Geum.ru

Н. Д. Зверева Расстрельные 30-е годы и профсоюзы

Вид материалаРеферат

Содержание


3. В смятении или прозрении
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   39

3. В смятении или прозрении



Январский пленум ЦК ВКП(б) 1938 года осудил факты необоснованного исключения из партии коммунистов, запретил практику, когда исключенных немедленно увольняют с работы, с занимаемой должности, объявляют без всяких оснований врагами народа, формально-бюрократически относятся к апелляциям коммунистов. Среди приведенных примеров неправильного исключения из партии упоминался тот факт, что Курский обком ВКП(б) безо всякой проверки заочно исключил из партии предзавкома Дмитро-Тарановокого сахарного завода Иванченкову и добился ее ареста, приписав ей сознательную контрреволюционную подготовку выступления беспартийного рабочего на предвыборном собрании в Верховный Совет СССР. Вся вина Иванченковой заключалась в том, что подготовленный ею рабочий сбился в выступлении на собрании и забыл назвать фамилию кандидата в депутаты Верховного Совета.

В постановлении пленума, возложившего ответственность за допущенные массовые исключения из партии на местные организации, речь не шла о массовых репрессиях и о роли НКВД в этом деле. Ежов был еще нужен Сталину – для проведения третьего московского политического процесса «Об антисоветском правотроцкистском блоке». Суду был предан 21 человек, в том числе Н.И.Бухарин, А.И.Рыков и др. Большинство подсудимых были приговорены к расстрелу, Обвинение, как и на прежних процессах, строилось на основании одного вида улик – признании подследственных. А главным средством получении этих признаний были пытки и истязания, в организации которых преуспел Ежов и его заплечных дел мастера. Ежов сделал свое дело, и 4 апреля он был назначен наркомом водного транспорта в дополнение к трем уже занимаемым им постам. Внешне это выглядело как расширение его функций. В действительности это был шаг к его перемещению и постепенному устранению с политического горизонта. Внешне он еще оставался в силе и фаворе, но рядом с ним в августе 1938 года появился назначенный Сталиным новый первый заместитель Берия, вызванный из Грузии.

17 ноября на Политбюро было утверждено постановление СНК и ЦК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», которое стало сигналом к прекращению массового террора. В соответствии с постановлением внесудебные органы – тройки, как в центре, так и на местах, отменялись. Аресты предписывалось производить только по постановлению суда или с санкции прокурора. Ответственность за все «перегибы и ошибки» была возложена на Ежова и его ставленников. Буквально через день, 19 ноября 1938 года, Ежову на Политбюро было предъявлено обвинение в засорении следственных органов шпионами иностранных разведок, в недосмотре за отделом охраны членов ЦК и Политбюро, где якобы окопались заговорщики. 23 ноября, очевидно, по подсказке сверху Ежов написал покаянное заявление и просил освободить его от обязанностей руководителя НКВД. В этом заявлении на имя Сталина Ежов не преминул добавить, что при повседневном руководстве ЦК партии НКВД погромил врагов здорово. Политбюро удовлетворило просьбу Ежова, оставив за ним наркомат водного транспорта. У него еще сохранялась должность секретаря ЦК ВКП(б), также председателя КПК при ЦК партии. Но было ясно, что карьера и жизнь Ежова подходили к концу. По словам Хрущева, к этому времени Ежов стал совершенно спившимся человеком, наркоманом и извращенцем. 25 ноября 1938 года новым наркомом внутренних дел был назначен Л. П. Берия. Ежов еще принимал участие в подготовке XVIII съезда партии но в его работе не участвовал и не был избран в состав ЦКВКП(б). В апреле 1939 года Ежов был арестован и обвинен в руководстве контрреволюционной организацией в НКВД и шпионаже, а в феврале 1940 года расстрелян. О его аресте и расстреле в официальной печати не сообщалось. Все это говорит о том, что Сталин не хотел привлекать слишком широкий общественный интерес к деятельности НКВД.

На XVIII съезде партии в 1939 году было прямо заявлено, что с массовыми репрессиями покончено, что партия, несмотря на количественное уменьшение ее рядов, качественно улучшилась, в нее влились свежие, молодые силы. Массовый террор прекратился, но не исчез совсем: он стал тоньше и изощреннее.

Профсоюзы живо реагировали на происходившие события. 4 февраля 1938 года состоялось совещание членов президиумов ЦК союзов и ответственных работников ВЦСПС с повесткой дня: «Информация тов. Шверника о январском пленуме ЦК ВКП(б)». Доклад Шверника почему-то не стенографировался, но стенограмма выступлений участников совещания сохранилась и представляет интерес как свидетельство очевидцев и действующих лиц массового террора. В этом смысле важно признание члена президиума ЦК союза рабочих тяжелого машиностроения Л.И.Погребного «в ошибках и перестраховке» при решении вопросов о необоснованных исключениях из профсоюзов и снятии с работы мнимых врагов народа. Л.И.Погребной привел ряд примеров, когда ЦК союза и профорганы принимали неправильные решения, а ВЦСПС их утверждал. Назвал Л. И. Погребной и факты, когда вмешательство секретариата ВЦСПС помогало исправить ошибку. Так, на пленуме ЦК союза по предложению партгруппы было принято решение об исключении из состава президиума Доброумовой, в порядке перестраховки, но «тов. Шверник нас поправил».

Однако в большинстве случаев справедливо решать проблемы с увольнениями людей из-за «связи с врагами народа» было чрезвычайно труднее. Был приведен пример с молодым специалистом Медовой, которая окончила вуз, работала на заводе. Но ее муж, прокурор, был арестован как враг народа, и ее, на 7-м месяце беременности, исключили из комсомола, выгнали с завода, оставили без средств к существованию. От нее пришла жалоба в ЦК союза тяжмаша. После консультации с ВЦСПС, где сказали, что беременную женщину надо на работе восстановить по закону, ЦК союза направил за подписью Секретаря и начальника главка бумагу на завод. Но местная парторганизация не только с этим не согласилась, но еще и прислала ответное ПИСЬМО, где требовала привлечь к ответственности тех, кто хочет восстановить троцкистку на работе. «Тяжба идет до сих пор», – сообщил Погребной. Другой пример, который он привел, касался судьбы работника Уралмаша Карпелевича, которого секретарь райкома Авербах и директор завода Владимиров, позже сами разоблаченные как «враги народа», обвинили в шпионаже и подготовке диверсионного акта. Завком принял решение об увольнении Карпелевича и исключении его из профсоюза. Тот приехал в Москву добиваться правды. ЦК союза подтвердил решение завкома. Карпелевич обратился с заявлением к Молотову, после чего был восстановлен на работе как неправильно уволенный. Какой же вывод сделал для себя ЦК союза? «Мы поступили неправильно, – сказал Погребной. – Теперь придется действовать с обратной стороны: поглядеть на людей, которые пришивали ему шпионаж и диверсию».

На совещании много говорилось о фактах необоснованного исключения из профсоюза и увольнения с работы людей, если у них родственник оказался «врагом народа» или за границей, или они сами там побывали. «Приходит человек с жалобой в ЦК союза, – говорили на совещании. – Видим, что неправильно уволен, надо восстановить на работе, звоним в главк, там соглашаются, просим дать направление. Отвечают: "Нет, лучше без направления", не хотят подписывать, по телефону будут говорить, а писать не будут».

Это свидетельствовало о боязни хозяйственников взять на себя ответственность, поставить личную подпись, о страхе самому оказаться под обвинением за то, что помогал врагу народа или его родственнику. Такой же страх испытывали и работники завкомов, которые чувствовали на себе давление со стороны и партийных, и хозяйственных органов. В результате на Уралмашзаводе, по словам одного из выступавших, пачками исключали людей из профсоюза и увольняли с работы, если среди родственников имелся враг народа.

Решения Пленума ЦК партии развязывали руки профсоюзным работникам – в какой-то мере. На совещании о репрессиях впрямую не говорилось – только об их последствиях: увольнениях с работы, исключениях из профсоюза. Все это называлось «перегибами», «перестраховкой». «Перегибы касались и нас, – заявил представитель ЦК союза работников Севморпути Козьмин. – Наши профсоюзные организации легкомысленно подходят к исключению жен арестованных». В Туруханске экономиста обвинили в растрате, так как при составлении отчета он упустил, что за счет учреждения были проведены расходы на посылку частных телеграмм. Эти расходы выразились в 4 рублях. За эти 4 рубля не только сняли с работы экономиста, решили привлечь его к уголовной ответственности, но и создали вокруг него целое дело [политическое], выгнали со службы его жену, а местком еще и исключил ее из профсоюза. Несмотря на вмешательство ЦК союза, местные органы стояли на своем.

Выступающие говорили о том, с какой легкостью и безответственностью на предприятиях выдают людям «волчьи паспорта» в виде характеристики, с которой никто не возьмет человека на работу. Так, в характеристике бухгалтера совхоза Соколова, подписанной «треугольником», указывалось, что на общем собрании он выступил с антипартийной, антисоветской речью, заявив, что выбирать делегатов на областную профсоюзную конференцию следует так: русского, чтобы он защищал интересы русских, зырянина, который будет защищать интересы зырян, остяка, чтобы он представлял интересы остяков. Собрание осудило Соколова, его выступление было расценено как националистическое, поскольку он предлагал, чтобы делегаты защищали свои национальные интересы, а не общие. Этот случай нашел отражение в характеристике бухгалтера и его нигде не брали на работу. Более того, В характеристике еще и записали, что Соколов – чуждый элемент, бывший офицер, жена – дочь помещика – генерала, отец и дяди – попы. При проверке жалобы в ЦК союза выяснилось, что Соколов не только не являлся офицером, но и вообще не служил в армии, и все другое, что сообщалось о нем и его родственниках, не имело под собой никакой почвы.

Представитель ЦК союза печатников Овсянникова подняла вопрос о жертвах шпиономании. Журналист ездил за границу по направлению соцстраха лечить глаза. По возвращении его, как и других, имевших связь с заграницей, немедленно изъяли из органов печати. Из «Комсомольской правды» уволили фоторепортера, так как на его ими в «Известия», где он раньше работал, пришла открытка от женщины, которую он знал 2 года назад в Советском Союзе, а потом она оказалась заграницей.

По словам Овсянниковой, в газете «Северный рабочий» в Ярославле «враг народа Кузьмичев, редактор газеты, чтобы застраховать себя, заявил к отделе печати и парторганам, что им вскрыта контр-революционная организация, причем назвал как ее участников секретаря парткома, секретаря газеты, заведующего издательством и еще одного работника. Все эти люди решением одного прокурора, который тоже оказался впоследствии шпионом, были арестованы. Когда один из них – секретарь парткома – был выпущен на свободу, все отмахнулись от него. Его выселили из квартиры. Позже все были реабилитированы как ложно обвиненные.

Овсянникова, как и некоторые другие – новые работники ЦК, посетовала на то, что плохо знает трудовое законодательство и это мешает работе. Говорилось и о том, что и в центре, и на местах профорганы плохо обеспечены кодексом законов о труде, справочными юридическими материалами.

Заведующая бюро жалоб при ВЦСПС Воронина подняла проблему бюрократического, формального отношения руководства ряда ЦК союзов к судьбам людей. Ссылаясь на специфику своей отрасли, секретный характер производства, они «отфутболивали» жалобы несправедливо уволенных работников. «Приходит жалобщик от ЦК союза военно-металлической промышленности,– рассказывала Воронина, – звоним туда, слышим в ответ: "У нас военная организация, мы очищаемся от чуждых элементов". Звоним в ЦК союза печатников. Там нам заявляют: "К нам на работу брать его нельзя, мы разоблачаем, мы очищаемся..." Еще тяжелее в авиационной промышленности. Там много безобразных фактов. Когда говоришь с ЦК союза, нам заявляют: "Вы, наверное, политически не разбираетесь в этом деле, просим не вмешиваться". – Нельзя очищаться от людей, которые ни в чем не замешаны», – заметила Воронина. Она обрисовала безвыходную ситуацию, когда решение об увольнении человека, вынесенное на месте, затем штампуется механически во всех вышестоящих органах, вплоть до ЦК союза. «Обиженный рабочий ходит 3-4 месяца без работы, озлобляется против советской власти, приходит к нам в бюро жалоб и говорит: если я лишен права на труд, то отправьте меня в НКВД», – сказала Воронина. – «Мы ему объясняем, что он не лишен права на труд. Но если у него такая справка, что уволен по пункту "г", по 47-й статье, то это мешает устроить его на работу. Много фактов бюрократизма и в ЦК союзов, и в хозяйственных организациях».

Многие ЦК союзов не только не помогали человеку восстановиться на работу, но еще и присылали в бюро жалоб бумагу с грифом «секретно», «не подлежит оглашению». Особенно часто такие бумаги исходили из аппарата ЦК союза рабочих электростанций, который за гипертрофированной секретностью пытался скрыть свое равнодушие к нуждам людей. По словам той же Ворониной, «пачками» выкидывали с производства людей в ЦК союза железнодорожников под предлогом того, что у них особый дисциплинарный устав. «Рабочий Рыжков работал 15 лет на производстве, в парокотельном цехе, в мастерских, был бригадиром. Его уволили за то, что он критиковал начальство за безобразия на производстве. Написали, что якобы он пьянствовал, потворствовал в этом другим. При проверке выяснилось, что это наветы, а критика рабочего была правильной. Но, несмотря на это, рабочего в течение 5 месяцев не восстанавливали на службе, и бюро жалоб вынесло этот вопрос как пример волокиты на секретариат ВЦСПС».

В ЦК союза хлопчатобумажников произошел такой случай. Работницу Лукьянову, 30 лет проработавшую на фабрике, уволили только потому, что в 1929 году к ней пришла в гости невестка с какой-то Полей. Попили вместе чайку. Больше Лукьянова этой Поли в глаза не видела, а ту признали троцкисткой. И несмотря на то, что Лукьянова была бессменным членом пленума профкома, активисткой, ее исключили и из пленума, и вообще из профсоюза. А дочь ее уволили с работы. В результате Лукьянова пришла домой и накинула себе петлю на шею. Хорошо, что увидели соседи, спасли, вытащили из петли. Сын Лукьяновой, отслуживший в Красной армии и учившийся в вузе на инженера, приехал в ЦК союза с жалобой, что фабком не хочет восстанавливать его мать на работе. Воронина смело заявила на совещании, что ЦК союза должен защищать членов своего союза, быть на защите интересов рабочего класса.

После январского пленума ЦК ВКП(б) проблема необоснованных увольнений с работы обсуждалась и в комитете советского контроля, где старая большевичка Землячка собрала представителей нар кома-юн и профсоюзов. ВЦСПС представляли секретарь Брегман и заведующая бюро жалоб Воронина. Критикуя хозяйственников, Землячка привела негативный пример по Наркомводу, где уволили и как бы

выбросили за борт 200 честных хороших капитанов, несправедливо оклеветанных. «Один капитан винца выпил в выходной день, другой на вечеринке потанцевал, третий – в корчму зашел, – говорила Землячка. – Я представить не могу, чтобы капитан не выпил винца. Плохой капитан, который не выпивает. Если не выпивает, то дела не знает, а вы его уволили как вредителя».

Обстановка шпиономании, когда всюду вывешивались лозунги «Болтун – находка для шпиона», атмосфера страха и подозрительности, беспрестанные требования разоблачать замаскировавшихся врагов делали уязвимым каждого в советском обществе – от рядового труженика до руководителей высшего эшелона. Многие профсоюзные работники в силу этого также становились жертвами политических репрессий. О том, как работал механизм жертвоприношения искренне поведала Подлегаева, председатель ЦК союза рабочих кондитерской промышленности, чудом уцелевшая от «ежовых рукавиц». В репрессивном механизме одно звено цеплялось за другое.

Не успела Подлегаева вернуться в Ленинград после VI пленума ВЦСПС, как ее вызвали в горком партии, где, по ее словам, состоялся такой разговор:

– С Карпицкой давно знакома?

– С VI пленума ВЦСПС. Знала, что ее в Ленинграде ценили, на должное место ставили. Познакомилась с ней на VI пленуме ВЦСПС.

– Рядом сидела?

– Сидела.

– Говорят, что в одной комнате с ней спала?

– Да, я спала с Карпицкой и еще одной стахановкой с Сормовского завода. Обвиняйте ВЦСПС, что меня с ней в одну комнату поселили.

– Говорят, что ты сразу же после Карпицкой выступала?

– Да, я выступала.

И вот уже вокруг Подлегаевой начались разговоры. Атмосфера стала сгущаться еще больше, когда арестовали секретаря фабкома одной из фабрик, Подлегаевой стали угрожать, что ее разоблачат как врага народа. Приехавший инструктор орготдела Петров, даже не говоривший с Подлегаевой, стал за ее спиной намечать кадры в ЦК союза для замены, а некий Фрадков пришел в партгруппу ЦК союза и заявил о связи Подлегаевой с арестованной Назаровой, председателем фабкома. И вот он уже выступает на съезде профсоюза и во всеуслышание заявляет: «Я до Подлегаевой доберусь, разоблачу ее как врага народа». Подлегаева сказала, что прослезилась, когда прочитала решение январского пленума ЦК ВКП(б), что она очень переживала, «прочувствовала все на собственной шкуре». Однако те же самые методы использовались ею, когда речь зашла о восстановлении на работе сменного техника Сорокина, во время дежурства которого в цехе произошел пожар, когда все работники были на митинге. Его уволили с работы, но бюро жалоб ВЦСПС нашло это решение неправильным, хотя его и подтвердил ЦК союза. Подлегаева настаивал на обоснованности решения, добавив при том, что в отношении Сорокина были еще и политические подозрения: он – бывший комсомолец, исключен в 1930 году, имел тесную связь с троцкистом Вассерманом, арестованным как враг народа; они вместе жили на квартире, были приятелями. «В связи с этим у нас возникли сомнения», – заявила Подлегаева. У нее, как вытекало из ее выступления на совещании, были и личные мотивы не поддерживать Сорокина, так как он написал заявление в ВЦСПС о возможной связи Подлегаевой с арестованной Шапошниковой. Шапошникова в то время являлась заместителем председателя Ленинградского областного совета профсоюзов. Была репрессирована на том основании, что видел ее возле дома врага народа.

За всеми этими заявлениями, доносами, подозрениями стояло разлагающее действие массового психоза, вызванного Большим террором ежовщины, а точнее – сталинщины. Все действия властей производились вне системы нравственных координат. Сталин и его сподвижники, идя курсом насилия и устрашения, делали все, чтобы лишить общество нравственных ценностей или извратить их, заглушить в людях голос совести и нравственной ответственности.

Однако семена веры и добра, генетически заложенные в душах людей и поддерживаемые всеми предыдущими поколениями, при благоприятных условиях могли прорости и дать всходы. Даже на том февральском совещании профсоюзных руководителей выдвигались предложения, свидетельствующие, что вера в справедливость и надежда на лучшее еще жила в людях. В частности, отдельные руководители ЦК союза решили пересмотреть все жалобы за 1937 год, чтобы проверить «не наломали ли они дров». Говорилось о необходимости улучшения оснащенности законодательной литературой, а то «на 8 инспекторов у нас всего 1 кодекс законов». Поднимался вопрос и о необходимости привлекать к ответственности клеветников. Но, по предложению секретаря ВЦСПС Брегмана, никаких конкретных решений принято не было, ограничились краткой резолюцией о том, что профсоюзные работники одобрили решения пленума ЦК ВКП(б) и приняли их к неуклонному руководству и исполнению.

Лед тронулся, хотя репрессивная машина продолжала работать. О масштабах развернувшейся в стране «охоты за ведьмами» позволяют судить факты, приведенные даже в официальных документах того времени. Так, в докладе секретаря ЦК ВКП(б) Жданова на XVIII съезде партии (1939 год) под флагом борьбы с допущенными «перегибами» назывались «случаи», когда в результате доносительства в Ключевском районе Актюбинской области было исключено из партии 64% всей организации, а колхоз «Прогресс» вообще остался без коммунистов. В Архангельской партийной организации «бдительный» коммунист написал 142 доноса на своих соратников по партии. Один из ретивых киевских клеветников даже подал в обком КП(б) Украины заявление с просьбой выдать ему путевку на курорт, так как он выбился из сил в борьбе с врагами. Как курьез был преподнесен и такой факт: секретарь райкома Тамбовской области за короткое время исключил из партии 58 человек из 175, входивших в парторганизацию. Один из исключенных коммунистов, учитель, арестованный органами НКВД, через несколько месяцев был освобожден за недоказанностью обвинений. Но за это время за связь с ним как с «врагом народа» были исключены из партии его жена, еще 7 коммунистов, 28 человек исключили из комсомола, а 10 учителей сняли с работы.

Обстановку тотальной подозрительности, доносов, преследования за критику и свободу мысли подметил еще в 1936 году побывавший в СССР известный французский писатель Андре Жид. «Критику и свободу мысли называют в СССР "оппозицией"», – писал он в своей книге «Возвращение из СССР», опубликованной в Париже в том же году. «Сталин признает только одобрение всех; теха кто ему не рукоплещет, он считает врагами», – сделал свой поразительно точный вывод писатель. Он поведал миру о фактическом бесправии и угнетенном положении рабочих в СССР, где «все больше и больше утверждается диктатура бюрократии над пролетариатом», о бездействии и бессилии профсоюзов «там, где власть принадлежит бюрократии». Французский писатель высказал мысль, что в сущности профсоюзы, так же как и Советы, прекратили существование в 1924 году. В условиях господства партийной бюрократии «пролетариат уже не имеет возможности выбирать своего представителя, который защищал бы его ущемленные интересы. Народные выборы – открытым или тайным голосованием – только видимость, профанация: все решается наверху. Народ имеет право выбирать лишь тех кандидатов, которые утверждены заранее. С кляпом во рту угнетенный со всех сторон народ почти лишен возможности к сопротивлению».

В одном только ошибся писатель: рассказывая о трагичном «прореживании» людского поголовья в СССР, приводя свидетельства о массовых расстрелах, о концентрационных лагерях на берегу Белого моря, в Сибири и Туркестане, где томятся тысячи «контрреволюционеров», о других высланных мучениках, он говорил о тысячах, а их были миллионы...

Идеология партии между тем формировала в массах народа ложное, извращенное сознание, вела к разрыву слова и дела, теории и практики.

Пример этому подавали Сталин и его соратники, говорившие о победе социализма в СССР, о развернутой демократии в стране в то время, когда в ней процветала «ежовщина». Сталинские слова «Жить стало лучше, жить стало веселее», сказанные в начале 1930-х годов, когда миллионы людей умирали от голода, растиражированные советской печатью, официальной пропагандой, внедрялись в сознание граждан. И не только советских, но и иностранных, приезжавших посмотреть на страну победившего социализма. Обманутый лживой пропагандой, а также беседами с простыми людьми, которые из страха за СВОЮ жизнь и за своих близких не могли сказать правду об СССР приехавшему иностранцу, Лион Фейхтвангер в своей книге «Москва 1937» писал о счастливой жизни советских граждан, несмотря на материальные трудности. «Средний гражданин Союза живет пока еще хуже, чем средний гражданин в некоторых других странах, но он чувствует себя более спокойным, более довольным своей судьбой, более счастливым». Писатель уверенно заявляет: «Люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы». И еще одна цитата: «Молодежь распространяет вокруг себя заражающее чувство силы и счастья. Глядя на нее, понимаешь веру советских граждан в свое будущее, веру, которая помогает им не замечать недостатков настоящего».

Кое-что все-таки удивило писателя – а именно: то, что любовь к родине у советских граждан «выражается всегда в одинаковых, подчас довольно наивных формах», то, что советские люди выражают единодушный оптимизм словами, которые благодаря своему однообразию вскоре начинают казаться банальными...» «Рабочие, командиры Красной армии, студенты, молодые крестьянки – все в одних и тех же выражениях рассказывают о том, как счастлива их жизнь, они утопают в этом оптимизме... Власти же стараются поддерживать в них это настроение; стандартизованный энтузиазм, в особенности, когда он распространяется через официальные микрофоны, производит впечатление искусственности». Построение нового общества в СССР писатель сравнил с вавилонской башней, которую возводит многоязыкая страна счастливых людей. Сравнивая ее с нездоровым Западом, Фейхтвангер заявляет: «Когда из этой гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуманности попадаешь в чистый воздух Советского Союза, дышать становится легко». Это было сказано в самый мрачный период «ежовщины», которую писатель не разглядел сквозь «розовые очки». В одном только он оказался прав, сам того не подозревая: пройдет чуть более 50 лет – и великая страна развалится, как легендарная вавилонская башня. Не потому ли, что строилась на костях миллионов замученных людей и руками миллионов заключенных, содержавшихся в исправительно-трудовых колониях, которые обеспечивали ударные стройки бесплатной рабочей силой; а также руками тех, кто оставался на свободе, но жил под страхом в любую минуту потерять эту свободу или даже жизнь.

Профсоюзы участвовали в трудоустройстве большой группы выпущенных заключенных, работавших на канале Москва – Волга, Беломорканале. При этом приходилось преодолевать сопротивление хозяйственников, местных бюрократов, в том числе и среди профсоюзных руководителей. Недоверие вызывали и те, кто добросовестно трудился на предприятии, но в его биографии обнаруживались чуждые классовые корни.

На предприятии военно-металлической промышленности уволили лучшую стахановку Денисову за сокрытие социального происхождения. Ее отец умер в 1919 году. Она 10 лет работала на заводе, была замужем, имела ребенка. Когда ее уволили, она была беременна. 10 месяцев ходила без работы. Муж от нее отказался. А ЦК союза в качестве помощи выдал женщине 100 рублей и не поддержал ее заявление о восстановлении на работе. И только после вмешательства Н.К.Крупской ее устроили на работу.

На предприятии в системе ЦК союза железной дороги Центра работал мотовозом стахановец. Его уволили с работы за то, что была арестована сестра его жены. Муж ее продолжал работать, а свояка-стахановца оставили без работы. Он продал все, что было, включая велосипед. Когда решили привлечь к ответственности тех, кто над ним издевался, оказалось – некого, сработала круговая порука. Проводника Грушевского, работавшего 10 лет, уволили за то, что он взял деньги за постель, но ее не постелил. Хотя у него была выписана квитанция, против него подняли целое дело: узнали, что он родился в Белоруссии, и это показалось подозрительным: не шпион ли? 8 месяцев он ходил без работы, не получив поддержку в ЦК союза.

Молодого рабочего уволили с кирпичного завода безо всяких объяснений. Он поступил в другое учреждение, и вдруг с завода приходит порочащая его характеристика, что он вредный человек, что его нельзя брать на службу. Куда бы он потом ни ходил устраиваться, везде за ним следовала эта характеристика. Он обратился в бюро жалоб ВЦСПС. Туда вызвали председателя завкома, чтобы разобраться в этом деле. Оказалось, что завкому так сказал директор – ему, мол, виднее. Пришлось разъяснять председателю завкома, что нельзя штамповать все, что говорит директор. Клеймо вредителя с парня сняли. Вот так легко и счастливо жилось молодежи в условиях «ежовщины».

Тенденция к некоторому «потеплению», наметившаяся в начале 1938 года, подтвердилась на XVIII съезде партии, где Сталин заявил, что в новых чистках нет необходимости. В 1939 году из ГУЛАГа были освобождены 327,4 тыс. человек.

Репрессивная политика сталинского руководства в 1930-е годы, по мнению исследователей этой проблемы, преследовала три главные цели: 1) действительное очищение от разложившихся из-за бесконтрольной власти функционеров; 2) подавление в зародыше ведомственных, местнических, сепаративных, клановых, оппозиционных настроений, обеспечение власти центра над периферией; 3) снятие социальной напряженности путем выявления и наказания врагов; 4) в конце 1930-х годов к этому добавился мотив ликвидации пятой колонны накануне близившейся войны.

Профсоюзы понесли большие потери в период разгула «ежовщины». Большой террор ослабил профсоюзы. Но как только они обращались к своей первородной функции – защите людей, хотя бы в самых скромных масштабах, тогда они начинали чувствовать себя нужной и полезной частью общества, испытывали прилив сил.


Приложение