Geum.ru

В. Я. Мельников известен и как весьма неординарный поэт, драматург

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20

Турсун остановил машину у одной из палаток и вышел, чтобы заказать обед. За ним, протирая глаза, последовал и Кайо. Оба, не сговариваясь, остановили выбор на шашлыке и чае.

Перед тем как отправиться дальше, Турсун по заведенному опытными водителями правилу внимательно осмотрел машину со всех сторон, попинал колеса и заглянул под капот – предосторожность совсем не лишняя для проезжающих через грозный заснеженный перевал. Дорога к нему сразу, без плавных переходов, круто пошла вверх. Извилистая лента, вырезанная бульдозером, кольцами гигантского удава охватила склон горы и разделила надвое вертикаль высоты, уходящую на дно глубокой котловины с белыми пятнами юрт и россыпями пасущегося скота.

«Мазда», хрипя от натуги, медленно ползла вверх мимо рыхлых сугробов снега, из-под которых на припеке блестящими ручейками сочилась талая вода. Перетекая через дорогу, она заполняла выбоины, курчавившиеся белесым туманом. Чем выше уходила дорога, тем суровее становился пейзаж. Всюду толстым слоем лежал снег, его ослепительное сияние причудливо контрастировало с густой синевой неба. На расчищенной колее появились опасные наледи. Сквозь неплотно прикрытую форточку в салон «Мазды» затекал насыщенный туманом, бодрящий воздух заоблачной высоты, от которого разыгрался зверский аппетит. Прихваченные Турсуном домашние лепешки оказались очень кстати.

Когда подъехали к гребню хребта, Турсун вдруг притормозил, выключил двигатель и вышел на дорогу. Кайо встревожился и, приоткрыв дверцу, осведомился насчет бензина. Турсун непонимающе посмотрел на него, чуть поразмыслил и расхохотался.

- Не забыл тот случай? Нет, на этот раз с бензином все в порядке. Залил полный бак да еще две канистры в багажнике. А стал здесь, чтобы попросить у Бога гор счастливого пути на спуске.

Под гребнем серпантин виток за витком начал разматываться вниз. «Мазда» побежала резвее. Склоны гор зазеленели арчевниками и густой травой. Турсун сообщил, что до Беш-Терека осталось часа два езды. Это известие привело Кайо в радостное возбуждение. Закрыв глаза, он представил встречу, которую так долго ждал. Но сладкое предвкушение ее тут же начало омрачаться старыми сомнениями. «Почему Рапия так и не ответила ни на одно из писем? – снова и снова спрашивал он себя. – Неужели решила порвать отношения?» Из многих вариантов ответа на последний вопрос самым неприятным, мучительным было предположение о некоем успешном сопернике. Но это предположение плохо увязывалось с обликом Рапии. Не верилось, не хотелось верить, что она могла так коварно отвергнуть его любовь и так быстро забыть о своей. Воображение Кайо одно за другим выстраивало и тасовало самые невероятные обстоятельства, которые, как ему казалось, только и могли так круто изменить поведение Рапии.

Но как часто бывает, действительность оказалась куда проще, зауряднее и мерзостнее.

Кайо рвался сразу же заехать к Рапие, но Турсун уговорил сначала посетить Самата.

- Может удастся кое-что выведать до встречи с Рапией, - сказал он.

Так и вышло. Самат рассказал, что через месяц после отъезда Кайо заявился к Рапие ее бывший муж Равшан и устроил скандал. Нанести этот визит его побудили письма Кайо и Рапии, которые он перехватил, используя свою должность в районом узле связи, и прочитал с платной помощью местной учительницы немецкого языка.

Когда на устроенный Равшаном шум стали сходиться аильчане, он схватил Рапию за волосы и вытолкнул за дверь.

- Посмотрите на эту проститутку! – кричал Равшан. – Бросила мужа и тут же ссучилась с заезжим немцем!

Этого Равшана, заметил Самат, раньше никто в аиле не знал. Только потом, когда в дело вмешались школьные коллеги Рапии, стало известно, какой он прохвост. И пьянствовал, и гулял при жене, и бил ее. Если б знали, по-другому бы вышло. Все промолчали и вроде даже сочувствие выразили Равшану. А Рапия, не имея чем защитить себя, молча, с презрением смотрела на него, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

На следующий день она уехала из аила. И никто не знает куда.

Печальная история больно отозвалась в душе Кайо, но вместе с тем словно камень с него свалился. Он понял главное – Рапия не изменила ему и уехала под давлением обстоятельств. Он найдет ее, где бы она ни была, и чего бы это не стоило!

Отъезд из Беш-Терека по просьбе Кайо наметили на следующий полдень. А до этого он хотел посмотреть, как идут дела на строительстве новой школы, которая возводилась рядом со старой. Но прежде ноги сами привели к дому, где жила Рапия. От вида запертой двери и пустых, покрытых пылью окон накатила такая тоска, что он поспешил прочь от дома как от скорбного пепелища.

Здание школы уже было под крышей, но отделочные работы только начались. Прораб оказался на месте и помог уточнить исполнение сметы расходов, которое шло с превышением запланированной суммы. Главной причиной тому, по словам прораба, были возросшая стоимость материалов и отсутствие механизации. Как донор, господин Оберкот не желал тратить деньги на непроизводительные расходы, однако и бросать начатое дело не было резона. Пришлось согласиться на открытие дополнительного финансирования.


Отказ от гостиницы действительно имел много преимуществ. У Турсуна всюду были приятели и с их помощью удалось навести справки в паспортных столах и школах относительно Рапии, но ответ всюду был отрицательный. Даже родители Рапии, разговор с которыми заказал по телефону Турсун, не знали, куда уехала дочь.

- Что ж, самое время снова седлать мою японскую лошадку, - бодро сказал Турсун. - Мы еще не были в равнинных кишлаках, вдруг где-нибудь и встретим Рапию. Заодно увидишь, как живут наши земледельцы.

- О, das ist gut… это очен хорошо, но мошет сперва дать объявление газета?

- А что, хорошая мысль! Доверь мне это дело. Сочиним с Батмой текст и сегодня же отнесу в областную газету. А завтра, с утра пораньше, тронемся в путь.

…Засаженная тутовником обочина дороги как лента видеоролика безостановочно раскручивала плантации хлопка с оставшимися от колхозов легкими постройками – хирманами для приемки собранного урожая; их сменяли табачные плантации, поля каких-то злаков, кормовых трав – обычный сельский пейзаж, какой можно увидеть и в Европе. Но сходство кончилось как только въехали в первый же кишлак. Вдоль дороги сомкнутыми рядами выстроились унылые глиняные дувалы, за которыми прятались домишки без окон на улицу, сложенные из глиняных кирпичиков либо подобия лепешек из этого же материала. Глина с добавлением рубленой соломы покрывала и крыши этих непрочных сооружений. Однако попадались и дома из жженого кирпича и с добротными оградами.

- Гнездышки кишлачных буржуйчиков, - отозвался Турсун.

Посещение местной администрации, паспортного стола, школы и на этот раз не принесло ничего утешительного. Турсун предложил заехать на базар – может там удастся что-нибудь узнать, а заодно и пообедать.

У входа в кишлачное торжище традиционно возвышалась арка, аляповато украшенная росписью на голубом фоне. Из расположенной возле нее чайханы доносилась громкая магнитофонная музыка, национальный колорит которой ни с чем невозможно спутать. Когда она ненадолго смолкала, из клетки под навесом от солнца начинало доносится пение перепелки, нежно выводящей свои «пить–подать – пить – подать». Неподалеку дымила и дразнила запахами жареного мяса и вареного на пару лука маленькая харчевня, предлагавшая на выбор блюда с непривычными для европейского уха названиями – шорпо, лагман, плов, самсы, манты и, конечно же, шашлык с лепешками и чай.

Кайо, не разбиравшийся в достоинствах местных блюд, целиком положился на вкус Турсуна. Тот, добродушно ухмыляясь, предложил покушать сначала самсы – что-то вроде треугольных пирожков с запеченной в тесте начинкой из жирной баранины и лука, потом заказал манты – с той же начинкой фигурно свернутые изделия из тонко раскатанного теста и сваренные на пару.

За харчевней галдела на разные голоса, зазывала покупателей, торговалась, спорила, ругалась и хохотала пестро одетая публика. Мелькали стеганные халаты, длинные цветастые платья с бархатными жилетками, шаровары, мягкие сапожки без каблуков в глубоких азиатских калошах…

Проходя после обеда по торговым рядам, Кайо еще раз получил наглядное подтверждение широкой известности Турсуна, которому то и дело попадались старые знакомые. Каждая такая встреча сопровождалась громкими, радостными приветствиями, объятиями или рукопожатиями. Затем следовали цветистые, неторопливые расспросы-пожелания относительно здоровья и благополучия в семье и делах. В первые моменты таких встреч Кайо испытывал некоторую неловкость, оставаясь как бы в тени при бурных проявлениях дружеских чувств. Но как только Турсун с учтивой почтительностью представлял его и сообщал цель визита, внимание тотчас распространялось и на него.

Полуденный зной и шумная толкотня наконец утомили Кайо и он запросился уехать.

- Никак нельзя, - возразил Турсун. – Абдурахман, один из тех, с кем я тебя познакомил, сильно обидится, если уедем, не поужинав у него.

- Но я совсем не хотеть кушать.

- Ничего, для хорошего плова всегда найдется местечко. Отдохнем в саду, а вечером по холодку и поедем. Успеем домой.

Дом Абдурахмана мало чем отличался от других домов в узком кривом проулке. Хозяин встретил их у калитки и пригласил в байхану, возвышавшуюся в саду над арыком. Женщины проворно застелили помост одеялами, накрыли скатертью и уставили ее тарелочками с карамелью, кишмишом, курягой, миндалем, грецкими орехами, фисташкой и испеченными в соленой древесной золе полураскрытыми косточками абрикосов. Абдурахман налил в пиалки чаю, разломил еще горячие лепешки, и для господина Оберкота начался первый, самый легкий акт драмы под названием «Чревоугодие».

Пока пили чай, неподалеку среди абрикосовых деревьев на каменном очаге доспевал в большом казане плов, приближая начало второго акта драмы, ибо не бывает плова без гостей, а гостей без водки. Для Кайо это означало, что предстоит много пить, много есть и долго сидеть на полу без стула. Как только толстый зять Абдурахмана Ишмат снял плотную деревянную крышку с казана и выложил на огромное блюдо гору рассыпчатого, пропитанного жиром риса с кусками баранины, небольшая поначалу компания быстро пополнилась новыми людьми – родственниками и друзьями хозяина. Совершив омовение рук, новоприбывшие степенно расселись вокруг блюда, подвернув ноги калачиком. Всем сидеть было удобно, но только не Кайо, его длинные ноги не желали выгибаться под задом и вообще казались лишними. Не зная куда деть, он в конце концов свесил их с помоста. В такой позе сидеть было немного удобнее, однако спина оказалась повернутой к присутствующим. И Кайо принужден был, неловко выворачиваясь, сидеть на одной ягодице, упираясь при этом для устойчивости рукой в пол. Таким образом, полезные действия могла выполнять лишь одна рука – попеременно то левая, то правая, поскольку, все время ерзая, он то и дело менял затекающие руку и ягодицу.

Все ели плов руками, щепотью слепляя рис в комочки. (Говорят, только так можно почувствовать истинный вкус плова). Но Кайо и тут оказался профаном. Видя его неловкость, Абдурахман тихонько шепнул зятю, чтобы принесли ложку для гостя. Меж тем Турсун предложил выпить за своего друга из Германии Кайо Оберкота. За такой тост суровые правила приличия требовали пить до дна. Однако и при последующих возлияниях они были не менее строги. Тем не менее Кайо удавалось симулировать потребление горячительного. Но он напрасно считая, что никто не замечает этого – просто на Востоке отношение к дальнему часто более либеральное, чем ко всем остальным.

Тосты следовали один за другим, пирующие дружно опустошали рюмки, подтачивали со всех сторон рисовую горку и, погрузнев, освобождались от кушаков на халатах, открывая загорелые крепкие груди. Кайо тоже почувствовал тяжесть в желудке и, выбрав удобный момент, отлучился погулять в саду. Вечерние сумерки скоро сменились ночью, ходить в темноте стало трудно, и он повернул к освещенной беседке. Оттуда по-прежнему доносились взрывы хохота и нестройный гул голосов. Он вернулся как раз в тот момент, когда Абдурахман, судя по вниманию, с каким его слушали, рассказывал очень занимательную историю.

- У этого Насрулло, – продолжил он, переходя на русский язык, - все было: и деньги, и большой богатый дом, и молодая жена, и две любовницы-содержанки, и дорогая иномарка. Но вдруг приключилась с ним беда – стала слабеть мужская сила. Что только ни делал – у докторов и знахарей лечился, глотал таблетки, пил настойки, ел бараньи и бычьи яйца – ничего не помогало. Тут один старичок ему и присоветовал: езжай, мол, летом на пастбище в горах, да не один, а с хорошей бабенкой, такой чтоб и красивая, и темпераментная, и опытная в любви была. Поселись с ней в юрте, пей кумыс, ешь мясо, нагуленное овечками на целебных горных травах. Сделал Насрулло все в точности, как советовал старичок. И взаправду силенок прибавилось, не так чтоб уж очень, но вполне сносно. Надо сказать, бабенка по имени Айзада, которую он взял с собой, была в два раза моложе его. И такая горячая, своенравная и капризная – прямо кобылица необъезженная. Чуть что не по ее, сразу пускала в ход свой лукавый, острый язычок. Насрулло, конечно, осаживал ее, давая понять, кто тут главный. Но она потихоньку, то притворными слезами, то лаской добивалась своего. Угождая ее желаниям, Насрулло устраивал вечеринки со своими приближенными, конные прогулки, а один раз даже на скачки с призами размахнулся. Главный приз на тех скачках достался молодому табунщику. Он был удал, хорош собой и, видно, понравился Айзаде. Поиграла она перед ним своими глазками да улыбками и приманила парня. С тех пор стал он околачиваться у становья Насрулло. Коня стреноживал и отправлял пастись, а сам подкрадывался к богатой белой юрте и наблюдал. Как-то вечером, когда звезды чуть пролили свет на землю, Айзада вышла из юрты как бы прогуляться. Тут-то они и встретились. «Когда все лягут спать, -- шепнула красавица, -- приблизься к женской половине юрты, может что-нибудь и придумаю».

Однако как назло Насрулло в тот вечер после выпивки захотелось побаловаться с Айзадой. Но вышла осечка. Не может да и все тут. Хитрая бабенка успокаивает его, не торопись, говорит, у тебя обязательно все получится. Да так при этом горячо целует и обнимает, как никогда раньше не бывало. Еще и стонет вдобавок. Взыграл от этого Насрулла и давай подгребать Айзаду от груди пониже. Горячится, спешит… и понять ничего не может.. голова и грудь ее на месте, а остального вроде как и нет. Шарил, шарил и наткнулся на приподнятую боковину из кошмы и понял, что ноги Айзады – на вольном воздухе, снаружи. Удивился Насрулло и спрашивает, что это, дескать, такое: целуешь меня и в то же время прячешь то, что мне больше всего нужно. А она так нежно шепчет: «Ты, милый, такой горячий, что я как в огне горю. Вот и захотела немного охладиться». Насрулло поверил, успокоился и захрапел.

На следующий вечер он опять хлебнул как следует коньячку и явился к Айзаде. Давай, говорит, целуй и обнимай, как вчера. Мне это очень понравилось. Значит я еще мужчина хоть куда, если могу так разгорячить бабу, что она из юрты ноги высовывает.

Джигит еще много раз наведывался к Айзаде и получал все, кроме поцелуев. А Айзада получала и то, и другое. Бедняга Насрулло тоже был доволен, даже гордился собой. Когда вернулся домой, женился на этой вертихвостке, и стала она второй женой в его доме.

Свою притчу Абдурахман сопровождал такими уморительными ужимками, такой мимикой, изображая то простака Насрулло, то стервозную Айзаду, что слушатели хохотали на весь уже уснувший кишлак…

Обратная дорога казалась Кайо совершенно незнакомой и более длинной. На самом деле Турсун ехал кратчайшим путем, только скорость держал меньшую, чем днем. Привычку никогда не рисковать, соблюдать осторожность за рулем он твердо усвоил еще со времен, когда, возил районное начальство. Кайо знал это и доверял водительскому опыту Турсуна больше, чем собственному. Вот и сейчас, рассеянно поглядывая, как лучи фар вдруг упирались то в какие-то стены, то в деревья, кусты или выхватывали из темноты перила моста через оросительный канал, он целиком углубился в размышления по поводу оставшихся от дня минувшего впечатлений. «Как же все-таки разительно непохожи наши и их обычаи, -- думал Кайо. – У нас чтобы придти в гости даже к близким родственникам или друзьям, нужно заранее, дней за десять предупреждать их. И чтобы вот так, как сегодня, пригласить при случайной встрече на ужин, да еще и вкупе с другими гостями – такое в Европе просто невозможно. А ведь достаток здесь скромнее, чем у среднего европейца. Что же это – беспечная азиатская расточительность, атавизм перешедших к оседлости номадов или проявление духовной общности людей?..»

Его размышления прервал Турсун.

- Как настроение? По-моему, тебе было немного скучновато.

- О нет, - ответил Кайо. – Я очень рад и доволен. Просто все было… не знаю слова…

- Наверное, непривычно, не по-вашему что ли…

- Jawohl, jawohl! Непривычно-да. Ойропа завсем не так. У нас чтоби гости ходить, надо саранее звонить. Еще… у нас так много не кормят. У вас очен, очен любят гости.

- Скоро и у нас будет как у вас, - заметил Турсун. – Раньше действительно от всей души встречали гостей, ничего не жалели. А теперь… Одни обеднели, другие неправедно разбогатели. Люди стали злобными, завистливыми, жадными до денег. Нравы сейчас совсем не те… И все же кое-где в сельской местности старые обычаи еще сохраняются. У нас мало таких развлечений, как на Западе. Потому-то приход гостя – большое событие. И вдвойне желанное, когда гость известный и порядочный человек. А я , как ты знаешь, был шофером у первого секретаря райкома партии. С Абдурахманом знаком давно, и он мне кое-чем обязан. Да и просто по-человечески мы рады встретиться друг с другом. Конечно, ужин с пловом сейчас недешево обходится. Абдурахман не богатый человек. Но гостя надо встретить достойно. Иначе позор на всю жизнь. И я бы поступил точно так же.


Между Кайо и Турсуном установились и крепли дружеские отношения, не омрачаемые ни корыстью, ни эгоистическими интересами. Турсун искренне стремился помочь и был готов мчаться куда угодно, и днем, и ночью, и в любую погоду. Однако езда по плохим дорогам подорвала железное здоровье старушки «Мазды». Потребовался срочный ремонт и замена некоторых узлов ходовой части. Как ни жалко было расставаться с Турсуном, но долго ждать Кайо не мог. Пришлось дать объявление в газету о найме на временную работу водителя с машиной. Ответное предложение последовало на следующий день после публикации объявления. Подкатил темно-синий «Опель-рекорд» и настойчиво посигналил.

- Мы по объявлению в газете, - бойко сказала женщина выглянувшему из калитки Турсуну.

Выйдя на его зов, Кайо увидел брюнетку средних лет и мужчину постарше с пробивавшейся сединой на коротком ежике стрижки.

- Меня зовут Мавлюда, а это мой муж Исак, - сказала женщина. – Занимаемся извозом, так сказать семейный подряд.

Кайо назвал себя и коротко изложил условия найма машины.

- О, зер гут! – радостно сказала Мавлюда. - С иностранцами, тем более солидными, всегда приятно иметь дело. Наш надежный конь готов отправиться в путь хоть сейчас.

Кайо бегло оглядел «Опель» и прикинул, что «надежному коню» лет двадцать, не меньше – возраст старости даже для добротной германской техники.

- Можете полностью располагать нами, - энергично продолжала Мавлюда, окидывая Кайо цепким взглядом. – Надеюсь, вы не будете возражать против скромной платы в двести долларов за сутки?

Присутствовавший при разговоре Турсун от этих слов чуть не поперхнулся.

- Вы думаете, это зовсем достаточный плата? – приятно улыбаясь, спросил Кайо.

Мавлюда мгновенно заглотила наживку.

- Ну… есть еще такие мелочи, как бензин, питание в дороге, гостиница.

- Поищите дураков в другом месте! – взорвался наконец Турсун. – Вам и пять долларов слишком много.

Она обиженно насупилась.

- Мы не с вами договариваемся, мужчина, вам бы лучше помолчать. Господин Оберкот сам знает, кому и сколько нужно платить, -- парировала Мавлюда, одарив Кайо кокетливым взглядом.

«А она совсем недурна, - подумал он. – Впечатляют и круглая мордашка, и вьющиеся локоны, и особенно эти с бесовскими искрами косого азиатского разреза глаза. Среди таких красоток чаще всего и встречаются авантюристки. Интересно, как далеко зашла она в этом ремесле?»

- Да, я знаю, сколько нушно платить, - сказал Оберкот. – Я буду платить не пять, а десять доллар. Это хорошая цена. Потумайте.

На лицах супругов отразилось явное разочарование. Но ненадолго – терять приличный заработок не хотелось.

- Ладно. Согласимся только из уважения к вам, - заключила сделку Мавлюда. – Перед выездом деньги вперед. И все командировочные расходы остаются за вами.

Первый выезд был назначен на утро завтрашнего дня. Однако ждать пришлось до одиннадцати часов дня. Едва сдерживая накипающее раздражение, Кайо начал подумывать, не отказаться ли от услуг этих людей. Но очаровательная улыбка Мавлюды, ее искренние извинения за задержку смягчили его намерение. Во всем виноватым оказался Исак, который, готовясь к поездке, слишком долго возился с машиной.

- Знаете что, - интимно понижая голос, сказала Мавлюда, - предлагаю изменить маршрут вашего поиска. Есть одно замечательное место в горах, там тоже живут люди. Но природа такой красоты, какую вы, наверное, еще не видели. Можно между делом и отдохнуть. Соглашайтесь. Уверена, будете довольны. Ну, едем?

- Хорошо, едем.

Оставив позади долину и, миновав с остановками для наведения справок о Рапие несколько предгорных селений, «Опель» выехал на большое поле, сплошь заваленное камнями – видимый результат наводнения от маленькой речки после сильных дождей в горах. Дорога плавно пошла на подъем, повторяя изгибы речки. Жара спадала, воздух свежел. Через час впереди показалась большая гора, сплошь поросшая лесом.

- Вот они наши реликтовые ореховые леса, - торжественно объявила Мавлюда. – А под горой – оздоровительный пансионат курортного типа, где мы и остановимся на некоторое время.

Пансионат находился за довольно большим селением и состоял из нескольких корпусов и легких деревянных коттеджей, укрытых кронами могучих ореховых деревьев. Место в этом зеленом раю действительно было изумительное. Вкусный, настоянный на ореховых фитонцидах воздух бодрил, будоражил чувства, горячил кровь, и все вокруг словно призывало в свои ласковые, уютные объятия. Обилие южной растительности скрадывало крутизну возвышенностей, их мягкие линии манили взор, рисуя воображению таинственный полумрак первозданных чащ.

- Вот здесь и остановимся, - сказала Мавлюда. – Погуляйте пока, а я пойду договариваться насчет коттеджа.

Долго ждать не пришлось. Горничная в белом халате принесла три комплекта постельного белья, ключи от двух отдельных комнат с общим санузлом и вручила господину Оберкоту квитанцию на солидную сумму, которую надлежало внести наличными и безотлагательно. За одной тратой тут же последовала другая – на сей раз за ужин, заказанный Мавлюдой с доставкой в коттедж и по размаху не уступавший званой пирушке. Проворный служитель местного пищевкуса с помощью Исака быстро накрыл стол, расставил на пять персон тарелочки с овощными салатами, холодными закусками из курятины и рыбы, бутылки шампанского, водки и минеральной воды. Чуть позже появились горячие лепешки, шашлыки и плов, а с ними и гости – две курортницы, успевшие, на взгляд Кайо, перешагнуть критический сорокалетний возраст, но еще не расхотевшие маскировать его макияжем, кокетливой прической и нарядами, приоткрывавшими пышные формы бюстов и бедер.

Мавлюда представила их как своих лучших подруг, с которыми в недавнем прошлом вместе трудилась на ниве туристического сервиса.

Когда дошла очередь до представления Оберкота, гостьи оглядели его с нескрываемым любопытством и, по-видимому, не разочаровались, найдя симпатичным и бравым мужчиной.

Дамы усадили Кайо меж собой и взяли под плотную опеку, подкладывая закуски и не давая увиливать от тостов. Оказавшись в осаде вследствие численного перевеса женского пола, Кайо вначале испытывал некоторую скованность, но по мере действия горячительного осваивался и, смелея, даже стал позволять себе некоторые фривольности.

В разгар веселья, когда Исак скромно удалился на покой, Мавлюда с видом капризной девочки потребовала выпить с Кайо на брудершафт. Подруги поддержали ее аплодисментами и выразили со своей стороны такое же намерение. Проделанная поочередно со всеми дамами церемония опустошения рюмок и манерного целования оставила на губах и щеках кавалера жирные мазки губной помады и окончательно привела его в состояние полной неустойчивости в членах и несообразности в рассудке. Взрывы хохота под орущий магнитофон, выкрики и взвизги долго будоражили девственную тишину ореховой рощи.

Ни в одном мужском обществе Кайо, памятуя об осторожности и воздержанности, давно не надирался до такой степени, как в это ночное застолье. Близилось утро, когда наконец вся компания вышла на свежий воздух. Погуляв под ивами пансионатского пруда и еще выпив водки – на посошок, все разошлись по своим местам досыпать остаток бурной ночи.

Запоздалое раскаяние пришло к Кайо только тогда, когда Исак растормошил его на обед. Страдая от жестокого похмелья, он кое-как перекусил и собрался снова лечь в постель, но неугомонная Мавлюда категорически восстала против этого, предлагая немедленно отправиться к водопаду.

- Вот увидите – всю хворь как рукой снимет, - пообещала она. – Будете как огурчик. Да и долго идти не надо, Исак подвезет нас поближе.

Кайо нехотя согласился, но скоро должен был признаться самому себе, что Мавлюда оказалась права. За одним из поворотов, где открывался особенно прекрасный вид, он настолько взбодрился, что захотел прогуляться пешком.

- А что? До водопада уже близко, давайте пройдемся. А Исак нас здесь подождет, - согласилась Мавлюда. Она отыскала тропинку и уверенно повела по ней Кайо. Мощные кроны орехов нескончаемо заполняли пространство, лишь изредка уступая место полянам. На одной из них попался родничок, вытекающий из-под валуна. Кайо склонился к воде и сделал несколько жадных глотков. Вода была вкусной, но от холода заломило в зубах. Тропинка становилась все круче, впереди нарастал глухой, слитный шум. В чистом воздухе он далеко разносился окрест. Минут через десять показался белый язык водопада. Вблизи него насыщенный водяной пылью воздух стал заметно прохладнее. Кайо завороженно смотрел на сверкающий поток и, забыв обо всем, слушал властный шум воды так долго, пока не почувствовал, что его дергают за рукав.

- Вы увлеклись природой и совсем забыли о даме, - упрекнула Мавлюда. – А мне скучно и нам пора возвращаться.

На знакомой полянке она попала ногой в ямку и, охнув, свалилась на бок. Кайо подал руку, но она не смогла встать.

- Наверное ногу подвернула. Придется вам нести меня на руках, иначе не дойду.

Сил у Кайо достало десятка на два шагов, руки и спина начали слабеть и деревенеть, в ногах появилась дрожь. Хватая воздух открытым ртом, он доковылял до валуна и присел на него вместе с ношей.

- Я совсем вас замучила, - посетовала Мавлюда. – Давайте сделаем так: просуньте руку мне под мышку… дальше, дальше, не стесняйтесь, кладите ладошку на грудь, так руке удобнее будет. Ну давайте же, смелее! Что вы – женской груди никогда не касались что ли? Поди щупали и не раз. Все мужики любят это. Вот, теперь хорошо. А я, позвольте, обхвачу вас за талию… так и допрыгаю с вашей помощью. Моя рука вас не беспокоит? Вы вроде не похож на тех, у кого ниже талии эрогенная зона. Да? Ну ладно.

«Вот стерва, - ругнулся Кайо, - тащи ее, так она еще и шпильки подпускает».

А Мавлюда продолжала в том же духе.

- История говорит, что когда-то… очень давно по этим местам проходила армия греческого царя Александра Македонского. Орехов кругом тогда было еще больше. Грекам очень понравились плоды, которые были такими вкусными и питательными, что заменяли хлеб и мясо. Они унесли, сколько смогли, домой, посадили в землю и стали получать урожай. С тех пор и пошло название – грецкие орехи. А на самом деле родина их тут. Так вот, эти места очень понравились грекам, и они устроили здесь долгий привал. Отдых, чистый воздух и пища из орехов укрепили здоровье воинов и, как водится, потянуло на женщин. А где их взять в малолюдных местах? Ну начальникам может и хватало. И солдатам, которые были побойчее… не такие, как вы застенчивые, тоже перепадало. А остальные рады были и овечкам. Ой, не смотрите на меня так удивленно, как новорожденный ангелок. Будто не знаете, как бывает. Это же не я придумала, это, говорят, в исторических хрониках написано. Однако что же вы молчите? Я говорю, говорю, а вы ни слова. Наверное, думаете о той женщине, которую ищите. И чем она вам так приглянулась? Расскажите – какая она?

- Вам это не есть интересно.

-Почему же? Даже очень интересно! Чем я хуже ее?

- Все люди… sind verschieden… как это по-русски…

- Разные что ли?

- Да, да, разные. Вы другая, но я не хочу сказать, что хуже, некрасивая.

- Так… Другая, но не хуже. А мужики, между прочим, на других, которые не хуже, очень даже падкие. Но если судить по вас, я все-таки хуже. Ну да ладно, дело ваше. Спасибо за компанию и за помощь. Мы уже почти пришли и мне, слава Создателю, стало получше. Теперь дойду как-нибудь сама.

…За три последующих дня Кайо объездил с угрюмо молчавшим Исаком все окрестные селения, но никаких сведений о Рапие не получил.

Вернувшись к вечеру из последней поездки, он встретил у своего коттеджа незнакомого мужчину, явно поджидавшего его.

- Автандил Алиев, - представился визитер, протягивая руку. – Я слышал, у вас крупный бизнес в Германии?

Оберкот усмехнулся, но комментировать не стал.

- Я тоже занимаюсь бизнесом, но, честно сказать, масштабы пока не те. Не хватает бабок на раскрутку…

- Простите… Я вас не понял.

- У меня есть деловое предложение к вам: принять участие в строительстве отеля для отдыхающих и туристов. Затраты окупятся быстро. Вы можете претендовать на сорок процентов акций.

- Где же будет ваш отель? – с трудом справившись с удивлением, спросил Оберкот.

-А вот здесь, в этой роще. Прекрасное место, не правда ли?

- Да, правда. Но если будет отель , не будет роща. Разве вам не шалко портить… diese Schönheit… такой красота? Немецкий язык, имеет ушасное слово vernichten – от слова nicht. Понимаете? Vernichten значит «уничтожить». От роща не останется ничего. Я есть строитель и знаю, что говорю.

- Зря беспокоитесь, дорогой. У нас, слава Аллаху, этой красоты много, еще надолго хватит. Кроме отеля, думаю построить еще и фабрику по переработке ореховой древесины. Не пропадать же ценным отходам после расчистки территории под застройку.

Кайо, словно прощаясь, бросил взгляд на кудрявые столетние кроны, представил себе уродливые пни на голом, выжженном солнцем месте, могучие стволы, ставшие досками, опилками и полированной мебелью в домах богатых людей, и почувствовал такое одиночество, такую тоску и усталость, что захотелось поскорей лечь в постель и никого не видеть.

- Так как – договорились? – наседал Алиев.

- Нет, нет, у меня есть трукие планы.

- Не хотите инвестировать, так хоть в долг дайте. Отдам с процентами…

- Я не имею лишние деньги.

- Но как же так! Кто кроме Запада, нам поможет? Вам же выгодно, чтобы и у нас были нормальные рыночные отношения. А что без денег сделаешь? Я на вашем месте обязательно помог бы. Ну дайте хоть немного, что вам стоит! Вон нашему президенту и американцы, и японцы, и швейцарцы подбрасывают гранты на развитие. А развития никакого нет, потому как деньги попадают не простым бизнесменам, как я, а приближенным чиновникам.

Отделавшись от неприятного посетителя, Кайо удалился в коттедж с намерением провести вечер в одиночестве. Но едва успел переодеться в легкий спортивный костюм, как в дверь постучала Мавлюда и с воодушевлением передала приглашение от себя и известных дам поужинать вместе. Перспектива новой попойки не обрадовала его и, сославшись на плохое самочувствие, он отказался принять приглашение. Мавлюда выслушала отказ с видом человека, уязвленного недоверием к своим лучшим побуждениям.

Утром за завтраком она холодно сообщила, что намеревается отлучиться на два дня по каким-то своим делам.

- Надеюсь, это сильно не повредит вашим планам, - сказала она. – Отдохнете и поправите свое самочувствие. И не скучайте, пожалуйста, когда рядом дамы. Будьте к ним более благосклонны, чем ко мне.

Кайо примирительно улыбнулся и шутливо пообещал вести себя хорошо. Однако, подумав, решил не тратить время на пустые пересуды со скучающими курортницами, а попробовать почитать на русском языке роман Льва Толстого «Воскресение», который взял с собой в дорогу. С произведениями этого писателя на немецком языке он познакомился еще в студенческие годы и с тех пор постоянно читал и перечитывал, каждый раз подпадая под удивительное очарование толстовской манеры писать совершенно просто о самых заурядных вещах из обыденной жизни людей, которые доселе ни у кого не вызывали особого интереса и никем не замечались. Под его неторопливым пером сочиненные герои, события и, казалось бы, незначительные явления жизни вдруг наполнялись такой яркой, убедительной силой и новым смыслом, что становились правдивее самой действительности, возбуждая к себе всеобщий, непреходящий общественный интерес. Простота и легкость толстовского письма однажды подвигли молодого Оберкота к намерению самому взяться за перо. Но как ни старался, все получалось скучным, а слова, которые мучительно подбирал, были корявыми и затертыми. Тогда-то и понял он, что творчество – редчайший дар ума и души и сопутствующая ему легкость таковой только кажется, а на самом деле есть блестящий итог приложения таланта и труда.

Роман читался медленно, трудно, с частым заглядыванием в словарь. Тем не менее Кайо испытывал огромное удовольствие, так как только оригинал позволял оценить все достоинства литературного языка, которым в совершенстве владел великий мастер и который как могучая река питает море человеческой культуры. Любой язык мира, справедливо считал Оберкот, обречен на вырождение и забвение, если будет основываться не на творчестве писателей, поэтов, литераторов, а только на бытовой речи. Ее, несмотря на ошибки в произношении, Кайо освоил уже довольно прилично и день ото дня делал все большие успехи. А вот до высот русского литературного языка было все еще далеко, и он решил, что отныне будет отдавать освоению его все свое свободное время.


Под утро в день отъезда из пансионата пошел затяжной холодный дождь. «Как бы не засесть здесь», - с тревогой подумал Кайо, глядя как мутные потоки размывают дорогу… Кое-где на обрывистых обочинах уже попадались огромные промоины, отгрызшие большую часть дорожного полотна.

К счастью, доехали благополучно. Турсун обнял его так, будто не видел целый год, а Батма на радостях попотчевала роскошным ужином. Одно было плохо: о Рапие по-прежнему никаких вестей.

- Я дал повторное объявление в несколько газет, еще раз поговорил по телефону с родителями Рапии, напомнил, чтобы сразу прислали телеграмму, если что-нибудь узнают о дочери, - сказал в утешение Турсун. Но настроение Кайо от этого не улучшилось. Он долго не мог уснуть в ту ночь, ворочаясь и наматывая на себя измятую простыню. Надо было еще что-то предпринять, но что именно – так и не прояснилось. И потому так сразу, так безоглядно поверил вести, которую привезла Мавлюда, на чью помощь он уже больше совсем не рассчитывал.

- Нашлась ваша любовь! – еще от калитки радостно защебетала она. – Только-только узнала, что Рапия живет в одном из аилов и сразу примчалась к вам. Собирайтесь, прямо сейчас повезем вас к ней. Но! По нашему обычаю тому, кто приносит хорошую весть, дают награду. Позолотите скорее ручку, а то не будет удачи.

- О, хорошо, хорошо! – поспешно заверил Кайо. – Вот вам подарок – пятьсот доллар и двести за труд.

Мавлюда с детским восторгом перецеловала сотенные купюры, потом самого Кайо, театрально открыла перед ним дверцу машины и скомандовала:

- Вперед! Полный ход!

По ее словам выходило, что Рапия отыскалась в маленьком отдаленном аиле вблизи горного озера. Путь туда был не близок, и «Опель» без остановки несся, подминая нагретый асфальт, казавшийся на расстоянии мокрым.

Приехали, когда совсем стемнело. Поплутав по неосвещенной улице и поспрашивав в домах, наконец нашли нужное место. На стук в калитку вышла женщина.

- Мы ищем Рапию, - обратилась к ней Мавлюда.

- Я Рапия. А что вам нужно?

Кайо сделал неуверенный шаг навстречу женщине, пристально вглядываясь в ее лицо, плохо различимое в темноте. Он так долго ждал этой минуты, так переволновался в дороге, что теперь глядя на женщину и не узнавая ее, думал, что, наверное, сходит с ума. Но реальность упряма: и голос, и лицо женщины ничем не напоминали Рапию. В конце концов все разъяснилось – произошла какая-то странная путаница.

Раздосадованный нелепостью происшедшего, не зная что и думать по этому поводу, Оберкот не захотел слушать никаких оправданий Мавлюды и с несвойственной ему резкостью потребовал немедленного возвращения назад. Но Исак ехать наотрез отказался, пробурчав, что устал и не желает рисковать. Мавлюда поддержала его и предложила переночевать в домике на берегу озера.

Время ушло за полночь, когда при свете крупных махровых звезд показалась крыша какого-то строения. Это и был тот самый домик. Повозившись с замком, Исак отпер дверь и зажег внутри керосиновую лампу.

Лежа на голом матраце, Оберкот провел остаток ночи без сна и лишь под утро забылся на короткое время. Пробуждение принесло второй неприятный сюрприз – Исак и Мавлюда исчезли вместе с машиной, оставив на столе две лепешки и недоеденный кусочек вареной баранины. Окончательное осознание того, что он коварно брошен в безлюдном месте, пришло после того как , покружив у домика, Кайо увидел на траве следы, дважды оставленные колесами «Опеля», а потом обнаружил пропажу из кармана своей куртки мелкой суммы денег. К счастью, большая часть наличности вместе с кредитной карточкой и документами была спрятана в потайном кармане и осталась в сохранности. Но что же дальше, есть ли выход? – спросил он себя и решил, что сначала нужно хорошенько осмотреться вокруг. Тропинка, уходящая от домика, привела на берег озера, с трех сторон стиснутого горами. Забыв о своем нерадостном положении, Кайо с восхищением обратил долгий взор на бирюзово-синюю, до большой глубины прозрачную чашу, по краям которой, отражаясь в спокойной воде, теснились причудливые нагромождения скал и вздымались островерхие пихты. А над всем этим великолепием величаво подпирали небо белые вершины гор, склоны которых плотно укутывали хвойно-лиственные леса и кустарники. Берега озера так круто обрывались к воде, что казались непроходимыми, и Кайо, налюбовавшись вдоволь озером, решил продолжить путь по лощине, ведущей в сторону от него. Придерживаясь старой автомобильной колеи, он вышел на плато, укрытое от ветров горами. Здесь в высокой траве колея затерялась, и Кайо, засомневавшись, остановился. Продолжать путь, не зная направления и местности, было слишком рискованно, ведь так можно еще больше удалиться от человеческого жилья и совсем заблудиться. Уж лучше, решил он, не покидать озеро, где по крайней мере есть кров и хоть какой-то шанс, что кто-нибудь рано или поздно да приедет сюда. Местность напоминала то одичавший фруктовый сад с яблонями, грушами, орехом, алычой, виноградом, то пышнотравную саванну с одиночными деревьями. Обилие созревающих плодов поражало взгляд. На одной из яблонь с особенно красивыми румяными плодами Кайо снял пробу, но не разжевав, выплюнул недозрелую мякоть, морщась от крутой оскомины. Зато под травяной подстилкой удалось отыскать десятка два грецких орехов старого урожая. Они-то и стали основной добавкой к двум лепешкам, которые Кайо ухитрился растянуть на четыре дня. А потом пришлось целиком перейти на орехи и холодную воду ключа, вытекавшего из ямки вблизи домика.

На восьмой день отчуждения от цивилизации Кайо Оберкот, отощавший, в помятой одежде, обросший и потемневший от солнца, стал вполне походить на подозрительного бродягу. И именно таковым посчитал его местный егерь, когда случайно застал за собиранием орехов в лесу. Диковатый вид неизвестно откуда взявшегося пришельца так насторожил лесного стража, что наведя ружье, он строго потребовал немедля следовать с ним на кордон. Там задержанный был подвергнут обстоятельному допросу. Чистосердечный рассказ об обстоятельствах появления в здешних местах не только не убедил егеря, но еще больше укрепил подозрения. Однако предъявленные затем документы сильно поколебали их. А когда задержанный под конец упомянул еще имена своих обидчиков, лед недоверия растаял окончательно.

- Теперь все понятно, - сказал егерь. – Этих мошенников здесь все знают. Как лето, так они тут как тут. Своими ссудами под разорительные проценты и залоги, загоняют нуждающихся рабочих лесхоза в кабалу, скупают у них задешево урожай орехов и очень выгодно продают на столичных базарах. Я слышал, такими делами Мавлюда со своим мужем занимается и в других ореховых урочищах.

«Так вот для чего понадобилась отлучка на два дня», -- вспомнил Кайо.

Три дня егерь откармливал домашней едой и отпаивал парным молоком своего гостя, пока, наконец, не случилась попутная оказия. Возвращаясь в тряском УАЗе, Кайо поглядывал в окошко и всю дорогу предавался воспоминаниям о днях своей робинзонады, не испытывая ни досады, ни злости; напротив, в глубине души он даже проникся чем-то вроде благодарности к людям, вероломно бросившим его в месте, оказавшемся поистине чудесным, и ему захотелось еще и еще раз приехать сюда, чтобы насладиться первозданной красотой Природы, лучше и выше которой нет ничего на свете.


В доме Турсуна ждало письмо от Франца Циммермана, офис которого в связи с расширением бизнеса переместился в столичный город страны, о чем Кайо узнал еще будучи в Германии. Они переписывались редко, но о новой азиатской поездке Кайо все-таки постарался известить приятеля письмом. Потом отправил телеграмму с адресом Турсуна. В письме Франц коротко сообщал о своей жизни, делах фирмы и просил заглянуть, если доведется побывать в столичном городе. «Наверное, придется-таки съездить туда, -- подумал Кайо. – Оставаться здесь уже нет смысла, надо искать Рапию в других местах».

На следующий день он покинул гостеприимный кров Турсуна и Батмы, ставших самыми близкими ему людьми, и вылетел в столицу.

Аэропорт встретил липкой духотой, от которой нигде не было спасения. И только в гостинице душ и кондиционер помогли ощутить благословенный комфорт.

Утро следующего дня Оберкот начал с посещения редакций газет и телевидения для размещения объявления, содержание которого укладывалось в три строчки: «такой-то, приживающий… , просит такую-то сообщить о себе». Затем, взяв у администратора гостиницы телефонный справочник, начал названивать в школы. Это нудное занятие отняло два дня и не дало никаких результатов. Тем же закончилось и посещение паспортных столов. Тогда Кайо стал просто ходить по городу , выбирая людные места. Первыми в очереди , конечно же, оказались городские рынки. К его удивлению, они мало чем отличались от провинциальных. Тот же хаос транспортных подъездов к торговым рядам, невообразимая скученность и толкотня в них, та же грязь после дождя и антисанитария, те же лотки в проходах с выставленными на них навалом лепешками и булками хлеба. Привычные картины бойкого торжища уже не вызывали прилива эмоций, но каждый раз становилось тоскливо на душе и портилось настроение при виде просящих милостыню стариков, малолетних чистильщиков обуви, разносчиков воды, сигарет и жвачки… Слезы безработицы и бедности здесь проявлялись так же многообразно, как и в провинции. Единственное отличие, пожалуй, состояло в том, что грань между бедностью и богатством в столице ощущалась еще резче. Много зримых примет указывало на то, что бездомные, роющиеся в мусорных баках, ночующие на трубах теплотрассы, -- это только часть обездоленных, основная же масса их ютится за стенами тесных, как собачьи конуры, построенных в советское время железобетонных панельных и не штукатуренных кирпичных домов. Выживая кто как может, обитатели их торгуют с лотков на улице всякой всячиной, а кто по старости не может этим заниматься, кое-как перебиваются на мизерные пенсии. Тем же, кому повезло устроится на постоянную работу, хватает зарплаты в лучшем случае на полмесяца. И все вместе они составляют большинство граждан города. А о присутствии меньшинства кичливо напоминали большие дома в стиле новейшего дикорыночного барокко, казино, рестораны, дорогие магазины и иномарки.

В развитых странах водораздел между богатством и бедностью смягчает средний класс, постоянно пополняемый за счет роста благосостояния малоимущих и в свою очередь подпитывающий верхнюю элиту. Здесь же, подытожил свои печальные наблюдения Оберкот, средней прослойки практически нет и потому так кричащи противоречия между двумя полюсами общества. «Чем же мы, европейцы, можем помочь?» – не раз спрашивал он себя и принужден был в конце концов согласиться с мнением многих западных экспертов, что при масштабах такого бедствия одна только внешняя помощь не сможет покончить с экономической разрухой, нужны мощные импульсы изнутри. «Однако это вовсе не исключает благотворительности, и я не буду стоять в стороне», -- здраво рассудил Оберкот.

Возможно, его доброе намерение, как нередко бывает, так и осталось бы образчиком бесплодного прекраснодушия, если бы не один случай. Однажды утром, просматривая вчерашнюю газету, он обратил внимание на заметку об умирающем в Ожоговом центре мальчике, жизнь которого могли спасти только донорская кровь и неотложная операция по пересадке кожи. Однако ни у врачей, ни у матери пострадавшего нет средств на лечение, сообщала газета, и обращалась к милосердию своих состоятельных читателей. Потрясенный безысходностью трагедии, Кайо без колебаний решил предложить свою помощь. Сняв с кредитной карточки деньги, он на такси примчался в Ожоговый центр, но было уже поздно – минувшей ночью мальчик умер. Хмурый, усталый после ночного дежурства врач, поморщившись, все же согласился провести посетителя в покойницкую. Обезображенное тело мальчика прикрывала простыня, но лицо, не тронутое огнем, было чистым и спокойным. Смерть разгладила искаженные недетским страданием черты..

- Где он получил такие ожоги? – спросил Оберкот.

- Сбежал из дома, попал в компанию уличных бродяжек и, уснув ночью, видно, слишком близко оказался к костру…

Страшная история на много дней выбила Кайо из привычной колеи и поставила вопросы, о которых он размышлял уже много лет. Внутренняя работа, начавшаяся в нем еще с больничной кровати после автомобильной аварии, все больше подводила к убеждению в порочности и обреченности мира, которым правит многоликий эгоизм. Спасти его могут лишь осознанная любовь каждого ко всему сущему и понимание этим каждым, что жизнь его как нота в симфонии может звучать не сама по себе, а в единении с другими звуками, в стройном соподчинении и чуткой уступчивости друг другу. Восхитительный пример такой любви явил миру Иисус Христос, сознательно избравший для себя самую крайнюю, самую мучительную форму жертвенности, ибо он как никто другой знал, что иначе погрязшие в грехах люди не поверят его учению о добре и зле.

Вряд ли у кого-нибудь из ныне живущих, думал Кайо, хватит силы духа на то, чтобы вот так пострадать за других на Голгофе. Но если каждый из нас отдаст хоть малую толику от благ своих на то, чтобы облегчить страдания других, мир изменится, станет лучше.

Эти рассуждения с неизбежностью привели Оберкота в пригородное село, где жил погибший мальчишка. На немощеной, посыпанной печной золой улочке таксист отыскал старый домишко с разваливающейся огородной изгородью. На стук выглянула старушка не по сезону одетая в заношенное пальто, дырявую шаль и матерчатые боты.

- Кто там? – спросила она слабым, больным голосом.

Кайо ответил, что хотел бы видеть маму умершего Романа.

- Так ить она на работе, - сказала старушка. – Езжайте в садовый питомник, спросите там Анну… Анну Беспалову.

Появление представительного господина на селекционном участке питомника вызвало любопытство у женщин, поливавших молодые яблони, и они, приняв его за большое начальство, оставили работу и подошли поближе.

- Мне нужна Анна Беспалова, - сказал Кайо.

- Я Анна, - откликнулась одна из работниц. Она была как и остальные женщины одета в замызганную куртку и брюки, заправленные в резиновые сапоги. Поблекшие глаза ее на худом увядшем лице смотрели хмуро, с тревожным ожиданием, словно спрашивали, какая еще беда свалилась на ее голову. И одного взгляда хватило Кайо, чтобы понять, сколь безрадостной была жизнь этой рано состарившейся, к тому же, видимо, и пьющей женщины. Так и оказалось, когда после долгих усилий удалось немного разговорить ее. Муж Анны пропивал все, что зарабатывал, потом подался в Россию и вот уже три года о нем ни слуху ни духу. Сама зарабатывает мало, еле хватает на жизнь. Младший сынок перешел в третий класс, а старший, Ромка пошел бы в пятый… Даже при упоминании о погибшем сыне голос ее звучал монотонно и тускло, а глаза оставались сухими.

- Не смотрите на меня так, - сказала она, перехватив взгляд Кайо. – Все слезы я уже выплакала…Лучше утопиться, чем так жить. И утопилась бы, если б не младшенький. Кому он кроме меня нужен? Боюсь, как бы тоже не сбег. В доме-то, бывает, и корочки хлеба нет.

- Послушайте Анна. Я хочу помочь вам. Положу в банк деньги и вы будете десять лет каждый месяц получать некоторый сумма… чтобы хватало на жизнь. Согласны?

Анна ошарашено посмотрела на него и от удивления сразу не нашлась что сказать.

- Это с какой же стати? – наконец пробормотала она. – Мы вам не родня… даже видимся в первый раз. Ничего я что-то не понимаю… Даже страшно стало.

- Не удивляйтесь и не бойтесь. Я не желаю вам делать зло. Отдаю не чужие, а свои деньги, которые честно заработаны. Но у меня есть одно требование к вам. Вы не должны тратить деньги… на пьянка. Если узнаю, что вы пьете, закрою счет в банке. Еще раз спрашиваю – вы согласна?

- Согласна…

- Тогда прямо сейчас возьмите свой паспорт и езжайте со мной в банк.


Совершив свой поступок, Кайо Оберкот не был столь наивен, чтобы думать, будто сильно осчастливил эту битую мужем, пьющую с горя, не знавшую настоящей мужской любви и ласки женщину. Скорее всего жизнь ее мало изменится. Но пусть теперь хоть сына поднимет, сохранит от беды – и то хорошо.

«Сделав доброе дело, -- с усмешкой сказал себе как-то во время вечерней прогулки Оберкот, -- люди обычно с чувством облегчения от выполненного долга умывают руки и ждут, когда и другие сделают что-нибудь во благо ближнего. А я все не могу успокоиться».

Тут уместно было бы упомянуть об одной черте характера господина Оберкота, не согласующейся с его нынешним поведением, а именно: получая приличные доходы от своего капитала в акционерной компании, он не любил тратить деньги впустую, был прижимист, расчетлив и пунктуален в финансовых делах.

Такова уж, видно, природа всех филантропов, у которых скупость и щедрость порой идут рядом.

Поначалу отвлеченные размышления Кайо постепенно обретали конкретное направление. Он решил организовать закупку в Германии лекарств для детей, страдающих тяжелыми недугами. Но прежде следовало посмотреть, как лечатся и в чем нуждаются больные дети.

Посещение лечебных учреждений оставило на душе тяжелый осадок. Везде была одинаково удручающая картина: нехватка лекарств и медицинского оборудования, отсутствие банно-прачечных услуг, ужасные туалеты, убогая обстановка в палатах и кабинетах. При всем при том даже кратковременное нахождение в этих мрачных стенах было разорительным для малообеспеченных граждан, так как приходилось платить и за дорогие лекарства, и за процедуры, и за операции, и за пользование диагностическим оборудованием – за все, за все!

А для богатых людей имелась другая медицина – помещения с отдельным входом, чистенькие, уютные палаты с полным набором бытовых услуг.


Кайо известил по телефону Франца Циммермана сразу же по приезде, и они договорились встретиться через неделю. Но встреча не состоялась из-за срочного отъезда Франца по делам фирмы. Вышло так, что увиделись только через три недели. Дружище Франц был все такой же веселый, живой, говорун и умница, только еще больше располнел.

После обеда с пивом и колбасками от известного баварского пивовара, удачно наладившего в здешнем краю колбасно-пивной гешефт, Герта участливо расспросила Кайо об обстоятельствах смерти бедной Марты, о его теперешнем одиноком житье-бытье, коснулась и своих семейных дел. Поддерживаемый ею, оживленный разговор, скоро наскучил Францу, и он стал позевывать, лишь изредка роняя короткие реплики. Но как только Грета ушла в кухню готовить кофе, начавший было гаснуть разговор снова оживился, перейдя к темам, которые более всего интересуют деловых мужчин – к работе, экономике, политике… Франц с понимающей, чуть ироничной улыбой выслушал рассказ Кайо о бедственном положении в медицине и заметил, что тут нет ничего удивительного. Государству не по карману содержать медицину.

- В таком случае большинство граждан вообще лишается медицинской помощи, - возразил Кайо. – Разве медицина не входит в разряд основных социальных обязанностей государства?

- Конечно, входит, и государство пытается что-то делать, только толку пока мало. Я имею в виду социальные отчисления на медицину с предприятий и с работающих на них, введение института так называемых домашних врачей и тому подобное. Во-первых, безработица, стагнация в экономике и низкие заработки не позволяют накапливать достаточные средства; во-вторых, многие врачи, не получая должной подготовки во время учебы и имея низкую квалификацию, не могут самостоятельно работать. Что касается лекарств, то даже те крохи, что выделяются на лечение детей и стариков, часто разворовываются.

- Ты давно живешь в этой стране, Франц, хорошо знаешь ее… Я помню, как полтора года назад ты очень критически отозвался обо всем, что здесь происходило. А что теперь? Ведь должно же что-то меняться к лучшему, пора уже. Насколько я знаю, республика прежде была довольно благополучной в Советском Союзе. Куда же все подевалось?

- Я как и ты, дорогой Кайо, не был свидетелем событий, последовавших после распада Советского Союза. Но вот что достоверно узнал за годы жизни здесь. Отделение республики по историческим меркам было событием мгновенным и неожиданным. Зато путь к строительству государственного суверенитета оказался очень трудным и долгим. У власти, которая пришла к управлению страной, не было ни времени, ни новых кадров, ни опыта, ни средств для разворота на сто восемьдесят градусов, то есть к переходу от социалистических отношений к рыночно-капиталистическим. Вот в такой обстановке, заранее не просчитав последствия преобразований, в которых была действительная необходимость, будучи совершенно не подготовленной, новая власть приступила к выполнению своей тяжелой миссии. И, конечно, наделала много ошибок. Устроив гонку по ликвидации колхозов и совхозов, власть не учла привычку народа во всем полагаться на государство. Когда началась массовая раздача общественного скота, многие на радостях быстро порезали, проели его и стали ждать, что еще дадут – и пошло всеобщее обнищание. Лишь немногие дальновидные люди сумели правильно распорядиться полученным добром и создали собственные крестьянские хозяйства.

Не менее разрушительной была и приватизация в промышленности. Непродуманность и скрытность действий, слабость законодательного регулирования и общественного контроля привели к тому, что самые жирные куски пирога быстро расхватало чиновничество, немалую часть которого составляли вчерашние партийные и государственные функционеры. По своим нравственным принципам, не веруя ни в бога, ни в черта, они больше других были готовы к мошенничеству и первыми совершенно безнаказанно начали этим заниматься. От такой приватизации народу, конечно, ничего не досталось. Сейчас некоторые деятели любят ссылаться на высказывание Карла Маркса о том, что и в старой доброй Европе борьба за собственность была грязной и преступной. А теперь, дескать, потомки мошенников стали эффективными владельцами капиталов и даже меценатами. Но разве это может быть оправданием преступным аферам? Кстати сказать, здешние богачи отнюдь не спешат поступиться хоть толикой своих благ – уклоняются от налогов, ведут двойную бухгалтерию доходов и расходов, перегоняют капиталы в теневой бизнес.

- Я слышал, есть какая-то программа по преодолению бедности?

- Программа есть. Но она, как и все прочие программы, сочиненные жадными, ленивыми и бездарными чиновниками, больше из области благих пожеланий. За годы так называемых реформ, проводившихся недобропорядочными людьми, население лишилось всех своих трудовых накоплений. И тут приложили руку не только мошеннические трастовые фирмы и компании, но и само государство, обесценившее вклады граждан. Теперь грабежом занялись банкиры. Пользуясь тем, что нет закона об уголовной ответственности за растранжиривание доверенных банкам депозитов, раздают ничем не обеспеченные кредиты, разумеется, не бескорыстно для себя, а потом банки, ставшие вдруг неплатежеспособными, закрываются – типичная картина обмана вкладчиков. И никто палец о палец не хочет ударить, чтобы исправить это положение. А ведь реши правильно вопрос, глядишь, и проблема бедности смягчилась бы. На Западе люди, имеющие даже небольшие деньги, могут без особых хлопот и риска вложить их в какое-нибудь доходное дело. Здесь это невозможно – таковы устои общества, где без взяток и покровительства трудно чего-нибудь добиться.

- Неужели все так безысходно?

- Быстрое решение едва ли возможно. Однако разумный выход даже из самого тяжелого положения всегда можно найти. другое дело – какой ценой. До сих пор либерализации экономики и другим рыночным нововведениям сопутствовали резкое обеднение населения и разрушение былого мощного промышленного потенциала страны. Размеры этого бедствия оказались гораздо большими, чем предполагалось на начальном, романтическом этапе рыночных преобразований. Сохранять и дальше такое положение нельзя, иначе можно полностью размыть и без того сузившуюся прослойку квалифицированных кадров, продолжающих покидать страну, скатиться к люмпенизации значительной части общества, навсегда утратить позиции в производстве высокотехнологичной и интеллектуальной продукции, остатки которого по инерции еще сохраняются благодаря вложенным в советское время большим трудовым и техническим ресурсам. Подлинное обновление промышленности скорее всего придется начинать с нуля, поскольку вряд ли удастся благополучно встроить современную корпоративную систему управления производством в старую негибкую отраслевую, основанную на жестком планировании и оторванную от рынков сбыта. А времени на раскачку нет, экономических инструментов у руководства республики с каждым годом остается все меньше. Сейчас, по-моему, самый главный из них – сделать все возможное, чтобы деньги инвесторов наконец-то пришли в страну. Понимание этому как будто есть, но полезных дел пока мало. Наблюдаются, правда, некоторые подвижки в сельском хозяйстве. Крестьяне получили в свою собственность земельные наделы, привыкают работать по-хозяйски, самостоятельно, уже не просят денег у правительства, учатся с выгодой использовать кредиты специализированных финансовых организаций, идет естественное укрупнение мелкотоварных хозяйств…

- Дорогие мужчины, - прервала разговор потерявшая терпение Герта, - вы совсем забыли обо мне. Расскажите лучше, Кайо, о новых людах в Европе. Интересно, что сейчас носят в Берлине, в Париже?

- Боюсь, что за всеми своими делами я поотстал по части мод. Даже в свой парижский бутик от Ланвена ни разу не съездил, -- сказал Кайо и, взглянув на часы, стал прощаться.


Наконец-то пришло извещение о прибытии первой партии лекарств. Но до передачи их по назначению нужно было еще провести таможенное оформление. На проходной таможенного склада дежурный в камуфляже долго созванивался с кем-то по телефону и сказал, что нужного инспектора пока нет на месте.

Через полчаса Оберкот снова обратился к дежурному. На этот раз повезло.

- Слушай, Султан, тут тебя ожидает иностранный гражданин с интересной кошачьей фамилией… Оберкот. Еще раз повторить? Обер-кот. Пропустить? Есть!

Двор склада загромождали груженые автомашины с прицепами, обойдя которые, Кайо увидел открытую дверь склада.

Султан, шустрый молодой человек, в такой же как дежурный униформе, встретил приветливо, но предупредил, что «растаможка» без долгих хлопот вряд ли обойдется. Кроме того, надо заплатить за все, что при этом полагается. Сумма выходила немалая.

- Но мой груз есть гуманитарный, - выразил недоумение Оберкот. – Я бесплатно отдаю его в больницы.

- Не знаю, не знаю, - посуровел инспектор. – Никаких льгот вам не положено. Можно договориться лишь о сокращении срока оформления… если окажете гуманитарную помощь… нам. Понимаете?

Намек господин Оберкот понял, но от оказания «гуманитарной помощи» наотрез отказался.

- Тогда приходите деньков через десять, - сказал молодой человек. – Проведем по всем правилам таможенный досмотр, посмотрим, что у вас там. В смысле нет ли чего запрещенного. Если все в порядке, еще через десяток-другой деньков может и оформим ваши документы.

- В таком случае я пойду к ваш начальник, - рассердился Оберкот.

Ждать приема у начальника таможни пришлось гораздо дольше, чем у инспектора. Скупая улыбка, появившаяся на его крупном лице, тотчас уступила место хмурой и строгой озабоченности, как только посетитель приступил к изложению своей жалобы.

- Все понятно, господин Обер… Оберкот. – прервал он взволнованный рассказ. – Клиентов у нас много, а сотрудников мало. Рады бы, но от досмотра не имеем права освобождать…

- Но ваш инспектор предложил мне незаконный сделка!

По лицу начальника снова скользнула тень, теперь уже некоторого смущения. «Черт его знает, -- подумал он, -- еще пойдет жаловаться выше, поднимет шум. А нам это ни к чему. По всему видно, настырный очень. От таких только и жди неприятностей. Пожалуй, лучше оформить побыстрее и пусть катится».

- Хорошо, - сказал он вслух. – Я возьму на контроль вашу жалобу. Обязательно разберемся и примем меры. Если все окажется в порядке, завтра же получите документы и груз.

Обрадованный Кайо решил не терять времени и сразу же направился к другому начальству – медицинскому. Его взору предстали такой же, как и в таможне, хорошо меблированный кабинет с ковром посредине и такой же упитанный, прилично одетый хозяин кабинета, восседающий за полированным столом с десятком телефонных аппаратов на приставке. Он долго не мог понять, чего хочет от него гражданин из Германии, морщился, хмурился и весело оживлялся только тогда, когда отвечал на телефонные звонки.

- Так вы хотите, что бы я привез из таможни ваши лекарства? – уразумел наконец он суть обращенной к нему просьбы. –Знаете ли, я вам не экспедитор по доставке грузов.

Оберкот снова стал объяснять, что приобрел лекарства за свои деньги, руководствуясь гуманными соображениями, ради здоровья детей, и вправе рассчитывать если не на благодарность, то хотя бы на маленькую помощь.

- Вас никто не уполномочивал закупать лекарства, договор не заключался, - был ответ. – Вы действуете как частное лицо и, пожалуйста, к нам никаких претензий не предъявляйте. Доводите сами дело до конца. А мы потом посмотрим, что за лекарства вы привезли, и как ими распорядиться.

«Боже мой, как я был наивен, надеясь на помощь этих людей. Они никогда не видели глаз умирающего ребенка», -- с тоской подумал Кайо, выходя из кабинета.

Весь следующий день ушел на поиск и наем автомашины с грузчиками. В конце концов удалось все утрясти. Коробки оказались вскрытыми, и это задержало погрузку. В гостиницу Кайо вернулся лишь вечером и сразу лег спать. Но сон не шел. Сказывалась усталость от неудач с поисками Рапии, от мытарств и опостылевшей кочевой жизни. Сегодня особенно он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Впервые за время поездки невыносимо сильно захотелось вернуться домой – к привычным вещам и близким людям, общения с которыми так не хватало ему все это время. И он, слабея под напором этих чувств, решил, что надежды найти Рапию угасли и надо возвращаться восвояси.

Утром, не выспавшийся и хмурый, Кайо заказал билет на ближайший прямой авиарейс в Германию и отослал короткое письмо Турсуну о своем решении.

Но случается так, что когда кажется, будто все уже кончено, ничего не ждешь и ни на что не надеешься, жизнь, изрядно помучив, вдруг преподносит счастливый сюрприз. Случилось такое и с Кайо.

Проходя по улице, он увидел на противоположной стороне женщину, очень похожую на Рапию. Замедлив шаг, потом остановившись, он в замешательстве смотрел ей вслед, не решаясь ни окликнуть, ни последовать за ней. А женщина уходила все дальше. И тут что-то словно толкнуло его. Побежал за ней, догнал и заглянул в лицо – Рапия! Да, это была она! Несколько секунд Рапия непонимающе, словно не веря своим глазам, молча смотрела на него, потом губы ее дрогнули в подобии робкой улыбки, она шагнула навстречу и медленно протянула обе руки, не сводя с него широко открытых черных глаз. Кайо тоже пристально смотрел на нее, будто заново узнавая и мгновенно отпечатывая в сознании и бледность ее лица, и ранние лучики морщинок в уголках глаз. Их руки слепо нашли друг друга, соединились, но нерешительность – спутница долгой разлуки все еще стерегла каждое движение. И все разом изменилось, как только Кайо коснулся ее губ своими губами…

Они ушли на тенистый бульвар, отыскали свободную скамейку и рассказали все, что произошло с ними за полтора года разлуки.

После скандала, устроенного бывшим мужем, гордая Рапия, не желая быть обузой ни родным, ни знакомым, уехала в столицу. Устроиться на работу не удавалось, деньги кончились, и тогда она послушалась совета одной знакомой челночницы – уехала с ней на заработки в Екатеринбург. Там больше повезло – удалось устроиться переводчицей в российско-германское совместное предприятие. Но назад тянуло ужасно, и когда скопила денег, сразу уехала. И вот на второй день по приезде счастливый случай свел их.

- Теперь я тебя никуда не отпущу, - сказал Кайо.

Через несколько дней посольство Германии выдало госпоже Назаровой въездную визу. А потом были совместная поездка к ее родителям и отлет в Германию. Там Кайо и Рапию ждала новая жизнь. Они еще плохо представляли ее себе, но очень надеялись, что будет она счастливее прежней. Однако это уже другая история.