Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материала

Книга

Содержание V. Северные королевства и Германия VI. Общее рассуждение об укладе немецких государств в Европе Все завоевания немецких народов составляли общинную собственность.

Подобный материал:

• Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
• И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
• «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
• 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
• Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.

534

побежденные стали победителями и после множества потрясений явилось на свет белое здание государства, такого, какое, вероятно, никогда бы не вышло из монастырского, узкого, ограниченного жизненного строя англосаксов. Эдмунд или Эдгар не стали бы упорствовать перед папой Хильде-брандом так, как Вильгельм, и, уж конечно же, английские рыцари не соперничали бы с французскими во время крестовых походов, если бы норманны не возбудили дух нации, не взволновали его изнутри, если бы множество обстоятельств не воспитали его, даже и насильственными средствами. Как плодовое дерево не обходится без пересадки, как дикорастущее не обходится без прививки, так и народы, кажется, нуждаются, чтобы прививали им новые побеги, и для поступательного движения человечества необходимо, чтобы произошло это вовремя. Даже и самый лучший сорт погибнет, если всегда будет расти на одном и том же месте.

Не столь долго, не столь счастливо владели норманны Неаполем и Сицилией, завоевание которой — это настоящий роман, где проявлены были личная отвага и доблести храбрых искателей приключений. С этой прекрасной землей норманны познакомились во время своих паломничеств в Иерусалим; горстка людей, от сорока до ста, предложив свою рыцарскую помощь притесняемым, заложили основу для будущих владений. Райнольф был первым графом в Аверсе, а три доблестных сына Танкреда, которые переправились сюда в поисках счастья, снискали такую славу своими подвигами в борьбе с арабами, что стали графами, а потом и герцогами в Апулии и Калабрии. За ними последовали другие сыновья Танкреда — Вильгельм с железной рукой, Дрого, Хумфрид; Роберт Гвискард и Рогер отвоевали у арабов Сицилию, и Роберт пожаловал брата этим леном — только что захваченным прекрасным королевством. Сын Роберта Боэмунд нашел свое счастье на Востоке, отец последовал за сыном, и Рогер стал первым королем обеих Сицилии, власть его была и светской и духовной. При нем и его преемниках в этом уголке Европы завязались первые бутоны молодой науки; тогда подняла свою голову школа Салерно — прямо на полдороге между арабами и монахами из Кассино; после долгой зимней спячки пошли в рост, пустили первые листья и побеги правоведение, врачебное искусство и философская мудрость. Стойко держались норманнские князья в этой стране, в столь опасной близости к папскому престолу; с двумя святыми отцами им удалось заключить мир, когда те были в их руках, своим умом и бдительностью они превзошли большинство немецких императоров. Жаль, что они с давних времен породнились с немцами и этим дали им право наследовать престол, но еще более жалко, что намерения Фридриха, последнего короля из швабской династии, намерения, которые замыслил он осуществить в этих местах, были сорваны столь жестоко и бесчеловечно. Оба королевства стали с тех пор игрушкой в руках борющихся наций, добычей чужестранных наместников и завоевателей, а прежде всего аристократии, которая поныне препятствует любому переустройству этих некогда цветущих земель.

535

V. Северные королевства и Германия

У северных государств, хотя до VIII века история их покрыта мраком, есть то преимущество перед историей большинства европейских стран, что в основе ее лежит мифология — песни, сказания, которые и могут послужить философией этой истории. В них мы узнаем дух народа, знакомимся с понятиями его о богах и человеке, о направленности его интересов и склонностей, о любви и ненависти, о земных чаяниях и потусторонних ожиданиях,— такая философия истории, которую, помимо «Эдды», дает нам лишь древнегреческая мифология. А поскольку на северные государства с тех пор, как финские племена были покорены или оттеснены на север, не нападал ни один чужой народ — какому народу захотелось бы отправиться в эти края после утомительного переселения в южные области?— то история северных народов от всех остальных отличается простотой и естественностью. Где нужда правит всем, люди долго продолжают жить согласно ее велениям, а потому немецкие народы Севера на долгое время сохранили прежнее состояние свободы и самостоятельности. Отдельные племена разделялись горными и пустынными местностями; реки, озера, леса, поля, луга и богатые рыбой моря питали их,— кто не мог прокормиться на суше, отправлялся в море за пропитанием и добычей. И простота древнейших немецких обычаев и нравов надолго сохранилась в этих суровых землях, словно в северной Швейцарии, сохранится здесь и тогда, когда в самой Германии останутся от нее лишь воспоминания в легендах древности.

Когда со временем здесь, как и повсюду, свободные оказались в руках знати, когда аристократы стали королями этих пустынных краев, когда из множества маленьких королей вышел, наконец, один большой, то и тут удача не оставила берега Дании, Норвегии, Скандии,— кто не хотел служить, мог отправляться в иные страны; вот почему все моря, как мы видели, надолго превратились в степи для кочующих искателей приключений: для них грабеж был таким же дозволенным местным промыслом, как ловля сельди или охота на китов. Наконец, и короли занялись этим наследственным семейным промыслом; они отвоевывали земли друг у друга и у соседей; завоевания их в чужих землях были недолговечны. Сильнее всего страдали от этого берега Восточного моря: несказанно опустошая их, датчане не успокоились, пока не положили конец всей славянской торговле и их богатым морским городам — Винете и Юлину,— и над пруссами, курами, ливами и поляками, задолго до саксонских орд, осуществляли они свое право — завоевывать и жечь.

Подобному неустойчивому существованию северных народов ничто так не препятствовало, как христианство,— вместе с ним героическая религия Одина должна была совершенно прекратиться. Уже Карл Великий положил немало трудов, для того чтобы крестить датчан, как крестил он саксов   сыну его Людовику удалось перейти к делу и окрестить малозначи-

536

тельного королька с Ютландии. Но люди короля были недовольны этим и еще долго жгли и грабили христианские побережья,— слишком близок был пример саксов, которые, приняв христианство, стали рабами франков. Глубоко укоренена была ненависть этих народов к христианству,— Кеттиль, заклятый враг христианства, предпочел спуститься в свою гробницу и три года, до смерти, обитать в ней, только чтобы не подвергнуться насильственному крещению. Да и стоит подумать, чем могли быть для этих живших на северных островах и горах народов символ веры и канонические догматы иерархии, опрокидывавшей легенды их отцов, хоронившей обычаи рода и, при всей скудости земли, обращавшей их в рабов и должников духовного владыки далекой Италии? Религия Одина была живой частью их языка и мыслей,— пока след воспоминания о ней оставался, христианство не могло пустить тут корни; вот почему так непримиримо враждебна была религия монахов к сказаниям, песням, обычаям, храмам, памятникам язычества,— ко всему этому привязан был народ, презиравший монашеские легенды и ритуалы. Жители Севера никак не могли усвоить запрета работать по воскресеньям, смысла постов и покаяний монашеских обетов, запрещения брака при определенных степенях родства, всего презираемого сословия священников,— святым церкви, обращавшим их в христианство, их же собственным крещеным королям пришлось немало пострадать, прежде чем благочестивый труд их был доведен до конца, а пока их нередко изгоняли и даже убивали. Но Рим умел уловить в свои сети всех, кого хотел,— непрестанные усилия миссионеров—франков и англосаксов, а прежде всего пышность нового богослужения, хоровое пение, запах ладана, свечи, храмы, алтари, колокола, процессии приводили северных варваров в состояние какого-то головокружения, а поскольку они глубоко верили в духов и волшебство, то крест расколдовал и их тоже и все их дома, капища, кладбища и утварь, и вновь околдовал их всех христианским духом, так что бес двойного суеверия вселился в них. Однако некоторые из миссионеров, прежде всего святой Ансгарий, на самом деле   послужили   на   благо   человечества,   были   в   своем   роде   героями.

* * *

Наконец, мы возвращаемся к так называемому отечеству немецких народов,— теперь это был жалкий их остаток, сама Германия. Чужие племена, славяне, не только захватили половину Германии, после того как бесчисленные другие народности ушли отсюда, но и из другой половины, много раз опустошавшейся, получилась провинция франков, словно рабыня служившая их великой империи. Фризы, алеманны, тюринги и — последними— саксы вынуждены были покориться и принять христианство, так что, например, саксы, становясь христианами и предавая проклятию изображения великого Бодана, одновременно должны были предать в руки священного и могучего короля Карла и все свои права и все свои владения, должны были умолять его о сохранении жизни и свободы и обещать вечную верность триединому богу и священному и могучему королю

537

Карлу. Жизненный уклад этих самостоятельных, свободных народов, привязанных теперь к престолу франков, был уже пресечен в своем дальнейшем развитии; со многими племенами обращались жестоко, с недоверием, жителей целых областей переселили в дальние края; у тех же, кто оставался на прежних местах, не было уже ни времени, ни простора для своеобычного развития. Сразу же после смерти исполина, который держал в своих руках всю эту империю, все эти насильственно согнанные народы, Германия досталась в удел сначала одному, потом другому из слабосильных Каролингов, границы ее постоянно менялись и ей приходилось участвовать в непрекращавшихся войнах, в междоусобицах этого несчастного рода,— что же могло стать тут с Германией, с ее внутренним укладом? К несчастью, Германия служила северной и восточной границей империи франков, а следовательно, и всего римско-католического христианского мира, на этой границе жили дикие, озлобленные народы, питавшие непримиримую ненависть к христианству, и Германию они выбрали первой жертвой своей мести. Если, с одной стороны, норманны проникли в глубь страны, вплоть до Трира, и потребовали от нации заключения позорного мира, то, с другой стороны, Арнульф призвал на помощь диких венгров, чтобы вместе с ними разрушить моравское королевство славян,— этим он открыл перед венграми путь в империю и положил начало длительным и ужасным разрушениям. И, наконец, славян стали рассматривать как заклятых врагов немцев, на протяжении столетий на них оттачивалась воинская доблесть немцев.

Еще большим бременем были для Германии, отделившейся от империи франков, те средства, с помощью которых франки укрепляли величие своей державы. Германия унаследовала всех епископов и архиепископов империи, все аббатства, все капитулы, расположенные по границам державы и служившие для обращения в веру язычников, унаследовала прежние придворные должности, канцлеров в тех областях, которые не относились уже к империи, всех герцогов и маркграфов, которые призваны были защищать границы от нападения, всех этих чинов империи, число которых еще умножилось в войнах против датчан, вендов, поляков, славян и венгров. Самым ненужным сокровищем была, наконец, для Германии корона римского императора — она одна принесла этой стране больший вред, чем все набеги татар, угров и турок. Первый Каролинг, владевший Германией, Людовик, не был римским императором, и, пока империя франков была разъединена, папы бессовестно распоряжались этим титулом, дарили его то одному, то другому итальянскому государю, то дарили его даже графу Прованскому, который потом умер с выколотыми глазами. Арнульф, ложный потомок Карла Великого, жаждал этого титула, но не получил его ни он, ни сын его, как не получили его и два первых короля, которые были немцами по крови, Конрад и Генрих. Оттон, увенчанный в Аахене короной Карла, следовал опасному примеру — он видел в великом франке образец своих дел; поскольку удачное приключение, спасение прекрасной вдовы Адельхейд из темницы, куда она была заточена, принесло Оттону целое итальянское королевство¹⁸ и открыло ему путь на Рим, то теперь

538

притязаниям и войнам не было конца; вся Италия, от Ломбардии до Калабрии и Сицилии, стала полем сражения, повсюду немецкая кровь проливалась за честь императора, итальянец обманывал немца, немецких императоров и императриц подвергали жестокому обращению в Риме, Италия была осквернена немецкой тиранией, Германия же была выбита из колеи Италией, и вся энергия и дух ее устремились к югу, через Альпы, строй Германии оказался в зависимости от Рима, в самой Германии начались раздоры, и этим причинен был вред как самой Германии, так и другим странам, а сама нация не извлекла ни малейшей пользы из блестящей чести, которой удостоилась. «Sic vos non vobis»¹⁹ — эти слова всегда были скромным девизом немцев.

Тем больше чести немецкому народу, что и в этих опасных обстоятельствах, сложившихся исторически, он стоял твердо и непоколебимо, как крепкая стена, как заслон, обеспечивая свободу и независимость Европы, всего христианского мира. Генрих Птицелов создал этот оплот Европы, а Оттон Великий умел воспользоваться им на славу; но народ, храня свою верность, добровольно следовал за своим государем и тогда, когда в условиях всеобщего хаоса сам император не знал, каким путем вести нацию. Когда сам император не мог защитить народ от грабительского произвола сословий, часть народа укрылась в городах с их стенами и от самих своих насильников получила охранную грамоту, обеспечивавшую безопасность торговли; не будь этого, страна еще долго оставалась бы дикой Татарией. Так, в этом государстве, не знавшем мира с самим собой, самими же силами нации было построено мирное и полезное государство, объединенное торговлей, союзами, гильдиями; ремесла освободились из-под тягостного ярма крепостной зависимости и благодаря немецкому усердию и трудолюбию стали искусствами, которыми можно было одарять и другие нации. Что этими последними доводились до полного развития, в том, как правило, уже испробовали свои силы немцы, хотя гнет нищеты, нужда лишь очень редко доставляли им радость видеть, что искусство их распространяется и расцветает в самом отечестве. Целыми толпами уходили немцы в чужие страны, на Севере, Западе, Востоке они становились учителями других народов в разного рода механических искусствах; они были бы учителями и в науках, если бы строй их страны не превращал всякое ученое заведение, находившееся притом в руках духовенства, в колесо запутанной машины политики, тем самым отнимая его у науки. Монастыри Кор-вей, Фульда для развития науки сделали больше, чем целые обширные области в других странах, и, каким бы заблуждениям ни предавались в эти века, верный, правдивый, честный дух немецкого племени можно распознать всегда, и ничто не могло разрушить его.

Немцу не уступала и немка: у всех немецких племен и народностей женщины отличаются верностью, честью, целомудрием — и неутомимым трудолюбием. Прежние ремесла немецких народов издревле находились в руках женщин — они пряли и ткали, присматривали за челядью и даже женщины высших сословий принимали на себя бразды правления в доме. Даже при дворе императора супруга его вела обширное домашнее хозяй-

539

ство, на которое нередко уходила значительная часть его доходов, и этот обычай надолго сохранился во многих правящих домах — отнюдь не в ущерб для страны. Даже римская религия, всячески принижавшая женщину, добилась тут куда меньшего, чем в более теплых странах. Женские монастыри в Германии никогда не были в той степени, что по ту сторону Рейна или за Альпами и Пиренеями, могилами целомудрия, — совсем напротив, они были средоточиями немецкого трудолюбия, которое находило тут многообразное применение. И галантные нравы рыцарской эпохи никогда не вырождались в Германии в ту утонченную похоть, что в жарких сладострастных землях; ведь уже и сам климат диктовал уединение, жизнь протекала больше в стенах, внутри дома, тогда как другие народы занимались   делами   и   предавались   развлечениям   под   открытым   небом.

И, наконец, когда Германия стала самостоятельным государством, она могла гордиться великими и, во всяком случае, благожелательными, трудившимися не покладая рук императорами; таковы Генрих, Оттон и два Фридриха, эти столпы Германии. Чего бы ни достигли такие мужи в кругу деятельности более определенном и внутренне более упроченном?

Теперь, когда мы привели много отдельных, частных сведений, бросим взгляд на жизненный уклад немецких народов в целом, во всех завоеванных ими землях и государствах. На каких основаниях строились эти их государства? И какие следствия повлекли за собой основные принципы их устройства?

VI. Общее рассуждение об укладе немецких государств в Европе

Если устройство общества — это величайшее творение человеческого духа, человеческого трудолюбия, если устройство общества, основанного на всей совокупности условий, времени, места, конкретных обстоятельств, может быть лишь результатом длительного и многообразного жизненного опыта, постоянной бдительности, можно предполагать, что всякое жизненное устроение, какое сложилось у немцев на Черном море или в северных лесах, имело совершенно иные последствия, когда переходило к народам с уже установившимся укладом или с извращенной роскошеством и суеверием культурой. Одержать верх над этими народами было проще, чем управлять ими — или же самими собою в их окружении. Вот почему немецкие государства, которые основывались в разных местах, вскоре или погибали, или же внутренне распадались настолько, что вся позднейшая их история только накладывала заплаты на ложное с самого начала устройство целого.

1. Все завоевания немецких народов составляли общинную собственность. Вся нация была как один человек; все захваченное, согласно варварскому праву войны, принадлежало народу и должно было быть распределено   так,   чтобы   все   равно   оставаться общей собственностью. Как

540

достичь этого? Кочевые народы в степях, охотники в лесах, войско во время набега могут делить добытое между собою и притом оставаться единым целым; но если народ захватывает чужие земли и расселяется на широких пространствах, то этого добиться бывает уже труднее. Каждый воин становился ведь владельцем завоеванной земли, своего удела; за ним оставались обязанность ходить на войну и прочие обязанности по отношению к государству; но проходит немного времени, и дух общности слабеет в нем; он уже не является на собрания народа и даже пытается избежать призыва на войну» теперь обременительного для него, и вместо этого принимает на себя иные обязательства. Так было, например, у франков; свободная община не прибывала уже на мартовские поля, и получалось так, что все решения были предоставлены на усмотрение короля и его слуг, и даже созывать войско стало теперь делом мучительно трудным. Итак, свободные со временем глубоко пали, потому что служить в армии они поручали, за доброе вознаграждение, всегда готовым идти на войну рыцарям, тогда как самая основа, самый ствол нации терялся, предаваясь бессильной лени, как река, которая разливается и делится на множество протоков. Если теперь, в эпоху всеобщего расслабления, государству, построенному на таком фундаменте, нанести мощный удар,— удивительно ли, что оно рухнет? Удивительно ли, что, если следовать по такому пути, не потребуется и внешний враг, чтобы лучшие права и владения свободных оказались в чужих руках — в руках людей, которые их представляют и замещают? Все в целом было устроено для ведения войн, для такой жизни, когда все должно было оставаться в движении,— но не для жизни рассеянной и не для трудолюбивого покоя.

2. Когда король завоевывал страну, то вместе с ним сюда приходила знать, и этим его сподвижникам и вассалам, его слугам и подданным раздавались земельные наделы из числа причитающихся королю. Сначала они раздавались пожизненно, а со временем такие имения, розданные для того, чтобы кормиться на них, стали передаваться по наследству; государь раздавал земли, пока у самого него не оставалось ничего и пока сам он не впадал в бедность. Если государство было устроено так, то обычно вассалы высасывали все соки из своего сюзерена, рабы — из своего господина, так что, коль скоро государство не переставало существовать вообще, то у самого короля не оставалось никаких привилегий и доходов и в конце концов он оказывался самым худым и бедным человеком во всем королевстве. Но если следовать обычному ходу вещей, то, как мы видели, знать в периоды длительных войн не могла не подрывать самую основу нации, свободную общину, если только сами свободные не становились знатью; отсюда видно, насколько могло возвыситься в такие времена достославное ремесло рыцаря, в ту пору совершенно необходимое. Воинственные орды завоевывали целые царства; кто дольше других упражнялся в военном искусстве, тот получал, получал и получал, пока совершенно ничего уже нельзя было получить с помощью меча. Наконец, и у сюзерена не оставалось ничего, потому что он уже все роздал, а у свободной общины не было ничего, потому что свободные или совершенно

541

оскудели, или же сами сделались благородными; итак, все были рабами Друг у друга.

3.  Если короли разъезжают по общим владениям своего народа или, лучше сказать, всюду должны, но не могут одновременно присутствовать, то нельзя обойтись без наместников, герцогов и графов. А поскольку, согласно   немецкому  укладу,   законодательная,   исполнительная   и   судебная власть еще не были разделены, то почти неизбежно вытекало отсюда, что со временем, при слабых королях, наместники больших городов, удаленных провинций   сами   становились  государями   или  сатрапами.  Как  фрагмент готической постройки, их малое владение заключало в себе все то же самое, что и большое, и коль скоро, в зависимости от ситуации, они могли договориться с сословиями, возникало маленькое царство — хотя пока еще и зависимое от целого государства. Так разделились Ломбардия и империя франков, и единство их висело на одной ниточке, держалось именем короля; та же судьба ожидала и готское и вандальское королевства, если бы они просуществовали дольше. А на то, чтобы вновь воссоединить  все эти отколовшиеся куски, где любая часть претендовала на то, чтобы быть целым, все устроенные по немецкому образцу государства Европы должны были затратить пятьсот лет, и некоторым так и не удалось заново обрести свои собственные члены. Семя обособления заключено в самом государственном   укладе:   государство — полип,  каждая  отдельная,  обособленная часть которого содержит в себе все целое.

4.  Коль скоро   все   в  этом целом  организме   опиралось  на  личность, то чело, то есть король, который притом отнюдь не был неограниченным государем, представлял в нем, вместе со всем своим домом и хозяйством, целую нацию. А тем самым его целокупное достоинство, лишь некоторого рода фикция государства, переходило и на его телохранителей, слуг, рабов. Личные услуги, оказываемые королю, рассматривались как первейшие государственные обязанности, потому что окружавшие короля капеллан, конюший,  стольник  помогали   и служили   королю   на   заседаниях,   советах и т. д. Пока нравы были грубы и просты, это было естественно, но сколь же неестественно было видеть в этих капелланах и стольниках подлинно представительные фигуры в империи, первых людей государства или, того пуще, почетные должности, передаваемые из поколения в поколение, и так во веки веков; и тем не менее пышная варварская свита, место которой — в пиршественных шатрах какого-нибудь татарского хана, а не во дворце отца, главы, судьи нации, тем не менее эта пышная варварская свита— первое  и  основное  в жизненном укладе любого германского государства Европы. Древняя условность государства стала голой истиной — все государство обратилось в пиршественный стол, в конюшню, в кухню короля. Что за странное превращение! Какого-нибудь раба и вассала, быть может, и  мог еще  представлять  собою блестящий  королевский слуга, но никак уж не самое тело нации, ибо нация ни в одном из свободных своих членов не была рабом короля, а была соратницей, спутницей его — челяди-нец короля никак не мог представлять собою нацию. Нигде это татарское устроение не процветало так, как у франков, нигде не распускалось оно

542

таким пышным цветом, как на почве этой империи, откуда оно было пересажено норманнами в Англию и на Сицилию, вместе с короной императора перенесено было в Германию, оттуда в северные королевства, а из Бургундии было торжественно и пышно пересажено в Испанию и повсюду принесло новые цветы — в зависимости от времени и места. О такой государственной фантазии, о превращении домашнего хозяйства правителя в образ, в понятие, в сумму всего государства, не подозревали ни греки, ни римляне, ни Александр, ни Август, а родные места этой поэзии — на Яике или на Енисее, и не без тайного смысла соболь и горностай сделались эмблемой и украшением гербов.

5.  В Европе подобное государственное устройство едва ли закрепилось бы и утвердилось, если бы такое варварство не встретилось здесь с другим варварским учреждением, которое появилось еще раньше,— с ним оно дружески сочеталось; этим учреждением было варварское римское папство. Ибо духовенство владело в те времена остатками наук, без которых даже и варвары не могли просуществовать в Европе, а потому у варваров было одно-единственное средство   завоевать   вместе   с   землями   еще   и науки, и средство это заключалось в том, чтобы принять епископов в свое число. Что и произошло. Вместе со знатью духовенство стало сословием в империи, вместе со слугами, придворными оно стало придворным духовенством, и духовенству, как и придворным, раздавались всяческие бенефиции, привилегии,   земли,   а  поскольку  у  духовенства  по сравнению  со  светскими лицами были и некоторые дополнительные преимущества, то ни одно государственное устройство не было так ценно и дорого для папства, как именно это. Хотя нельзя отрицать, что духовные сословия империи способствовали смягчению нравов и установлению порядка, но, с другой стороны,  введение двойной  юрисдикции  и, можно даже сказать,  появление государства  в  государстве  пошатнули  самые  основы  империи.  Нет двух вещей более чуждых, чем римское папство и дух немецких нравов и обычаев: папство беспрестанно подрывало самые их основы, хотя и усваивало некоторые их черты и в конце концов все обращало в сплошной римско-немецкий хаос.  Что прежде так ужасало немецкие  народы,  то стало им теперь мило и любо,—их же собственные принципы использовали против них. Владения церкви, отнятые у государства, по всей Европе сделались единым  владением,  и  епископ Римский  управлял  этим своим  владением рукою   более  твердой   и  хранил  его  куда  бдительнее,   чем  какой-нибудь светский государь. Государственное устройство, исполненное противоречий и гибельных междоусобиц.

6.  Воины и монахи не кормят страну; а поскольку при описанном государственном устройстве мало заботились о трудящемся сословии, а, напротив,  все только  и  было нацелено на то, чтобы  весь мир обратить в крепостную зависимость от епископов и знати, то всякому ясно: у государства была надолго отнята самая живая пружина — трудолюбие людей, их деятельный, изобретательный, свободный дух. Воин казался себе слишком важным, чтобы обрабатывать почву, в результате он опускался; знати и монастырям хотелось иметь побольше крепостных душ, а крепостниче-

543

ство никогда еще не приводило к добру. Пока землю, пока блага рассматривали не как полезное, органическое в каждой своей части, во всем производимом им тело, а как неделимое мертвое достояние, принадлежащее короне, или церкви, или главе знатного рода, принадлежащее в виде земельного надела, с приписанными к нему рабами, до тех пор несказанно было затруднены и правильное использование земли и подлинная оценка человеческих сил. Большую часть земель составляла скудная общинная земля, люди, словно животные, липли к этой земле, а жестокий закон навеки запрещал им когда-либо отделяться от нее. Тем же путем шли ремесла и художества. Ими занимались женщины и дети, и надолго оставались они занятием для рабов; не изменилось по существу ничего и тогда, когда монахи приблизили ремесла к стенам монастырей, зная об их полезности по опыту римского мира, и тогда, когда императоры стали давать ремесленникам привилегии городских цехов. Как могли подняться искусства, если земледелие было в таком упадке? Если первейший источник богатства, независимый, прибыльный труд людей, иссяк, а вместе с ним иссякли и все ручейки торговли и свободного предпринимательства, если только поп и воин хозяйничают в стране, только они владеют имуществом, богатствами, только они всем повелевают? В соответствии с духом времени, и искусства могли быть введены не иначе, как в форме общего владения (universitates), то есть в форме цехов,— грубая оболочка, которая нужна была в те времена для безопасности, но и сковывала деятельность человеческого духа, ибо дух не мог уже проявляться вне рамок цеха. Таким установлениям обязаны мы тем, что в странах, где земли возделыва-ются веками, остались еще бесплодные общинные земли, что раз и навсегда установленные цеха, ордена, братства во всей нетронутости сохранили былые предрассудки и заблуждения. Весь дух человеческий меряли на один аршин, и весь он укладывался в один цеховой сундук.

7. Из всего сказанного явствует, что идея немецкого жизненного уклада, идея естественная и благородная, какой она только могла быть, оставалась лишь смелым экспериментом, как только прилагалась к обширным странам с давней культурой, к странам с римско-католической верой, тем более к странам завоеванным, и немало искажений и извращений предстояло пережить; прежде чем сложиться более или менее прочному строю, нужно было, чтобы народы северного и южного мира долгое время и со здравым рассуждением привыкали к этим идеям, многообразно поверяли и развивали эти представления. В небольших общинах, в суде и вообще всюду, где самая суть дела — живая жизнь, немецкий жизненный уклад показал себя наилучшим, и это неоспоримо. Старонемецкие принципы — человека судят равные ему по званию, председатель суда лишь черпает право у заседателей, всякое преступление требует удовлетворения как нарушение общинной жизни и должно оцениваться не по букве, а согласно с живым взглядом на суть дела,— эти принципы, а также ряд других судебных, цеховых и иных обычаев свидетельствуют о светлой голове и справедливом уме немцев. И если говорить о государстве, то их воззрения на общую собственность, на всеобщую воинскую повинность, на общую

544

для всех свободу нации были великими, благородными принципами; однако требовались люди, которые умели придать единство всем членам тела, установить правильные отношения между ними, оживить все целое единым взглядом, а такие люди не рождаются по праву первородства, а потому и случилось то, что случилось: части тела, члены нации распались, увлекаемые неукротимыми энергиями, все беззащитное было подавлено, и недостаток ума и трудолюбия был возмещен долгим татарским беспорядком. Меж тем общинный жизненный уклад германских народов был во всемирной истории той прочной оболочкой, внутри которой остатки былой культуры могли спастись от бурь и непогоды, внутри которой развился общественный дух Европы, медленно и скрыто созревая, для того чтобы произвести действие свое на все части нашей земли. Сначала явились величественные призраки, призрак духовной и призрак другой монархии, но эти последние способствовали осуществлению совершенно иных целей, не тех, ради которых они были основаны.