Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материала

Книга

Содержание Человеколюбие Христа Христианство должно было стать общиной, управляемой начальниками и  наставниками,  без  всякой  светской власти. Существовала такая формула исповедания, которая произносилась во время обряда крещения и означала принятие христианства Священные книги христианства, сложившиеся отчасти из сохранившихся, написанных по частным поводам посланий, отчасти из устных ра Христианство знало всего два очень простых и целесообразных священных  обряда Христос вел безбрачную жизнь, а мать его была девственница; он был бодр и светел духом, но иногда предпочитал одиночество и моли

Подобный материал:

• Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая, 37688.39kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по дисциплине, 120.62kb.
• Учебно-методический комплекс учебной дисциплины «История зарубежной философии (20 век)», 429.83kb.
• И. Г. Гердер полагал, что человечество в своем развитии закон, 715.41kb.
• «История западноевропейской философии. Часть первая. Античность. Средние века», 256.77kb.
• Задача курса студент должен знать основную проблематику философии и осознанно ориентироваться, 539.28kb.
• Вопросы для сдачи кандидатского экзамена по истории философии, 38.83kb.
• Социально-исторические идеи таджикских просветителей конца XIX начала, 593.79kb.
• 1. Ответьте на вопросы: 1 Вчём заключаются антропологические основания идей Платона, 91.72kb.
• Темы рефератов по истории и философии науки для соискателей Православного института, 44.49kb.

482

*   *  *

Кроме названных основных моментов истории следует привести еще некоторые конкретные черты, немало способствовавшие строительству здания христианской веры.

1.  Человеколюбие Христа связало общими   узами   его   приверженцев? по-братски согласных между собою, готовых прощать, деятельно помогать нищим  и   страждущим,   короче  говоря,   исполнять   всякий   долг  человечности.  Вот почему христианство  должно было  стать  подлинным союзом дружбы и братской любви. Несомненно, что эта побудительная причина, гуманность,  немало  способствовала,  особенно  в  первые  времена,  распространению и усвоению христианства. Все делались христианами — бедные,, страждущие, униженные, слуги, рабы, мытари, грешники; поэтому язычники называли первые христианские общины сборищами нищих. Но поскольку новая  религия не могла и не хотела стирать различия между сословиями, какие существовали в тогдашнем мире, то для нее не оставалось ничего иного, кроме христианского милосердия людей богатых и обеспеченных, а на этом добром поле росло немало плевел. Богатых вдов окружали толпы нищих, которые   при   случае   лишали  покоя   целую   общину. С одной стороны,  милосердие воспевали как подлинный  дар небес,  но, с другой, требовали милостыни, а  потому низменной лести уступали не только благородство и гордость, плоды достоинства и независимости, трудолюбия и пользы, но нередко жертвой ее падали беспристрастие и истина. Средства   общины   были в полном распоряжении мучеников; приносимые общине  пожертвования и  дары   превратились в самое существо христианства, и нравственное его учение было опорочено преувеличенной похвалой  подобным  благодеяниям.  Хотя  нужда,  недуги  времени  многое и извиняют, но все же очевидно, что если человеческое общество рассматривать как лазарет, а христианство — как кассу для подаяний, то отсюда не замедлит воспоследовать весьма дурное состояние нравов — в жизни и политике.

2.  Христианство должно было стать общиной, управляемой начальниками и  наставниками,  без  всякой  светской власти.  Наставники  должны были   стать   пастырями   общины,   должны   были   примирять   спорщиков, исправлять людские недостатки деятельно и с любовью, готовить людей к небесной жизни своим советом, наставлением, примером, авторитетом. Служение благородное, если исполнять его достойно, если есть простор для того, чтобы исполнять его, ибо оно ломает жало закона, вырывает шипы, спора и объединяет в одном лице духовника, судью, отца. Но как поступить, если со временем пастыри стали обходиться со своей паствой как с настоящими  овцами  и,  словно  вьючных  животных,  стали  кормить  их чертополохом?  Что делать, если вместо пастырей в стадо были позваны-волки?   Итак,   слепая   покорность   сделалась  христианской  добродетелью христианской добродетелью стало отказываться от собственного разума и, вместо того  чтобы оставаться  верному своим убеждениям,  следовать за авторитетом чужого мнения, поскольку ведь епископ, занявший место апостола, и возвещал веру, и свидетельствовал, и учил, и толковал, и судил,

483

и все самолично решал. Ничего так высоко не ценили теперь, как терпеливое послушание; иметь свое мнение значило упорствовать в ереси и, следовательно, отлучать себя от царствия небесного и от церкви. Епископы и слуги их, вопреки учению Христову, стали вмешиваться в семейные распри, в гражданские раздоры; вскоре и между ними самими начались споры, кому из них принадлежит высшее место. Вот откуда взялась тяга к более выгодным епископским должностям, вот отчего права епископов стали постепенно и незаметно расширяться, вот откуда пошел нескончаемый спор между прямым и кривым посохом, между левым и правым, между короной и митрой. Если очевидно, что во времена тирании, когда люди имели несчастье жить без всякого гражданского закона, честные и благонравные судьи и посредники были необходимы, чтобы помогать людям, то едва ли может существовать в истории большее безобразие, нежели долгий спор светской и духовной власти, которого не могло окончательно решить целое тысячелетие европейской истории. Тут соль потеряла силу⁷, а там она была слишком соленой.

3. Существовала такая формула исповедания, которая произносилась во время обряда крещения и означала принятие христианства; как бы прост ни был этот символ, из трех невинных слов — «отец», «сын», «дух», со временем воспроизошло столько беспорядков, гонений и безобразий, как ни из каких других трех слов человеческого языка. По мере того как забывали, что христианство учреждено для деятельной помощи людям, им на благо, все больше рассуждали и фантазировали по ту сторону человеческого рассудка; в христианстве отыскали тайны и, наконец, вообще все христианское учение превратили в тайну. Когда книги Нового Завета стали в церкви каноническими⁸, на основании их или даже на основании книг иудейского закона, которые редко умели читать на языке оригинала и первоначальный смысл которых давным-давно забылся, начали доказывать недоказуемое. Ереси, разные системы веры стали множиться, и, чтобы избежать их, прибегли к самому худшему средству — к созыву церковных собраний, или синодов. Сколь многие из них опозорили христианство и здравый рассудок! Гордыня, нетерпимость — вот что лежало в их основе, разлад, пристрастия, грубость, недостойные выходки — вот что царило на этих сходках, и за всю церковь, на все времена, на целую вечность все решали на них во имя святого духа произвол, упорство, сила, обман, подкуп и даже просто случай. И вскоре оказалось, что нет более умелых людей для определения христианских догматов, чем императоры, которым Константином было по наследству предоставлено право устанавливать символы и каноны об отце, сыне и духе, о homooysios и homoioysios⁹, об одном или двух естествах Христа, о Марии-богоматери, о том сиянии, что возникло при крещении Христа или было от века, и т. д. Эти притязания и проистекшие из них последствия навеки опозорили константинопольский престол и троны тех, кто подражал ему; ибо силою невежества они поддерживали и увековечивали гонения, раскол, беспорядки, которые не укрепляли дух и мораль людей, а, напротив, подрывали почву церкви,  государства и колебали самый трон  их. История первого

484

христианского государства, константинопольской империи,— столь печальная арена низменных предательств и омерзительных, ужасных деяний, что вплоть до страшной своей гибели¹⁰ она служит устрашающим примером для   всех   воинствующих   христианских   государств.

4.  Священные книги христианства, сложившиеся отчасти из сохранившихся, написанных по частным поводам посланий, отчасти из устных рассказов, со временем стали мерою¹¹ веры, а потом и знаменем всех воюющих сторон, и были использованы во зло всеми, какими только возможна было, способами. Или любая сторона доказывала на основании их все, что было ей  угодно,  или  же  не  останавливались даже  и  перед  искажением текстов,  нагло и бесстыдно приписывая апостолам  всякие лжеевангелия, послания  и  откровения. Благочестивый обман  в  делах такого  рода  хуже всякого клятвопреступления, потому что обмануты бывают целые необозримые поколения, бескрайние времена, но вскоре обман перестали и за грех считать, а видели в нем скорее заслугу — к вящей славе господней и во спасение душ. Вот откуда пошло множество подложных сочинений апостолов и отцов церкви, вот откуда бессчетные чудеса, мученики, дарственные грамоты, установления и указы, недостоверные, непроверенные, которые словно тать в нощи крадутся через все века древней и средней истории, вплоть до времен Реформации. Как только был усвоен негодный принцип,— ради    пользы    церкви, оказывается, можно   совершать подлог, выдумывать ложь, сочинять и фантазировать,— так вере, вере исторически правдивой, был нанесен ущерб; потерялось правило, которым прежде руководствовались человеческие языки и перья и которым направлялась память и воображение людей,— теперь, вместо греческой и пунической верности, можно было, с еще большим правом, говорить о христианской легковерности. Тем неприятнее бросается все это в глаза, что эпоха христианства прямо примыкает к эпохе наилучших историков Греции и Рима,— теперь, в  христианскую   эру,   на   долгие   века  и   совершенно  неожиданно,   почти полностью утрачивается подлинная история. История опускается, превращается в хронику епископов, церквей, монахов,— ведь и писали уже не для самых достойных людей, не для мира и государства, а для церкви или даже для ордена, для монастыря, для своих единомышленников; привыкнув к проповеди, к тому, что народ во всем верит епископу, что бы тот ни говорил,   и  писать  стали  так,   что   весь   мир  принимали   за  один  народ верующих, за христианскую паству.

5.  Христианство знало всего два очень простых и целесообразных священных  обряда,  потому  что,  как то  задумал  основоположник христианства, суть учения отнюдь не заключалась в пустых церемониях. Но вскоре в разных странах, провинциях, в разные времена к ложному христианству примешалось   столько   иудейских   и   языческих   обычаев,   что,   например, обряд крещения невинных душ превратился в заклинание дьявола, а тризна по расстающемуся с жизнью другу превратилась в обряд сотворения тела  господня,  в  приношение  бескровной  жертвы,  в  таинство  прощения грехов — в оплату путешествия  в мир иной. К  несчастью,  христианские века совпали с веками невежества, варварства, настоящего дурного вкуса.

485

так что не было ничего подлинно великого и благородного, что бы могло войти в обряды христианства, запечатлеться в строении церквей, в ритуалах, процессиях и празднествах, в песнопениях, молитвах и символах вероисповедания. Пустые церемонии переходили от страны к стране, от одной части света — к другой; что в одной земле еще объяснялось старой привычкой и потому имело какой-то смысл, в чужих странах, под чужим небом утрачивало всякую видимость смысла; дух христианской литургии стал странной смесью иудейских — египетских — греческих — римских — варварских ритуалов, и даже самое серьезное в них поневоле должно было стать скучным или смехотворным. История христианского вкуса, как сказался он в праздниках, храмах, символах веры, обрядах посвящения н форме сочинений, если рассмотреть его философски, будет бесконечно пестрой картиной, самой пестрой, какую когда-либо видел свет,— картиной того, что по природе своей чуждо любым церемониям. А поскольку христианский вкус со временем вошел и в судебный и государственный ритуал, отразился и в устройстве дома, примешался к спектаклям, триумфам, празднествам, танцам, песням, состязаниям, турнирам, гербам, романам, то приходится признать, что человеческий дух в результате всего этого претерпел невероятное искажение и что крест, вознесенный над народами, запечатлелся, вместе с тем, и на их лбах и в их умах. Piaciculi Christiani^1* столетиями плавали в мутной водице.

6. Христос вел безбрачную жизнь, а мать его была девственница; он был бодр и светел духом, но иногда предпочитал одиночество и молился в тиши. Дух восточных людей, прежде всего египтян, и без того склонных к созерцанию, к одинокой жизни, к священной лености, ужасно преувеличил представления о святости безбрачия, особенно служителей бога, о богоугодности целомудренной жизни, одиночества и созерцательного рассуждения,— уже и прежде (особенно в Египте) ессеи, терапевты¹² склонны были вести странную жизнь мечтателей, так что теперь, вместе с христианством, дух отшельнической жизни, обетов, постов, молитв, искупления грехов превратился в яркое пламя. В других странах он выступил в иных формах и в зависимости от этих форм принес пользу или вред, но в целом невозможно не заметить, что вред от такого образа жизни преобладал, как только он провозглашался нерушимым законом, становился рабским ярмом или же служил политической уловкой,— вред наносился обществу в целом и каждому члену общества по отдельности. От Китая и Тибета и до Ирландии, Мексики и Перу монастыри лам, бонз, талапойнов, а также и монастыри христианских монахов и монахинь всех орденов — это темницы религии и государства, кузницы жестокости, очаги порока и угнетения или даже омерзительных извращений и гнусностей. Мы не отнимаем у духовных орденов их заслуг, если они возделывали землю и культуру, помогали людям и способствовали развитию науки, но не глухи мы и к тайным вздохам и жалобам, доносящимся до нас из-под этих мрачных сводов, скрытых от глаз людских, не отвернем мы взгляд свой и от зрели-

1* Христианские рыбки (лат.).

486

ща пустых мечтаний, неземной созерцательности, яростных интриг монашеского рвения, перед зрелищем, которое разворачивается перед нами на Протяжении долгих столетий и которому, несомненно, нет места в просвеченный век. Христианству такое зрелище чуждо: Христос не был монахом, Мария не была монахиней, самый первый апостол¹³ был женат¹⁴, а погружаться в неземные созерцания не умели ни Христос, ни апостолы.

7. Наконец, христианская вера, поставившая своей целью основание царства небесного на земле и убеждавшая людей в тленности всего земного, конечно, во все времена питала чистые и кроткие души людей, не искавших глаз людских и творивших добро в тиши, перед богом, но, К несчастью, христианство, которым столь жестоко злоупотребляли, поддерживало и ложный энтузиазм, и этот дух энтузиазма производил на свет огромное количество нелепых мучеников и пророков. Царство небесное собирались они перенести на эту землю, но только не знали, что оно такое и откуда его взять. Они оказывали непослушание властям, нарушали узы порядка, хотя не могли предложить порядка лучшего,— под покровом религиозного рвения скрывались низменная гордыня, льстивые притязания, гнусная похоть, глупость и тупоумие. Подобно тому, как иудеи цеплялись за своих ложных мессий, так тут христиане толпою окружали дерзких обманщиков, льстили испорченным, роскошествующим тиранам-правителям, как будто не кто иной, а они должны были положить Начало царству божию на земле, строя церкви и принося дары. Льстили ведь уже и слабому Константину, и мистический язык фантастических пророчествований в разные времена, при разных обстоятельствах захватывал и мужчин, и женщин. Нередко являлся в видениях Параклит¹⁵; проникнутым любовью мечтателям дух нередко говорил устами женщин. История учит нас всему — и тому, каких бед и беспорядков натворили в христианском мире хилиасты и анабаптисты, донатисты, монтанисты, при-сциллианисты, циркумцеллионы¹⁶ и т. д., тому, как пламенная фантазия других презирала и искореняла науки, разрушала до основания памятники прошлого, художества, здания, губила людей, тому, как очевидный обман или даже смехотворная случайность будоражили целые страны, как ожидание близкого конца света заставляло людей бежать из Европы в Азию... Но мы не преминем отдать должное чистому духу христианского энтузиазма: попадая на добрую почву, он в короткое время приносил векам больше пользы, чем когда-либо могло быть от философской холодности и равнодушия. Пелена обмана спадает, а плод остается и зреет. В пламени времен сгорели солома и стерня, а золото лишь очистилось в нем.

* * *

С печалью писал я о том, как извращалось самое лучшее на свете, а теперь нам пора перейти к тому, как распространялось христианство в разных странах и частях света, ибо и лекарство можно сделать отравой, н яд превратить в лекарство, а чистое и благое по природе своей не может не восторжествовать над дурным.

487

II. Распространений христианства на Востоке

В Иудее христианство развивалось, все время испытывая давление, и пока иудейское государство существовало, у него оставалась такая иска* женная, придавленная форма. Назореи и эбиониты¹⁷ были, по всей видимости, последними из первых приверженцев Христа, это была небольшая кучка людей, которая давным-давно перевелась, и теперь ее упоминают только, когда перечисляют ереси, потому что, по их мнению, Христос был простым человеком, сыном Иосифа и Марии. Как хорошо, если бы евангелие их не погибло, ведь оно, по всей вероятности, было — пусть даже не вполне безукоризненным — собранием самых первых, самых ближайших сведений о Христе, какие существовали в иудейской традиции. Не были, по-видимому, лишены интереса и древние книги сабеев, или христиан-иоаннитов¹⁸; хотя, конечно, нам не приходится ждать от этой смешанной, состоявшей из иудеев и христиан, мечтательной секты четкого рассказа о древних событиях, но ведь и фантазии проясняют что-то в вещах подобного рода^2*.

Иерусалимская церковь пользовалась большим влиянием на другие общины, потому что велик был авторитет апостолов; брат Иисуса Иаков, человек разумный и достойный, возглавлял ее на протяжении долгих лет, и организация ее, несомненно, послужила образцом для других общин. Итак, прообраз был иудейским, а поскольку почти всякий город и почти всякая страна древнейшего христианского мира, как утверждалось, обращены были в христианство тем или иным апостолом, то повсеместно возникли отображения иерусалимской церкви — апостольские общины. Место апостола, а вместе с тем и его авторитет, наеледовал епископ, помазанный апостолом,— духовные силы, воспринятые им, он сообщал другим, а потому вскоре стал чем-то вроде первосвященника — посредником между богом и людьми. Первый иерусалимский собор ²⁰ говорил от имени святого духа, а последующие соборы вторили ему,— пугает та духовная власть, которую уже очень рано возымели епископы многих азиатских провинций. Итак, авторитет апостолов непосредственно переходил к епископам, а этим объяснялось аристократическое устройство древнейшей церкви, в котором был зародыш позднейшей церковной иерархии и папства. Когда говорят о непорочности и девственности церкви первых трех столетий, это выдумки и преувеличения.

От первых времен христианства нам известна так называемая восточная философия, широко распространившаяся; при ближайшем рассмотрении она оказывается не чем иным, как побегом эклектической мудрости неоплатонизма в том виде, в каком могла взойти она в этих местах и в

2* Самые новые и надежные сведения об этом вероучении — в «Commentatio de religione et lingua Sabaeorum» Норберга, 1780. Следовало бы напечатать эту работу вместе с трактатами Вальха " и других на ату тему, как то делали прежде.

488

эти времена. Эта мудрость тесно прильнула к иудейскому и христианскому духу, но и не вышла из христианства и не принесла ему плодов. С самого начала гностиков стали называть еретиками, потому что не желали терпеть суемудрия, и многие из них так и остались бы в безвестности, если бы не оказались в списках еретиков. Хорошо бы, если бы сочинения их сохранились,— их книги о каноне Нового Завета были бы нам весьма кстати, пока же дошли до нас отрывочные мнения этой многочисленной секты, и они кажутся довольно неуклюжими попытками прицепить к иудаизму и христианству выдержанные в восточно-платоническом духе фантазии о божественной природе и о сотворении мира, построив из всего этого метафизическую теологию, изложенную аллегорически и вкупе с теодицеей и философской моралью. Но для истории человечества еретиков нет, а потому и каждый неудачный опыт ей ценен и замечателен, хотя для истории христианства и благо, что подобные мечтания не возобладали в церкви. И поскольку церковь такие усилия затратила на борьбу с этой сектой, то для истории человеческого разума небесполезно было бы и чисто философское исследование — откуда взяты были эти идеи и представления, в чем заключался их смысл и к чему, в конце концов, они повели **. Большего добилось учение Мани²², и цель оно преследовало прямо-таки великую — именно основание некоего совершенного христианства. Попытка такая потерпела крах, а расселившихся во все концы приверженцев Мани повсеместно и во все времена преследовали столь жестоко, что имя «манихей» стало с тех пор ужасным словом, означающим еретика,— особенно после того, как Августин выступил против манихеев. В нас этот дух церковных гонений вселяет ужас, мы видим, что многие из фантастов-ересиархов были людьми предприимчивыми и мыслящими, что они смело пытались привести в единство и религию, и метафизику, и мораль, и учение о природе, но и больше того — они пытались использовать их для построения реального общества — философско-политического ордена. Некоторые из них любили науку, и огорчительно, что в тогдашних условиях у них не могло быть более точных знаний, но нужно сказать, что правоверный католицизм сам по себе превратился бы в стоячее болото, если бы такие неукротимые ветры не приводили его в возбуждение и по крайней мере не вынуждали энергично защищать букву традиции. Времена чистого разума н основанного на разуме гражданского совершенствования нравов еще не подошли, и для церковной общности Мани не находилось места — ни в Персии, ни в Армении, ни — в позднейшие времена — среди болгар и альбигойцев²³.

Христианские общины проникли и в Индию, и на Тибет, и в Китай, хотя  пути,  какими  они  шли  сюда,   нам  до  сих  пор  не  ясны^4*,  однако

3* После Бособра, Мосхейма, Брукера, Вальха, Яблонского, Землера²¹ мы проще и спокойнее смотрим на эти вещи.

4* Было бы желательно собрать и перевести из трудов Академии надписей статьи Дегиня, как это сделано с работами Кейлюса, Сен-Пале н др. Это, как кажется мне,— лучший способ извлечь замечательные работы из множества преходящих, извлечь пользу из открытий выдающихся ученых и соединить их труды.

489

заметна в истории самых удаленных областей Азии встряска, которую пережили они в первые века христианского летосчисления. Учение Будды, или Фо, которое будто бы сошло в Индию из Бактр, обрело в это время новую жизнь. Это учение, распространяясь, проникло на Цейлон в южном направлении, на Тибет и в Китай — в северном; индийские книги, содержащие это учение, были переведены на китайский язык, и так сложилась огромная секта бонз. Нельзя приписывать христианству все творимые бонзами ужасы, равно как и всю монастырскую систему лам и талапойнов, но христианство, как кажется, было той каплей, которая от Египта и до Китая вновь пробудила былые сны и мечтания народов и придала им более или менее четкие очертания. В рассказы о Будде, Кришне и т. д. проникли, как кажется, христианские понятия, но только в индийском обличий, и тот великий лама, который восседает на горах Тибета и появился тут, наверное, только в XV в., эта священная особа, наставления которой жестоки и которая окружена колокольчиками и жрецами-монахами,— это как будто отдаленный родственник другого ламы, восседающего на реке Тибр, только что у первого манихейство и несторианство²⁵ привилось к азиатским идеям и церемониям, а у этого второго правоверное христианство — к римским представлениям и обрядам. Но едва ли братья признают друг друга — точно так же, как не отправятся они друг и другу в гости.

Яснее видим мы ученых несториан, которые, в основном начиная с V века, распространились в глубь Азии и здесь сделали много доброго^5*, Почти с самого начала христианского летосчисления процветала школа Эдессы — средоточие сирийской учености. Царь Абгар, имя которого даже связывали с именем Христа, потому что думали, что он переписывался с ним, книжные собрания разных храмов перенес в Эдессу, когда этот город стал столицей его царства; из всех близлежащих стран в Эдессу съезжались в то время все, кто хотел учиться наукам,— здесь, помимо христианской теологии, преподавали и свободные искусства на греческом и сирийском языке, так что Эдессу, наверное, можно считать первым христианским университетом мира. Четыреста лет существовал он, но, наконец, разгорелись споры об учении Нестория, школа Эдессы держалась этого учения, и тогда учителя ее были изгнаны, а их аудитории даже разрушены до основания. Но вследствие этого сирийская литература распространилась не только в Месопотамии, Палестине, Сирии и Финикии, но даже и в Персии, здесь ее встретили с почестями, и здесь, в конце концов, появилось даже некое подобие несторианского папы, воцарившегося над всеми христианами этого царства, а впоследствии и над христианами Аравии, Индии, Монголии и Китая. Был ли он тем самым знаменитым пресвитером Иоанном  (Прес-Тадшани, жрецом мира)²⁶, о котором много сказок

^8* Извлечения Пфейффера из «Восточной библиотеки» Ассеманн (Эрлангея, 1776)²⁷ полезны для знакомства с этой мало изученной областью истории; особая история христианского Востока, в частности и несторианства, пока остается только пожеланием.

490

рассказывали в Средние века, не произошел ли от него, путем замысловатого смешения учений, сам великий лама,— этого мы решить не можем^6*. Довольно того, что в Персии, где несторианам благоволили, они были лейбмедиками, посланниками и министрами царей; христианские сочинения были переведены на персидский язык, а язык сирийский стал в этой стране языком науки. Когда установилась империя Магомета, а особенно при его преемниках, оммиадах, несториане занимали самые высшие и почетные должности, были наместниками завоеванных провинций, а когда в Багдаде стали править калифы, и позже, когда столица их была перенесена в Самарайю, патриарх несториан был приближенным их. В правление Аль-Мамуна, поощрявшего ученость и приглашавшего в Багдадскую академию врачей и астрономов, философов, физиков, математиков, географов и летописцев, сирийцы были среди учителей арабов, были их учителями. И сирийцы, и арабы, словно соревнуясь между собой, переводили на арабский язык сочинения греков, многие из которых уже существовали в сирийском переводе; а когда свет наук, идя из арабского Мира, возжегся и для темной Европы, то получилось так, что сирийцы-христиане в свое время уже внесли вклад в просвещение Европы. Язык сирийцев, первый из всех восточных наречий, в котором появились гласные, который может гордиться самым древним и самым красивым переводом Нового Завета,— это своего рода мост, по которому науки греков перешли в Азию, а через арабов и в Европу. При таких благоприятных обстоятельствах несторианские миссии расходились во все концы света, и им удавалось уничтожить или удалить другие христианские секты. Но даже и при преемниках Чингиз-хана несториане имели вес: патриарх несториан нередко сопровождал хана в походах, и таким путем учение их распространилось среди монголов, игурийцев и других татарских народов. В Самарканде была митрополия, в Кашгаре и других городах — епископства; а если бы знаменитый христианский монумент в Китае был подлинным, то мы нашли бы на нем целую записанную хронику приездов священников из Татсины²⁹. Если присовокупить к сказанному, что и вся магометанская религия, не будь к тому времени христианства, не будь его постоянного влияния и воздействия, вообще никогда не возникла бы, то, очевидным образом, в христианстве заключен фермент, который в разной степени, в большей или меньшей, в разное время, раньше или позже, привел в движение всю Южную, а отчасти и Северную Азию, изменив так или иначе присущий ее народам образ мысли.

Но, конечно, не следует ждать, что движение это приведет к новому расцвету человеческого ума и духа, как то было, скажем, при греках или римлянах. Как бы много ни совершили несториане, они все же не были Народом, не были племенем, органически выросшим на материнской земле. Они были христиане, были монахи. Языку своему они могли научить; но

6* Фишер во введении к «Сибирской истории»²⁷ (§ 38) показал, что мнение это весьма: вероятно. Другие говорят об Унг-хане, хане кераитов. См.: Кох. Table des revolutions²⁸, t. I, p. 265.