Geum.ru

Н. А. Богомолов Русская литература начала XX века и оккультизм

Вид материалаЛитература

Содержание


Гумилев и оккультизм
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   29

ГУМИЛЕВ И ОККУЛЬТИЗМ


Проблема связи Гумилева с разного рода мистическими учениями современной ему эпохи — проблема совершенно очевидная, зафиксированная в многочисленных документах и наблюдениях. Даже традиция более или менее научных текстов достаточно давняя и восходит к статье И. Н. Голенищева-Кутузова «Мистическое начало в поэзии Гумилева»', в восьмидесятые годы эта тема разрабатывалась Раулем Эшельманом, Майклом Баскером, Элен Русинко и другими исследователями 2. Мы не будем в настоящей работе говорить о том, как мистические учения влияли на мировоззрение Гумилева в общем, а попробуем показать на конкретных примерах, как проявлялось его знакомство с некоторыми эзотерическими доктринами.

Было бы самонадеянным с нашей стороны претендовать на создание хоть сколько-нибудь полной картины. Литература «оккультного возрождения» чрезвычайно обширна, издана на разных языках, но далеко не всегда доступна. Непосредственный круг чтения Гумилева восстановить, по-видимому, невозможно, поэтому отдельные наблюдения могут быть или недостаточными, или же восходить совсем к иным источникам, нежели те, что указаны нами.

Дело в том, что сама по себе оккультная традиция обладает рядом свойств, которые не могут быть упущены из виду, поскольку являются конститутивным принципом, определяющим всю структуру этого знания.

Вследствие долгой передачи из уст в уста, в самой традиции образовались, во-первых, лакуны, а во-вторых — противоречия, не имеющие удовлетворительного объяснения. Таким образом, все без исключения тексты, сколь бы близки они друг к другу ни были, находятся в отношении лишь частичной логической последовательности, осложненной вдобавок нарочитой зашифрованностью. Сами авторы современных (т. е. относящихся не к собственно «древней мудрости», а к ее истолкованию в новейшее время, приблизительно со второй половины XIX века) пособий по оккультизму во всех его разновидностях, в том числе и наиболее почитаемых, вынуждены констатировать заведомую фрагментарность своих знаний. Так, Е. П. Блаватская писала: «Египетские жрецы забыли многое, но они ничего не изменили. Утрата большей части первоначального учения явилась следствием внезапных смертей некоторых великих Иерофантов <...> Все, что евреи заимствовали из Египта через Моисея и других Посвященных, было достаточно запутано и искажено в позднейшие времена; но то, что получила от тех и других наша церковь, еще более искажено и ложно истолковано»3 и т. д.

Еще в большей степени это относилось к современному Гумилеву оккультизму, делившемуся на громадное число школ и частных «наук», среди которых были как вполне традиционные, типа магии (как белой, так и черной), алхимии, истории тайных обществ и пр., так и достаточно новые, как вегетарианство и вообще наука о правильном питании, гомеопатия, йога и т. д. Вряд ли можно полагать, что многие современники, в том числе и Гумилев, владели системой оккультных знаний во всем ее объеме, если такая система вообще существовала. Во всем дальнейшем изложении мы исходим из предположения, что им использовались лишь отдельные положения довольно разнообразных теорий, складывавшиеся в собственную поэтическую мифологию, безусловно связанную с оккультным знанием, но свободно использовавшую отдельные его фрагменты, не очень следя за всей логикой того или иного построения кого-либо из адептов. В настоящее время известны лишь сравнительно немногие имена тех авторов из интересующего нас круга, книги которых Гумилев знал (прежде всего Папюс и Элифас Леви), однако мы полагаем, что при своей начитанности и явной заинтересованности в данной сфере он наверняка был в той или иной степени знаком если не прямо с произведениями главнейших, наиболее известных деятелей оккультизма, как русского, так и иностранного, то с распространившимися в самых широких кругах изложениями их теорий.

При дальнейших суждениях о связях творчества Гумилева с интересующим нас направлением важно отметить одну особенность, представляющуюся нам принципиальной. Бесполезно искать в его произведениях дотошного воспроизведения того или иного сюжета, следования мысли какого-либо автора или исторической истине. Известный спор между Гумилевым и Вяч. Ивановым по поводу «Блудного сына» обнажил принципиально разный подход двух поэтов к текстам-предшественникам. Если для Иванова, по справедливому суждению С. С. Аверинцева, слово было важно во всей полноте его смысла, соотносилось не только с соположенными словами, но и со всем мыслимым контекстом языка, истории, культуры 4, то Гумилев постоянно нарушал историческую истину, художественную логику, внутренние связи тех текстов, которые использовал для создания своих собственных. Для него был гораздо важнее тот смысл, который он хотел вложить в свое произведение, чем возможность безусловного и полного наложения его на упоминаемые и подразумеваемые реалии и тексты.

Все это имеет самое прямое отношение к вопросу о связях Гумилева с оккультизмом.

Начать хотелось бы не прямо с эзотерических или квазиэзотерических текстов, а с гораздо более очевидного,, но, однако, до сих пор не попадавшего в поле зрения исследователей. Речь идет о творчестве Генри Райдера Хаггарда, которое Гумилев, безусловно, знал с самого детства и помнил достаточно прочно. Об этом свидетельствует, в частности, не очень заметный, но показательный факт: в стихотворении «Экваториальный лес», одном из наиболее заметных в специфической по своему характеру книге «Шатер», появляется «карлик, мне по пояс» по имени Акка, который считает встреченного путешественника богом и спасает его от своих соплеменников-каннибалов. Трудно сказать, сознательно или нет, но Гумилев заимствовал это имя из романа Хаггарда «Люди тумана» в любопытном соотношении с сюжетом: там имя Ака принадлежит царице-богине, роль которой принимает на себя одна из героинь, тогда как карлик по прозвищу Оттер изображает ее мужа, предстающего также змеем (ср. в тексте Гумилева: «...я голоден, Акка, Излови, если можешь, большую змею!»).

Но, как кажется, значительно серьезней другой факт, также исследователями до сих пор не замеченный 5. Один из сквозных сюжетов целого ряда романов Хаггарда — поиски неведомой земли в центре Африки (реже — в других частях света), которая таит в себе не просто клады, но сокровенное знание какой-то из предшествующих рас. Знание это может открываться случайно или как результат заранее продуманных действий, но тема присутствует постоянно. Таким образом, введение в поле рассмотрения романов Райдера Хаггарда позволяет увидеть в гумилевском стремлении попасть в глубь африканского континента не только сравнительно поздние наслоения, но и память о прочитанном в детстве.

Особое место здесь, по всей видимости, занимает чрезвычайно популярный в Англии, но сравнительно менее известный в России роман «Она» (тем не менее он издавался в годы юности Гумилева по меньшей мере дважды — в 1902 и 1904 г.). Уже краткое изложение сюжета романа позволяет заметить многие пересечения с биографией Гумилева и тем центральным мифом, который вычленяется в его поэзии: к мирному обитателю Кембриджского университета является его стремительно приближающийся к смерти друг давних лет, завещает приятелю воспитать своего сына и после совершеннолетия передать ему ряд документов, свидетельствующих о происхождении от египетских жрецов и о загадочном приключении в центре Африки. Когда Лео (приемный сын героя-рассказчика) получает сохранившиеся документы, он решает отправиться в сопровождении своих ближайших друзей-воспитателей в таинственную страну Кор. После ряда приключений они попадают в эту страну и обнаруживают, что во главе ее стоит почитаемая своими подданными богиней женщина по имени Аэша, возраст которой — более двух тысяч лет: она помнит древний Египет, Кудею, ожидания Мессии, знакома с Древней Грецией и Римом... Красота Аэши производит неизгладимое впечатление как на Лео, так и на его воспитателя. А она в свою очередь понимает, что Лео — телесное воплощение ее давнего возлюбленного, египетского жреца, предка Лео. Однако ее попытка сделать Лео столь же бессмертным, как и она сама, заканчивается трагически: она моментально, на глазах, стареет и умирает, перед смертью обещая возродиться в новом телесном облике.

В сюжете и в отдельных фрагментах романа Хаггарда отчетливо видны параллели с гумилевскими текстами, Но для нас в данный момент существеннее всего, что само построение сюжетного архетипа создает картину Африки как континента, где неисследованные области таят в себе не просто богатства, могущие принести славу и почести, но и некие откровения (часто возводимые Хаггардом к погибшей древней культуре) если не явно мистического свойства, то, во всяком случае, явственно выходящие за пределы современного научного знания.

Это явственно сближало поэтическую систему мировосприятия Хаггарда с теориями «оккультного возрождения», обращаясь к которым мы сможем понять причины столь активного стремления Гумилева в Африку. Конечно, немаловажными остаются и побуждения сугубо личные, но, как представляется, существует несколько причин, заставлявших Гумилева стремиться в Африку, и восходят они к оккультным доктринам.

Во-первых, это масонская мифология, предполагавшая в качестве отмеченных для посвященных (особенно посвященных высших степеней) Смирну и Каир, которые Гумилев посетил в первое же свое странствие, вернувшись после этого в Париж. М. Н. Лонгинов в своей известной книге писал: «Все Розенкрейцерство делилось на 9 округов. Четырем высшим степеням назначены были места для конвенций: <...> Каир и Париж; <...> Смирна»6.

Во-вторых, согласно концепции доктора Папюса, история человечества предстает как тетрада рас, несущих в себе свет истинной мудрости: лемурийцы, атланты, черные и белые. Так, в одной из своих работ он писал: «Эзотерическая история упоминает о 4-х больших периодах человеческой цивилизации: Лемурийском, Атлантском, Эфиопском и периоде Белых. <...> В тот момент, когда Красные <Атланты> находились на апогее своего могущества. Черные начали усиливаться и старались распространить свое влияние на соседние территории; тогда как белые едва народились и были расселены маленькими, совершенно неизвестными группами. <-.> Исчезающим атлантидам наследуют Эфиопы, распространяя свою власть над миром, тогда как Белые, сильно размножившиеся к тому времени, вскоре с ними сталкиваются в лесах южной Европы. <...> Некоторые белые невольники убегали и, возвратившись к своим, посвящали их в тайны искусства Черных» и т. д.7. Доктор Папюс был прежде всего популяризатором и систематизатором, что и дает нам основание предполагать, что такое толкование было вполне распространенным. Знакомство Гумилева с этой схемой вне сомнений. В беседах с П. Н. Лукницким Ахматова засвидетельствовала: «Папюса привез в 7-м году на дачу Шмидта. Мне оставил. Сначала в 6 году написал»8. Однако это еще не является свидетельством того, что Гумилев был знаком именно с этими положениями обширной мистической системы Папюса. Неопровержимым доказательством является, на наш взгляд, «Поэма конца», где действует «жрец Лемурии, Морадита», и зафиксированный в печати план поэмы, в котором можно прочесть: «Действие происходит в сказочной Лемурии, предшественнице Атлантиды»9. При этом Африка, бывшая континентом, где обитали наследники предшествующих цивилизаций, рассматривалась Папюсом как хранилище важнейших данных о магических корнях современного тайного знания. Для Гумилева, склонного рассматривать историю как неуклонное движение от одного типа цивилизации к другому, долженствующее привести в конце концов к господству друидов, эта концепция должна была представляться весьма убедительной. В «Поэме конца» — очевидно, в связи с послереволюционными изменениями — эта схема представлена в несколько трансформированном виде: «...в основу его (действия. — Н. Б. ) положена концепция автора о последовательной смене четырех классов — творцов (Друидов), воинов, купцов и народа»10, однако в обычном представлении Гумилева дело должно было обстоять как раз наоборот: Земля забудет обиды Всех воинов, всех купцов, И будут, как встарь, друиды Учить с высоких холмов.

И будут, как встарь, поэты Вести сердца к высоте, Как ангел водит кометы К неведомой им мете.

Напомним, что возле этих стихов в подаренном ему экземпляре Блок записал: «Тут вся моя политика, сказал мне Гумилев»".

Возвращаясь к африканским путешествиям Гумилева и к рйманам Хаггарда, отметим, что названный нами роман особо почитался в оккультных кругах. Так, Е. П. Блаватская писала: «Не видел ли также и многообещающий романист Райдер Хаггард пророческого сна или, вернее, ретроспективного сна в глубь прошлого перед тем, как он написал свою книгу «Она»'1. Его имперский Кор, великий город мертвых, выжившие обитатели которого отплыли к северу <...> в своих общих линиях кажется как бы выступающим из нерушимых страниц древних, архаических рекордов» и т. д.12.

Третья несомненная причина — судьба Артюра Рембо. Это утверждение могло бы показаться банальностью, если бы не то обстоятельство, что, как убедительно показала американская исследовательница Энид Старки, Рембо был теснейшим образом связан с французским «оккультным возрождением»13. Не останавливаясь подробно на ходе ее доказательств, скажем только, что, согласно Старки, отказ Рембо от творчества и его отъезд в Африку были связаны прежде всего с пережитым им разочарованием в своих способностях магически пересоздать мир. Гумилев, очевидно, такого разочарования не пережил и до конца жизни был уверен в том, что поэзия есть одна из форм освобождения тайных сил, заложенных в природе вселенной. Напомним в связи с этим известное описание визита Гумилева, сделанное Зинаидой Гиппиус в письме к В. Я. Брюсову: «Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции — старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир (спохватился!) и говорит, что он один может изменить мир. "До меня были попытки... Будда, Христос. Но неудачные"»14. Существует и свидетельство Ахматовой, относящееся к более позднему времени: «В 1909 г. АА, провожая Николая Степановича, ездила с ним из... в Одессу (на трамвае). Николай Степанович все спрашивал ее, любит ли она его? АА ответила: «Не люблю, но считаю Вас выдающимся человеком»... Николай Степанович улыбнулся и спросил: "Как Будда или как Магомет?"»15. Поэтому свидетельству Гиппиус, очевидно, можно доверять, по крайней мере, в той его части, где речь идет об убежденности Гумилева в-.собственной способности изменить мир. Конечно, на этом пути были возможны частные разочарования, подобное тому, какое он пережил, согласно поздним воспоминаниям Ахматовой: «А путешествия были вообще превыше всего и лекарством от всех недугов («Эзбекие», цитата). И все же и в них он как будто теряет веру (временно, конечно). Сколько раз он говорил мне о той «золотой двери», которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 <году>, признался, что «золотой двери» нет. (См. «Пятист<опные> ямбы»). Это было страшным ударом для него»16. Кажется, сама Ахматова не очень оценила вспомнившееся: в ее представлении «золотая дверь» — образная формула целительных перемен, тогда как это — совершенно очевидный оккультный символ.

Не забудем также, что Гумилев перевел прославленный сонет Рембо «Гласные», в котором Э. Старки (как кажется, вполне справедливо) видит зашифрованную алхимическую символику. Неясно, понимал ли это Гумилев вполне отчетливо, но интерес к подобным произведениям вряд ли может быть случайным.

Соединение в одном из основных биографических мифов Гумилева столь различных источников предполагает, естественно, существование и прочих, рассматриваемых авторами, предпочитающими держаться более традиционных концепций 17, но для нас существенно, что и такое понимание его стремления к странствованиям вполне может присутствовать. Не исключено, что среди источников взглядов Гумилева была и запись почитаемого в те годы К. Бальмонта: «Как гласит старое слово: «Русские люди прелестны и падки на волхвование». Я считаю это добрым для нас предзнаменованием. Из всех существующих ныне на Земле рас только Славянская находится в действенно-рождающем цикле. Все другие лишь повторяют и продолжают себя однотонно. Впрочем, я говорю лишь о белой и желтой краске. В Черной расе, как в Ночи, скрывается много неожиданностей»18. Здесь есть по крайней мере два существенных для отношения Гумилева к мистике момента: приписывание именно русским (и славянам вообще) особых оккультных способностей, а также пристальный интерес к черной расе.

Да и создание — пусть и мимолетного — «Геософического общества» очевидным образом намекает на гораздо более важный смысл предполагавшегося в конце 1909-го и начале 1910 г. африканского путешествия. Напомним, что Гумилев уговаривал (и уговорил, но по каким-то причинам предприятие расстроилось) Вяч. Иванова ехать с ним 19 и, вероятно, именно для идеологического обоснования необходимости поездки стал инициатором создания этого общества.

До сих пор в научный оборот была введена лишь запись из дневника М. Кузмина, свидетельствующая о замысле, и мимолетное упоминание об обществе в письме Гумилева к Вяч. Иванову от 5 января 1910 г.20. И в связи со скудостью источников мы считаем резонным привести еще два свидетельства активности «Геософического общества». Первое — недатированное письмо В. К. Шварсалон к брату, С. К. Шварсалону, написанное в конце октября или самом начале ноября (состоявшийся 25 октября обед в честь С. К. Маковского упоминается ею как бывший в прошлое воскресенье): «Из таких второстепенных вещей сначала наше геософическое общество, затеянное Гумилевым и кот<орое> пока ни к чему действенному не привело, вследствие неименья матерьяла и не строгому отношению к обществу (а не к идее самого Гумилева).

Потом я соединилась с Дмитриевой, чтобы осуществить то, что очень хотелось сделать, а именно поставить спектакль опять, как в прошлом году. На этот раз мы решили разделить на 2 части 1) детскую и 2) взрослую. Дети будут играть комедию, вероятно, — пофранцузски, а мы поставим, очень просто, конечно, что-нибудь серьезное»21.

Второе свидетельство хотя бы мимолетного существования общества представляет собой упоминавшееся в хронике Е. Е. Степанова стихотворение В. К. Шварсалон: Н. С. Гумилеву на добрую память О ЧУДЕ (Profession de foi)

В шутливом обороте без претензий на стихосложенье.

Мой друг поэт! ты ищешь «чудо»

Чрез «пустоту». Мое же чудо, знаю верно, Там — наверху. Идти к нему мне не «скачками»

Судьба велит

В короткой юбке и с очками

Английской мисс*

Сжимать скалу гвоздем сапожным**

И твердо лезть — Вот мой удел.

И где же место

Здесь «пустоте»?

Ведь горы снежные исходят

Из недр земных

Не может глаз себе представить

О тех горах.

Чтоб они были на две части

Рассечены

Но на вершинах там «чудесно»

Все в высоте:

Что в долах мнилось «невозможно» —

Здесь в полноте.

Soeur en Geosophie V. I. Ch.»


*Всем известно, что черный костюм в высшей степени антиэстетичен.

**Горные ботинки обыкновенно очень тяжелые и снабжены толстыми гвоздями.

Безусловно, стихотворение это нуждается в дешифровке, пока что для нас невозможной, но все же очевидна некая претензия на осмысление оппозиции «верх — низ», соответствующей другой, более существенной, — «пустота — наполненность». Носителями обеих пар соответствий являются горы и долины, т. е. реальные географические категории, понимаемые как вместилище высшего смысла, неясного из контекста, но явно им приписываемого.

Отметим, что стихотворение это было написано всего через несколько дней после взбудораживших весь литературный Петербург событий — разоблачения тайны Черубины де Габриак и дуэли между Гумилевым и Волошиным. Неуклюжее стихотворение В. К. Шварсалон, таким образом, включилось в замешенные на мистических основаниях отношения трех поэтов (а если прибавить сюда еще С. Маковского, М. Кузмина и И. фон Гюнтера — то и шести).

От попыток объяснения биографических принципов Гумилева перейдем к анализу собственно творческих его принципов, связанных, как нам думается, с различными изводами оккультизма.

В отличие от Брюсова, также интересовавшегося спиритизмом, оккультизмом, магией, но делавшего это с точки зрения позитивиста по натуре, берущегося подыгрывать то одному, то другому, то третьему, но ни во что не верующего полностью и окончательно, Гумилев уже довольно рано создает себе сакрализованный идейный багаж: в первую очередь это поразившая его воображение книга Ницше: «Так говорил Заратустра». См. в воспоминаниях И. Одоевцевой, часто весьма недостоверных, но в деталях, как правило, точных: «...Гумилев в награду подарил мне своего «Так говорил Заратустра» в сафьяновом переплете. <...> Я поняла, что Ницше имел на него огромное влияние <...> я подмечала, что он сам, не отдавая себе в этом отчета, повторял мысли Ницше»23. При этом мы можем предположить, что Гумилев воспринимал учение Ницше не как отвлеченную теорию, а как живое поэтическое произведение, в поразительно яркой форме передающее некоторое магическое содержание. Возможность соединения ницшеанства с оккультизмом была довольно очевидной. Одной из заметных попыток такого рода была предпринятая в более позднее время известным в России (а потом знаменитым на Западе) оккультистом П. Д. Успенским. 11 января 1912 г. он прочитал в Петербурге лекцию, которая позднее была опубликована. В ней он писал: «Идеи Ницше совершенно совпадают, даже в формах их выражения, с идеями "оккультизма"»24. И далее: « ...большую роль играет идея сверхчеловека во всех параллельных символических системах «герметической философии», во всем «западном оккультизме» и в масонских учениях. Вся «магия» основана на идее возможности превратить человека в «мага» или в сверхчеловека.