О жанре этой брошюры
| Вид материала | Документы |
- Об интеллектуальной собственности, 251.17kb.
- А. Горбовский – Незваные гости. Полтергейст вчера и сегодня, 704.62kb.
- Нанотехнологии прорыв в Будущее!, 16.01kb.
- 19 сентября 2012 года исполняется 50 лет со дня образования в/ч 26360, 637.34kb.
- Задачи: Образовательная: развитие познавательных процессов у обучающихся, формирование, 194.76kb.
- Гассан Татьяна Юрьевна, Схвитаридзе Манана Бегиевна Класс: 7 «В» Предмет : русский, 307.81kb.
- Задание Прочитать рассказ Е. Долгопят «Два сюжета в жанре мелодрамы» (раздается распечатанный, 171.23kb.
- Заклятье вечной молодости, или репрезентация телесности в жанре аниме, 208.5kb.
- Четыре брата информация о проекте, 203.59kb.
- Этой брошюры – обязанности мужа, согласно ведической культурной традиции. Ведическое, 351.67kb.
Моему дяде Геннадию Семёновичу Гунну
ЮЛИЙ КИМ
Распускается моя смешная лира
В иронической небрежности звучанья.
Юлий Ким
О ЖАНРЕ ЭТОЙ БРОШЮРЫ
Юлий Ким в моём лекционном плане значится дважды. В плане предмета с трогательным названием «детская литература» стоят его пьесы для детей и подростков, а также песни к детским фильмам. В плане спецкурса «Поэты и прозаики – выпускники МГПИ» Киму отведены аж два лекции – его творчество в одну не вмещается. И в две-то с трудом… Цель любого учебно-методического пособия – пособлять коллегам «сеять разумное, доброе, вечное». Творчество Юлия Кима под определение «разумное, доброе, вечное» подходит неоспоримо. Вот я и расскажу, как «сею», вернее, честно пытаюсь посеять умные, добрые и, конечно, вечные строчки Юлия Кима в сердца своих студентов (приготовься, дорогой читатель, пафоса здесь будет, увы, много. 11 лет общаюсь с Юлием Кимом и К, а их антипафосной иронии так и не научилась ). В общем, всё пособие – это одна большая лекция, местами восторженно-сумбурная (за что снова прошу простить), местами почти образцово методическая, местами даже научно-литературоведческая (). Перемежаемая лирическими отступлениями, которые я иногда под настроение озвучиваю на занятии.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Ну не получается у меня писать о нём адекватно ему же! Ну не дано мне так же легко, вдохновенно и крылато воспарять. Вспомнились вдруг стихи Семёна Рувимовича Богуславского: «Себе твержу я: будь таким талантливым, как Юлий Ким. Но школа, дети, суета. Да и таланта нехвата…» Ну, у Семёна Рувимовича-то, легендарного директора школы имени Маяковского, поэта и друга Кима по МГПИ, как раз таланта «хвата…» А мне - «хвата…» или «нехвата…» - тоже хочется поделиться с человечеством кое-какими наблюдениями о жизни и творчестве Юлия Кима. Ещё пару лет назад меня пугала даже мысль о том, чтобы писать о Киме. Но вот ведь удивительное дело: столько вокруг него восторгов, есть и талантливые статьи о его судьбе и творчестве (Татьяны Бек, например), а книгу о нём так никто и не сподобился написать! Однажды, набравшись нахальства, ляпнула: «Вот бы написать про вас!» «А что, хорошая идея! – доброжелательно отреагировал Юлий Черсанович и добавил: - А то я в забросе». Понятно, что он не страдает «звёздностью» и сам про себя пишет лучше, чем кто-либо (очерки «Однажды Михайлов…»). Но дерзкая мысль уже поселилась в голове. «Не потяну!» - жаловалась своему учителю и другу Владимиру Ивановичу Мозговому. «Да я и сам Кима не потяну», - утешал Мозговой, между прочим ас в журналистском деле. В июне 2005-го он писал в «Новой газете» перед своим интервью с Юлием Черсановичем: «Прочитать или пересмотреть «всего Кима» практически невозможно… Весь этот вал в голове не уместить». Весь не уместить, но хотя бы часть – попробую. Тем более что и своих собственных воспоминаний накопилось уже достаточно.
Воспоминание позорное. Апрель 1995 года. Большой сбор выпускников МГПИ в девятой аудитории на Пироговке. Нина Васильевна Михалькова подводит меня как журналиста, пишущего об истории МГПИ 50-х годов, к Юлию Киму. Возвышалась над ним, с подобострастным ужасом глядя на боевито поблёскивающие очки и непроницаемую улыбку, и от страха глупо скокетничала: «Ой, я вас так боюсь! Вы же такая звезда!» Юлий Черсанович насмешливо посмотрел снизу вверх так, как будто я была лилипутом, а он Гулливером, и тут же ответил: «Что же это за журналист, который звезды боится?» И, посрамлённая, отправилась я осмысливать полученную характеристику. И так осмысливала пару лет, пока в язвительном насмешнике Юлии Киме, казавшемся мне абсолютно закрытым и недосягаемым, я, к радости своей, не начала открывать рыцарские, донкихотовские черты.
Воспоминание уважительное. 27 декабря 1996, кажется, года. Меня впервые допустили в святая святых мгпишных сборищ – мастерскую Коваля на Серебряннической набережной. Юлий Ким во главе стола с гитарой. Все выпивают, закусывают, а он неутомимо поёт песню за песней – развлекает друзей. Они за него бокалы поднимают: «Ребята, давайте за Юлика выпьем!» А он знай себе поёт неутомимо. Я тогда, помню, удивилась очень этой его весёлой самоотверженности, которую он сам подвигом не считал, а радовался возможности спеть для друзей.
Воспоминания грустные. Это прощание с Алексеем Васильевичем Терновским, профессором филфака, у которого многие наши шестидесятники учились и почти все с ним дружили. В том числе и Ким. Никакие дела не остановили его: приехал, простился, сказал единственно нужные слова.
А потом был Максим Дмитриевич Кусургашев. Помню, опустел зал, только священник продолжал читать молитву, а у изголовья стоял маленький, прямой Юлий Черсанович и всё смотрел, смотрел в лицо Максу. А я потрясённо глядела из своего угла… Вот ведь и не пересекались они очень уж часто: у каждого своя была стезя. Но значит, так важны были те – студенческие – сумасшедше-счастливые годы, что не мог Юлий Черсаныч не приехать проститься, не пожалел своего не очень здорового сердца. Как не мог не приехать к Вахнюку. И снова ему выпало говорить от всех мгпишников, и снова слова – единственно верные…
Воспоминания благодарные. Лето 2000. Мгпишники собрались на Пироговке вспомнить Алексея Васильевича Терновского. Первым под гулкими прохладными сводами появился Юлий Черсаныч, со скромным таким портфельчиком, и, ожидая остальных, принялся вежливо разглядывать стенды с фотографиями почётных профессоров. Я тут же бочком-бочком подлезла, благо боялась «звезды» уже значительно меньше, и скромно сообщила: «А я студентам ваши «Московские кухни» читала. Они плакали» - «Современные студенты плачут над «Московскими кухнями»?! – искренне изумился Юлий Черсаныч. – Их это трогает?! Так давайте я приду спою им всю пьесу!» Но от замысла до воплощения было тогда целых шесть лет. Я всё время держала в голове этот козырь – обещание Юлия Кима, а тем временем писала о нём статьи, выступала на конференциях. На одной из них, в Крыму, познакомилась с Теплинским, которого в компании с друзьями Кима – Рачковым и Агриколянским – уволили из Южносахалинского пединститута, в частности, за прослушивание крамольных песен Кима. Юлий Черсанович, услышав про Теплинского, возликовал, взял у меня его адрес, чтоб написать письмо, и я опять поразилась, как верен он друзьям…
Он снабжал меня текстами своих пьес, ещё нигде не опубликованными, и меня распирало от гордости! Он терпеливо давал мне интервью, деликатно не замечая моего косноязычия, давая на невразумительные вопросы вразумительные ответы, так что глупые вопросы тонули в волнах его мудрой, весёлой, остроумной речи…
Воспоминания счастливые. Декабрь 2004. Переполненная наша девятая аудитория, знаменитая Ленинская. Юлий Черсанович, подтянутый, прямой, как солдатик на посту, с гитарой, как стоял он на этой импровизированной сцене и 50 лет назад. Студенты мои потом говорили: «Ким взорвал зал!» Ещё бы, экспромтом дал маленький концертик из самых ударных вещей: «Рыба-кит», и «Губы окаянные», и «Нет, я не плачу и не рыдаю». И всё с шутками и потрясающими историями… Народ не хотел его отпускать со сцены!
Октябрь 2005. Юлий Черсанович выступил с инициативой провести в МГПИ вечер памяти поэта-диссидента Ильи Габая. Работу провернул огромную: собрал людей, подготовил сценарий, был ведущим, да ещё концерт опять устроил! При его жёстком графике выступлений, интервью, литературной работы это просто подвиг какой-то! Когда последний зритель восторженно выкатился из аудитории, Юлий Черсаныч перевёл дух и сказал: «Провели!» А потом в буфете нашем милейшем, с зеркальным потолком, забравшись с ногами на стульчик и усевшись, как на жёрдочку, на его спинку, он ещё долго ублажал слух друзей песнями… А я смотрела и переполнялась разнообразными чувствами: жалости – совсем себя не щадит! – благодарности, восхищения его фантастической ответственностью, доброжелательностью, верностью друзьям…
Март 2006. И вот настал этот долгожданный день: Юлий Черсаныч пришёл на Пироговку петь «Московские кухни». Я эти «Московские кухни» продолжаю студентам читать, потому как уверенна, что без них нельзя в жизнь входить. И они у меня там обязательно слезу пускают. Но вот наконец сам автор споёт от начала до конца целый спектакль («Кухни» шли в театре «Третье направление»). Такой роскошный подарок! Поклонники Кима обалдели. Таня Визбор говорит: «Я его не могу к себе на передачу зазвать, а к вам он так запросто идёт!» Это при том что Ким Визбора и Аду Якушеву, Таниных, то бишь, родителей, обожает, но времени у него действительно нет! В общем, это было супердейство. Юлий Черсаныч так выложился, что временами было страшновато, ведь он это всё через себя пропускает. «Вечную память», должно быть, было слышно на Пироговке. На следующий день на мои излияния благодарности Юлий Черсаныч весело сказал: «Главное, чтобы до них дошли мои крики». Уверенна, что дошли!
А Юлий Черсаныч разохотился и через две недели пришёл снова, теперь уже с программой из крамольных песен. И прочёл студентам лекцию о диссидентстве. И разнервничался, потому что всё ему казалось – при его-то ответственности – что он плохо доносит до ребят весь трагизм той эпохи. Я Кима таким никогда не видела, он всегда уверенный в себе, ироничный, весь такой небрежно-изящный в своём конферансе и исполнении. А тут явно переживал, волновался… И я его ещё больше зауважала, и ещё большим переполнилась теплом и дружеской нежностью. А потом мы сидели в буфете: Юлий Черсаныч, Мозговой и несколько моих студентов.
Возле института уже ждёт такси, но тут начинается самое интересное. Юлий Черсаныч расслабился наконец и готов к приятной неспешной беседе. Раскрывает нам секрет: он заканчивает мюзикл «Граф Монте-Кристо» (композитор Дашкевич). Но вот финал не клеится. «Вы помните «Монте-Кристо»? Как?! Вы не читали «Монте-Кристо»?!» И Юлий Ким пересказывает обалдевшим от счастья студентам роман Дюма. Театральное такое действо. Ошеломительная кода насыщенного вечера. Потом Юлий Черсаныч с Мозговым уезжают, а мы с ребятами всё не можем разойтись, всё обсуждаем каждый эпизод этой встречи. Счастье!
Мне потом моя подруга сказала: «Ты понимаешь, что эти ребята уже будут другими? Подличать не будут, по головам шагать». Так и будет. Потому что им посчастливилось попасть в доброе и ослепительно талантливое поле Юлия Кима.
А бенефис Юлия Кима в декабре 2006 года – это вообще праздник! Как было тепло, по-семейному уютно в крошечном зале театра Елены Камбуровой в конце Малой Пироговской! И Ким, и Ряшенцев, и Пётр Наумович Фоменко об этом говорили: закольцевалась история, встретились они 50 лет назад в начале этой улицы, в главном корпусе МГПИ, на этой улице прошла их счастливая юность, и вот опять они здесь – всё такие же мальчишки… Такую концентрацию умных, добрых, талантливых людей на небольшом пространстве нечасто увидишь! И все – милые, доброжелательные, демократично общающиеся с потерявшими дар речи моими студентами и девчушками-четвероклашками (ученицы моей студентки Татьяны Кошман, которые поздравляли Кима его же стихами). Пётр Фоменко, Марк Розовский, Михаил Левитин, Дмитрий Сухарев, Александр Городницкий, Юрий Ряшенцев, Владимир Дашкевич, Валерий Золотухин, сама хозяйка – Елена Камбурова. Цвет российской культуры! Бойкие девчонки перед концертом спросили у режиссёра съёмочной группы телеканала «Культура», которая снимала бенефис: «А звёзды будут?» Для них звёзды – это вездесущая попса. Умный режиссёр ответил: «Здесь есть суперзвезда, перед которой все эти попсовые «звёздочки» – ничто. Это Юлий Ким». И девчонки задумались, а потом сидели с открытыми ртами, потому что невозможно было не откликнуться на мощный посыл тепла, юмора, который исходил от всех этих людей. Такое они излучали поле доброты и любви, такими счастливыми и защищёнными от всех невзгод внешнего мира были мы эти два часа! И всё благодаря герою дня – Юлию нашему Черсановичу, ради которого и собрались эти чудесные люди.
СОБСТВЕННО ЛЕКЦИЯ
НАЧАЛО. ИНСТИТУТ
Юлий Черсанович Ким, поэт, драматург, прозаик, родился 23 декабря 1936 года. А через год лишился отца. Талантливый журналист и переводчик с корейского Ким Чер Сан, работавший в Советском Союзе, был ложно обвинён в шпионаже в пользу Японии и расстрелян в 1937 году. В 1938-м как «член семьи изменника Родины» (ЧСИР) оказалась в женском концентрационном лагере его жена – Нина Валентиновна Всесвятская. Их дети – Юлий и Алина – остались на попечении родителей мамы. По материнской линии Юлий Ким, несмотря на свою сугубо восточную – в отца – внешность, имеет исконно русские корни. Его прадед был священником, служил в городке Уготский Завод Калужской губернии и даже крестил будущего маршала Жукова. О православных истоках напоминает фамилия мамы Юлия Кима – Всесвятская.
Юлий Ким – потомственный педагог. Его мама училась на педагогическом факультете 2-го МГУ (из этого факультета вырос МГПИ). Всю жизнь работала в школе. Любовь к литературе и безупречный художественный вкус Ю.Кима – от мамы. А ещё – мужество и умение достойно переносить удары судьбы.
После окончания школы у Ю.Кима, который даже сочинения писал в стихах, было намерение «поступить на что-нибудь гуманитарное». От журфака МГУ пришлось отказаться: «испугался эрудиции и учёного вида абитуриентов». Но, видимо, дело было и в том, что сыну «врага народа» вход в МГУ всё ещё был закрыт. Сталина уже не было, но до ХХ съезда оставалось ещё два года. И Юлий Черсанович «кинулся в Московский пединститут в надежде, что там больше повезёт». Теперь трудно сказать, кому больше повезло – Юлию Киму или МГПИ…
Ю.Ряшенцев. «Уже закончив институт, я какое-то время ходил на заседания литературного объединения, которым руководил Фёдор Харитонович Власов, и там встретил Юлия Кима, который поразил меня смелостью своих стихов. В них была жизнь! Все мы тогда писали стихи, но шли во многом от прочитанного. Визбор очень любил поэзию Тихонова, я — Киплинга... А Юлик приносил стихи про нас, про эти подвалы институтские, про ёлку, стоящую под Новый год в Главном зале...»
Учился Ким хорошо. Но, рассказывая об институте, как и Ряшенцев, и Кусургашев, и Коржиков, создаёт образ этакого бездельника и шпаргальщика. Простим им эту мальчишескую браваду и лёгкое пересмешничество: «В силу особенностей своего организма я был одним из непревзойдённых мастеров сдавать экзамены на халяву. Причём, представьте, я ни разу не пользовался шпаргалками. Они у меня были всегда. Я приходил на экзамен, переполненный шпаргалками, но так хорошо запоминал их в процессе создания, что выучивал наизусть и мне не требовалось их вынимать из штанов, из подошв, из ушей. Один-единственный раз я воспользовался подсказкой, когда мне достался вопрос, мною не зашпаргализованный: содержание пьесы Горького «Достигаев и другие». Я до сих пор её не прочёл. Но мне тогда быстро передали содержание в трёх фразах, из которых я сочинил хорошую диссертацию и получил «пять» у Фёдора Харитоновича Власова.
Юлий Ким «в течение всей институтской жизни стремился к универсальному европейскому образованию». Учил латинский язык, мечтал заниматься античной историей, выучить итальянский, французский, испанский. Зачитывался Анатолем Франсом. Потом задумал поступать в аспирантуру на кафедру советской литературы, изучал творчество Владимира Луговского. Ким и сейчас высоко ценит творчество советских поэтов романтического толка: Багрицкого, Светлова, Тихонова, Луговского, - и говорит об их безусловном идейно-стилистическом родстве с творчеством шестидесятников. Правда, карьере учёного-филолога он в конце концов предпочёл работу в школе и сочинительство.
Институт был для Кима, как и для всех его друзей-мгпишников, местом творческой самореализации. Он был активным автором и участником капустников-обозрений, которые его команде перешли по эстафете от мэтров – Визбора, Красновского, Ряшенцева, Кусургашева, Фоменко.
Не пропускал Юлий Ким и заседаний литературного объединения. Публиковался в «Ленинце» и «Словеснике». В официальной институтской печати выходили серьёзно-патриотические, но при этом абсолютно искренние стихи вроде поэтической передовицы «Нам сорок лет», приуроченной к очередному юбилею Октябрьской революции: «Я помню, словно видел сам, как гибли лучшие бойцы, как гордо отдали отцы дела несделанные – нам, и жизнь недожитую – нам…» Из этой же серии поэма «Война», которую, кстати, в стенгазете иллюстрировал Юрий Коваль. Эта поэма была «вся насквозь проникнута гражданским антивоенным пафосом».
В стенной печати можно было себе больше позволить. Например, «стихотворную дуэль» с Визбором. Ким в лирической зарисовке «Весна», которая дышит свежестью и обаянием юности, порадовался мартовскому дню. А Визбор, как образцово-показательный советский поэт, в стиле Маяковского призвал младшего легкомысленного товарища заняться «практическим строительством социализма», а не прислушиваться к узколичным переживаниям. Опус Визбора заканчивался строками: «Хочу, чтобы к моим стихам шли, как за советом в обком». Ким не промедлил с ответом, полушутливым-полусерьёзным, и какое удовольствие читать сегодня этот стихотворный дружеский поединок двух выдающихся бардов!
Пробовал себя Ю.Ким и в амплуа автора проблемных статей о вопросах преподавания литературы в школе. В них были очень дельные мысли: «Культура мысли наших будущих питомцев разовьётся в той степени, в какой она развита в нас самих. Только думающий научит думать. Это главное, чему надо учить». Как критик Юлий Черсанович выступил в «Словеснике» с нелицеприятным анализом одиозного романа В.Кочетова «Братья Ершовы». Так ещё студентом Юлий Ким проявил принципиальность и нежелание молчать, когда на его глазах творится несправедливость. Кочетов был редактором официозного журнала «Октябрь», который нападал на «Новый мир», возглавляемый Твардовским и служивший оплотом всего свободомыслящего и талантливого в тогдашней отечественной литературе. Верноподданическая позиция Кочетова по отношению к правящей партии и гегемону – рабочему классу – проявилась в романе «Братья Ершовы», насквозь идеологизированном, но в художественном отношении безнадёжно слабом. Юлий Ким не был антисоветчиком и свою многострадальную родину всегда любил. Поэтому и встал впоследствии в ряды правозащитников. Как и другие думающие, неравнодушные к судьбе страны молодые люди, он искренне хотел, чтобы жизнь в ней стала лучше, справедливее. А потому совершенно правильно полагал, что книги типа кочетовской раздражают людей и восстанавливают их против советской власти: «Плохая художественность губит самую высокую идею».
А вот «песнями я занимался в институте спустя рукава, совершенно не придавая этому значения. Я сочинял их, просто чтобы не отстать от этого повального увлечения, посмотреть, что я в этой области умею, но не всерьёз, а просто так, побаловаться. И я все пять лет пробаловался в этом жанре. Ни одной серьёзной песни. Упаси Боже, после Визбора что там было делать!»
То, что Ю.Ким самокритично называл ёрничеством и дурачеством, было весьма талантливым. Но правильно подметил В.Коржиков, что этот дух весёлого ёрничества мог появиться только после 56 года. До этого осмысление жизни было более трагичным, по крайней мере, у самого Коржикова. Студенческие песни Кима и сегодня радуют жизнерадостным настроением и остроумием: «Шванке», «В лесничестве» («Эх, люблю я ёлки, эх, люблю я палки…»). А вот песни, которые сделали Юлия Кима популярным автором-исполнителем, родились уже после института, на Камчатке.