Geum.ru

У каждого времени свои песни, свои легенды, свои герои. Когда-то давно ими были Хуан-Мануэль Фанхио, Альберто Аскари, Джим Кларк, Грем Хилл, Джеки Стюарт, Ники Лауда, Ронни Петерсон, Жиль Вильнёв

Вид материалаДокументы

Содержание


5 мая 1994 года. Четверг.
Джо Рамирес.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   11

Каждый говорил то, что считал необходимым. Свои соболезнования приносили многие, кто работал вместе с Айртоном Сенной. Это и Рон Деннис, Найджел Мэнселл, Герхард Бергер и многие другие. И наверное, среди множества откровений самыми важными прозвучали слова, сказанные Нельсоном Пике: “Все знают, что мы с Айртоном никогда не были друзьями. Но он был гонщиком, а значит, одним из нас. Трудно осознать, что человек, рядом с которым ты провел, быть может, лучшую половину своей жизни, ушёл. Эту потерю миру автоспорта ничто не восполнит”. Говорят, что самым страшным событием в жизни любого родителя – это видеть смерть твоего собственного ребёнка. Потому что дети, в каком бы возрасте они ни были, всегда младше и поэтому всегда хочется показать им всё великолепие этого мира. Примерно в подобной ситуации оказался патриарх Формулы-1 тех лет Хуан-Мануэль Фанхио. Подумать только: по окончании своей карьеры Айртону Сенне было всего 34 года, но в эти годы для самого аргентинца в далёкие пятидесятые всё только начиналось… И вот по прошествии полувека он стал невольным свидетелем гибели такого молодого пилота. Когда Фанхио услышал про это известие, то сказал: “Он был для меня, словно сын”.

Теперь послушаем Гальвао Буэно, главного комментатора телевидения Бразилии, который освещал все гонки Формулы-1 и был другом Айртона Сенны. Это даст более полную картину о событиях того дня: "Я уверен, что Ратценбергер погиб на месте. Сначала умер его мозг. Но об этом тогда не объявили, решив, что ему можно еще помочь. То же самое было с Айртоном. Когда я приехал в больницу в воскресенье, доктор Сид Уоткинс сказал: "Он умер. Его мозг мертв, сердце остановилось, нам удалось снова заставить его работать, теперь жизнь Айртона поддерживается специальными приборами. Итальянские законы требуют, чтобы мы ждали 12 часов и делали еще одну ЭКГ. Только после этого мы можем отключить приборы, поддерживающие жизнь..." Тогда я спросил его: "Доктор Сид, мы должны будем мучиться и страдать, ожидая невозможного?" Он ответил, что даже при поддержке специальной аппаратуры его сердце не выдержит эти двенадцать часов. Так и произошло, через два часа сердце Айртона остановилось. По сути, он погиб во время несчастного случая, когда умер его мозг. Телезрители не видели лицо Айртона, которое... Впрочем, я не должен говорить об этом, у меня есть соглашение с его семьей. Только один человек сфотографировал тогда Айртона, это был репортер по имени Анжело Орси, его близкий друг. Он – фоторедактор "Autosprint", одного из международных гоночных журналов. Он стоял позади той стены, в которую врезалась машина Айртона. Орси – настоящий профессионал, и может фотографировать в любой ситуации. Это единственный человек, у которого есть фотографии лица Айртона в тот момент, но он не показывает их, держит в сейфе. Анжело мог бы нажить на них большой состояние, но он отверг все предложения, заявив, что не продаст фотографии ни за какие деньги. Руководство журнала приняло его сторону, они проявили понимание, отказавшись от невероятных предложений, и я считаю, что это достойно.

Много лет, помимо Регинальдо и нашего звукооператора, в моей кабинке сидел кто-нибудь ещё. Тогда там присутствовал Антонио Карлос Альмега Брага, бизнесмен, он обожал Айртона, как сына. Мы сидели и молча смотрели друг на друга. Через мои наушники до меня пытался докричаться наш менеджер, он заставлял меня продолжать репортаж. По крайней мере три раза я выходил из своей кабинки, чтобы перевести дыхание. Все знали, что я очень дружен с Айртоном, поэтому ко мне постепенно стали приходить люди, менеджер Рубсена Баррикелло, подруга Кристиана Фитипальди. Все они, очевидно, ждали обнадёживающих вестей. За десять минут до конца гонки я закрыл микрофон рукой и попросил найти вертолёт, чтобы вылететь в больницу. Вскоре всё было готово, ко мне присоединился Джо Рамирес из McLaren. Когда гонка закончилась, я стал ждать Кристиана, который тоже хотел ехать в больницу. У нашего репортера уже были новости относительно плохого состояния Айртона. Я всё больше отчаивался. Я направился к моторхоуму Arrows. Кристиан переодевался, он просил меня подождать его. Я вернулся к вертолёту и увидел много людей, среди них были Герхард Бергер, Рон Деннис, Джо Рамирес. Мы знали, что мозг Айртона умер, и Бергер вспомнил об одном докторе из Франции, гении, который спас Жана Алези после его аварии. Бергер сказал, что мог бы отправить самолет в Париж, за этим врачом. Вскоре он побежал за телефоном. Наконец, появился Кристиан – теперь можно было лететь в больницу. Мы уже двинулись к вертолёту, но мой знакомый репортер остановил меня: "Стойте, Гальвао, он умер". Я перевёл глаза на Бергера, но он не мог говорить, лишь махнул рукой и опустил голову. До больницы мы добрались в полной тишине. Там нас встретили брат Айртона, Леонардо, и ещё несколько человек. Тогда к нам и вышел Сид Уоткинс”. Судя по словам господина Буэно, перевоз тела легендарного автогонщика не доставил особых трудностей, а главное – люди всячески помогали. “Самолет итальянских вооруженных сил, – продолжает Буэно, – довёз нас до Парижа, где мы пересели на бразильский самолет, таково было требование семьи Айртона. С нами был менеджер Айртона, его пресс-секретарь и физиотерапевт Сенны и Бергера, Джозеф Лебер. Мы вспоминали, как Айртон летел домой после гонки, обычно он был очень весел... Мы попросили, чтобы Айртон получил статус пассажира, чтобы всё было так, как при его жизни. Весь штат бразильской авиакомпании Varig был изумлён, но эти люди старались помочь нам, и только один, по имени Гомес, командир рейса, попробовал нас остановить. Он ссылался на правила полётов. Думаю, это был единственный плохой бразилец, которого я видел. Второй пилот был на нашей стороне, он молился и плакал вместе с нами. Мы прилетели деловым классом. В первом классе было занято лишь шестнадцать мест, из них четыре занимали мы. В деловом классе должно было лететь двенадцать человек. Мы поменялись: они поехали первым классом, а мы вчетвером переместились в деловой. В самолёте убрали шесть мест и поместили там гроб, закрытый бразильским флагом. Окна были занавешены”. Очень важно было то, что в процессе возвращения домой, посторонние лица вели себя уважительно по отношению к погибшему гонщику и тем, кто сопровождал его тело, соблюдая высокий уровень этики. Как сказал сам телекомментатор, не было даже случая, чтобы кто-то, попытался пробиться к гробу Айртона Сенны: “Все повели себя очень корректно. Айртон был таким фантастическим человеком, что даже после смерти мог внушать к себе уважение. То же было и на похоронах. Все ощущали огромную боль, но сами похороны прошли надлежащим образом. А знаете почему? Потому что мы – страна поражений. Мы каждый день что-то теряем: из-за нищеты, непорядочности, политической некомпетентности, коррупции. Был бразилец, который мог побеждать. Он был нашей гордостью. Он доказал, что достаточно иметь честность и настойчивость, и люди обязательно проявят к тебе своё уважение”.

На рассвете 4 мая в Сан-Пауло приземлился самолёт. Шестеро солдат военно-воздушных сил погрузили гроб на большой катафалк, и началась похоронная процессия к месту торжественного прощания в здании законодательного собрания Сан-Пауло. Шесть мотоциклистов окружили машину, остальные выстроились клинообразно перед ней. Как только кортеж достиг города, кавалерия в униформе сменила мотоциклистов,, и теперь процессия двигалась так медленно, что тысячи и тысячи людей бежали вслед за ней, так как они тоже хотели сопровождать её. В последний путь Айртона Сенну вышли провожать миллионы людей. Большая их часть отпросилась с работы. И это в такой небогатой стране, как Бразилия. Действительно, всё было именно так. И когда при съёмках фильма о прославленном гонщике, одному из работодателей задали тот же вопрос, ответ был прост: вся страна была полностью поглощена этой трагедией, и они (работодатели) целиком поддерживали решение своих работников.

У здания законодательного собрания стояла огромная толпа. Многие безмолвно размахивали флагами. Все они пришли сюда чтобы почтить память Айртона Сенны и пройти мимо гроба перед официальными похоронами в четверг.

5 мая 1994 года. Четверг. В тот день перед лицом общего горя все были равны. Его боготворили и в бедных трущобах, и в огромных аристократических особняках. Только хозяин “Формулы-1” Берни Экклстоун оказался в роли нежеланного гостя. Увидев его на церемонии, брат Сенны Леонардо в порыве гнева закричал: “Нет, только не этот!” И едва не набросился с кулаками на него. Причина столь странной реакции крылась в том, что, по мнению, Леонардо, если бы FIA и FOCA зарегестрировали факт смерти Ратценбергера на трассе, а не в вертолёте, как значилось в официальном свидетельстве, то, по итальянским законам, автодром был бы закрыт, а гонка отменена. В этом случае Сенна был бы жив. Плюс ко всему, Леонардо никак не мог забыть ту оговорку Экклстоуна в Имоле.

Больно было смотреть на каждого, кто присутствовал на панихиде. Ещё больнее было смотреть на родных и всех тех, кто был рядом с Айртоном Сенной на протяжении всей его жизни. Бергер, Прост, Стюарт, Фиттипальди, Хилл и Мэнселл помогали нести гроб. Здесь также были и Фрэнк Уильямс, и Рон Деннис, и многие-многие другие. Лепестки цветов были разбросаны по гробу перед тем, как опустить его в могилу. Полевые пушки салютовали залпом, а высоко-высоко над головой реактивные самолеты прочертили огромную букву “S”. Больно было видеть выражение глаз Алена Проста, но невозможно было забыть слова, которыми он наградил своего друга: "Мы примирились с тем, что мы разные. И перестали переделывать друг друга. Мы были необходимы друг другу, иначе мы никогда не стали бы теми, кем стали. Наши карьеры были бы совсем иными. Мы любили быть соперниками, спорить. Обожали наши пикировки, потому что всегда оставались друг для друга тем, кого непременно нужно превзойти. А однажды сделали открытие: мы – одно целое, и один не может жить без другого. Мы были противниками, но всегда оставались очень близкими друг другу людьми. Я горд, что нам довелось соперничать. Десять лет это было: Сенна – Прост, Прост – Сенна. Айртон – единственный, кого я безгранично уважал на трассе. Я уверен, мы были бы вместе и в будущем. А теперь... Всё, что в моей жизни было связано с ним, зачёркнуто. И в память о нём, в знак нашей взаимной верности я никогда больше не сяду за руль Формулы-1. Айртон был моим единственным соперником. И другого не будет". Это звучит странно, но после стольких событий, которые сделали их близкими друг другу, Ален много раздумывал, стоит ли вообще ехать на похороны. Он очень боялся, что его присутствие будет неверно истолковано, боялся негативной реакции бразильцев, боялся усилить их страдания… Всё решил разговор с Жан-Лука Лагадьером, который был хорошим другом Алена. Он был женат на бразильянке, и Прост решил попросить у неё совета: "У меня уже готов билет, но что мне делать?" Она ответила, что нужно поехать: это только поддержит соотечественников Айртона. "Меня не нужно было уговаривать. Я уже был готов ехать, но она только убедила меня в правильности моего поступка. Теперь я знаю, что если бы не поехал туда, то сожалел бы об этом до конца своих дней". И, действительно, в Сан-Паулу Проста встретили очень тепло.

А потом в декабре снова был предрождественский Париж. Снова гонка пилотов Формулы-1 в Берси. Только без Айртона. Когда в шумном и суетливом паддоке, дрожавшем от смеха и возни пилотов, появился Ален, на мгновение повисло молчание. Прост был одет так же, как и год назад: тот же синий комбинезон с чёрной полосой через грудь, но без единой рекламной наклейки. На нём было лишь три надписи: " Renault " – на левом плече, "Prost" – где-то возле пояса и на правом рукаве – алый росчерк в форме латинской буквы "S" на белом фоне с именем внизу – Сенна... Ален говорил очень тихо, так, как говорит всегда, но его было слышно во всех уголках громадного зала. Он говорил простые слова, но люди вокруг плакали. "От имени тех, кто предан скорости, я посвящаю этот вечер Айртону Сенне. Год назад он был здесь, с нами. Был потому, что, как и мы, до конца отдавал себя страсти, которая заставляет продолжать, даже когда теряешь друга. Вечер в память о дружбе."

В мае 1997 года на французском телевизионном канале “Canal+” был показан фильм "Формула-1: великое десятилетие". В нём мир узнал, насколько близкими были Ален Прост и Айртон Сенна: "Мы виделись за пределами автодромов, хотя это бывало редко, – говорит Прост. – Он умел быть таким притягательным... Когда мы, бывало, искали друг друга, звали, чтобы повидаться, поговорить, он совершенно открыто признавался, что скучает без меня, что хочет, чтобы я всегда оставался рядом. Я даже думать не смел, что такое можно произносить вслух! Как-то иначе дать понять, почувствовать, но вслух... А он не боялся... Да, я сильно его люблю. Мы всегда уважали друг друга, иногда ненавидели, иногда – любили... В этом особая утончённость наших отношений, которую мы оба признавали и которая была так трудна, практически недопустима в том мире, в котором мы оба жили. Не считая беззастенчивого вмешательства прессы, был тяжело и потому, что мы всё-таки были очень разными и, что ни говори, плохо ладили. Но это были фантастические годы, очень трудно переживаемые нами. Это была красивая война между двумя личностями, между двумя мужчинами, между двумя... богами почти, если так можно выразиться! Но мы не могли жить этой войной, этой битвой только на трассах, только в некоторых, часто показных для прессы эпизодах. Мы жили ею ежедневно, ежечасно. Господи, как это было невыносимо тяжело! А сегодня это стало... Почти поэтически прекрасно, я бы сказал. Что, не так? Это стало фантастикой. Никогда раньше мы не были так близки друг другу, как в самом конце. И сейчас становимся всё ближе и ближе..." Ален говорил с удивительным выражением какой-то виноватой нежности в глазах и в настоящем времени. А когда автор фильма Пьер Жуве мягко поправил его, Прост замер на мгновение, а потом улыбнулся: ”Да, но я не могу говорить иначе, потому что для меня всё живо. И всё продолжается”. Действительно, за долгие годы выступлений этих двух гонщиков мы видели только внешнюю, самую малую часть их взаимоотношений, а всё остальное многим было недоступно. По крайней мере с 1989 года. А вот, что было до этого, мало, кто знает. “В конце концов нас связывало очень многое, и одно между нами не менялось никогда: даже в моменты наших наихудших отношений мы искренне уважали друг друга как гонщиков. Не думаю, что кто-то из нас беспокоился о ком-то другом так же, как мы беспокоились друг о друге. И потом, мы ведь были не только врагами... Однажды весной 88-го мы должны были присутствовать на женевском автосалоне, а место, где он проводился, располагалось всего в сорока километрах от моего дома. Я и предложил Айртону сначала перекусить у меня, а потом вместе поехать на автошоу. Он приехал, после обеда мы пошли прогуляться, и тот наш разговор я до сих пор помню до мельчайших деталей. Так, словно это было вчера. Чёрт, о многих вещах он говорил такое, что я не знал, плакать или смеяться, но всегда это было безумно интересно! А потом получилось так, что он проспал у меня добрых два часа! Да, мы могли стать друзьями, ведь после того, как я ушёл, между нами всё изменилось...

Вообще мне очень трудно говорить об Айртоне, и не только потому, что его больше нет с нами. Он настолько выделялся. Вы знаете, он намного отличался от любого другого пилота, он – самый необыкновенный человек из всех, которых я когда-либо знал. Именно поэтому я всегда отказывался говорить о нём. Когда он погиб, я сказал, что почувствовал, как будто умерла часть меня, потому что наши карьеры были неразрывно связаны вместе. Оглядываясь назад, я думаю: "Господи, зачем всё это? Почему это происходило с нами?" Иногда это было похоже на ужасный сон. Возможно, мы были настолько впереди всех, что проблем было просто не избежать, но почему это должно было принять такие формы, почему мы должны были так жить? Если бы мне пришлось вернуться в прошлое, я бы просто подошёл к нему и сказал: "Зачем нам всё это? Послушай, мы – лучшие. Мы можем побеждать вместе! Впрочем, даже несмотря на то, как всё обернулось, это всё равно была фантастическая история, вы так не думаете? И мне всего этого так не хватает сегодня...”

Несомненно, период господства на трассах Айртона Сенны и Алена Проста оставили яркий след в истории Формулы-1. От того времени веет некоторой ностальгией. В памяти воссоздаются образы тех красивых болидов 80 – 90-х годов, искры из-под днища, обгоны… Общее восприятие атмосферы, царившей в те годы в Формуле-1, наверное, можно ассоциировать с теми образами, присущими золотой осени. Солнце пока ещё светится, но уже почти не греет, а меж стволов деревьев начинает разгоняться холодный воздух, выветривая из головы воспоминания тёплого и дружелюбного лета. И от этого на душе становится как-то грустно и в то же время почему-то приятно. Пройдут десятилетия, и дух эпохи Айртона Сенны и Алена Проста забудется, – вот почему так важно слышать голос свидетелей того времени. Ниже своими воспоминаниями поделятся Джо Рамирес и Герхард Бергер. Оба защищали цвета McLaren, правда, Рамирес работал и с Сенной, и с Простом, а Бергер был гонщиком команды в 1990 – 1992 годах и может рассказать только о своём бразильском напарнике.

Джо Рамирес. Джо Рамирес был одним из немногих, кто постоянно поддерживал прекрасные, даже более того, доверительные отношения с Сенной и Простом. В McLaren он исполнял роль координатора команды. Ему довелось бок о бок работать с ними всё то время, которое они провели в McLaren, и когда проявляются новые, довольно щепетильные моменты их взаимоотношений, все непременно обращаются именно к нему. “Мои отношения с Аленом и Айртоном основывались прежде всего на дружеских чувствах, – объясняет Джо. – Я был своего рода посредником между всеми троими: Аленом, Айртоном и Роном Деннисом. Рон – человек сильный и жёсткий и всегда пытался с ними договориться. Я же действовал, полагаясь на своё обаяние. Я делал для них обоих множество вещей, но более личного, что ли, плана: подбирал им шлемы, заботился об их комбинезонах, присматривал апартаменты, арендовал машины, вертолеты, находил гостиницы… Я следил, чтобы они были там хорошо устроены, чтобы не опаздывали машины, и вертолёт был подан вовремя – одним словом, делал всё, чтобы им легче жилось в условиях нашего кочевого быта”. В 1988 году Айртон Сенна был новичком в McLaren – не сравнить с тем, что Ален уже провёл в команде четыре года и был там своим человеком. Рамирес признаётся: тогда он надеялся, что Ален снова выиграет чемпионский титул. “Айртон знал об этом, – говорит господин Рамирес, – мне кажется, он относился к этому с пониманием. Очень часто я тогда твердил ему: послушай, ты же новичок, ты совсем молодой парень, у тебя навалом времени. Когда Ален уже уйдёт, ты ещё будешь гоняться и гоняться... Я всегда был абсолютно убеждён в том, что если бы тогда, в 88-ом, Ален стал чемпионом мира, их отношения сложились бы совсем по-другому – гораздо легче. Хотя Айртон и выиграл тогда титул, он всегда помнил о том, что у Алена-то было на 11 очков больше (если бы суммировались не лучшие места, а абсолютно все финиши)! Да и сам Ален, уверяю вас, никогда не забывал лишний раз ему об этом напомнить. Мне кажется, именно поэтому Айртона тогда и заклинило на том, что он должен постоянно всем что-то доказывать...” Джо Рамирес был одним из немногих, кто умудрялся прекрасно ладить с обоими даже тогда, когда их вражда достигла апогея. Когда отношения меду Простом и Сенной начали портиться, Рамирес, по его признанию, совершенно не удивился: “Мы все понимали, что этого было практически не избежать. Соединить двух лучших из лучших, двух победителей по натуре в одной команде и ждать, что всё пойдёт гладко?.. Это только благодаря Рону и его дипломатическим талантам мир ещё длился так долго. Всё могло рвануть гораздо раньше! Ох, и тяжко нам дались последние гонки 89-го…

… Не раз случалось, что Ален превосходил его по всем статьям. На самом-то деле Айртон и сам это признавал, только, конечно, в приватных беседах, не для прессы. И именно поэтому они даже в самые тяжёлые времена не утрачивали огромного уважения друг к другу. Они никогда не переживали по поводу Пике или, скажем, Мэнселла – только по поводу друг друга. Они выступали в особом классе, и оба прекрасно это осознавали. Я хорошо помню, как в 92-ом, когда Прост не участвовал в гонках, Айртон не уставал напоминать команде: ”Нам просто повезло, что Ален не гоняется, иначе нам было бы не выиграть гонки”. В конце 1989 года Ален ушёл из McLaren, и внутри команды стало поспокойнее. А Рамирес остался человеком, которому Сенна продолжал безоговорочно доверять. И когда готовились какие-либо экстренные тесты, как-то само собой получалось, что на поиски Айртона пускали именно его. И он всегда находил его, будь то в Монако, Бразилии или Португалии, и уговаривал приехать. Но и те светлые дни очень скоро закончились, как всё кончается в этом мире. “Когда Прост в 93-м закончил гоняться, они пожали друг другу руки и снова начали общаться. И это было так славно – и так печально, если вспомнить, что произошло потом... Ален верит, что если бы всего этого не случилось, они, в конце концов, стали бы друзьями. И мне кажется, в этом он был прав…”