с ней, несмотря ни на что, то терзаясь раскаянием, то сомневаясь и отвергая его… только теперь он до конца осознал, насколько сроднился с этой женщиной, привязался к ней. Да, она перестала быть желанной в любви, но без нее жизнь его станет трудной, это он знал точно.

Невеселые размышления не оставляли его все последующее время, и бывали моменты, когда не в силах сосредоточиться на деле, которым занимался, Кайо откладывал его и тогда в неспокойном сознании возникали тягостные сцены предстоящего объяснения с Мартой, жуткого разрыва с ней, который наверняка убьет ее. Эти видения подсознательно вызывали отторжение, переходящее в глухое отчаяние. Случись такое на десяток лет раньше, он наверное, так сильно не переживал бы. Тогда Марта еще могла как-то заново устроить свою жизнь. А сейчас его уход из семьи будет похож на подлое предательство. И никакие обстоятельства, даже любовь к другой женщине, не могут оправдать это. Что же делать, что же делать?.. Однозначного ответа, как ни старался Кайо, не находилось.

А время шло. Первое письмо Рапие он отослал сразу по приезде, через неделю – второе, еще через неделю – третье. Прошел месяц, ответа не было. Кайо старался не поддаваться переживаниям, так как знал о почтовых злоключениях в азиатской глубинке. Дай Бог, чтоб письма хотя бы не потерялись. Однако когда прошел еще месяц, ожидание стало нестерпимым. Не было дня, чтобы он не думал о Рапие. Странное ощущение порой овладевало им. Казалось, будто прозрачный занавес опускался вдруг перед ним, напрочь отделяя от всего, что осталось в далеком селении, затерянном в глухих горах. Но за этим занавесом не было Рапии. Стоило закрыть глаза, и она почти осязаемо возникала отдельно, а вокруг чернела лишь непроницаемая тьма. Так бывает у большого костра в ночи. Слепящим костром, не дающим видеть ничего вокруг, была Рапия. «Но не идеализирую ли я ее, потому что не очень хорошо знаю, - мелькнула однажды мысль. – А если б знал, может, и не увлекся бы так. Склонность к увлечению, плохо ли, хорошо ли, но природное свойство моего характера. И я не раз ошибался, принимая за истину фальшивые проявления любви и дружбы. Но была ли хоть тень фальши в поведении Рапии? Нет и еще раз нет! Ее порыв мог быть чем угодно – стремлением скрасить свое одиночество и беспросветную серость жизни, страстным желанием мужской ласки, наконец, просто симпатией ко мне, но только не эгоистическим холодным расчетом, желанием получить выгоду. Почему же тогда мои послания остаются безответными? А может она, поразмыслив, устыдилась легкомыслия своего поступка?»

Эти размышления не давали покоя и могли бы привести к стрессу, если б не работа над книгой, которая поначалу давалась с трудом, но постепенно стала увлекать и приносить удовольствие.

Речь в ней шла на давно задуманную тему – о духовно-нравственных проблемах цивилизации. Подземные толчки надвигающегося апокалипсиса, писал автор, уже сотрясают своды мироздания, и никто, кроме самого человека, не виноват в приближении конца. Но его можно отвратить, если человечество на деле будет следовать христианскому учению о любви. Многие осмеивали и порочили его как утопию, но оно живо, потому что составляет корневую сущность разумной жизни на Земле и в космосе, и ему нет альтернативы. Не обходил автор и частные моменты, угрожающие безопасности населения планеты – загрязнение окружающей среды и быстрый процесс урбанизации, который ведет к падению рождаемости и к массовому вырождению городского населения, сегодня значительно превышающего сельское. Одной из причин тому является усиливающееся влияние ослабленного здоровья горожан, живущих в неблагополучной среде, на генетический код последующих поколений. Вместе с тем, отмечал далее он, наблюдается неуправляемый рост численности населения в Азии и Африке, где в семейном укладе людей еще сохраняются традиции многодетности. Беднейшие жители этих континентов, не находя перспективы достойной жизни, покидают родину и стремятся осесть в относительно благополучных странах Европы, где благодаря быстрому размножению создают численный перевес над коренным населением, что угрожает взрывами кровавого национального передела, религиозного фанатизма и терроризма.

Большое место в своей книге господин Оберкот отвел и анализу социально-экономического положения в азиатских республиках бывшего Советского Союза. Капкан нецивилизованных рыночных отношений, в который попали эти страны, положил, по его мнению, начало обнищанию населения. Несправедливое перераспределение национальных богатств в пользу чиновников, приближенных к автократической власти, сопровождалось небывалым ростом коррупции. Все это стало бомбой замедленного действия, источником социальных потрясений , подспудное вызревание которых в большей или меньшей степени уже наблюдается в этих странах.

Работа над книгой продолжалось почти год, и наконец настал день, когда исправленная в последний раз рукопись бала набело перепечатана и отдана в издательство, с шефом которого Кристианом Вольфом Оберкот был давно знаком и поддерживал приятельские отношения. Разумеется, Кристиан сперва сам досконально ознакомился с рукописью и только потом передал ведущему редактору издательства. Оба приняли книгу с одобрением. Вольф не преминул поздравить автора с успехом. Столь же благожелательными в общем были и отзывы прессы, когда книга вышла в свет.

Издательские хлопоты и презентация книги отвлекли Кайо от домашних дел, и он не заметил, что жене уже несколько дней нездоровится, и встревожился только тогда, когда она пожаловалась на опухоль и боль в пальце, который нечаянно уколола иглой. Он немедленно отвез ее к хирургу. Осмотрев палец и руку, тот осуждающе покачал головой и сказал, что больная нуждается в госпитализации, так как придется несколько раз брать кровь на анализ и возможно провести срочную операцию. Кайо хотел остаться на ночь у ее постели, но доктор хмуро отклонил просьбу.

- Приходите утром, - сказал он. – Постараемся сделать все, что в наших силах.

- Но скажите, чего вы так боитесь? Ей в самом деле угрожает опасность?

- Пока ничего не могу сказать определенного. Есть подозрение на сепсис в запущенной форме. Но надо проверить…

- В таком случае я не уйду из больницы, - решительно заявил Оберкот. – Если не разрешите у постели, буду сидеть в коридоре.

Ночью больной стало хуже, поднялась температура и к утру она умерла.

Съехавшиеся на похороны близкие люди не узнавали в осунувшемся, постаревшем, отрешенном от всего человеке некогда моложавого, добродушно-веселого Кайо Оберкота. Когда отзвучали траурные речи и гроб опустили в могилу, его бледное лицо подернулось болезненной судорогой. Закрывшись ладонями и вздрагивая, он отошел в сторону, за спины стоявших у могилы людей…

Все произошло так быстро, что в первые дни его помутневшее сознание отказывалось реально воспринимать действительность. Он явственно видел улыбающееся лицо Марты, звучал ее голос,, в бессонные ночи казалось, что она где-то рядом. Он протягивал руку, чувствовал ответное тепло ее пальцев… но вдруг все исчезало… и с отчаянной тоской его пронзала мысль, что это всего лишь болезненный бред.

Со смертью Марты в жизни Кайо образовалась огромная пустота, которую ничто не могло заполнить – ни домашние дела, которые теперь легли на него одного, ни встречи с детьми, внуками и старыми приятелями, ни привычные развлечения, вроде телевизора, чтения книг и газет, посещения Bierhalle, где под пивными градусами шумно веселилась разношерстная публика. Он в полную меру познал тяжесть и коварство испытания одиночеством. Не всем удастся выстоять против него, обессиленных и опустошенных, ждет печальный финал. Но привычная работа мысли и души, которой он раньше целиком отдавал себя, помогла ему выстоять в первые самые трудные месяцы, а затем уже само время начало потихоньку затягивать рану. И опять, сперва робко, потом все сильней и сильней разгораясь, засветил во тьме тревожных ночей костер его прежней любви к женщине, с которой так неожиданно и странно свел слепой случай. И вот пришло утро, когда Кайо вдруг ясно почувствовал, что не может больше жить в смутном ожидании вестей от Рапии, он должен действовать, ехать к ней…

Дорожные приготовления заняли несколько дней. Кайо до мелочей продумал все, что нужно взять с собой, и решил что из теплых вещей, пожалуй, будет достаточно шерстяного свитера и куртки. Наступала весна и там, куда он ехал, наверное, уже появились листья на деревьях. А в Европе она немного запоздала из-за прорвавшегося вдруг снегопада. Но накануне отъезда настал погожий день и преобразил все вокруг. Южный ветер разогнал облака, смел остатки ватного мусора, отполировал небо до синего блеска, а молодое солнце аппетитно закусило рыхлым снежком; похрустела с утра под подошвами прохожих ледяная корочка на лужицах, высыпали и зарезвились на оконных стеклах, влажных камнях мостовых и на поголубевшей в одночасье реке шаловливые зайчики. Улицы закипели радостным весенним оживлением. Хозяйки мыли тротуары и стекла в окнах и дверях; толпы прохожих заполнили улицы и кафе, на набережной реки, прислонясь к парапету, стояли целующиеся парочки. Парни бросали задумчивые взгляды вслед девушкам, тесно упакованным в тонкие брючки, завлекательно подчеркивающие округлости попок и бедер.

За городом по пути в аэропорт дыхание весны было еще ощутимее. Тонко курились испарениями пригорки, нежным розовым дымом подернулись ивы, от набухших почек гуще стали кроны дубов и ясеней, а поля кормовых трав и озимых вовсю радовали глаз сочной зеленью. Кайо с наслаждением вдыхал ни с чем не сравнимый, животворный аромат весеннего воздуха, вливающегося в открытое окошко машины, смотрел в распахнутые просторы и улыбался впервые за многие месяцы. Бьющее через край обновление жизни так хорошо заряжало энергией, так будоражило чувства…

А в южном городе, сразу у борта самолета, его встретило настоящее лето – с утра еще ласковое, и жгучее в полдень.

На этот раз господин Оберкот благоразумно постарался заранее заказать себе номер в гостинице, и устройство прошло без осложнений.

Следующее, что нужно было сделать не откладывая, - найти Турсуна и договориться с ним о поездке в Беш-Терек.

Таксист в тюбетейке быстро нашел нужный адрес. Кайо постучал в калитку глинобитного дувала, вышел мальчик лет четырнадцати.

- Мне нужен Турсун. Он здесь живет? – спросил Кайо.

При имени «Турсун» мальчик с улыбкой кивнул головой и снова устремил на посетителя вопрошающий взгляд.

- Мне нужен Турсун, - повторил Кайо.

И тут за его спиной вдруг раздался знакомый голос.

- Ай-яй-яй, кого я вижу! – закричал Турсун и бросился обнимать гостя.

Небольшой саманный дом, куда они вошли через минуту, удивил Кайо бедностью и нежилым видом. Крохотная прихожая вела в кухоньку, где хватало места лишь для стола и несуразной кирпичной печки, и в две проходные комнаты с голыми стенами и давно не крашенными деревянными полами. Из мебели в этих комнатах были только старый платяной шкаф, потертая тахта, двуспальная железная кровать и азиатский сундук с горкой одеял и подушек.

Показав дом, Турсун, не задерживаясь, провел гостя во двор. Тут взгляду было куда веселее. У крыльца пестрела клумба с розами, рядом празднично горели ярко-красными цветами гранатовые деревца, за ними виднелись рядки яблонь и абрикосов. На зацементированной под виноградной шпалерой площадке стоял большой стол, по краям площадки располагались тандыр для выпечки лепешек, газовая плита и жестяной рукомойник, укрепленный на деревянном столбе. Под виноградным кустом тихо журчал водопроводной водой черный резиновый шланг.

- В доме мы только ночуем, а все остальное время проводим во дворе. Здесь и еду готовим, и кушаем, - сказал Турсун. – Гараж тоже во дворе, только по другую сторону дома. Идемте, покажу.

Кирпичный гараж с металлическими воротами, встроенными в дувал, располагался за глухой боковой стеной дома, и попасть в него можно было только с улицы.

- Своего «Жигуленка» я продал и купил японскую «Мазду» - продолжал пояснять Турсун. – Деньги, которые вы дали тогда, здорово меня выручили. Моя «японочка» хоть и не новая, но удобная и надежная. Теперь можно смело заниматься извозом, перед пассажирами не стыдно. Появились деньжата, жить стало полегче. Недавно на паях с другом открыл шашлычную. Слава Аллаху, нашлось там дело и для старшего сына, и для жены. Я послал за ней младшего сынишку, скоро будет.

При этих словах распахнулась калитка и во двор вошла женщина с подносом в руках, накрытым белой салфеткой. Ее черные глаза стремительно скользнули по Кайо и остановились на чуть замешкавшемся Турсуне.

- Моя жена Батма, - поспешил он исправить свою оплошность. – А это наш дорогой гость из Германии Кайо Оберкот

Смуглое, огрубевшее с возрастом лицо Батмы на миг показалось Кайо отстраненно-суровым, но приветливая улыбка моментально преобразила его, оно похорошело и даже морщинки разгладились.

- Мойте руки и прошу к столу, - певуче произнесла Батма, ставя на расстеленную скатерть тарелки с принесенными на подносе горячими лепешками и шашлыком. Турсун добавил к угощению бутылку водки и большой керамический чайник с зеленым чаем.

- Вы уж меня извините за то, что не могу побыть с вами, надо бежать, сын один не управится. Так что позвольте первый тост сказать мне, - обратилась к мужчинам Батма.

- Давай, - согласился Турсун, лукаво косясь на Кайо.

- Турсун много раз хорошо отзывался о вас, - сказала Батма, обращаясь к Кайо. – И вот когда впервые удалось увидеться с вами, могу добавить к его словам только то, что вы к тому же очень видный мужчина. Это я говорю как женщина.

- Эх, куда тебя занесло,-прервал Турсун.

- А ты молчи и слушай. Ко мне ревновать уже поздно. Но это так, к слову. А вообще и Турсун, и я считаем вас очень хорошим и очень добрым человеком. За ваше здоровье и за то, чтобы вы всегда были таким! И пусть вам во всем сопутствует удача!

- Она у меня образованная, окончила филологический факультет в университете, - сказал Турсун после ухода Батмы. – Только вот беда, работы по специальности не находится.

Они еще долго сидели за столом. Младший отпрыск Турсуна принес новую порцию шашлыков, вслед за которыми появилась и другая бутылка водки. За разговором незаметно перешли на «ты».

Турсун без колебаний согласился отвезти Кайо в Беш-Терек, однако решительно отверг его намерение ехать в гостиницу.

- Ты нас не стеснишь, места всем хватит. А ночевать будем в саду, - сказал он. – У меня тут настоящая байхана. Чистый воздух, тишина – чего еще надо? А в гостинице до утра ресторанная музыка и пьяные галдят.

Байхана находилась в глубине сада и оказалась приподнятым над землей деревянным помостом под легким навесом. Турсун расстелил на помосте матрацы, принес две постели и пожелал Кайо спокойной ночи.

- Отдыхай, - сказал он, - а я немного задержусь. Надо машину приготовить в дорогу. Выедем пораньше, чтобы засветло приехать в Беш-Терек.

В серых сумерках утра Кайо разбудили пестрые афганские скворцы. Они то и дело заводили потасовки между собой и нахально орали хрипловато-металлическими голосами. А Турсун уже хлопотал у пылающего тандыра – пек лепешки.

Он оказался прав – сон на свежем воздухе, был действительно целебный. Кайо давно уже не чувствовал себя таким отдохнувшим, бодрым и полным сил. Холодная вода из шланга, горячие лепешки и терпкий зеленый чай добавили еще несколько оптимистических нот его хорошему настроению, которое в то утро не могли омрачить даже приступы тревоги от полной неизвестности впереди.


За стеклами «Мазды» снова замелькали пейзажи, которые уже не казались Кайо такими чужими и экзотическими, как в первую поездку. Теперь он знал, что за этими глиняными дувалами, глухими стенами мазанок с плоскими крышами живут обыкновенные люди с такими же как у всех народов мира заботами, страхами и маленькими радостями.

Когда начался затяжной подъем в горы, Турсун, словно продолжая начатый разговор, сказал:

- Да! У меня-то жизнь малость полегчала, а многие мои земляки бедствуют. Разуверились во всем, ругают власть, президента, а кое-кто от слов переходит к делу, начинает открыто бунтовать…

- Что есть бунтовать? – не понял Кайо.

- Протестовать значит, устраивать митинги, шуметь…

- А, protestieren!

- Ну вот и у вас есть такое слово, только малость переиначили. Я сочувствую землякам, но в их заварушки не лезу, потому как не резон. Протестовать, конечно, есть из-за чего, но тех, кто возмущается, ловко используют разные прохвосты, чтоб самим пролезть во власть. С другой стороны и власть я не одобряю. Уж больно долго она беспечно жила в свое удовольствие, взятки брала и приближенными себя окружала. А кто поближе к кормушке оказался – разные господа чиновники да депутаты – все под себя сгребали… под маркой приватизации. Наворовали и быстро разбогатели. Ладно бы еще пустили свои капиталы на восстановление порушенного хозяйства, так нет – тратят денежки на казино, рестораны, магазины для толстосумов, понастроили дворцов с башенками и за высокими заборами попрятались. Черных «Мерседесов» накупили и гоняют по улицам, не соблюдая правил. По заграничным курортам раскатывают. Народ глядя на все это, тоже сильно испортился. Молодежь на земле работать не хочет, кинулась в столицу, а там безработица и жилья нет. Вот и промышляют по базарам. Многие стали перекупщиками, цены набивают, покупателей бессовестно обвешивают и обманывают; другие карманным воровством и мошенничеством занялись. А кто в эти дела не вписался, тачки толкает, жилы рвет…

Так хотелось Турсуну выговориться, и он долго бы еще говорил, если б вдруг не услышал похрапывание. То ли тепло кабины так разморило, то ли не очень понятная речь Турсуна нагнала сон – Кайо дремал, свесив голову на грудь.

Турсун искоса глянул на него и сочувственно усмехнулся: «Устал человек от дальнего переезда. И, видать, не только от этого. Вон как сдал, морщинок прибавилось. Жену похоронить – тяжкое горе. И вот ведь как - влюбился в Рапию. А она, кажется, к нему не так настроена. Иначе обязательно подала бы весточку».

На поворотах и выбоинах спящего Кайо немилосердно мотало из стороны в сторону, но это не мешало спать и даже убаюкивало, так как тряска и раскачивания, следуя непрерывно, слагались в подобие ритма.

Чем дальше машина углублялась в горы, тем с большей бдительностью Турсун следил за всем, что появлялось впереди. Но удивительное дело! На этот раз ни карантинных, ни экологических, ни милицейских постов не было видно. «Слава Аллаху, видать, дошла до него наша молитва», - возрадовался Турсун. Зато стихийный базарчик со «столовкой» у начала подъема на перевал, где они кормились в прошлый раз, был на месте и, кажется, стал еще больше. Продавцы наперебой предлагали проезжим пассажирам баранье и ячье мясо, молоко и сметану, мед в литровых и трехлитровых банках, здешние напитки – кумыс, айран, шоро и прочие дары холодного, но богатого травяными выпасами высокогорья.