Составление и общая редакция игумена андроника (а с. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Федеральная программа книгоиздания россии составление игумена андроника (А. С. Трубачева),, 419.1kb.
• Составление и общая редакция А. Н. Стрижев Издательство «Паломникъ» благодарит игумена, 8735.23kb.
• Составление и общая редакция А. Н. Стрижев Издательство «Паломникъ» благодарит игумена, 8854.9kb.
• В. Э. Мейерхольд статьи письма речи беседы часть первая 1891-1917 Издательство "Искусство", 4810.66kb.
• В. Э. Мейерхольд статьи письма речи беседы часть первая 1891-1917 Издательство «Искусство», 5254.96kb.
• Темы конспекта №1: 1, 2 и 4 по большей части отражены в вопроснике. Внимательно просмотрите, 10705.21kb.
• Б. Рассел логический атомизм, 442.78kb.
• Общая редакция В. В. Козловского В. И. Ильин драматургия качественного полевого исследования, 4631.85kb.
• Составление и общая редакция, 8475.77kb.
• Учебное пособие для высших учебных заведений Составление и общая редакция, 6781.85kb.

А второе должно строиться по схеме обращенной, хорошо известной в биологии, в генеалогии же изредка употребляемой под названием таблицы «восходящего смешанного родословия» и дающей «родословную с гер­бами». Эту последнюю схему можно было бы назвать идиологическим деревом. Вот она:

1 Общий Гербовник Дворянских родов Всероссийской Импе­рии, начатый с 1797 г. Ч. шестая 22. I отд.— Тут же и рисунок.

Укажем также, что у гр. А. Бобринского, в его исследовании: «Дворянские роды, внесенные в Общий Гербовник Всероссийской Империи», Ч. I, с. 620, отмечены трое Хомяковых, убитых в 1812—13 годах.

Γ Γι Гц Гш Ггѵ Гѵ Γγι Гуц

прадед прабабка прадед прабабка прадед прабабка прадед прабабка

Вт,

' бабка

/бабка

мать

исследуемое лицо

Генеалогическое дерево по преимуществу важно при исследовании, имеющем своим предметом род; дерево же идиологическое наиболее полезно при изучении строения отдельной личности, ибо с особою наглядно-стию представляет нам все потенции, полученные дан­ным лицом от своих предков. Но, к сожалению, ни та, ни другая схема не были применены проф. Завитневи-чем к А. С. Хомякову. Между тем, сколь много обещало бы такое применение, хотя бы для анализа черт его ха­рактера, полученных им от матери Марьи Алексеевны, рожденной Киреевской, от бабушки, рожденной Грибое­довой, и т. д.

Рассмотрение рода, к которому принадлежит изучае­мое лицо, раздвигает это лицо, как бы увеличивает его под микроскопом во времени. Но это лицо может быть «увеличено» и в пространстве — через рассмотрение со­временной ему родни. Если предки его — его корни, то родня — ветви, произросшие на тех же корнях, и какой-нибудь признак, слабо выраженный в данном лице, а потому и малозаметный, может оказаться на этих ветвях более наглядным и более учитываемым. Но, важный во­обще, вопрос о родне в данном случае, когда дело идет о А. С. Хомякове, приобретает своеобразную значитель­ность. Дело в том, что московские славянофилы и их ближайшие единомышленники находились в тесных родственных связях. Наблюдение немудреное! Но оно богато существенными выводами. Так, напр., этот факт родственного строения кружка славянофильских деятелей объясняет тесную сплоченность славянофилов каким-то особенным дружелюбием, которого не найдем в запад­нических кружках, опирающихся более на единство в теоретической программе, чем на природные связи их

сочленов. В указанной особенности славянофильского кружка находит себе объяснение и странная на первый взгляд замкнутость сферы распространения славяно­фильских воззрений; быстро, можно сказать — почти мгновенно, распространившись в известных кругах и найдя себе тут внезапное признание и восторженную оценку, славянофильство не только не находило себе сочувствия в кругах иных, но и попросту не были из­вестны даже имена многих славянофилов. Не правильно ли будет сказать, что граница понимания, а тем более — признания славянофильства почти совпадала с границею родства славянофилов? Діпее, фактом родственной сплоченности славянофилов указуется и «материальная причина» их воззрений,— именно то важное, если угод­но — преувеличенно важное, место, которое славянофилы теоретически признали за родственной расположенно-стию, за дружественной близостью членов общества,— в ущерб правовым, принудительным нормам. Отсюда идет их столь настойчивая борьба против твердого нача­ла — в Церкви, в государстве, даже в мышлении. Им, привыкшим дышать воздухом родственной уступчивости, родственной обходительности, той мягкой беззаконно­сти, без которой немыслимо и самое родство, по-ви­димому, в голову не приходило, что какая-либо общественная группа может быть построена иначе,— если только не по злонамеренности. Проецируя свои кабинеты, свои гостиные и свои столовые на весь мир, они хотели бы и весь мир видеть устроенным по-родст­венному, как одно огромное чаепитие дружных род­ственников, собравшихся вечерком поговорить о каком-нибудь хорошем вопросе. Таким образом, славянофиль­ство можно рассматривать как жизнепонимание, ориен­тированное действительно на великом (но все же не на единственном!) факте — родственности. Раз такая ориен­тировка принята, оно неуязвимо, но вне ее славяно­фильство естественно возбуждает много недоумений. Но вот, к сожалению, проф. Завитневич не обратил своего внимания на этот факт, хотя уже в 1911-м году эта родственная сплоченность ранних славянофилов бы­ла отмечена кн. Н. В. Голицыным.

«Неизлишне будет отметить мимоходом,— говорит он,— насколько многочисленны были родственные связи между большею частью деятелей первоначального славя­нофильства. Панов... был в свойстве с Аксаковым и с Ва­луевым; Валуев же приходился племянником А. С. Хо­мякову чрез жену его, рожденную Языкову. Хомяковы

в свою очередь состояли в родстве с Киреевскими, ибо мать А. С. Хомякова, Мария Алексеевна, была рожден­ная Киреевская. Наконец, Свербеевы, не принадлежа сами к славянофильскому лагерю, являлись связующим звеном между вышеперечисленными семьями: Панов приходился двоюродным племянником Д. Н. Свербееву, так как мать его, Мария Александровна Панова, рож­денная Обрескова, была родной племянницей матери Свербеева, тоже рожденной Обресковой; с другой сторо­ны, Д. Н. Свербеев был, также по женской линии, троюродным братом Языковых и потому — дядей Валуе­ва; наконец, Свербеевы находились в свойстве с Елаги­ными, а следовательно — и с Киреевскими, вследствие брака сестры Ек. Ал. Свербеевой, Анны Александровны, с Александром Николаевичем Елагиным, родственником Авдотьи Петровны по ее второму мужу» Далее кн. Н. В. Голицын подчеркивает и значение этих родствен­ных связей в изучении славянофильства: «Это перепле­тение родственных связей дает нам право заключить, что в первоначальной своей стадии славянофильство рас­пространялось в кругу лиц, не только близких по своему сословному происхождению и общественному положе­нию, но и более или менее тесно связанных друг с другом отношениями родства и свойства в разных степенях» 2.

Такой вывод делает кн. Голицын, хотя и с оговор­кою, что не желает «придавать этому обстоятельству (род­ственных связей) какого-либо исключительного значе­ния для объяснения хода распространения славянофиль­ства в первые годы его существования»3.

Подразумевающаяся в этой родственной уютности замкнутость славянофильского кружка, неполная дос­тупность его чужим, хотя бы и единомысленным людям имеет себе отчасти свидетелем Никиту Петровича Гиля-рова-Платонова. Друг славянофилов, «единственный че­ловек, с которым» Хомяков, «по собственному его при­знанию, признавал полное свое согласие»4, он все же ощущал грань разделения между собою и московским кружком, но так как не было при этом недостатка во взаимном признании или расхождения в понимании

1 Из московской жизни сороковых годов. Дневник Елисаветы Ивановны Поповой. СПб., 1911. Введение, с. XII—XIII.

2 Id., с. XIII.

3 Id., с. XIII.

4 Письмо Гилярова к князю Шаховскому («Русский Архив». 1889 г. Т. 3, с. 267).— То же — в письме к И. Ф. Романову («Сборник сочинений H. П. Гилярова-Платонова». Τ. I, с. VII).

жизни, то причин чуждости надобно искать в чем-То органическом. Как сейчас увидим, Гиляров это орга­ническое указывает в самих славянофилах. Но, с другой стороны, из устных рассказов Анны Сергеевны Бухаре-вой, вдовы Александра Матвеевича, нам известно о тя­желом и неприятно-самолюбивом характере Никиты Петровича; на неприветливость его и само-занятость указывало ему расположенное к нему семейство Аксако­вых !, и, следовательно, часть нижеследующих жалоб его можно объяснить его личными свойствами.

Вот эти жалобы Н. П. Гилярова в его письме от 2 февраля 1886 г., высказанные князю Шаховскому по поводу кончины Ив. С. Аксакова: «...приехавши из Трои­цы с последних проводов Аксакова, я нашел вашу по­сылку и в ней письмо; пробежал его и сейчас же отве­чаю на то, что прямо ко мне относится. «Поднимите упавшее знамя» — вот что вы пишете. ...Приезжий ино­странец смотрит в Москве царь-пушку и царь-колокол и ищет случая видеть Каткова и Аксакова. Но в том же Кремле есть пушка-единорог; об ней не говорят и ее не упоминают. Я об себе не великого мнения, но, однако, и не маленького. Но я не признан, вот что, родной! Я в положении какого-то Дон-Карлоса. Аксаков меня ценил, ставил меня очень высоко; во многих случаях я был для него авторитетом. Мало того: покойный Ю. Ф. Самарин склонялся предо мной (по моему мне­нию, даже сверх заслуженного); для Хомякова я был единственным человеком, с которым он признавал пол­ное свое согласие. И однако NN. смотрит не то косо, не то сухо. Когда Аксаков начал издавать «Москву» и предложил мне писать руководящие статьи с неогра­ниченною властью (я и писал их), он... и не заикнулся ни разу мне предложением соредакторства. Немногие знали даже, что некоторые из самых серьезнейших пере­довых принадлежат мне. Итак, единорог оставлен был в тени. Не помню, чуть ли даже я не жаловался вам, что дух мой падает иногда при сознании, что у меня нет учени­ков, что меня игнорируют и что потому я бесполезен. Кон­чина Аксакова и восклицание, которое слышу: «подни­мите знамя», воскрешают эту мысль снова. Я игнориро­ван, я замолчан, нео-славянофилы, народившиеся, когда

1 «Дневник В. [С] Аксаковой», 19 апр. 1855 г., с. 112. Цитату из Дневника и подбор относящихся сюда свидетельств можно прочесть в статье Φ. [К.] Андреева «Московская Духовная Академия и славяно­филы» («Богосл. Вестн.» № 10-12. Т. 3. 1915 г., с. 599-601, и отд. от. Сергиев Посад, 1915 г., с. 45-47).

я был уже во цвете сил (вроде Ламанского и Миллера), имеют обо мне только внешнее понятие, благоволят знать только понаслышке. Покойный Гильфердинг, в глазах моих, Хомякова и К. Аксакова — мальчик неко­гда и ученик, умер превознесенным и препрославлен-ным; он был авторитет и председатель Славянского об­щества. Я не авторитет ни для кого; ни разу никто меня не назвал кандидатом на выдающееся общественное по­ложение... «И вы погибли бы, как погибли тысячи дру­гих, которых я не знаю, но у вас есть друзья...» и проч. Вот что некогда сказал Николай Павлович Самарину, привезенному из Петропавловской крепости к нему в кабинет. Да, у Самарина были друзья, и он был двою­родный брат таких-то, племянник таких-то, и ему не дали сгнить в крепости. И Аксакова положение соци­альное таково было, что его нельзя было потерять, как иголку. Он был известен двору, Анна Феодоровна там и жила; товарищи и знакомые на высших степенях госу­дарственной службы, словом, большие связи, и притом даже не в России только: вот что давало ему значение вождя и влияние до известной степени, по крайней мере отрицательное. В этом отношении положение Аксакова не повторится, и не от меня уже, милейший мой, зави­сит»1. Далее, Гиляров указывает на своевременность смерти Аксакова, ибо «идеал славянского братства, на­чертанный его (И. С. Аксакова) учителями (Хомяковым и К. Аксаковым), разлетается; на распростертые объятия «братья» отвечают пренебрежением, завистью, коварст­вом, зложелательством... Русское великодушие к Славя­нам упраздняется самими обстоятельствами, самою исто-риею. Я это предсказывал еще в 1838 году, я настаивал, но кому же нужно было меня слушать?» Так подтвер­ждается оборотная сторона родственности славянофиль­ского кружка — замкнутость. Но если бы и не было ее, тем не менее остается факт связей по родству, и Хо­мяков не может быть рассматриваем уединенно от своих друзей-родственников, как это делается у проф. Завит­невича. Этот последний оставляет почти без внимания идейное взаимоотношение московского кружка. Мало того, Хомяков рассматривается у него обособленно, вне своих отношений к другим мыслителям и исследовате­лям разных направлений. Между тем, само собою ясно, что для человека, которого постоянно упрекали даже в излишних разговорах и спорах, т. е. в вечном умствен­

«Русский Архив», 1889 г. Т. 3, с. 267-269.

ном диалоге, такое исследование тех, с кем он разгова­ривал и спорил, существенно необходимо: ведь Хомяков не был пустынником, который в уединенной Фиваиде сложил свой взгляд на мир и поведал о нем будущим по­колениям, не слыша ответного голоса со стороны мира.

Не останавливаясь долее на указанном факте, для дальнейших исследователей славянофильства я привожу здесь лишь таблицу, показывающую более точно и более наглядно родственные связи славянофилов. Таблица эта составлена по моей просьбе Ф. К. Андреевым, занятым изучением славянофилов, и в особенности Ю. Ф. Сама­рина, и, вероятно, войдет в его книгу о последнем. Вот почему, мы оба были бы весьма обрадованы, если бы родственники или потомки перечисленных в ней лиц и других, не попавших в таблицу за неимением о них генеалогических сведений, откликнулись на наш призыв и сообщили сведения дополнительные.

Говоря о развитии личности Хомякова, проф. Завит­невич оставляет без внимания такие данные, которые естественно напрашиваются в качестве вспомогательных материалов для восполнения тех сведений, на отсутствие которых жалуется Завитневич. Так, почему он не по­старался выяснить нам, кто были учителя Хомякова в детстве и какое воздействие они оказали на ребенка, а потом на юношу. А между тем, на странице 97-й его книги этот вопрос поднимается сам собою. Далее, проф. Завитневич почему-то не изучает ни почерка, ни портре­тов Хомякова, хотя и тем и другим пользуется для ис­следования личности и установления ее тождества даже такое ответственное учреждение, как суд. Изучить разви­тие почерка Хомякова и изменение черт его лица по ряду последовательных портретов — это значило бы запол­нить многие пробелы в понимании духовного развития Хомякова, которые пока остаются пустыми.

На стр. 98-й говорится о книжных покупках Хомяко­ва, причем указывается, что в один год было куплено книг на 10 ООО рублей. Состав библиотеки, сознательно приобретаемой (а так именно приобретал книги Хомя­ков), в высокой степени показателен для умственных интересов и кругозора владельца ее. Проф. Завитневич где-то бросает в примечании несколько слов, что по Богучаровской библиотеке можно было бы выяснить, что именно читал Хомяков. Но позвольте, чья же эта обя­занность, как не самого исследователя Хомякова, и по­чему он сваливает ее с себя на читателя? Богучарово на­ходится не на Гималаях, и, чем приглашать туда своего

читателя, Завитневичу проще было бы самому поехать туда из Киева, да, кстати, попросить у сына Алексея Степано­вича, Димитрия Алексеевича Хомякова, разрешения поко­паться в старых приходо-расходных книгах его отца.

В книге проф. Завитневича, особенно при ее обшир­ности, огромным недостатком должно признать отсутст­вие указателей — именного и предметного, таблицы «трудов и дней» Хомякова и вообще разного рода спра­вочных таблиц и схем, столь необходимых в нашей ли­тературе вообще, а в особенности — в книгах историчес­кого характера. Мы надеемся, однако, что проф. Завит­невич выпустит еще дополнительный том, где восполнит эти пробелы. Подобных вопросов проф. Завитневичу я имел бы и еще немало. Но, оставляя их, равно как и те возражения его Хомякову по поводу древнерусского про­свещения и характера связанной с ним народной веры в иконы, чудеса и вообще всякие непосредственные про­явления помощи Божией (тут я как раз стал бы на сто­рону Хомякова, против проф. Завитневича, подчерки­вающего и закрепляющего уклон Хомякова к имма-нентизму в имманентизм уже определенный), я выскажу тот итог, который сложился у меня при чтении почтен­ного труда киевского профессора:

С величайшим сочувствием относясь к избранной им теме, приветствуя в его лице увлечение славянофильством вообще и благородною личностью Хомякова в частно­сти, высказывая Автору благодарность за его усилие дать законное место в общественной мысли славянофильству, мы, однако, не можем считать его труд окончательным словом русской богословской науки о мировоззрении и личности А. С. Хомякова. Но книга проф. Завитневи­ча — есть важный и необходимый шаг в изучении Хомя­кова. Мы надеемся, что или сам Завитневич, или другие исследователи при помощи его труда сумеют ближе по­дойти к выяснению тех вопросов, которыми не может не заниматься богословская и общественная мысль нашего времени.

ПРИЛОЖЕНИЕ

1

Имея намерением обсудить материальную полноту исследования проф. Завитневича, начнем с обзора ис­точников. На страницах 51—58 1-го тома у проф. Завит­невича перечислены поэтические произведения Хомяко­

ва, причем отмечается, где какое было напечатано. Но в настоящее время, когда Д. А. Хомяков выпустил новое издание (1909 г.) ІѴ-го тома «Полного собрания сочине­ний Хомякова», эти указания Завитневича должны быть исправлены, а именно: теперь в этот том вошли: «Послание к Веневитиновым»\ «Бессмертие Вождя»2, «Желание покоя» 3, «Молодость» и «Старость» 4, «Элегия на В. К.» 5, «Вдохновение» 6, «Три пьесы при прощаниях» под заглавием «Три экспромта при прощаниях»7, «На Новый 1828 г.»8, «Ермак»9, «Дмитрий Самозванец»10, «Степи»11. «Экспромт к М. А. Н.»12, «Подражание древним»13, «Признание»14, «Горе»15, «Разговор с С. С. Уваровым» «Рос... (А. О. Смирновой)» 17, «Новго­род» *8.

До кроме указанных в новое издание ГѴ-го тома во­шли еще не указываемые проф. Завитневичем: «В альбом В. С. Карамзиной» (1832 г.) «В альбом П. А. Барте­невой»2" (1932 г.) и английские переводы 3-х стихотво­рений Хомякова, сделанные Пальмером21; наконец, тут же находим отрывок: «Прокопий Ляпунов. Сцена в Ря­зани»22; помещен тут и список стихотворений, поло­женных на музыку2* С другой стороны, некоторые ве­щи, указываемые проф. Завитневичем и частию даже напечатанные в журналах, почему-то не вошли в «Полное

1 «Поли. собр. соч. А. С. Х-ва». Т. 4, 1900. М., с. 8-89.

2 Id., с. 92-93.

3 Id., с. 94-96.

4 Id., с. 96-97.

5 Id., с. 102-103.

6 Id., с. 102.

7 Id., с. 99-100.

8 Id., с. 101 ·

9 Id., с. 305-418.

10 Id., с. 116-292.

11 Id., с. 98.

12 Id., с. 105.

13 Id., с. 105.

14 Id., с. 105.

15 Id., с. 107.

16 Id., с. 106.

17 Id., с. 105.

18 Id., с. 58.

19 Id., с. 108.

20 Id., с. 108.

21 Id., с. 109-112.

22 Id., с. 293-302.

23 Id., с. 419.

собрание сочинений Хомякова». Таковы: «Вадим» (одно из раннейших стихотворений Хомякова), «В альбом се­стре», «Думы», «В. А. Жуковскому» и, наконец, ряд сти­хотворений, в принадлежности которых Хомякову проф. Завитневич не уверен и о которых, по его словам, «мы не имеем никаких сведений». Список их приводится на странице 58-й. Кроме «Новгорода», ни одно из них не напечатано в «Собрании». Ценители Хомякова, ко­нечно, будут благодарны проф. Завитневичу за ценный список, над составлением которого он работал не мало; но они были бы, конечно, еще более благодарны, если бы проф. Завитневич содействовал и изданию этих сти­хов. На странице 65-й 1-го тома проф. Завитневич пере­числяет статьи, не вошедшие в «Сочинения Хомякова». Но все они теперь вошли в новое издание Ш-го тома (1900 г.): «О зодчестве»1, «О сельской общине»2, «Ответ... по поводу напечатания статьи Дасколова» под заглавием: «Греко-болгарская распря»3, «Заметка об Англии» 4. Не нашли мы тут только «Послания сербам из Москвы». Но, кроме того, в том же Ш-м томе напечатаны не указанные проф. Завитневичем: «О князе В. Г. Мада-тове» 5, «Из писем А. С. Хомякова к княг. С. А. Мадато-вой» 6, «Заемные Банки закрыты. Какие из того послед­ствия?»7. «Опыт улучшения зимних дорог укатывани­ем» 8 и английское описание Московки, с чертежами 9.

2

Далее идет у проф. Завитневича ряд воспоминаний современников о Хомякове и литература предмета. Тут дополнений можно бы было делать очень много, но мы отметим лишь кое-что. На первом месте мы ставим здесь «Отрывок из записок Ю. Ф. Самарина», сообщенный ба­ронессою Э. Ф. Раден и доставленный в редакцию «Татевского сборника» О. А. Новиковою,— отрывок ве­личайшей биографической важности и по своему удель­ному весу стоящий целых книг о Хомякове. Это чуть ли

\ Т. III. М., 1700, с. 474-481. І Id., с. 459-468. 3 Id., с. 454-457.

* Id., с. 469-471. I Id., с. 472-474.

* Id., с. 474.

1 Id., с. 475-477.

* Id., с. 481-482.

9 Id., дополн. с. 1—11.

11 П. Флоренский, т. 2

не единственное свидетельство о внутренней жизни Хо­мякова, притом о наиболее тонких движениях его души, записанное другом и учеником и вовсе не предназна­чавшееся для печати. Ввиду малой известности этого от­рывка считаю необходимым привести его полностью. Вот он: «...Хомяков понимал христианское Откровение как живую, непрерывную речь Божию, непосредственно обращенную к личному сознанию каждого человека, и вслушивался в нее с напряженным вниманием. Наши разговоры нередко касались этой темы и по поводу об­щего вопроса о значении Промысла в истории человече­ства, народа или отдельного лица, но он никогда не вво­дил меня в область собственных внутренних ощущений. Один только раз дано было проникнуть в тайное этой непрерывной беседы его с Богом. Разговор этот так глу­боко врезался в мою память, что я могу повторить его почти от слова до слова.

Узнав о кончине Екатерины Михайловны1, я взял отпуск и, приехав в Москву, поспешил к нему. Когда я вошел в его кабинет, он встал, взял меня за обе руки и несколько времени не мог произнести ни одного слова. Скоро, однако, он овладел собою и рассказал мне под­робно весь ход болезни и лечения. Смысл рассказа его был тот, что Екатерина Михайловна скончалась вопреки всем вероятностям вследствие необходимого стечения обстоятельств: он сам понимал ясно корень болезни и, зная твердо, какие средства должны были помочь, во­преки своей обыкновенной решительности усомнился употребить их. Два доктора, не узнав болезни, которой признаки, по его словам, были очевидны, впали в грубую ошибку и превратным лечением произвели бо­лезнь новую, истощив сперва все силы организма. Он все это видел и уступил им и т. д. ... Выслушав его, я заметил, что все кажется ему очевидным теперь, потому что несчастный исход болезни оправдал его опасения и вместе с тем изгладил из его памяти все остальные признаки, на которых он сам, вероятно, основывал на­дежду на выздоровление. Я прибавил, что, воспроизведя теперь по-своему и в обратном порядке последствий к причинам весь ход болезни, он только подвергает себя бесплодному терзанию. Тут он остановил меня, взяв меня за руку: «Вы меня не поняли: я вовсе не хотел сказать, что легко было спасти ее. Напротив, я вижу с сокруши­тельной ясностью, что она должна была умереть для ме­