Geum.ru

Н. А. Богомолов Русская литература начала XX века и оккультизм

Вид материалаЛитература

Содержание


Из предыстории «лиры новалиса» вяч. иванова
Рост — это неверный термин для кристаллов... Понятие о «росте» относится ведь лишь к тому, что идет извнутри
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   29

ИЗ ПРЕДЫСТОРИИ «ЛИРЫ НОВАЛИСА» ВЯЧ. ИВАНОВА


В весьма основательном исследовании М. Вахтеля с некоторым удивлением констатируется: «Иванов не принадлежал к типу писателей, которые избегают упоминать своих духовных предшественников, и в то время как многие документы демонстрируют его раннюю очарованность Гете, нет никаких свидетельств о том, что он читал Новалиса до 1908 года. <...> Однако начиная с 1908 года Новалис получает привилегированное место в «протосимволистском» пантеоне Иванова. После этого фактически каждое утверждение о природе и целях символизма включало обязательную отсылку к Новалису»'.

Начало этому интересу он видит в статье «Две стихии в современном символизме», прочитанной Ивановым в виде публичной лекции 25 марта 1908 года в московском Литературно-художественном кружке (она была повторена — возможно, в несколько ином варианте — 30 марта в московском Религиозно-философском обществе памяти Владимира Соловьева под названием «Символизм и религиозное творчество»2) и опубликованной почти сразу же в 3—4 и 5-м номерах «Золотого руна» за тот же год. Имя Новалиса упомянуто уже в журнальной публикации, и, стало быть, мы имеем основания связать возникновение интереса Иванова к Новалису с чем-то свершившимся в 1907-м и начале 1908 г.

Обратимся к событиям жизни Иванова этого времени, чтобы попытаться обнаружить источники его сведений о Новалисе.

Если составить хронику важнейших происшествий в личной жизни Иванова этих приблизительно полутора лет, то среди наиболее принципиальных будут: сложный узел взаимоотношений с М. В. Сабашниковой-Волошиной в начале 1907 года, смерть Л. Д. Зиновьевой-Аннибал 17 октября, появление А. Р. Минцловой как духовной руководительницы с конца октября и, наконец, «посвящение» Иванова в члены некоей духовной общины, происшедшее в конце января или самом начале февраля 1908 года. Отбор именно этих событий может показаться произвольным, однако попытаемся показать, что на самом деле все случавшееся теснейшим образом было между собою связано и вызвало в конце концов живейший интерес Иванова к Новалису, а полутора годами позже (и тоже — как результат развития тех же событий) и небывало быстрый для него перевод «Лиры Новалиса», создание и публичное оглашение 23 ноября 1909 года лекции «Голубой цветок», Новалису посвященной.

Напомним здесь в кратком виде сведения, уже приведенные выше, в статье «Anna-Rudolph»: влияние А. Р. Минцловой на Иванова в это время было чрезвычайно значительным, а в первый год после смерти Зиновьевой-Аннибал — едва ли не подавляющим. Весь январь 1908 года она дает в необыкновенно многочисленных письмах к Иванову из Москвы, где тогда находилась, подробнейшие указания, как надо готовиться к посвящению, а вскоре после ее возвращения, 2 февраля, друг и домоправительница Иванова М. М. Замятнина записывает: «Вечером б<ыла> общая молитва четырех нас. Перед молитвой Вячеслав сообщил Вере и мне радостную весть, что он назван учеником, и просил за него молиться»3. Лекция о «двух стихиях» состоялась через полтора месяца после этого события и Минцлова сопровождала Иванова в Литературно-художественный кружок 4.

Почему можно с такой уверенностью говорить о том, что Новалис вошел в сознание Иванова под влиянием Минцловой и, скорее всего, именно в это время? Прежде всего потому, что она была давней поклонницей Новалиса, и не только поклонницей, но и первой переводчицей практически полного собрания его прозаических сочинений на русский язык.

М. Вахтель в своей книге фиксирует интерес Брюсова к Новалису начиная по крайней мере с 1897 года 5. Но для нас гораздо существеннее, что, познакомившись с Минцловой (знакомство их относится к лету 1899 года 6), Брюсов осенью 1901 года предлагает ей переводить Новалиса. В сохранившихся письмах Минцловой к нему содержится довольно много сведений на сей счет, и мы сперва позволим себе привести их в хронологическом порядке, а затем предложить некоторые комментарии.

Итак, 18 октября 1901 г. Минцлова, находящаяся в Москве, пишет Брюсову: «Валерий Яковлевич, я сейчас кончила 1-ую главу Novalis'a и пишу еще под свежим, ярким впечатлением этой работы, которая для меня — не труд, а настоящий праздник и счастье. Но я хотела бы все-таки, чтобы Вы прочли это начало, прежде чем я буду продолжать дальше, и чтобы Вы решили, стоит ли продолжать дальше. Я бесконечно благодарна Вам за то, что я теперь перевожу Novalis'a, и мне трудно было бы высказать Вам все то хорошее, что я думаю о Вас теперь. И мне очень хотелось бы, чтобы Вы взглянули и сказали свое мнение об этой работе моей. Откровенно говорю Вам, что я — недовольна ею. Хотя должна сказать, что у меня необычайные требования в области искусства и меня почти никогда и ничто вполне не удовлетворяет. По-моему, поэзия должна быть прекрасна, как музыка, как живопись, как все искусства вместе. Слово — больше, чем музыка, сильнее, чем живопись — потому что в нем есть душа и жизнь, своеобразная и мощная. И неверное слово гораздо хуже, чем фальшивая нота, оно оскорбляет не только слух, но и душу. На днях я доставлю Вам эти книги — я получила их уже от Deubner'a, очень аккуратно — и т. к. у меня университетские книги, то я и доставлю Вам эти, мои книги, даже неразрезанными, читайте их сколько хотите. А также и первую главу моего перевода. И, конечно, я надеюсь, я уверена в том, что Вы прямо скажете мне Ваше мнение — я ведь не женщина почти, а в вопросах поэзии — даже и не человек, т. к. чувствую все совсем иначе, чем все люди. Мой привет Вашей жене и до свидания. А. Минцлова»7.

Через несколько дней, 29 октября, следует еще одно письмо: «Дорогой Валерий Яковлевич, все время — и каждый день — я собираюсь поехать к Вам, мне очень хочется навестить Иоанну Матвеевну и узнать об ее здоровьи. Но все это мне не удается по самым разнообразным причинам. А мне очень хочется — и очень нужно — Вас повидать, услышать Ваше мнение о моем переводе, поговорить с Вами о Novalis'e и вообще услышать те слова, которые не часто можно услышать и которые Вы так умеете сказать — Вы, «глава декадентства Русского»! Я очень глубоко погрузилась в перевод, в чтение и мысли, и мне так трудно отрываться теперь от своего внутреннего мира и входить в действительную жизнь... <...> Итак, до свидания, до послезавтра, я надеюсь? Я привезу Вам и свой перевод»8.

7 апреля следующего года Минцлова в длинном письме сообщает Брюсову: «Помните, осенью Вы мне говорили о том, что переведете стихи Новалиса (для моего перевода)? Потом Вы мне сказали, что они — плохи. И это правда. Но вот теперь у меня возник вопрос — как же мне быть с ними? Перевод свой я продолжаю и намереваюсь кончить. Выпустить стихи из текста романа "Heinrich von Ofterdingen" — немыслимо, по-моему. Вот я и хочу попросить у Вас совета, как теперь поступить, — я знаю, вы очень заняты теперь, но все же, Вы были всегда очень добры ко мне, и я поэтому беру на себя смелость потревожить своей просьбой "главу русского декадентства", как выражаются "наши уважаемые газеты"»9.

Наконец, 3 августа 1903 года, Минцлова, отдыхавшая тогда в Меррекюле, написала Брюсову довольно большое письмо, где наиболее подробно осведомила его о ходе работы над своими переводами: «Хотя мы с Вами совсем не виделись весь этот год, Валерий Яковлевич, все же, мне думается, Вы не должны удивиться, получив это письмо. Помните ли, два года (почти) тому назад Вы посоветовали мне переводить Новалиса, и сами хотели перевести стихи, там встречающиеся в тексте, и вообще, Вы тогда хотели ввести Новалиса в русский читающий мир под Вашим высоким покровительством.

Мне не удалось перевести Новалиса так скоро, как я рассчитывала. Эти два года были очень мучительны для меня, и я не могла работать целыми месяцами. Но все время я не оставляла Новалиса, и теперь, за это лето моей совместной жизни с Бальмонтами, я окончила перевод Новалиса совсем. И т. к. у меня все время было впечатление и сознание, что Вы — во главе этой работы, я обращаюсь к Вам сейчас с вопросом — желаете ли Вы принять Новалиса? Или же Вы совсем охладели к нему, забыли его? Если Вы еще не совсем разлюбили его, напишите мне сюда (я останусь здесь, у Бальмонтов, еще до 18 Августа, в Меррекюле). И я Вам отошлю тогда немедленно все, переведенное мной, для прочтения. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы увидели «Генриха фон Офтердинген» в его нынешнем облике, законченного. Мне кажется опять то же, что казалось раньше, — есть нечто совершенно особенное, прекрасное и значительное в Новалисе. И он очень достоин того, чтобы сделаться известным в России. Возьмите его — я считаю, что этот труд принадлежит Вам, Валерий Яковлевич. И, кроме того еще, примите мою самую искреннюю, глубокую благодарность за него. Для меня эта работа была великим счастьем, она дала мне незабываемые мгновения. И я сейчас с бесконечным волнением благодарю Вас.

Переведены мной: Heinrich von Ofterdingen (весь, конечно), Ученики в Саисе, Гимны к ночи, Афоризмы, изречения и различные отрывки его — очень замечательные. Конечно, критических статей о N я не переводила — если эта книга появится, я бы хотела при ней Ваше предисловие — рядом со статьей Матерлинка <так!> (которую я переведу, как только вернусь в Москву, в Сентябре). Но, впрочем, в этом я вполне полагаюсь на Ваше решение. Во всяком случае, жду Вашего ответа здесь — не правда ли, он придет очень скоро, да? О том, как хорошо я провела здесь лето и о нашем здешнем житье здесь Вы имеете сведения достаточные вполне, так что мои известия не будут Вам интересны. 18-го августа я поеду в Петербург, где пробуду некоторое время, чтобы видеть отца моего (который перевезен в Петерб<ург> этой весной). В Сентябре приеду в Москву. Ну, до свидания пока. Мой привет Вашей жене. А. Минцлова»10.

Причина разговоров Брюсова с Минцловой о переводах Новалиса более или менее очевидна: в конце 1901 г. книгоиздательство «Скорпион» выпустило свой каталог, в котором был, среди прочих, обещан перевод Новалиса". Видимо, именно с этим упоминанием связано и те. что осенью 1902 г. А. М. Ремизов взглядом отыскивал на столе Брюсова «свои книги», в том числе Новалиса 12. Но издание это осуществлено не было, поскольку подготовка перевода затянулась, а к осени 1903 года интересы «Скорпиона» уже несколько изменились: первоначальные планы создать своеобразную «антологию» (состоящую из нескольких томов отдельных авторов) предшественников символизма были если не сознательно отвергнуты, то забыты 13.

Но Минцлова, для которой Новалис, был, конечно, не только замечательным писателем, но и почитаемым среди теософов и мистиков различных толков авторитетом'4, все-таки перевела собрание сочинений Новалиса и к осени 1903 года оказалась в странной ситуации. Она проделала значительную работу, которую не могла считать оконченной до тех пор, пока не будут вставлены в тексты стихотворные фрагменты. Меж тем Брюсов, судя по всему, окончательно оставил мысль о том, чтобы самому перевести эти фрагменты. Среди известных нам материалов нет никакого намека на то, что он когдалибо переводил Новалиса, хотя интереса к нему не оставил. В частности, летом 1906 г. он обсуждал с Дж. Амендолой Новалиса и книгу о нем, написанную Дж. Преццолини. 10 сентября Амендола сообщал своему итальянскому коллеге: «...я мог бы написать и о вашем «Новалисе», о котором говорил с Брюсовым, заправляющим там <в « Весах» > всем»15. 29 сентября Амендола извещал Брюсова о том, что книга ему отправлена, а 15 октября сообщал: «...я выслал вам несколько строчек о книге г. Преццолини «Новалис», о которой мы также говорили и которую автор выслал вам по моей просьбе»16. А когда в 1910 г. 3. И. Гржебин сообщал ему о ближайших планах собиравшегося возобновлять свою деятельность издательства «Пантеон»: «Издаем в маленький библиотеке «Пантеона» Новалиса (Венгеровой), Шамиссо «Петер Шлемиль» (пер<евод> Потемкина), заказываем и скоро издадим «Фиаметту» Боккаччио (Кузмин или Верховский...)»17, — Брюсов отвечал: «Очень одобряю издание Новалиса»18.

В то же время мы можем предполагать, что, даже если Брюсов и прочитал переводы Минцловой, они ему не понравились. На это откровенно намекают отзывы самого Брюсова в «Золотом руне» и М. Ф. Ликиардопуло в «Весах», где ее переводы произведений Оскара Уайльда были подвергнуты уничтожающей критике 19.

Минцлова предложила свой перевод «Учеников в Саисе» книгоиздательству «Гриф», и книга была объявлена среди готовящихся к печати 20, но в свет не вышла.

Таким образом, когда в самом конце 1906 г. Минцлова познакомилась с Вяч. Ивановым 2', практически полный перевод сочинений Новалиса был у нее в руках. Напряжение первого полугода общения с Ивановым и его женой, Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, вряд ли оставляло место для серьезных разговоров на литературные темы. Потом последовало довольно резкое охлаждение друг к другу (вероятно, вызванное слишком активным вмешательством Минцловой в перипетии отношений между четой Ивановых и М. В. Сабашниковой). Но после смерти Зиновьевой-Аннибал, когда Минцлова оказывается постоянной спутницей Иванова, ее влияние на него становится очень значительным, а разговоры бесконечными (внешнее описание этих долгих бесед см. выше, на с. 55—58).

И можно почти со стопроцентной вероятностью утверждать, что именно в эти дни конца 1907-го и начала 1908 года в беседах Иванова с Минцловой появилось имя Новалиса, чтобы почти туг же занять чрезвычайно существенное во всем миросозерцании Иванова место автора, насыщающего свое творчество «аналогиями мистической символики»22. И позже, в лекции «Голубой цветок» Иванов еще более откровенно определит Новалиса так: «...романтическая мечтательность, но которая приобретает аллегорический, часто символический характер — или оккультный, то есть аллегория, для уразумения которой необходимо углубиться в оккультные творения»23. В предисловии к первой публикации фрагментов «Лиры Новалиса» в «Аполлоне» Иванов писал, делая прямую отсылку к своим эзотерическим интересам: «Отрадно видеть, что почин литературных сфер, вращающихся около великого мастера новейшей немецкой поэзии, Стефана Георге, как вокруг своего центрального светила, привлек внимание современников на Новалиса-лирика и помог нашей эпохе многосторонне осознать огромное явление новой обще-европейской,— точнее и определеннее — христианской культуры, каким представляется творчество гениального создателя «храмовой легенды» романтиков о Голубом Цветке»24. Слова о «храмовой легенде» безусловно вызывают в памяти предания о тамплиерах, почитавшихся многими оккультистами, ρ том числе и Минцловой. Столь же конкретно обнажают связи между влиянием Минцловой и интересом к Новалису более поздние строки Иванова: «Тик отказался от художественного творчества для мистического погружения в откровения Якова Беме. Философия Фихте и философия Шеллинга принимают мало-помало <так!> религиозную окраску. Во всяком случае, в последние годы жизни Новалиса и в первые по его смерти романтики мечтают об основании действительного братства или ордена. В 1803 году 3. Вернер спрашивает в одном письме, основана ли в Иене тайная секта и когда перейдут товарищи от писания стихов к великому жизненному делу»25.

Рассказы Минцловой о современном розенкрейцерстве, среди вождей эзотерической ветви которого на русской почве должны были стоять Иванов (в первую очередь) и Андрей Белый, оказывались параллельными заинтересованности в Новалисе, причем Новалисе не только как поэте и прозаике, но и как эзотерическом естествоиспытателе, мистике, члене если не реально существующего, то умозрительно означенного ордена.

И непосредственное обращение Иванова к переводам из Новалиса также оказывается очень глубоко связано с мистическими событиями в его жизни. 25 июня 1909 года он записывает в дневнике: «В постели ночью прикасаюсь там и здесь к стихам Новалиса, которые хотел бы перевести. В душе чувство огромного сиротства»26. И чуть далее в той же записи следует: «Лидия словно не дома, как и Вера, — я остался работать дома, она уехала, как уезжала тогда, в лето Городецкого...» (с. 774). Это откровенно свидетельствует о том, что Иванов в эти дни первого замысла и работы над переводом Новалиса мысленно обращается не только к памяти покойной жены 27, но и к событиям лета 1906 года, а следом за тем — и к обстоятельствам отношений с М. В. Сабашниковой. На следующий день, 26 июня, он получает от нее телеграмму о скором приезде и пишет: «Эта весть не огорчила, не порадовала меня, не испугала, — не взволновала вовсе» (с. 774). И еще характерная запись следующего дня: «Перевожу духовные песни Новалиса. Была Анна Рудольфовна» (с. 776). Таким образом, жизненные обстоятельства Иванова в момент начала работы над Новалисом включают, помимо постоянных воспоминаний о Зиновьевой-Аннибал, переживания от готовящейся и реально протекающей встречи с Сабашниковой, а также постоянных контактов с Минцловой.

Уже 29 июня, при первой встрече, Иванов «читает перевод Новалиса. Мар<гарита> хвалит, но не одобряет руссисизмы, кот<орые> у В<ячеслава> заменяют немец<кие> обороты» (Наст. изд. С. 319).

Некоторые аспекты бесед Иванова и Минцловой о Новалисе раскрываются из ее письма от 9 декабря 1909 года: «Теперь относительно «роста минералов и в особенности кристаллов». Вячеслав, мне очень хотелось бы, чтобы Вы выслушали меня здесь — я ведь забуду все, что говорю сейчас — через 2—3 дня, совершенно.

Рост — это неверный термин для кристаллов... Понятие о «росте» относится ведь лишь к тому, что идет извнутри наружу — рост же минералов, кристаллов в особенности — является снаружи, из периферии, внутрь — это не рост — это есть особенное таинство воздействия от периферии — внутрь — из недр вселенной — к сердцу кристалла.

Сознание кристалла — вне тела его — на периферии, отсюда блеск и красота неотразимая драгоценных камней. О них (о Bergkristall'ax) знал все — Novalis — Вячеслав, Вы воскресили Novalis'a — Если бы можно было объяснить Вам всю тайну сношений между Вами и Novalis'oм. Но обо всем этом, потом, потом, позднее, когда у меня будет время и возможность говорить с Вами так, как я должна отныне, т. е. строго и безусловно»28.

Таким образом, можно почти с полной несомненностью полагать, что первоисточником сведений о Новалисе (или, что не менее вероятно, причиной актуализации его жизн-яного и творческого облика) для Вяч. Иванова было общение с А. Р. Минцловой в конце 1907-го и начале 1908 года, а непосредственным толчком к переводам, составившим позже сборник «Лира Новалиса», было не только живое ощущение сиротства после смерти Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, как то было предположено ранее, но и общение с М. В. Сабашниковой и А. Р. Минцловой, в значительной степени построенное на оккультных мотивах.

Косвенным свидетельством этому может быть и примечательный факт, зафиксированный воспоминаниями Н. Асеева начала двадцатых годов. Вспоминая о чтениях и беседах в московском доме Иванова, он рассказывал: «Прекраснодушный Вячеслав <...> надеялся сделать из меня правоверного мистика. Но я не жалею об этих скучных часах. Благодаря.им я познакомился с творчеством Новалиса — этого мудрейщсго романтика и тончайшего поэта, в котором, если не искать одной только мистической неразберихи, можно усмотреть все листики будущего пышного цветка европейской новейшей литературы <...> И его собственноручный перевод «Учеников в Саисе» (нигде, кажется, не обнародованный) компенсировал мои мучения»29. Кажется справедливым комментарий публикатора к этому пассажу, когда, ссылаясь на мнение М. Вахтеля, он предполагает, что Иванов читал Асееву перевод не собственный (о котором никаких сведений нет), а исполненный за много лет до того перевод Минцловой. Во всяком случае, постоянное присутствие этой загадочной женщины в контекстах встреч Иванова с творчеством Новалиса позволяет думать, что оно было далеко не случайным и свидетельствовало о включенности творчества Новалиса в те эзотерические источники, еще недостаточно изученные, которые питали творчество Иванова в конце 1900-х годов.