Лекции Философия театра

Вид материала

Лекции

Содержание Театр и боги

Подобный материал:

• Т. А. Сулейменов Курс лекции по философии Шымкент-2010 г. 1-лекция, 1988.6kb.
• Лекции Философия театра, 5315.59kb.
• Театр античный, 112.27kb.
• Сказы новогоднего леса впервые! В ряде спектаклей участвует, 22.95kb.
• Чекушиным Артемием Вениаминовичем (Кафедра нейтронографии(Дубна), группа 438) Было, 207.41kb.
• Резинько Тарасом Владимировичем (Кафедра фэч (Дубна), группа 409) Было «Введение»,, 317.41kb.
• В. С. Что такое философия? Материалы к лекции, 308.26kb.
• Ю. М. Бохенский современная европейская философия, 3328.46kb.
• Тесты для самопроверки знаний раздел I. Что такое философия? Тема Философия в системе, 1997.45kb.
• А. Л. Доброхотов Введение в философию, 478.73kb.

Театр и боги¹

Я пришел сюда не затем, чтобы передать послание от сюрреалистов; я пришел сказать, что сюрреализм во Франции вышел из моды. И многие другие вещи во Фран­ции вышли из моды, хотя за пределами страны им все еще подражают, будто они действительно являются отраже­нием ее мысли.

Сюрреалистическая позиция была позицией негатив­ной, и я пришел сюда рассказать, о чем думает молодежь моей страны, жадно ищущая позитивных решений, жела­ющая вновь ощутить вкус к жизни. И то, что она думает, она намерена реализовать.

Новые устремления молодежи Франции совсем не то, о чем можно написать в книгах или газетах, как описыва­ют, например, загадочную болезнь или странную эпиде­мию, не имеющую к жизни никакого отношения.

Тело французской молодежи поражено эпидемией буржуазного духа, в чем надо видеть не болезнь, а выра­жение острейшей внутренней потребности. Характерной чертой нашего времени является то, что идеи перестают быть идеями и становятся Волей, переходящей в дей­ствие. За всем, что сегодня происходит во Франции, сто­ит Воля,готовая к действию.

Когда молодой художник Бальтюс² пишет женский портрет, он выражает свою волю реально трансформиро-

[262]

вать женщину, привести ее в соответствие со своим за­мыслом. Этой картиной он выражает страшную, неот­ступную мысль о женщине и любви, и он знает, что гово­рит не в пустоту, так как его живопись владеет тайной действия.

Он рисует, будто зная тайну молнии.

Поскольку тайна молнии еще не нашла практического применения, все считают, что это научная проблема, и оставляют ее ученым; но однажды кто-нибудь найдет ей применение и использует ее для разрушения мира — вот тогда все начнут обсуждать этот вопрос.

Молодежь желает восстановить связи между тайной вещи и множеством способов их применения.

Это тоже идея культуры, но этому не учат в школах, так как позади идеи культуры стоит идея жизни, которая в школах вызывает одно замешательство, поскольку раз­рушает их систему преподавания.

Идея жизни имеет магический характер, она предпо­лагает существование огня во всех проявлениях челове­ческой мысли; нам всем сегодня кажется, что образ вос­пламеняющейся мысли содержится в идее театра, и мы думаем, что театр возник лишь для того, чтобы ее выра­зить. Но сегодня большинство считает, что театр не име­ет ничего общего с реальностью. Когда говорят о чем-ни­будь, представляющем реальность в карикатурном виде, все думают, что речь идет о театре; в то время как во Франции большинство из нас уверено, что только настоя­щий театр может нам показать реальность.

Европа стоит на уровне передовой цивилизации: я хочу сказать, что она очень больна. Дух французской молодежи отрицательно реагирует на этот уровень пере­довой цивилизации.

Ей не нужны ни Кайзерлинг³, ни Шпенглер⁴, чтобы ощутить всеобщее разложение мира, живущего ложными представлениями о жизни, оставленными эпохой Ренес­санса.

На наш взгляд, жизнь сейчас переживает состояние страшной потери сил. Чтобы ощутить это состояние, мы должны создать новую философию.

[263]

Дела сейчас обстоят таким образом, что мы можем сказать: точно так же, как в былые времена молодежь го­нялась за любовью, вынашивала честолюбивые мечты о материальном благополучии и славе, сегодня она мечта­ет о жизни, она гоняется за жизнью, она выслеживает жизнь, так сказать, е ее сущности: она хочет понять, от­чего жизнь больна и что заставило подгнить саму идею жизни.

Чтобы узнать это, она вглядывается во вселенную. Она хочет понять природу и вдобавок Человека. Не челове­ка в его индивидуальности, а Человека ростом с природу.

Когда ей говорят о Природе, она спрашивает, о какой Природе пойдет сегодня речь. Потому что она знает, что как существуют три Интернационала, так существуют и три Природы, стоящие на разных уровнях. Это тоже дело науки.

«Есть три солнца,— говорил император Юлиан,— из них лишь одно видимо». Юлиан Отступник свободен от подозрений в пособничестве христианской духовности, он является одним из последних представителей Древней НАУКИ⁵.

Молодежь включает Человека в Природу; различая в Природе ступени, ведущие извне вовнутрь, она и Чело­века тоже рассматривает поступенно.

Молодежь знает, что театр в состоянии дать ей высо­кую идею природы и человека.

Она не считает, что, разделяя столь высокую идею те­атра, она совершает акт предательства по отношению к жизни, наоборот, она надеется, что театр поможет ей исцелить жизнь.

Существуют десять тысяч способов участвовать в жиз­ни и десять тысяч способов принадлежать своей эпохе. Мы не за то, чтобы в нашем расшатанном мире интеллек­туалы занимались чистым умозрением. Мы больше не зна­ем, что такое башня из слоновой кости. Мы за то, чтобы интеллектуалы тоже включились в свою эпоху, но мы ду­маем, что они могут сделать это, лишь объявив ей войну. Объявить войну, чтобы завоевать мир. Виновником нынешнего катастрофического состояния умов мы счита-

[264]

ем страшное невежество. Есть сильный электрический ток для прижигании невежества, я хочу сказать, для при­жигании по всем правилам науки.

Жизнь для нас не лазарет, не санаторий, даже не лабо­ратория. Мы к тому же не считаем, что культуру можно усвоить через слова и идеи. Цивилизация передается не через внешнюю сторону нравов. Вместо того чтобы жа­леть народ, мы выступаем за возрождение забытой народ­ной доблести, чтобы народ сам, таким образом, сумел себя цивилизовать.

Итак, я утверждаю, что молодежь, не беспокойная, а обеспокоенная, обеспокоенная всем тем, что лишь внешне похоже на ее собственные мысли, во всем винит невежество эпохи.

Она констатирует факт невежества и ждет, когда оно ополчится на нее.

Когда ей становится известно, что китайская медици­на, появившаяся много тысяч лет назад, может излечить от холеры с помощью средств тысячелетней давности, тогда как европейская медицина знает против холеры лишь варварские средства — бегство и кремацию, ей, мо­лодежи, кажется уже недостаточным распространение китайской медицины в Европе, она начинает думать о по­роках европейского духа, желая от него исцелиться.

Она понимает, что Китай смог выявить природу холе­ры не с помощью какого-то фокуса, а путем глубокого, об­нимающего предмет знания.

Знание такого рода и составляет культуру. Есть тайны культуры, которые невозможно передать через текст.

В противовес европейской культуре, которая верит в письменный текст и убеждает всех в том, что культура гибнет с его исчезновением⁶, я утверждаю существова­ние другой культуры, исчезнувшей культуры других эпох, основанной на материалистической идее духа.

В отличие от европейца, знающего лишь собственное тело и даже никогда не мечтающего о том, что можно организовать природу, поскольку он ничего не видит за пределами своего тела, китаец получает знания о приро­де с помощью науки о духе.

[265]

Ему известны различные степени пустоты и заполнен­ности, описывающие весомые состояния души; в каждой из трехсот восьмидесяти точек тела, отражающих физио­логические функции души, китаец может обнажить суть природы и ее болезней, иначе говоря, он в состоянии об­нажить природу болезни.

Якоб Бёме, веривший только в духов, тоже может определить, когда дух болен; во всей природе он находит состояния, говорящие о Гневе Святого Духа (La Colere de 1'Esprit)⁷.

Такие светлые умы дают нам новое представление о Человеке. Мы хотим, чтобы нам снова объяснили, что такое Человек, раз это было известно другим эпохам.

Мы начинаем срывать Табу, поставленные жалкой на­пуганной наукой у развалин культуры, умевшей объяс­нить жизнь.

Цельный человек, человек со своим криком, способ­ный взойти наверх по тропе грозы,— для Европы это по­эзия, но для нас, обладающих универсальной идеей куль­туры, вступить в контакт с ревом грозы — значит вновь ощутить тайну жизни.

В мире сегодня существует движение за возвращение культуры, за возвращение глубокой органической идеи культуры, способной объяснить жизнь духа.

Я называю органической культурой культуру, осно­ванную на духе в его связи с органами, на духе, омываю­щем эти органы и в то же время сохраняющем свою при­роду.

В такой культуре живет идея пространства, и я счи­таю, что истинную культуру можно усвоить только в про­странстве, это культура ориентированная, так же как ориентирован и театр.

Культура в пространстве означает культуру духа, не перестающего дышать и чувствовать себя живым в пространстве; он окликает пространственные тела как предметы собственной мысли, но, оставаясь духом, зани­мает место посреди пространства, то есть в его мертвой точке.

[266]

Возможно, эта идея мертвой точки в пространстве, че­рез которую дух должен пройти, есть идея метафизиче­ская.

Но без метафизики нет культуры. И что значит само понятие пространства, вдруг заброшенное в культуру, как не утверждение того, что культура неотделима от жизни. «Тридцать спиц сходятся к ступице,— говорит „Дао дэ цзин" Лао-цзы,— но лишь пустота посредине по­зволяет вращаться колесу»⁸.

Когда наступает согласие в мыслях людей — где оно возникает, как не в мертвой пустоте пространства.

Культура — это движение духа, который движется из пустоты к формам и из форм опять возвращается в пусто­ту — в пустоту, как в смерть. Приобщиться к культуре — значит сжечь формы; сжечь формы, чтобы притронуться к жизни. Значит научиться стоять прямо посреди непрес­танного движения постоянно исчезающих форм.

Древние мексиканцы не знали иного состояния, кроме чередования жизни и смерти.

Эта страшная внутренняя остановка, эта смена дыха­ния и составляют культуру, живущую одновременно и в природе и в духе.

«Но все это метафизика, нельзя же жить метафизи­кой». Я на это отвечу, что жизнь должна возродиться в метафизике; это трудное состояние, наводящее ужас на современного человека, характерно для всех чистых рас, которые всегда себя ощущали между жизнью и смертью.

Вот почему культура не бывает письменной культу­рой; как говорил Платон: «Мысль погибла в тот момент, когда было записано слово»⁹.

Записывать — значит препятствовать духу двигаться среди форм, подобно свободному дыханию. Потому что письмо фиксирует дух, кристаллизует его в определенной форме, а форма порождает фетишизм.

Настоящий театр, как и культура, никогда не был ли­тературным. Театр — это искусство в пространстве;

только сильно воздействуя на все четыре предела про­странства, он может соприкоснуться с жизнью. Лишь

[267]

в обжитом театральном пространстве вещи находят свое лицо, а под ним шум жизни.

Сегодня существует движение за то, чтобы отделить театр от всего, не связанного с пространством, и еще за то, чтобы отправить литературный язык назад в книги, откуда ему не стоило выходить.

Язык пространства оказывает воздействие на нервную чувствительность, он помогает вызревать развернутому под нами ландшафту.

Я не собираюсь повторять здесь теорию театра в про­странстве, действующего одновременно через жест, дви­жение и звук.

Заполняя пространство, он выслеживает жизнь и вы­нуждает ее выйти из укрытия.

Он похож на шестиконечный крест, бросающий от­свет оккультной геометрии, на стенах некоторых мекси­канских храмов. Мексиканский крест рожден магической идеей, он всегда вписан в круг и располагается в центре стены'°.

Чтобы совершить крестное знамение, древний мекси­канец как бы встает в центр пустого пространства, и крест вырастает вокруг него.

Этот крест предназначен не для того, чтобы закодиро­вать пространство, как думают современные ученые; он раскрывает, как жизнь входит в пространство и как, вы­ходя из пространства, вновь достичь глубин жизни.

Всегда есть пустота и всегда есть точка ", вокруг кото­рой сгущается материя.

Мексиканский крест означает возрождение жизни.

Я долго разглядывал мексиканских Богов в различных Кодексах, и мне подумалось, что эти Боги были прежде всего Богами в пространстве и что Мифология Кодексов скрывала науку о пространстве с его Богами, будто тем­ные дыры, через которые слышно гудение жизни.

Это означает, короче говоря, что Боги родились не случайно, они живут в жизни, как в театре, они занимают четыре уголка сознания Человека, где таятся звук, жест, слово и дыхание, выбрасывающее жизнь.

[268]

Человек все еще думает о том, как бы ощутить присут­ствие Богов и найти место их пребывания. Найти место их пребывания — значит найти их силу и присвоить себе силу Бога. Белый человек называет таких Богов идолами, но дух индейцев способен вызвать вибрацию божествен­ной силы, особым образом располагая инструменты, ис­полняющие музыку для вызывания сил. Театр тоже при­зывает к себе мощь Богов через музыкальное разделение сил. Каждый Бог занимает свое место в пространстве, дрожащем от обилия образов. Боги выходят нам навстре­чу через некий крик, через некое лицо, причем цвет лица имеет свой крик; крик соответствует тяжести своего об­раза в Пространстве, где вызревает Жизнь.

На мой взгляд, эти вращающиеся Боги, запутавшись в линиях, зондирующих пространство, словно боясь, что еще недостаточно хорошо его знают, подсказывают нам конкретный способ узнать тайну возникновения форм жизни. Страх пустого пространства, неотступно пресле­дующий мексиканских художников и заставляющий их набрасывать одну линию на другую, не только побуждает их к изобретению линий и форм, приятных для глаз,— он говорит о потребности заставить вызреть пустоту. Засе­лить пространство, чтобы скрыть пустоту,— значит найти дорогу к пустоте. Это значит перейти от линии к цветку, чтобы затем снова в головокружительном падении рух­нуть в пустоту.

Боги Мексики, вращающиеся вокруг пустого про­странства, дают нам некий закодированный способ овла­деть силами пустоты, без которой нет реальности.

И я думаю, что Боги Мексики — это Боги жизни, страдающей от потери сил и пустого кружения мысли;

я думаю, что линии, поднимающиеся вверх над их голова­ми, подсказывают музыкальный ритмический способ на­ложения одной мысли на другую.

Они призывают дух не окаменевать в себе самом, на­против, они призывают его, если можно так сказать, бод­ро шагать вперед.

[269]