Бесконечно далёкую, кажется. На первый взгляд
| Вид материала | Документы |
- Сенсационные новости, 559.24kb.
- Муниципальное учреждение культуры, 168.4kb.
- По книге «Радикальное прощение» Колин, 122.77kb.
- 1 (Часть 2), 410.82kb.
- Этикетки на кормах для животных о чем они говорят (и о чем умалчивают), 123.36kb.
- Как выбрать подготовительные курсы, 69.76kb.
- График занятий по курсу «высшая математика часть, 136.64kb.
- Навигатор ювелирной торговли, Январь-февраль 2009, 157.11kb.
- Ранним утром в одном автобусе ехали две женщины. Обеим предстояла длинная поездка, 32.33kb.
- Свойства бесконечно больших последовательностей, 15.08kb.
* * *
Я хочу привести отрывки из одного документа, где говорится о событиях именно этих двух дней. Это воспоминания Микояна о начале войны.
Они, кстати, заметно перекликаются с версией, рассказанной Хрущёвым.
Воспроизвожу по сборнику документов «1941 год», т.2. Документ N 654.
Итак.
…На седьмой день войны, 28 июня, фашистские войска заняли Минск. Связь с Белорусским военным округом прервалась.
29 июня вечером у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.
Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет.
Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко. Но тот ничего путного о положении на Западном направлении сказать не смог.
Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой.
В Наркомате были Тимошенко, Жуков, Ватутин.
Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование Белорусским военным округом, какая имеется связь.
Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не могли.
Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д.
Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи, никто не знает.
Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник штаба, который так растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Была полная беспомощность в штабе. Раз нет связи, штаб бессилен руководить.
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек разрыдался как баба и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него еще были мокрые…
Обратите внимание на то, как терпеливо (полчаса) выслушивал Сталин беспредметные ответы военного руководства, не знавшего ни о том, что происходит на фронтах (что еще не так страшно, такое в кризисные моменты бывает достаточно часто), ни, самое главное, о том, что надо предпринять для того, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.
Вот где мы видим настоящую растерянность, а не под кроватью у Сталина.
Заметим также, что для начальника Генерального Штаба армии любого государства главным достоинством является не то, что он «переживает» состояние дел. А то, какие он принимает меры для того, чтобы этим состоянием дел управлять.
И еще отметим, что вечером 29 июня Сталин продолжает активную деятельность. Не проявляя при этом никаких признаков страха. Даже (и это весьма показательно) в изложении одного их своих самых ярых позднейших ненавистников.
Возьмём на заметку ещё и то, что записей в журнале посетителей нет по уважительной причине — Сталин вечером этого дня находился в Наркомате обороны. Жуков, между прочим, в своих мемуарах упоминает, что Сталин в этот день приезжал в Наркомат Обороны даже не один, а два раза.
Но продолжим читать воспоминания Микояна.
…Сталин был очень удручен. Когда вышли из наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, мы — его наследники — все это… (Многоточие проставлено в публикации вежливым Микояном. Мы же с вами знаем уже, что Сталин сказал тогда: «просрали» — В.Ч.) Мы были поражены этим высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…
Да какой уж здесь аффект? Сказал тогда Сталин голую правду.
И заметьте, как за этим высказыванием Микоян гордо расправляет плечи: уж мы де, в отличие от Сталина, не растерялись…
Как видим, слова Сталина подтверждает другой очевидец (кроме того, о них же упоминал позднее и Молотов). Но произнесены они были вовсе не в день «когда началась война», как утверждал это Хрущёв, а спустя неделю. И не на каком-то мифическом совещании руководства, а в качестве послесловия Сталина к сцене в Генштабе. Вполне точного послесловия, повторю ещё раз.
Должен заметить, что любой нормальный человек после такой сцены общения с высшим военным командованием страны в той обстановке и не мог ощутить (или высказать) ничего существенно иного, нежели высказал (и, видимо, ощутил) тогда Сталин. Разве что любой другой человек выразился бы, скорее всего, куда более матерно.
Но.
Обратите внимание на то, что А.И.Микоян не упомянул ничего, даже близко похожего на то, что Сталин заявил здесь же о своём отходе от руководства.
Вообще-то видно из этого отрывка, что рассказ Хрущёва опирался во многом на рассказ как раз Микояна. Чего, впрочем, и следовало ожидать, поскольку наиболее близким к нему человеком на почве антисталинизма стал после смерти Сталина именно Микоян.
И, как видим, тому же Микояну было что рассказать о тех событиях. Поскольку был он их непосредственным свидетелем.
Но почему же тогда Хрущёв в своих воспоминаниях в связи с этим рассказом не упомянул Микояна? Почему о рассказе ненавистного Берии упомянул, а о рассказе Микояна, друга своего закадычного, промолчал?
А просто всё. Не мог он сослаться на Микояна. Поскольку в его собственном изложении появились некоторые дополнительные живописные детали, которых нет у Микояна. Эпизод смещается на начало войны, появляются заявление Сталина об отходе от руководства, его бегство на дачу, где он спрятался от окружающего мира.
Если бы он связал свой рассказ с именем Микояна, то тому, при всей его ненависти к Сталину, волей-неволей пришлось бы публично опровергать фантазии Хрущёва. Потому что, повторю, были ещё живы другие свидетели тех событий.
Всё это Хрущёв, конечно же, не мог не понимать.
Потому-то имя Микояна и не прозвучало. Зато прозвучало имя Берии. Самой удобной на тот момент фигуры.
Тем не менее, микояновское авторство основы хрущёвского рассказа, так или иначе, но просматривается. Видно оно отчётливо и из дальнейшего повествования Микояна.
…На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят нас зайти к нему.
Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов, Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии.
Тогда Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: Вячеслав, иди вперед, мы — за тобой пойдем. Это имело тот смысл, что если Сталин будет себя также вести и дальше, то Молотов должен вести нас и мы за ним пойдем. Другие члены Политбюро никаких подобных высказываний не делали и на заявление Вознесенского не обратили внимания. У нас была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем сражаться по-настоящему. Однако это пока не так легко будет. Никакого упаднического настроения у нас не было. Но Вознесенский был особенно возбужден.
Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: зачем пришли? Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.
Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.
Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.
Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)…
Думаю, можно на этом остановиться.
Давайте отметим несколько моментов.
Сталин фактически выпадает из рабочего ритма примерно на сутки: с вечера 29 июня (сцена в Генштабе) до вечера 30 июня (в 16 часов этого дня перечисленные Микояном лица собираются в Кремле, потом едут в Кунцево).
При этом не забудем широко известный «перевернутый» распорядок дня Сталина, когда работал он именно ночью, а днем спал.
И ещё. отметим такой любопытный штрих. Молотов делится своими впечатлениями от поведения Сталина. Это означает, что виделся он со Сталиным после сцены в Генштабе и до общего сбора сановником. А раз виделся, значит, говорил с ним. Один или не один, не ясно. Ясно только, что без Микояна.
«Бригада вождей», названная Микояном, собирается 30 июня где-то в 16 часов.
Что же получается?
А получается вот что. Сталин отсутствовал для своих соратников всего несколько часов. Это вечер 29-го и ночь с 29 на 30 июня. Когда эти соратники спали. И первая половина дня 30 июня. Когда Сталин обычно ещё не появлялся в Кремле.
И всего-то? Это, выходит, он эти несколько часов и прятался?
Потому что, говорят, страшно ему было.
Всю неделю напряженно работал, и все думал: как бы это ему половчее спрятаться. Наконец — дорвался. Спрятался. На несколько часов.
А позвольте-ка спросить.
Почему же это он никуда не прятался спустя всего несколько месяцев, осенью 1941 года? Тогда ведь опасность была не отвлечённой, а вполне конкретной. Поскольку возможная гибель (не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле) была не за одну тысячу километров, как это было в июне, а всего в 30 километрах от Спасских ворот Кремля.
Сталин же в это время оставался в Кремле. Причём не просто не прятался, а оставался здесь демонстративно. В том смысле, что официально об этом никогда не сообщалось. Но всем было известно — Сталин здесь. Сталин на месте.
А раз знали многие, то знала об этом, конечно же, и германская разведка.
Этого, кстати, не мог не понимать и сам Сталин.
Но как раз в этом случае соображения максимальной личной безопасности были им отвергнуты. Потому что армия должна была знать, где находится её высший командир.
Это было необходимо для того, чтобы поддержать боевой дух сражающихся войск.
Во все времена этот приём использовался для укрепления боевого духа армии, а значит для достижения победы. Потому что победа во многом зависит именно от него. По сравнению с этим вопросы личной безопасности полководца всегда оставались на втором месте.
Сталин здесь ничего нового не придумал. Он просто поступил так же.
На фоне ЭТОГО жалкая и беспомощная байка о том, что Сталин спрятался в тот момент, когда немцы были за тысячу километров от Москвы, выглядит просто нелепо.