Является родиной живущих здесь

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 46

Вагон был переполнен, в коридоре стояли. Чтобы протиснуться в туалет,

приходилось серьезно работать локтями. Воняло именно так, как и должно

было вонять: давно не мытой возбужденной толпой.

Куда они все, в замешательстве думал Сайрус. На фронт? Вот эти

рафинированные дезертиры? А если не на фронт, то куда?

Слава Богу, оборону купе боцман еще держал. Иначе...

Сайрус скрежетнул зубами. Сдерживаться становилось все сложнее и

сложнее.

Вновь давали знать о себе глаза. Табачный дым, заполнявший коридор...

- Господа, никто не будет против, если я открою окно?

Против никто не был.

Погасили лампу, отодрали плотную штору, для верности прихваченную

кривыми гвоздиками. Потом Сайрус ухватился за ручку окна, несильно дернул

- и вывернул всю форточку с корнем. Молча выкинул ее наружу. За окном

летели паровозные искры. Пахло скверным углем.

Двое суток в Порт-Блесседе были сплошным бредом. Сайрус нервно

посмеивался, вспоминая все это... хотя правильнее бы было, наверное,

оставаться злобно-серьезным или холодным и ироничным...

Уже не получалось.

Так или иначе, к концу вторых суток Сайрус неожиданно для себя стал

экстраординарным представителем генерал-губернатора Острова, выполняющим

специальное его задание, а именно: самолично изучить обстановку вокруг

города Вомдейл и представить свои рекомендации. Полномочия Сайруса были

огромны...

Вот только экстренного поезда ему не дали.

Потом, когда тащили на гору украденные зеркала и обрезанные на

чердаках бельевые веревки - тащили, конечно, полковник и Дэнни, Глеб

ковылял кое-как: повисал на костыле, обходил его мелкими шажками,

перебрасывал вперед, втыкал, снова обходил, - он все не мог выбросить из

головы услышанный разговор... ах, надо было вернуться, надо было выяснить

все окончательно, теперь - будет мучить до самой смерти... то есть

недолго...

Бросьте, бросьте. Никаких "недолго". Жить будем еще сто лет.

Бедная Светлана...

"Знаешь, я понял так, что этот, недотравленный - из наших." - "Каких

это наших?" - "Ну, из людей Турова, которые были тут." - "Ничего себе. А

мы его на танк прикрутили. Вот он поправится..." - "Кто же мог знать.

Переодетый..." - "Да... Какая-то, Петя, херня из всего этого получается,

мне не понятная. Как по-твоему: Адлер чокнутый или просто дурак?" -

"По-моему, и то, и другое." - "Вот и мне мерещится..." - "Плохо, что его

зайчики поддержали." - "То-то и оно. Есть у меня мнение, что надо когти

рвать - а то запросто лапки надуем." - "Это точно. Сколько нас осталось,

а, Захир? Ведь меньше трети..." - "Какая треть, Петя? Если всех считать,

что сюда вошли - полторы тысячи было! И что осталось?" - "Мне кажется, не

всех побило..." - "Ясно, не всех. Горелик, например, со своими - чтоб я

сдох! - ушли в камыш. Он же хитрый, Горелик, как лиса..."

Потом кто-то вошел, и разговор переключился на другое, чисто

служебное.

Странно: силы не прибывали, но как-то и не убывали. Глеб был уверен,

что его хватит на полтора шага из пыльного мира наружу и обратно. На самом

деле им с полковником пришлось прыгать раз двенадцать... и - ничего. Жив -

и еще ковыляю в гору...

Башня гелиографа и дом возле нее сложены были из грубо отесанного

дикого камня. Странно, но пыли не земле почти не было - лишь тонкий

местами слой там, где стояла бы вода после дождя. Если бы здесь были

дожди... Почему-то очень хотелось посмотреть, как выглядит башня в

реальном мире - но Глеб уверен был, что пришельцы в первую очередь именно

здесь поставят свои посты, поэтому рисковать зря не стал.

Внутри башня, как и ожидалось, оказалась полой, перекрытия, если и

были, давно обвалились. Куча серых лохмотьев валялась наискосок от входа,

и зеленые медные гильзы катались по каменному полу. В стене были каменные

выступы в две ладони шириной. Они образовывали винтовую лестницу, уходящую

вверх, к продырявленной железной крыше. Свет втекал в высокие стрельчатые

окна.

- Что дальше? - сходу спросил Дэнни.

- Надо закрепить две веревки там, наверху. Прочно - и на

противоположных стенах. Четко по диаметру.

- Понял, - сказал Дэнни, подхватил мотки веревок и легко пошел по

выступам, как по обычной широкой лестнице.

- Молодец парень, - с завистью сказал полковник.

- Хорошая подготовка, - согласился Глеб.

Полковник внимательно посмотрел на него, но Глеб сделал вид, что

ничего не заметил.

И вдруг - как ударили в затылок - вскрик!

Глеб обернулся, присаживаясь, готовый стрелять. Но - стрелять было не

в кого.

Светлана, прижимая Билли к себе, тихо пятилась от тряпья. Глеб как-то

сразу оказался перед нею.

- Что?..

- Там...

Он шевельнул костылем тряпье. Оно распалось со звуком оседающей пены.

Под тряпьем лежали серые кости. Два обнявшихся скелета. Длинные

волосы еще прикрывали черепа.

Глеб присел. Достал нож, выбросил клинок и кончиком его отвел волосы

в сторону. В глубокой ямке позади челюсти тускло желтела серьга. Он

подцепил ее и положил на ладонь. Дешевая безыскусная поделка из плохого

золота с подозрительной стекляшечкой в центре...

- Заблудились, девочки, - сказал он грустно. - Но, получается -

где-то рядом должен быть проход. Где-то не слишком далеко...

- И что? - с непонятной ей самой надеждой спросила Светлана.

- Пока еще не знаю, - сказал Глеб. - Надо довести до конца начатое, а

уж потом... если оно будет, это потом...

Сверху упала одна веревка, через минуту - вторая.

- Не вздумай спускаться по веревке! - грозно крикнул полковник. Дэнни

засмеялся наверху.

Еще через полчаса все было готово. Одно из зеркал, овальное,

ростовое, прикреплено было к стене. Второе, прямоугольное, поясное -

подвесили за углы на веревках. Глеб отвел его от вертикали, отпустил. Оно

медленно поплыло вперед, замерло, вернулось. Глеб его остановил и вернул в

нейтральную точку.

- Вот пока и все, - сказал он. - Теперь будем ждать темноты. Судя по

часам, осталось недолго...

Первых десять, назначенных на расстрел, повели в семь вечера по тропе

к башне. Окна домов были закрыты, но слышно было, как там, за окнами, их

оплакивают. Адлерберг разрешил сегодня вызываться добровольно - тогда не

будут брать по жребию. И все десять - вызвались. Четверо пожилых мужчин,

два мальчика, два солдата, старик и старуха - супруги... Их провели по

городу и погнали в гору. Конвой был из "зайчиков" - почему-то так называли

тех, кто должен был создавать и охранять полевые тюрьмы и концлагеря - а

также производить ликвидацию тех, кто ликвидации подлежал. "Зайчиков" не

любили: за предписанное уставом шкурничество: во время боев им надлежало

оставаться в тылу, и только по подавлении вооруженного сопротивления

начинать действовать. Именно по этой причине они понесли самые малые

потери: оба истребительных удара, огневой и химический, пришлись на голову

и тело колонны, лишь слегка зацепив хвост... Теперь их было абсолютное

большинство: сто шестьдесят девять человек из трехсот одиннадцати

боеспособных. Среди семидесяти раненых и отравленных не до смерти

"зайчиков" было четверо.

В восемь часов ровно - солнце, белое в оранжевой дымке, висело над

перевалом Лонгволк - заложников выстроили в ряд на краю верхней площадки

гелиографической башни и под взглядами десятков биноклей расстреляли.

Лейтенанту Завитулько пришлось грудью останавливать своих матросов,

рвущихся в атаку...

Парвис получил телеграмму о событии около полуночи: посыльный катер с

поста Литлхорн нагнал президентскую яхту в открытом море. Вскоре катер

устремился назад, увозя текст ответа президента. Адлерберг получил его

утром. Прочел. Усмехнулся. Кажется, начинает получаться...

Только что он стал самым влиятельным человеком в мире.

Над островом Волантир уже третьи сутки стояли черные грозовые тучи,

хотя по сторонам, как ни странно, погода была ясная и тихая, как и

надлежит быть ранней осенью. Леонид Самсон сидел на высоком утесе и

смотрел на мир, готовый ковриком лечь у его ног. Почему-то особой радости

от этого он не ощущал. Собственно, еще вчера, позавчера, неделю назад -

можно было взять быка за рога... Почему-то он медлил. Не хотелось,

наверное, превращать мечту в повседневность.

Море внизу было усеяно легкими лодками, парусными и весельными. Люди

стремились сюда, к нему, со всего света. Их было на острове шесть тысяч

четыреста девяносто два. Он любил знать число людей в любой момент

времени, хотя практического значения это не имело: критический рубеж в три

тысячи шестьсот семьдесят два человека был перейден почти две недели

назад.

Он прошел все стадии власти. Над одним конкретным человеком - от

незаметного влияния до полного подчинения. Над группой. Над стадом. Теперь

- над массой... Это были люди, там, внизу - они умели размышлять вслух,

строить планы и сочинять заговоры, писать пером на бумаге, разыгрывать

мистерии - в общем, делать все то, что отличает человека от умного

животного. И в то же время они были примитивнее кома сырой глины. Он мог

сделать с ними все. То есть абсолютно все, на что способна была его

фантазия. И вот поэтому они перестали быть людьми...

Скоро почти все они умрут - принесут себя во всесожжение - для того,

чтобы сделать его властелином мира. Они будут умирать в таком неистовом

блаженстве, что он почти завидовал им - самому никогда не достичь и тени

того... Презирал он их за это же самое. А уважал тех немногих - нескольких

- кто, приложившись к чаше, сумел оторваться от нее.

Правда, никто из них не пытался сделать это дважды...

Олив обернулась. Над туманным горизонтом разворачивалось огненное

полотнище. Сильнейший удар изнутри потряс ее: все чувства, какие только

были в ней, рванулись вовне. Гнев и нежность, ужас и желание, боль и

упоение страстью... Все осветилось окрест.

И - будто одинокая труба пропела в вышине.

- И - ни звука. Что я велю, исполняйте без размышления. Полковник,

особенно вы. Расслабьтесь так, чтобы - ни тени сомнения. Может получиться,

что я как бы войду в вас и буду управлять вами. Не противьтесь, не

заставляйте меня отвлекаться от главного. Понимаете ли...

- Хорошо, Глеб Борисович, - сказал Вильямс. - Вы сказали, и не надо

объяснять.

- Светочка, а твое дело, как у Хомы Брута: все видеть и за круг не

выходить. Может показаться, что все ужасно, что пропало... Понимаешь, если

все пропало, то мы этого не успеем почувствовать. Если чувствуем - то все

хорошо. А малыш пусть делает, что хочет. Отдельно от нас ему не угрожает

вообще ничего.

- Ты хочешь меня успокоить?

- Нет. Риск всего дела чуть больше, чем при плавании между столицами

- летом и в мирное время.

- Тогда почему ты...

- Потому что рискуем мы не только своими жизнями. Очень уж большая

ставка. И не я ее сделал, и не в самой я лучшей форме, чтобы так играть...

Однако - начнем.

Он встал позади висящего зеркала, коротким и нежным движением послал

его вперед. Отступил на шаг. Прошло полминуты, прежде чем зеркало

вернулось ему в руки. Он задержал его, сосредоточенно о чем-то думая.

Светлана видела со своего места, как быстро шепчут его губы. Зеркало вновь

пошло вперед, и вновь Глеб отошел на шаг и дождался его. Так повторялось

раз за разом, пока он не отошел к самой стене, а промежуток между

зеркалом, висящим напротив, и тем, что качалось, не стал совсем крошечным.

Каждый мах Светлане казалось, что сейчас зеркала встретятся... почему-то

это невозможно было пережить. Пятнадцать секунд вперед... пятнадцать

назад. Пятнадцать вперед... Неожиданно она поняла, что скорость качания

маятника увеличивается. Но зато теперь зеркало надолго как бы замирало и

возле Глеба, который опустил руки и никак его не удерживал, и возле

второго зеркала. А потом там в момент замирания стал вспыхивать

зеленоватый свет. Еще несколько махов - судорожно-быстрых, пугающих - и

между зеркалами появился зеленоватый светящийся сгусток. И зеркало-маятник

замерло, будто притянутое этим сгустком. Глеб поднял руку и сделал

движение кистью сверху вниз: будто прихлопнул осу. Зеркало вздрогнуло, как

живое. Глеб потянул невидимую нить, и зеркало потянулось за рукой. Зеленый

сгусток удлинился...

На острове Волантир сотни людей бежали, карабкались, ползли к

заросшей мелким кустарником плоской вершине горы Самерсон. Там уже были

построены в три концентрических круга семьсот человек, держащих тучи над

островом. Теперь, повинуясь неясному и неодолимому импульсу, к ним

прибавлялись новые, новые, новые люди. Если бы можно было посмотреть на

это сверху, то наблюдатель увидел бы странную фигуру: косой крест с

вписанными в пространство между лопастями: кружком, птицей, головой зверя

с рогами и двойной молнией. Если бы этим наблюдателем был Вильямс, он

подумал бы, что видел где-то этот знак. И если бы ему подсказали, вспомнил

бы, где именно: на том монументе, который он уничтожил полтора месяца

назад...

Нет, была одна женщина... как ее звали? Олив Нолан. Она не поддалась

тогда, в театре - и потом... да, во время одной из бесчисленных мистерий

где-то на юге - тоже была она! Самсон сжал виски. Что-то творилось с

головой: с памяти будто отдирали присохшие бинты. Вот он и его полчища

кошек - гроза предместья... дом номер восемнадцать, пятый этаж, девочка с

голубым бантом... а почему просто щелчка?.. легонько ткнул его в лоб

пальцем, и эта громадина грузно осела на задницу... хочешь полизать пятки?

На, полижи... со своими кошками трахайся, понял?.. я буду тебя учить,

мальчик - и характерный прищур на один глаз, и взгляд добрый, очень

добрый...

Да что же это?.. Он вскочил. Мир вдруг раздвоился: неистовая буря

бушевала на море, горы вод шли таранами на берег, и берег сотрясало от

этих ударов... и одновременно в свете низкого, уже сползшего с неба солнца

лениво катились долгие пологие волны, поднимая и опуская бесчисленное

количество разноцветных лодок, лодчонок, катеров, других скорлупок, на

которых комочки мыслящей глины приплыли сюда воздать почести повелителю

мира... и одновременно - самому ничтожному из ничтожных, потому что мнение

человека о себе - знаменатель некоей дроби...

Олив Нолан! Олив Нолан, неподдавшаяся! Где ты?!

Неистово тянуло в себя пространство полета между жизнью земной и

просто жизнью. Самсон задохнулся хлынувшим в лицо ветром. Небо и море

менялись местами, и высоко взлетала земля, чтобы кануть...

Олив!!!

Я здесь, сказала она. С пурпурного неба спускался зеленый столп.

Может быть, так видит муравей падающую с ложечки каплю меда. У этой зелени

свои причуды, подумала она. Бедный Каин...

Им только что открылись иные поля. Опрокинутая полая пирамида, черные

и белые клетки, знакомые буквы и неизвестные символы. Вот, говорила Олив и

трогала букву, и та сейчас же наполнялась внутренним светом. Вот, вот и

вот. Это тебе нужно сделать, чтобы... А это - чтобы... Она говорила и тут

же забывала, а Каин, раскрыв в растерянности клюв, стоял и смотрел на

неизмеримую мудрость древних. Ты думал, это будет просто, сказала Олив. Ты

думал... Но тут пропела труба, и она обернулась. Потом ее позвали.

Нет! - закричал Каин. Не уходи! Я не найду дорогу...

Наверное, не найдешь, подумала она спокойно. Но кто же мог знать, что

меня позовут...

16

Петр Сергеевич Забелин в боях "до Вомдейла" (это выражение сразу

привилось, выражая многое) ранен был трижды, и все три раза чудесно легко:

в ухо, в левое предплечье и в спину, в мякоть лопатки. По поводу

последнего он втайне переживал, так как не станешь же всем объяснять, что

снаряды рвутся и позади наступающей пехоты. Тем более, что ранение

сквозное, и предъявить в качестве доказательства нечего. Все же с этим

болезненным, но пустячным повреждением он попал на два часа в госпиталь -

и вышел оттуда не просто потрясенный, а - раздавленный, распластанный

волной страданий, которая прокатилась по нему...

Говорили, что сошел с ума один из хирургов, видя, какие раны

причиняют маленькие остренькие пульки автоматов спецназовцев - и будучи

ничего не в силах сделать. Легкие, печень, кишечник - одним выстрелом

прошиты в сотне мест. Или - вырван кусок грудной клетки, человек еще жив и

даже почему-то в сознании. Или...

Не было умения работать с такими ранами, не было инструмента, не было

нужных лекарств. Благо, хватало кокаина: его кололи всем, и обреченные

умирали незаметно для себя, а муки искалеченных были приглушены и

отодвинуты.

Ему самому впрыснули два кубика под кожу, и обратный путь в бригаду

как-то смазался, стерся, лег рядом с полузабытыми снами.

А, когда он вернулся, бригада уже ушла в бой. И все, что ему осталось

- это считать дымы сгорающих танков и бессильно сжимать кулаки: пройти

сейчас туда, к своим дерущимся солдатам, он не мог: батареи майора

Зацепина двумя плотными залпами забрызгали ипритом всю низину...

Потом ему доложили, что бригада погибла вся, до последнего человека.

Только к полуночи он узнал, что это неправда. Тридцать два бойца были

невредимы и еще одиннадцать имели ранения. Но он успел пережить смерть их

всех...

Вообще потери экспедиционного корпуса в этих боях были колоссальны.

Еще не подобрали всех убитых, а счет уже перевалил за пятнадцать тысяч.

Раненых было много больше.

Настроение в лагере было угнетенное, и не столько потерями, сколько

тем, что противник вырвался из расставленной ловушки и ушел - и еще тем,

конечно, что сверхоружие, о котором так много шептались у костров, было

применено - а противник все равно вырвался и ушел, и ищи его...

И только очень немногие, и Забелин в том числе, понимали, что рана

противнику нанесена смертельная, что теперь - все. Главное - горючее, а

его у спецназа больше не было. И негде было пополнить запас патронов и

снарядов...

Ну, сколько они еще пройдут? Он стал вспоминать свое армейское

детство. Если с подвесными баками - километров триста... Были на них

подвешены баки? И остались ли целы? Вряд ли кто ответит... Не уцелел никто

из тех, кто ответить мог бы.

- Мистер Забелин! - вдруг услышал он и оглянулся. Между кострами,

обегая сидящих и даже перепрыгивая через кого-то, к нему мчался Джим

Мэсси, бывший солдат вьетнамской войны, бывший бухгалтер в какой-то

маленькой фирме в городе Топика, штат Канзас, бывший рэйнджер в

заповеднике Йеллоустоун... Оттуда он и попал в Транквилиум. Не принято

было выяснять - почему... - Мистер Забелин, мы все здесь!

Как фейерверк - мы!!! - все!!! Петр Сергеевич страшными глазами

смотрел на него, боясь поверить.

- Джим, - сказал он, наконец. - Веди.

Они в основном лежали - оставшиеся в живых. На первый взгляд, их было

даже много - но они просто сгрудились у одного костра...

- Ребята, - голос вдруг пропал. - Ребята - вы... Мне сказали... что

всех! Понимаете - всех!

- А так оно примерно и получилось, - сказал, не вставая, Саша Брыль,

заблудившийся когда-то амурский рыбак. - И не столько спецназ нащелкал,

сколько потом наша же артиллерия накрыла. Гриня со своими рванул было за

колонной вдогон - и все, ни одного не осталось...

- Как я мог так не успеть... - Забелин опустился на корточки. - Мне

бы на полчаса раньше вернуться...

(Он еще был здесь, переживая радость нечаянного обретения и горе

верных утрат, а из штаба уже торопился адъютант с пакетом, в котором

лежало предписание: подполковнику Забелину Петру Сергеевичу передать

Blog

Является родиной живущих здесь