Geum.ru

Историческая мысль и знания о прошлом в каролингской европе (вторая половина VIII начало X вв.)

Вид материалаАвтореферат диссертации

Содержание


Четвертая глава
Публикации по теме диссертации
Подобный материал:
1   2   3   4   5
«Между биографией и gesta: Теган Трирский и ”Деяния императора Людовика”» рассматривается сочинение, в котором содержится в высшей степени эмоциональная и личностная оценка наиболее драматических моментов современной истории (свержение с трона императора Людовика Благочестивого, междоусобицы франкских правителей и т.д.).

Сочинение Тегана причудливым образом соединяет в себе элементы разных жанров. Анналистская схема создает скелет для систематизации излагаемого материала. Идеальный облик главного героя формируется под влиянием традиций житийной литературы. В моральных сентенциях слышны отголоски зерцал. Но, пожалуй, самым существенным является ярко выраженная биографичность Gesta, что особенно характерно для исторической литературы первой половины IX в.

Понимание истории, свойственное Тегану, можно назвать библеистским. Из Библии автор черпает не только многочисленные моральные сентенции, но и целые “конкретно-исторические” фрагменты. Оригинальные сведения он нередко выстраивает вокруг библейских сюжетов. Иногда не столько ветхозаветные параллели иллюстрируют события IX в., сколько сама окружающая действительность представляется Тегану повторением или развитием священной истории. Можно думать, что авторские главы Gesta отражают те черты исторической культуры каролингского времени, которые были свойственны, прежде всего, ортодоксальной части франкского духовенства, получившего «профессиональное» образование и имевшего богатый опыт по части экзегетики священных текстов.

Четвертый параграф «Нитхард и его ”Истории в четырех книгах”» посвящен одному из лучших и оригинальных исторических сочинений каролингского времени. Оно было написано образованным мирянином из окружения Карла Лысого в начале 840-х гг. и посвящено анализу «войны братьев», окончившейся Верденским разделом.

«Историям» отводилась особая роль в групповой идентификации и консолидации довольно зыбкого на первых порах круга сторонников Карла Лысого. Сочинение писалось, прежде всего, как оправдательный документ и, вместе с тем, как определенная идеологическая программа.

Нитхард ориентирован на настоящее, только в нем ищет все необходимые исторические аргументы, основывается почти исключительно на собственных наблюдениях или сообщениях очевидцев, хотя при желании мог бы легко раздобыть значительное количество письменных свидетельств по франкской истории 820-840-х гг. Он использует лишь документальные материалы, да и то скорее для уточнения отдельных моментов (например, для обозначения территориальных разделов), нежели для построения каких-то сентенций. Нитхарда не интересует древность, потому что она ничего не дает для реализации поставленной задачи. Автор не проводит никаких исторических параллелей, хотя он читал римских и раннесредневековых историков. Аргументация Нитхарда не носит литературного характера. Он не стремится продемонстрировать свою эрудицию, не привлекает Библию или труды авторитетов для подкрепления своих положений. В тексте нет никаких цитат – следовательно, апелляция к авторитетам не была в этот период обязательной характеристикой исторического нарратива. Еще одной особенностью текста является практически полное отсутствие в нем дидактического аспекта.

Нитхард игнорирует церковную хронологию. Он располагает факты не относительно тех или иных церковных праздников и даже не по годам, а отталкивается от реальных политических событий (сражения, военные победы, отступление противника и т.д.).

Манера историописания Нитхарда значительно отличается от той, что была присуща Павлу Диакону, Эйнхарду, Астроному и Тегану. Он не ищет в исторической реальности некий таинственный высший смысл, скрытый от посторонних глаз. Он не раскрывает «деяния Бога через людей», но описывает поступки последних, видя причины земных событий исключительно в личных качествах своих героев.

Подобно другим каролингским историкам, историческое мышление Нитхарда биполярно. Однако он разделяет людей не на христиан и язычников, праведников и грешников, а на тех, кто следует в реальной политике «общей пользе» или служит исключительно эгоистическим интересам. Сочинение Нитхарда показывает, что в каролингское время был не только возможен, но и востребован существенно иной, по сравнению с церковным, взгляд на историю: предельно рациональный и светский. С большой долей уверенности можно предполагать, что близких взглядов придерживался и Карл Лысый – один из самых образован­ных правителей IX в. Ведь «Истории» предназначались для него и его ближайшего окружения.

Пятый параграф «Ноткер и “Деяния Карла Великого”» посвящен сочинению, которое во многом стоит за рамками интеллектуальной культуры, порожденной «каролингским возрождением». «Деяния» являются наглядным примером того, в каких формах в IX в. могла существовать мифо-эпическая традиция осмысления современной истории. Для нее характерна типизация отдельных персонажей и категоризация сообщаемых фактов, с помощью которых происходит адаптация воспоминаний о реально произошедшем. Ее существенными элементами были значительная детализация рассказов и высокая степень их диалогичности, а также доминирование истории над образом (Е.М. Мелетинский). Повествование, лишенное единой сюжетной линии и состоящее из завершенных автономных рассказов, цементируется лишь фигурой главного героя, наделенного сверхчеловеческими качествами, который успешно противостоит силам хаоса и сохраняет незыблемым устоявшийся космический порядок. При этом содержательная сторона «Деяний», а также их морально-дидактические установки несут на себе ощутимый отпечаток христианской системы ценностей.

Уникальность Gesta заключается в том, что они были написаны одним из подлинных эрудитов IX в., к тому же монахом. Это лишний раз доказывает, что монастырские стены не служили непреодолимым препятствием для широкого проникновения элементов народной культуры в самые разные слои каролингского общества. Историческое сознание последнего характеризуется крайней гетерогенностью. Наряду с памятниками, подражающими римскому историописанию, появляются произведения, которые отражают существенно иную манеру осмысления прошлого. Обе оказываются востребованными и активно действующими. Более того, они вполне мирно уживаются в головах одних и тех же людей и даже дополняют друг друга.

Шестой параграф «Регинон Прюмский и его “Хроника”» посвящен анализу последнего крупного исторического сочинения каролингского времени, которое фактически ознаменовало завершение каролингского историописания.

Материалы “Хроники” позволяют отчетливо представить себе облик писателя-историка, жившего на закате каролингской эпохи. Подобно своим коллегам старшего поколения Регинон видит в истории, прежде всего, средство наставления и воспитания, инструмент утверждения в читателях норм христианской морали. Автор отбирает необходимую фактуру – «кое-что из многого» – в соответствии со строго определенными дидактическими задачами и придает ей соответствующую моральную трактовку. Он переработал огромное количество источников, черпая сведения из нарративных и документальных памятников, устной традиции и личных наблюдений. Однако он творил уже на закате «каролингского ренессанса», и высшие достижения этой культуры в области историописания остались ему неизвестны. Регинон компилирует добытую информацию, подобно Астроному оставляя швы на стыке отдельных ее частей и не придерживаясь общей хронологии. Но созданный им конструкт настолько сложен, что и по сей день остаются сомнения относительно происхождения отдельных фрагментов, тезисов, терминов или идей.

Регинон пишет историю шестого aetas mundi. Все же большая часть материала «Хроники» посвящена современности и довольно полно отражает все противоречия эпохи (ослабление королевской власти, активизация внутренних войн, рост внешней угрозы и др.). Именно ощущение нестабильности побуждает автора использовать для описания недавней истории понятие fortuna, позаимствованное у Юстина. Особо стоит отметить тот факт, что субъективные интенции Регинона лежат вне сферы чистой дидактики, как это наблюдается у Тегана или Астронома. Он стремится, подобно Эйнхарду, прежде всего, сохранить для потомков «память о наших временах». Но память эта невольно окрашивается в моральные тона. Историзирующую мораль или морализирующую историю можно признать фундаментальной характеристикой исторического мышления писателей каролингской эпохи.

Четвертая глава «Аудитория исторических произведений и практики чтения в IX–XII вв.» посвящена тому, как именно прочитывались и – шире, – осваивались исторические сочинения. Исследование строится по двум направлениям. С одной стороны, анализируется структура кодексов и редакторская правка трудов по истории. С другой – изучаются пометы читателей на полях отдельных манускриптов.

В первом параграфе «Памятники каролингского историописания в западноевропейской рукописной традиции IX–XII вв.» акцент сделан на изучении кодексов.

Каролингские исторические кодексы состояли из сочинений, охватывавших почти исключительно франкскую историю, и подобно генеалогиям были призваны легитимировать преемственность власти Каролингов от Меровингов на определен­ной территории. Кодексы XI–XII вв., напротив, полностью игнорируют меровингский период и начинаются с эпохи Каролин­гов. Таким образом, Капетинги демонстрировали континуитет своей власти, апеллируя, прежде всего, к каролингской традиции. Более того, исторические сочинения второй половины VIII–IX вв. в капетингских кодексах «дополнены» наиболее популярными трудами по древней истории («Эпитома» Юстина, «История против язычников» Орозия и др.). Таким образом, каролингская эпоха воспринималась в XI – XII вв. как один из важнейших периодов истории прошлого в целом.

Юридические кодексы и Каролингов, и Капетингов демонстри­руют уважение ко всей франкской традиции, восходящей к Меро­вингам. Исторические тексты, дополнявшие собрания законов и постановлений, служили им историческим фундаментом. Что касается религиозно-церковной сферы, то здесь использование каролингских исторических сочинений в последующие столетия было относительно редким явлением и в целом носило маргиналь­ный характер. В кодексы, наряду с passiones, житиями, мартироло­гиями, экзегетическими и теологическими трактатами, включались только императорские биографии, которые рассматривались скорее как памятники агиографии.

Как только текст начинал жить самостоятельной жизнью, его ожидала череда бесконечных трансформаций. Анализ обширного рукописного материала IX–XII вв. убедительно показывает, что переписчики далеко не всегда стремились сохранить оригинальные сочинения в их первоначальном виде, но зачастую расчленяли и заново составляли по собственному усмотрению. При создании кодексов целостность произведения также легко приносилась в жертву фактографической последовательности рассказа или конкретным конъюнктурным соображениям, например, созданию «исторического фона». Кроме того, редакторы XI и, особенно, XII в. стремились максимально полно адаптировать имевшиеся в их распоряжении произведения для интересов своей аудитории, внося соответствующие исправления и дополнения в текст, либо удаляя те или иные его фрагменты. Широко применявшиеся вставки и купюры, а также перестановка отдельных частей, по сути, приводили к созданию новых произведений, адекватно отвечавших потребностям столь же подвижной аудитории. Думается, что современным историкам следует скорректировать свой интерес к «оригинальным» сочинениям в пользу «интерпретаций».

Во втором параграфе рассматриваются «Практики чтения сочинений докаролингских историков в каролингский и посткаролингский период (на примере турской рукописи «Жизнеописания цезарей» Светония)».

Сочинение Светония, пребывавшее в почти полном забвении на протяжении большей части Раннего Средневековья, вдруг оказалось в центре внимания представителей каролингской социальной элиты. Пристальный интерес к «Жизнеописаниям цезарей» фиксируется во франкском обществе не раньше 20-х годов IX в. и сохраняется на протяжении нескольких последующих десятилетий, а потом вновь резко угасает примерно на два столетия.

Причины столь внезапного интереса остаются не до конца понятными. Очевидно, здесь существует связь со становлением Франкской империи и мощным культурным подъемом, выражавшемся, в том числе, в освоении античного наследия. Сочинение римского историка неожиданно оказалось созвучно актуальным социально-политическим реалиям каролингского времени с его пристальным вниманием к внешнему облику правителей, поиском правильных и неправильных моделей поведения государя, осмыслением причин и последствий затяжных междоусобных войн, поискам выхода из политического кризиса и т.д.

Одним из наиболее убедительных свидетельств интереса к сочинению Светония является рукопись Paris, BN lat. 6115, создан­ная в скриптории монастыря св. Мартина в Туре в 820-х гг. На ее полях сделано около полутора сотен помет, оставленных примерно двадцатью читателями IX–XV вв. Подавляющее большинство маргиналий датируются IX в. и имеют строго дидактический характер. Глоссы на полях манускрипта отмечают негативные и позитивные примеры поведения лиц, наделенных публичной властью; выделяют моральные сентенции, достойные того, чтобы выучить их наизусть; обращают внимание на цитаты, которые можно использовать в изучении латинского языка. Среди читателей Светония можно предполагать людей, которые занима­лись преподаванием свободных искусств в монастырской школе, имели отношение к воспитанию светских аристократов, в том числе будущих королей, интересовались проблемами летоисчис­ления, астрономии и медицины, писали исторические труды.

Особо следует отметить читателя Е. Маргиналии, оставленные его рукой, представляют собой подробный конспект относительно небольшого, но богатого фактурой фрагмента из «Жизнеописания Цезаря». Можно предполагать, что впоследствии он сделал извлечение и подготовил небольшое учебное пособие для кого-то из каролингских принцев, скорее всего, для Карла Лысого. Эта книжица могла бы научить правителя быть гибким, осторожным, циничным, целеустремленным и предельно прагматичным в предлагаемых обстоятельствах.

Анализ маргиналий позволяет предполагать, что при дворе западно-франкских правителей к середине IX в. происходит смена приоритетов в выборе образцов для подражания. Если Карла Великого позиционировали как нового Константина, а Людовика Благочестивого как нового Феодосия, то Карл Лысый и его потомки обратили более пристальное внимание на дохристианский период имперской истории. Не случайно читатели турской рукописи отмечали в тексте такие качества римских правителей-язычников, как милосердие, снисхождение к врагам, забота о страждущих, о верных и пр., т.е. то, что традиционно считалось добродетелью именно христианских государей. Не меньше внима­ния уделялось личной храбрости и воинской доблести цезарей, столь необходимых и королям франков. Возможно, фигура Юлия Цезаря представлялась в данном случае наиболее репрезентативной.

Судя по характеру маргиналий, сочинение Светония не являлось настольной книгой турских монахов. Ее читали лишь время от времени, скорее всего, небольшими фрагментами (благо оглавление позволяло довольно хорошо ориентироваться в тексте). Чтение это было сугубо прагматическим и, вместе с тем, несистематическим по своей природе, поскольку оно не имело целью добиться исчерпывающей полноты в подборе фактов на определенные сюжеты или темы, а ограничивалось выборкой небольшого их количества и не выходило за рамки поиска примеров. Только один читатель последовательно отработал конкретную тему, явно выполняя идеологический заказ – выделил все описания телесных достоинств императоров.

В последующие столетия внимание к Светонию ослабло и давало о себе знать лишь время от времени, а к XI в. и вовсе сошло на нет. В XII в. о «Жизнеописании цезарей» в Туре снова вспомнили, но, кажется, почти случайно. Вероятно, его обнару­жили в ходе инвентаризации фондов армариума: именно тогда появилась атрибутативная надпись, оставленная библиотекарем. Светония время от времени читали и комментировали, но от былой его популярности не осталось и следа. Маргиналии XII–XIV вв. наглядно показывают, как изменяется проблематика, интересую­щая читатели. Если поначалу в поле зрения попадали сюжеты из области конкретной политики, а также все, что работало на формирование облика идеального государя, то теперь на первый план вышли деперсонифицированные моральные сентенции и некоторые пассажи, иллюстрирующие характер взаимоотношений человека с Богом.

В третьем параграфе «Практики чтения сочинений каролингских историков в посткаролингский период (на примере мецской рукописи «Хроники» Регинона)» исследуется вопрос о том, что могут дать маргиналии для понимания способов чтения собственно каролингских исторических сочинений. К сожалению, манускрипты IX–X вв. с трудами по истории почти не содержат маргиналий. Поэтому для анализа выбрана мецская рукопись XI в. (Paris, BN lat. 5017), содержащая хронику Регинона, а также многочисленные пометы, оставленные тремя читателями XI–XIII вв.

Заметки группы А (рука XI в.) отражают довольно архаичную модель чтения, которую с определенным допущением можно назвать «пассивной». Глубоко укорененная в культуру монастыр­ской memoria, она акцентирует внимание аудитории на отдельных фрагментах, сюжетах или героях. Форма маргиналий позволяет предполагать, что соответствующие фрагменты рукописи зачитывались вслух.

Заметки группы В (рука первой половины XII в.) представляют собой дополнения к основному тексту хроники и предполагают его усовершенствование без какой-либо существенной деформации. Они составлены серьезным знатоком каролингской исторической литературы. С большой долей вероятности этого человека можно считать автором (или одним из авторов) Поздних Мецских ан­налов. Внося дополнение в сочинение Регинона, он стремился создать более информативный исторический текст. И, несомненно, делал это в расчете на других читателей, интересующихся историей, но не желающих или не имеющих возможности сравнивать разные произведения.

Маргиналии группы С (рука второй половины XIII или начала XIV вв.) отражают третий тип чтения, ориентированный на исправление авторского текста, на выявление в нем ошибок и на их устранение. В основе этой критической работы лежит тщательное сравнение одних и тех же сюжетов, которые представлены в разных сочинениях. Выбор делается в пользу одной версии – той, которая изложена более авторитетным автором. Скорее всего, данные заметки сделаны библиотекарем и/или руководителем скриптория монастыря св. Арнульфа. У этого человека, по сравнению с читателем В, иной, более академический круг чтения.

Три группы записей на полях парижской рукописи (меморатив­ные, дополняющие и исправляющие) в дальнейшем могут послужить основой для создания классификации средневековых маргиналий, по крайней мере, в отношении исторических сочинений.

В Заключении приводятся результаты исследования.

Со второй половины VIII по начало X в. во франкском обществе наблюдается мощный и очень устойчивый интерес к истории – древней и современной. С одной стороны, активно разыскиваются, коллекционируются и тиражируются рукописи с трудами античных и христианских писателей. С другой – появляется внушительное число исторических сочинений, оригинальных или опирающихся в разной степени на труды предшественников. За сто с небольшим лет их было написано в разы больше, чем за несколько предшествующих веков. Это непосредственно связано с политическими, идеологическими и культурными процессами, которые шли во франкском обществе (создание христианской империи и ее политическая реорганизация, выработка имперской идеологии, церковные реформы, расцвет культуры и пр.). Активнее всего они протекали в ядре каролингской державы – в Нейстрии, Австразии и Бургундии.

Со становлением христианской империи и развитием имперской идеологии связано настойчивое стремление франкских элит к поиску собственной идентичности через апелляцию одновременно к римской и христианской истории. Это нашло свое выражение в росте популярности сочинений древних авторов, создании многочисленных исторических сборников и компиляций, призванных установить континуитет прошлого и настоящего. Одним из важнейших каналов проникновения исторической традиции в каролингскую культуру (в виде филологических заимствований и дидактических примеров) оказалась школа и – шире, – педагогическая практика.

С формированием новой идентичности через освоение традиции связано создание разнообразных моделей королевских генеалогий, устанавливавших культурно-политический контину­итет с Римской империей и домом Меровингов, появление сбор­ников по франкской истории, легитимировавших преемственность власти Каролингов над определенной территорией, а также зарождение и развитие большой анналистики. Эти сочинения оказались наиболее востребованными для конструирования прошлого в интересах настоящего.

В каролингской культуре отчетливо различимы элементы античного и раннесредневекового исторического наследия. Но эта культура не сводима ни к одному из своих истоков. Порожденная актуальными потребностями конкретного общества на конкретном этапе его развития, она явилась первой в Западной Европе серьезной попыткой освоить предшествующую историческую традицию (античную и христианскую) и адаптировать ее для собственных нужд. Вся последующая работа в данном направлении будет строиться именно на этом фундаменте – каро­лингских рукописях и каролингских текстах. Именно в каролингский период сформировался фонд наиболее авторитетных исторических трудов, составлявших основу исторических знаний западноевропейцев до конца Средневековья.

Системный анализ ряда исторических сочинений последней четверти VIII – начала X вв. с ярко выраженным авторским началом позволяет получить достаточно целостное представление о сущностных характеристиках каролингского историописания. Последнее оказывается явлением в высшей степени гетерогенным. В каролингскую эпоху не существует никакой монополии на историческое знание. В VIII–IX вв. истории пишут не только представители духовенства (монахи и клирики), но и миряне из числа образованных аристократов. Мирянам свойственно очень прагматичное и рациональное описание событий современной политической истории, отсутствие обязательных ссылок на авторитетные тексты и слабо выраженное дидактическое начало. Для представителей церкви характерно экзегетическое толкование действительности, повышенное внимание к чудесному и выражен­ный дидактизм. Их представления об историческом процессе характеризуются цикличностью, которая зачастую воспринимается как очередное повторение библейской истории, и провиденци­ализмом. За этими особенностями угадывается дифференцирован­ная система образования. Различия заключались не столько в объеме полученных знаний, сколько в технике обучения и – в конечном счете, – в соответствующей культуре мышления. Однако церковная образованность не всегда задавала определенную модель интерпретации исторической реальности. В иных случаях разносторонне образованный монах мог интерпретировать современную историю в категориях традиционных мифо-эпических представлений, сформировавшихся вне рамок культуры, порожденной «каролингским возрождением», и продолжавших существовать в народной среде. Впрочем, у мирян и клириков имелось и нечто общее во взгляде на историческую действитель­ность. Мир представлялся им биполярным, разделенным на «своих» и «чужих», т.е. хороших и дурных, героев и трусов, верных и предателей, христиан и язычников и т.д. Кроме того, тем и другим в равной степени было свойственно отсутствие представ­лений об эволюционности исторического процесса.

Историки тщательно работали с источниками. Необходимые сведения они черпали из увиденного лично, услышанного из рас­сказов и прочитанного в книгах. В последнем случае информация считалась более достоверной, во всяком случае, в глазах предста­вителей духовенства. Напротив, достоверность устных сообщений напрямую увязывалась со статусом свидетеля, определялась его социальным положением и степенью личной близости к автору. В целом, для каролингских авторов не характерно критическое отно­шение к своим источникам. Этим объясняется и один из основных методов их работы – как правило, они просто составляют различ­ные свидетельства одно с другим, старательно избегая разночтений и противоречий. В местах такой стыковки без труда можно обнаружить швы в виде авторского текста, связывающего отдельные куски.

Стремление сообщить читателям правду являлось важнейшим побудительным мотивом к написанию исторического сочинения. Забота о достоверности занимала большое место в субъективной авторской рефлексии. Скорее всего, уникальность историописания и его отличие от прочих видов литературной деятельности осмысливались современниками именно в такой форме. Другим, не менее важным стимулирующим фактором можно считать желание сохранить память о своем времени и деяниях конкретных людей. Полученные сведения подвергались более или менее основательной переработке, но степень творческой активности в данном случае напрямую зависела от личных способностей, образованности, интеллектуального опыта автора, а также от цели и задач, которые перед ним стояли.

Историки далеко не всегда работали на заказ, но часто проявляли личную инициативу в создании трудов по истории. Однако в том и другом случае они ориентировались на совершенно определенный круг читателей, как правило, членов локальных микрогрупп, к которым принадлежали сами (монашеская община, церковный капитул, ближайшее окружение короля или знатного сеньора и т.д.). Исторические сочинения выражали характерную для данного круга людей систему ценностей, в конечном счете, способствовали социальной идентификации представителей микрогрупп, их внутрикорпоративному сплочению, а также легитимации их социального и политического статуса. Поздней­шие переработки, редакторские интерпретации и компиляции были призваны адаптировать оригинальные исторические сочинения к потребностям новой аудитории, но зачастую преследовали те же цели.

Публикации по теме диссертации:

По теме докторской диссертации опубликовано 43 работы общим объемом 70 печатных листов. В том числе:

I. Монографии: