Geum.ru

А. В. Птушенко Потребительское общество как объект и как субъект системного права

Вид материалаДокументы

Содержание


Интеллект — свойство системы выделять себя из окружения, анализировать внешние стимулы, поддерживать гомеостазис, формировать ид
Подобный материал:
1   2   3   4   5
не все нормативные акты — законы исходят (издаются или санкционируются) от государства и являются правовыми законами.

Существуют законы, соответствующие правовым критериям, которые следует, с точки зрения авторов — сторонников данных суждений — считать правовыми. Здесь право и закон совпадают. Но есть и такие законы, которые не отвечают правовым критериям, и, следовательно, с правом не совпадают.

Нетрудно заметить, что в данном случае, в разрешении проблемы соотношения права и закона, как и в случаях решения вопроса о соотношении государства и права, сталкиваются два различных взгляда и подхода. Один из них сориентирован на то, что государство является единственным и исключительным источником права, что всё то, о чём говорит государство через свои законы — это и есть право.

Другой же взгляд или подход к разрешению проблемы соотношения государства и права, а вместе с тем — права и закона основывается совершенно на других постулатах. А именно на том, что право как регулятор общественных отношений считается «по меньшей мере относительно независимым от государства и закона или даже предшествующим закону, например, в качестве надисторичного естественного права или в качестве права общественного, социально-исторически обусловленного, распадающегося в объективных общественных отношениях» (В.А. Четвернин. Демократическое конституционное государство: введение в теорию. М., 1933).

В данном случае, как нетрудно понять, мы имеем дело с совершенно иным правопониманием и с иным представлением о соотношении государства и права, а также — права и закона. Государство и право признаются не только относительно самостоятельными друг по отношению к другу институтами, но и в равной мере производными от объективных отношений и условий, складывающихся в пределах гражданского общества.

Право при этом определяется не иначе, как форма выражения свободы в общественных отношениях, как мера этой свободы, форма бытия свободы, «формальная свобода». В развёрнутом виде оно представляется как «претендующий на всеобщность и общеобязательность социальный институт нормативного регулирования общественных отношений в целях разумного устройства человеческого общежития путём определения меры свободы, прав и обязанностей и представляющий собой воплощение в обычаях, традициях, прецедентах, решениях референдумов, канонических, корпоративных, государственных и международных нормах правового идеала, основанного на принципах добра, справедливости и гуманизма и сохранения окружающей среды» (С.А. Емельянов. Право: определение понятия. М., 1992).

Что же касается государства, то оно при таком правопонимании не только не рассматривается в качестве творца или источника права, но, наоборот, само представляется повсеместно связанным, или, по крайней мере, значительно ограниченным в своих действиях правом. Оно представляется в качестве института, который не столько устанавливает, сколько формулирует или выводит право, благодаря законотворческой деятельности, из объективно существующей экономической, социально-политической и иной действительности.

Государство представляется исключительным творцом и источником законов, но, отнюдь, не права. Оно монополизирует законотворческую, но вовсе не правотворческую деятельность, ибо законотворчество и правотворчество, а вместе с тем, закон как результат процесса законотворчества и право как продукт процесса правотворчества, согласно развиваемым при таком подходе воззрениям, отнюдь не всегда совпадают.

Каков же критерий «правовых законов»? Какие законы можно рассматривать как совпадающие с правом, а какие нельзя? Наконец, какие существуют объективные основания для отнесения одних законов к разряду правовых, а других — к разряду неправовых? Что делает одни законы правовыми, а другие — неправовыми?

Эти и другие им подобные вопросы издавна занимали внимание отечественных и зарубежных юристов и философов. Однако удовлетворительного ответа на них до сих пор не было найдено. Учёными-юристами и философами предлагались различные основания — для разграничения права и закона, правовых законов и неправовых, но все они вызывали и вызывают лишь дальнейшие вопросы и дискуссии.

Ещё в конце 19 — начале 20 веков в отечественной и зарубежной литературе в качестве такого критерия предлагалось, например, считать «общую волю», то есть волю всего общества, нации или народа. По логике подобных предложений следовало считать правовыми лишь такие законы или иные нормативные акты, которые адекватно отражают эту волю. Все остальные законодательные акты следовало причислить к разряду неправовых.

Подобная постановка вопроса, как и сам предложенный критерий разграничения правовых и неправовых законов в зависимости от содержания или, наоборот, отсутствия в них «общей воли» несомненно заслуживают полного одобрения и внимания. Но, вместе с тем, они вызывают и ряд других, ставящих порою под сомнение целесообразность, а, главное — обоснованность и эффективность использования такого критерия. Среди них, в частности, такие вопросы, как: кто и каким образом может определить, содержится ли в том или ином законе «общая воля», или её там нет? Почему парламент как высший законодательный и представительный орган, призванный выражать волю и интересы всех слоёв общества, в одних случаях издаёт законы, отражающие «общую волю», а в других — не отражающие её?

Возникают и иные, им подобные вопросы, на которые не всегда можно найти убедительные ответы. Один из них, очевидно, может заключаться в том, как писал французский государствовед и правовед (трудно не обратить внимание на по-своему знаменательный факт: если второй термин не вызывает никаких нареканий, то первый выглядит, как минимум, нелепо и искусственно-вычурно, АП) Леон Дюги, что «закон есть выражение не общей воли, которой не существует, и не воли государства, которой тоже нет, а воли нескольких голосующих человек. Во Франции закон есть воля 350 депутатов и 200 сенаторов, образующих обычное большинство в палате депутатов и в сенате. Вот факт. Вне этого имеются лишь фикции и пустые формулы. Мы не желаем их».

И дальше: «Если закон есть выражение индивидуальной воли депутатов и сенаторов, то он не может быть обязательным для других воль. Он может быть обязательным только как формулирование нормы права или как применение её лишь в этих пределах. В действительности все законы делятся на две большие категории: на законы, формирующие норму права, и на законы, принимающие меры к её исполнению. Я называю первые нормативными законами, а вторые — конструктивными законами» (Л. Дюги. Общество, личность и государство. Спб., 1901).

Подобные рассуждения и государственно-правовые идеи Л. Дюги всегда вызывали живой интерес у его современников и у юристов последующих поколений. Однако они не дают ответ на вопрос о том, что есть правовой закон, а что не является таковым, каково соотношение права и закона.

Не дают удовлетворительного ответа на поставленный вопрос и другие, выдвигавшиеся в более поздний период, вплоть до настоящего времени, критерии и подходы. Пытаясь решить эту проблему и хотя бы в приближённом виде обозначить грань между правом и законом, авторы нередко обращаются, в частности, к различным моральным категориям — справедливости, добру, гуманности, злу и др. Право при этом определяется не иначе, как «нормативно закреплённая справедливость».

В этих же целях — решения проблемы соотношения права и закона — иногда используется такая категория, как правовой идеал. В научной литературе он определяется как «порождение индивидуального, общественного, научного сознания о разумном устройстве общежития на принципах добра, справедливости, гуманизма и сохранения природной среды». Со ссылкой на известное высказывание римлян о том, что «справедливость и благо есть закон законов», делается вывод относительно того, что правовой идеал есть не что иное, как «закон законов». Следовательно, все другие законы, которые не содержат в себе правового идеала, сообразующегося с принципами добра, справедливости и иными им подобными принципами, не являются правовыми.

Стремление подвести моральную основу под законодательство в целом и отдельные законы несомненно является весьма благородным делом. Человечество может только мечтать о том, чтобы под каждым издаваемым в той или иной стране законом имелась солидная моральная база. К сожалению, это не всегда и не в каждой стране случается. Ярким подтверждением этому может служить законодательство фашистской Германии, фашистской Италии и ряда других тоталитарных государств.

Однако нельзя не заметить, что, стремясь подвести моральную базу под закон и таким образом отделить его, назвав правовым, от всех иных, неправовых законов, авторы невольно допускают смешение моральных категорий с правовыми. В отечественной юридической литературе правильно отмечалось в связи с попытками определения права как «нормативно закреплённой справедливости», что ссылки при этом на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и характеристики морали, но не самого права.

Таким образом, использование этих категорий при определении права, а тем самым — и правового закона отнюдь не способствует решению проблемы соотношения права и закона. Более того, оно непроизвольно усложняет проблему, ведёт к смешению категорий права и морали.

Проблема остаётся не только не решённой, но и ещё более усугублённой. Очевидно, её удовлетворительное решение возможно лишь на принципиально новой методологической и мировоззренческой основе и является делом отдалённого будущего».

Безусловно, трудно не согласиться с последним абзацем этой длинной цитаты. (Цитата действительно длинна, зато в ней есть практически все взгляды, которые в разной степени заслуживают критики. По нашему убеждению, иные, более консервативные, взгляды сегодня уже просто нет никакого смысла вообще обсуждать конкретно — достаточно заявить о принципиальном несогласии с ними).

Но, соглашаясь с оценкой наличия такой ситуации — когда «проблема остаётся не только не решённой, но и ещё более усугублённой», — я абсолютно не согласен с аргументацией, приведённой в этой цитате для обоснования каких-то возражений по поводу недостатков чёткого разделения системы права и системы законов. Прежде всего (видимо, по недостатку необходимого образования), автор цитаты не осознал, что для решения проблемы следует обратиться не к моральным, а к системным категориям.

Не вижу никакой возможности опровергнуть следующее умозаключение:

Либо приходится признать, что нет двух систем, а существует всего лишь одна — «законы, за рамками которых нет никакого права»,— и тогда логически нелепо вообще говорить о каком-то соотношении права и закона.

Либо следует признать наличие двух систем — права и закона. Причём эти системы, согласно законам логики, в принципе не могут полностью совпадать. Только во втором случае может рассматриваться вопрос о системной иерархической соподчинённости права и закона.

Исходя из соотношения Общества и государства как системы и её подсистемы, логически неизбежно признать закон (порождаемый государством) подсистемой правовой системы (порождаемой Обществом).

Признав все эти логически неопровергаемые умозаключения, мы получаем однозначный и чёткий критерий правозаконности закона: объективно правовым является единственный закон — сформированный как следствие права. Все иные законы являются юридически ничтожными (то есть априори признаются неправовыми).

И не имеет никакого значения, чью пресловутую «волю» выражает закон. Просто он должен соответствовать системно-логически обоснованным требованиям науки. Хотя, конечно, воля Общества безусловно неизмеримо выше воли любого государства. Тот факт, что эту «волю общества» не так легко измерить, вовсе не повод для отвержения самой необходимости такого измерения. Иное дело, что подобные измерения ни в коем случае нельзя доверять властям предержащим — эта задача по плечу только подлинной науке, — ни административно, ни экономически не зависящей от исполнительной власти.

И пора, наконец, рассуждать более точными и чёткими категориями, чем это синкретичное «государство». Уж не говоря о том, что эту подсистему Общества нигде и никогда не следует смешивать со страной (или «нацией»), а тем более с логически абсурдной «формой организации Общества», необходимо рассматривать конкретные ветви наёмного механизма управления Обществом: Концептуальную, судебную, законодательную, исполнительную. Необходимо помнить, что каждая из этих ветвей государства должна быть только представительной. Что законы пишутся прежде всего именно для этих ветвей. Что они (законы) не просто «сдерживают», «ограничивают» государство — они (законы) предписывают государству, какие задачи и какими методами оно должно решать в интересах Общества.

Аргументация противников такого подхода выглядит слабой и нелогичной. Например, рассуждение о «подведении моральной базы под закон», что якобы приводит к смешению моральных категорий с правовыми. Что именно хотел сказать автор цитаты? Что закону может повредить его «моральность»? Неужто аморальный закон предпочтительнее? Что значит это нелепое, на мой взгляд, утверждение: «ссылки на моральные категории справедливости, добра и зла важны при определении понятия и характеристики морали, но не самого права»? Хорошенькое представление о праве у автора цитаты! (Не говоря уж о его не вполне корректной стилистике). Ему бы вспомнить об английском праве, не случайно подразделившем себя на «общее право» и «право справедливости». Между прочим, именно по такому праву живут сегодня все англоговорящие страны. А это практически более трёх четвертей всего «цивилизованного Мира».

Заслуживают системно-логического порицания и другие конструкции автора цитаты. «Почему парламент как высший законодательный и представительный орган, призванный выражать волю и интересы всех слоёв общества, в одних случаях издаёт законы, отражающие 'общую волю', а в других — не отражающие её?». По форме вопрос просто наивен. Ведь ответ на него может быть предельно прост: потому что в парламент прошёл капитал, потому, что действует пресловутая формула: «деньги — власть — деньги», потому, следовательно, что большинство в парламенте принадлежит представителям пяти процентов населения. И издаваемый этим парламентом закон отражает только шкурные интересы этих пяти процентов — в ущерб всем другим. Но можно предположить, что даже этот парламент когда-нибудь выдаст закон, не противоречащий интересам большинства. Например, в преддверии нападения внешнего агрессора. Не говоря уж о том, что автор цитаты ещё раз допускает классификацию по разным основаниям: парламент — как и все остальные ветви государства — обязан быть только представительным. Поэтому писать «как высший законодательный и представительный орган» — логически некорректно.

Не понятно, на каком основании автор цитаты делает столь удручающее заявление: «Человечество может только мечтать о том, чтобы под каждым издаваемым в той или иной стране законом имелась солидная моральная база». Выходит, он признаёт за государством (создающим в этой концепции законы) моральное право на любой произвол? Быть может, он (автор цитаты) хотел сказать совсем не это. Но тут уж ничего не попишешь: с логикой шутки плохи. Тщательнее надо быть, господа, как справедливо заметил Михаил Жванецкий.

Выше мы одобрили последний абзац рассматриваемой цитаты. Но не весь. Верно, что «удовлетворительное решение возможно лишь на принципиально новой методологической и мировоззренческой основе». Но почему же непременно это «является делом отдалённого будущего»?

Ибо мы как раз и предлагаем эту принципиально новую методологическую и мировоззренческую основу. Она называется Системная Парадигма Права.

И нам представляется, что эта новая основа заслуживает поддержки научного сообщества.

Для полноты и корректности изложения приведём разработанную нами систему взаимосвязанных понятий. В сущности это и есть терминологическая основа (тезаурус) новой — системной — парадигмы права.

Право — подсистема Культуры, непосредственно формирующая и контролирующая деятельность человека как социально ответственной и законопослушной личности и определяющая все запреты и ограничения, налагаемые Обществом на государство; представляющая собой систему взаимосвязанных идей, максим и принципов, определяющих и направляющих формирование законов.


Общество — система, организующая на определённой территории — от частного клуба до Планеты — разумных и целенаправленных особей в интересах обеспечения их жизнедеятельности, направленной на достижение определённых духовных, экологических и вещественных идеалов.


Государство — подсистема Общества, координирующая функционирование всех остальных подсистем и организующая все необходимые Обществу знаковые и вещественные потоки — методами и в жёстких рамках правил, установленных Обществом.


Правовое государство — законодательно признающее себя равнозначным субъектом права с гражданином.


Система — совокупность элементов, объединённых в цельную структуру прямыми и обратными связями, определяющими свойства системы, выходящие за рамки простой суммы свойств составляющих её элементов.


Чтобы понять сущность объекта, нужно представить его в виде системы: найти, в ряду каких систем он находится, из каких подсистем он сам состоит, элементом какой метасистемы (надсистемы) он является.


Эффективность есть показатель степени приспособленности системы к решению определённой задачи в определённой ситуации.


Экономичность системы — величина, обратная суммарным затратам на создание системы, её производство и эксплуатацию в составе группировки, потребной для решения определённой задачи в заданных условиях.


Культура — исторически изменяющаяся системообразующая функциональная подсистема Общества, формирующая человека как социально активную и законопослушную личность и удовлетворяющая его духовные потребности — путём производства, хранения, распределения и потребления духовных ценностей.


Культура — системный базис Права.


Духовная ценность — результат творчества, поднимающий человечество или личность на новый уровень понимания мироустройства или эмоционального восприятия себя самого и своего окружения.


Творчеством признаётся процесс, в результате которого из известных реалий создаётся нечто объективно новое или обнаруживаются ранее не известные реалии.


Нация — целеустремлённая самоорганизующаяся на базе совпадения тезаурусов и менталитетов общность личностей, независимо от этнических и религиозных особенностей говорящих и мыслящих на одном языке и приобщённых к общей Культуре, основанной на общечеловеческих духовных ценностях.


Закон принципиально не может быть источником права, являясь следствием права. Право порождается Обществом (Наукой от имени Общества), закон — порождение государства, представляющего собой подсистему Общества, наёмный механизм управления Обществом. Следовательно, право иерархически выше закона. Закон — следствие права; не вытекающий из права закон («неправовой закон») априори юридически ничтожен.


Закон есть предписание государства самому себе (чиновникам) и самодовлеющим членам Общества (гражданам).


Корни теории права и теории экономики должны произрастать из основ рационального природопользования. Экология должна стать основой образования и воспитания современного человека — в любой области его последующей деятельности. Необходимо создать новую системную науку, изучающую все объекты одновременно с трёх позиций — права, экономики, экологии. Предлагаем назвать эту новую междисциплинарную ветвь науки эконологией.


Интеллигенция — основа Гражданского Общества, создающая необходимую для управления им отрицательную обратную связь; в отсутствие такой связи система идёт вразнос — до полного физического самоуничтожения.


Интеллект — свойство системы выделять себя из окружения, анализировать внешние стимулы, поддерживать гомеостазис, формировать идеи и создавать духовные ценности.


Идея — это зафиксированное в каком-то коде представление об устройстве объекта, о сути процесса, о причинах и следствиях явлений — всё то, что позволяет передать объективное сообщение об объекте, либо реализовать его неким объективированным способом.


Интеллектуальной собственностью признаётся любая, обладающая новизной, нетривиальностью и реализуемостью дефиниция идеи, способствующей развитию индивида или Общества и обеспечивающей удовлетворение их вещественных, духовных и экологических потребностей — без каких-либо побочных эффектов, вредных для человечества.


И краткое промежуточное резюме. Уже сегодня мы живём в мире, насыщенном информационно-коммуникационными сетями. Если бы мы пожелали охарактеризовать нашу эпоху одним словом, вобравшим в себя всё самое важное (и в то же время, самое тревожное!) в нашей сегодняшней жизни, мы наверняка не нашли бы ничего лучше, чем слово и н ф о р м а т и з а ц и я. На всех распространённых языках это слово пишется и понимается практически одинаково: это и компьютеризация всех сфер жизни — от науки до быта, — и резкий рост значения и роли в Обществе массовых коммуникаций, и понимание информации как самого компактного, самого важного и самого дорогого товара. Это и понимание необходимости информационно-сотовой структурной организации Гражданского Общества с подчинённым ему Правовым государством, возглавляемым Концептуальной властью, сформированной по информациологическим законам путём интеграции научных и массовых коммуникаций. Это и новая философская парадигма о трёх китах, на которых стоит наш мир, — вещество, информация, мера.

Напомним: потребительское общество — в отличие от всех других форм организации «юридического лица» — в наибольшей степени соответствует требованиям, предъявляемым к первичной самоорганизационной ячейке информациологического Гражданского Общества — информосоту.

И не случайно на пороге XXI века возникла новая наука ИНФОРМАЦИОЛОГИЯ: она создана для изучения всех этих объектов, всех связанных с ними процессов, происходящих в сегодняшней Науке, в человеческой цивилизации, уже несколько тысячелетий эволюционирующей на планете по имени Земля.

Полагаю очевидным: в рамках новой парадигмы Права деление его на частное и публичное лишено смысла. Системно обоснованная декомпозиция системы Право приведена в [1].

Как справедливо подметил И.А.Покровский (в изложении Савиньи): «Право не создаётся единичной волей тех или других отдельных лиц сообразно их желанию или таким или иным предвзятым общим началам. Оно является органическим продуктом «народного духа», развивающимся самопроизвольно и незаметно, подобно языку и нравам, в народной истории. Что же касается законодателя, то он, в лучшем случае, может только формулировать народное правосознание, а не творить».

А с практических позиций, невозможно не признать, что сложившийся в сегодняшней России правопорядок привёл к дичайшему разрыву между Обществом («народом») и государством. Последнее сегодня воспринимается подавляющим большинством населения как некая злонамеренная эгоистично-лицемерная, малокультурная и к тому же малоэффективная сила. Ждать каких-либо принципиальных улучшений без попытки принципиально изменить основы Права — как минимум наивно. Главное же в том, чтобы не позволять государству лепить «под себя» некое особое «публичное право», обособленное от общей системы «Право». Право должно быть единым. Все его субъекты должны быть равнозначны перед лицом общего, единого для всех правового закона. Иначе погибнем. В том числе и те, кто сейчас бездумно плюют на Право и кроят короткоживущие законы «под себя». Вспомните принцип «трое в одной лодке».

Ещё раз подчеркну: мы отрицаем деление единого права на частное и публичное не с позиций «коммунистической философии права», справедливо критикуемой С.С.Алексеевым [27, 28], а с позиций системного права. Оно вовсе не представляет собой нечто промежуточное между критикуемой Алексеевым «философией» и пропагандируемой им «либеральной доктриной». Точно так же как Авиационно-космические аппараты не являются промежуточным классом между авиационными и космическими аппаратами, но превосходят и те, и другие по своим техническим свойствам и функциональным возможностям. Это было доказано автором еще в 60-е годы прошлого века [33]. Жаль, что в реализации этого класса летательных аппаратов мы на целую эпоху отстали от США. Остаётся надеяться, что это не выйдет нам боком, — если, разумеется, правовые принципы в международных отношениях, вытеснят, наконец, в сознании «правителей» Америки оголтелое «право силы». (Что, к несчастью, вполне можно отнести и к нашим «собственным правителям»).

Объективно наш подход есть развитие, следующий шаг в той тенденции, которую обрисовал сам же Алексеев в конце 90-х: «Принцип “дозволено всё, кроме прямо запрещённого законом”, распространяющийся на граждан, их объединения, лишь тогда выполняет свои гуманистические функции, когда он сочетается и действует “в паре” с принципом, диаметрально противоположным по содержанию, — “запрещено всё, кроме прямо разрешённого законом”, принципом, который должен строго и последовательно распространяться уже не на граждан, а на властные государственные учреждения и должностных лиц. Только тогда, когда государственные органы лишаются возможности поступать произвольно, вторгаться по своему усмотрению во все сферы жизни, а вправе действовать только так и в тех пределах, которые для них прямо определены законом, только в этом случае обретают реальную жизнь общедозволительное (для граждан, их объединений) начало».

Я согласен с главным в этом высказывании Алексеева. Трудно согласиться с одним: что найдется государство, озабоченное написанием ограничительных законов для самого себя. Скорее, оно всегда склонно распускаться, хаметь и считать себя выше права. Ведь в конечном счёте государство — те же люди. Причём, как учит история, почему-то всегда далеко не самые лучшие. Поэтому удивительно, что многоуважаемый Сергей Сергеевич не сделал из собственных рассуждений единственного напрашивающегося вывода: а не лучше ли изначально — в догме права — поставить государство на единственное достойное его место — место слуги народа, подсистемы Общества. А затем любой вредный для Общества закон, сочиняемый государством, априори считать неправовым. Да и терпеть беззаконие государства недолго — для чего загодя прописать в Конституции непререкаемое право Общества сменить собственное государство на другое — на любом этапе существования неправового государства. Одним словом, читайте [1].

Необходимо подчеркнуть ещё один важный момент: принцип для граждан «дозволено всё, кроме прямо запрещённого законом» в сочетании с принципом либерализма — довольно-таки взрывчатая смесь. Если, конечно, не делать типовой ошибки в толковании этого самого принципа либерализма. У нас его обычно понимают весьма расплывчато (типа «чтобы всем было хорошо»), по сути синкретично не отделяя от принципа демократии. Даже бродят по миру довольно нелепые, на наш просвещённый взгляд, либерально - демократические партии. Однако всё на тот же просвещённый взгляд, либерализм и демократия — два по-сути принципиально разных подхода к справедливой правовой организации Общества. Либерализм — это минимум правовых ограничений, равных (теоретически) для всех. Демократия нечто принципиально иное: чёткое изначальное равенство всех в плане правовых дозволений.

Либерализм плох тем, что позволяет наиболее ушлым и «отвязанным» (вовсе не обязательно самым умным и самым деятельным) успеть неограниченно нахапать всего, создавая для всех остальных известную анекдотическую ситуацию:

— Я имею на это право?

— Безусловно!

— И я могу это получить?

— Нет, не можете. Потому, что всё это давно уже кончилось.

Вам не кажется, что в сегодняшней России сложилась именно такая ситуация?

Поэтому придётся признать более надёжной предложенную нами правовую формулу: «Гражданин и правовое государство — равнозначные субъекты права». В чём можно усмотреть главный довод против деления единого права на частное и публичное.

Никто не посмеет отрицать справедливость такого вот основополагающего правового принципа: каждый имеет право свободно, по собственной воле, размахивать руками — но это право кончается там, где начинается чужой нос. Наука утверждает, что обычный человек в обыденной жизни из нескольких миллиардов принадлежащих ему нейронов задействует всего лишь несколько сотен миллионов. Округлим это число (ни в коем случае не цифру, как выражается большинство сегодняшних юристов!) до одного процента. И примем эту величину за нижний порог. А каким может быть верхний? Понятно, что никак не больше ста процентов. Понятно, что до этого не доходит даже признанный гений — мозг многократно зарезервирован. Как утверждает всё та же наука, гений работает на половинной мощности своего мозга. Итого возможный разрыв между разными людьми — в пятьдесят раз. Запомним это число.

Убежден, никто не отыщет разумных доводов против утверждения, что каждый труд должен быть справедливо оплачен. Справедливо — это значит: не по количеству выделенного тепла и пота (к чему, похоже, склонялся Маркс), не по числу подмятых под себя наёмных работников (на чем стоят сегодняшние «экономисты-монетаристы»), а исключительно по количественно измеренной пользе для Общества. (Если кто-то поднимет обычные вопли о сложности такого измерения, — пусть приходит к нам: мы его научим). Следовательно, разрыв между оплатой труда — любого, от Президента, до последнего разнорабочего — не может превышать пятидесятикратного барьера. Здесь правовая норма должна быть предельно жёсткой: превышение уровнем дохода этой физиологически непререкаемой константы — уголовное преступление. Ибо чревато медленной смертью многих людей, у которых отняты минимально необходимые для выживания средства, что по всем законам во всех странах признаётся умышленным убийством. Человек от природы алчен. Но это не повод поощрять в нём низменные страсти, беспринципность и животный эгоизм. Дело государства поддерживать режим, при котором быть чрезмерно богатым непрестижно. Да и экономически катастрофично. Лучше, конечно, если предприниматель не идёт на тотальный обман ближнего, не потому, что боится полиции, а в силу воспитания, вынуждающего много выше прибыли ценить личное реноме. И это одна из главных задач Культуры (см. выше). Но для самых «отмороженных» государство всегда должно применять «власть».

Такое государство, которое всё сделало с точностью «до наоборот», нам не нужно. Жаль, что при нашем общем попустительстве сложился строй, при котором поощряется разрыв в доходах в миллионы раз. При котором государство наседает всё больше на народ, а не на плутократов (безосновательно именуемых у нас «олигархами»). Как экономист позволю себе не согласиться, что плутократы приносят пользу («рабочие места» и т.п.). Расточение невосполнимых природных ресурсов при недопустимо высокой оплате предпринимательского и чиновничьего труда — это явный и легко исчислимый вред для Общества.

Обратим также внимание на слово «власть», взятое в кавычки. Тем самым мы хотим подчеркнуть два важных обстоятельства. Не случайно в Библии сказано: «Вначале было слово». Пора исключать из юридического языка определение государства как власти — следует говорить о нём как о подсистеме управления Общества. Везде и всюду вместо «власти» следует говорить об управлении. Это первое.

Второе состоит в соотношении права и закона. Многие уважаемые сегодня юристы любят повторять, что право нуждается во власти. Например, [2], [3], [12], [13], [14], [18], [19], [20], [27], [28], [31], [32]. Вполне ответственно заявляю: господа юристы заблуждаются. Это закон нуждается во власти. Право ни в какой власти не нуждается. Если не считать верховной власти науки. Право нуждается в мудрости, толерантности, системности и логичности, а более всего — во всеобъемлющей эрудиции. Только синкретичная привычная (и для многих удобная) путаница понятий «право» и «закон», «Общество» и «государство» заморочивает картину (и самих юристов). Насущно необходима системная парадигма права, чтобы все эти безобразия решительно изгнать из нашей жизни (см. [1]). «Власть» должна знать своё место. Место наёмного управленца, «слуги народа». Живущего по праву, а не по придуманному им самим закону. Государство и гражданин — равнозначные субъекты права, и закон для них един.

Уточним: гражданское право пусть существует. А вот отдельное «публичное право» права на существование не имеет. Как, на наш взгляд, должна выглядеть структура Права — показано на рис.14 в [1].

Иное дело, что область гражданского права, по-видимому, нуждается в более чёткой регламентации. Во-первых, некоторые авторы пишут книги, намекающие, что не худо бы выделить из гражданского права своеобычное предпринимательское право (Г.Б.Мирзоев, [29, 30], а также и коммерческое право (Б.И.Пугинский, [31]). И уж конечно, необходимо решительно выделить из гражданского права более важную и более иерархически высокую область Права — Интеллектуальное право. Вся аргументация справедливости данного мероприятия показана автором настоящего исследования в его книге «Системная парадигма права».

F i a t J u s t i t i a!

Как отмечено выше, взаимодействие Общества и государства — важнейшая проблема для теории права. В том числе и гражданского. Важность этой проблемы ещё обостряется в эпохи идеологических и социальных переломов, тем более при переходе от одного общественного строя к иному. Сегодняшняя ситуация в России без преувеличения катастрофична. Российское государство не управляет российским Обществом, а цинично грабит его. Анализ главных параметров государственного механизма не оставляет никаких возможностей для иных выводов кроме единственного: сегодняшнее стихийно сложившееся государство органически неспособно измениться к лучшему и занять единственное достойное для государства место — слуги народа. Конечно, поспешность здесь недопустима. До принятия каких-либо практических программ необходим глубокий и обоснованный анализ ситуации и построение идеальной модели Гражданского Общества с полностью подчинённым ему правовым государством.

И в первую очередь, следует разобраться с проблемой принадлежности невосполнимых ресурсов и объектов инфраструктуры Общества. Разумеется, этот вопрос принципиально по-разному решается в двух антиномичных подходах. Первый — принятый сегодня в российском праве, когда Общество и государство синкретично смешиваются и «государственные интересы» без рассуждений и каких бы то ни было обоснований получают наивысший приоритет. В рамках этого подхода считается нормальным вообще не задавать неприятных вопросов (полагаясь, видимо, на необразованность и долготерпение народа) и почти по религиозным приёмам толковать государство как некую инфернальную силу, не подлежащую научному изучению и истолкованию. Критике подобного подхода посвящены многие разделы [1]. Теперь следует осветить вышеупомянутую проблему с позиций системной парадигмы права, в рамках которой государство признаётся системообразующей функциональной подсистемой Общества (его системой управления); Гражданским Обществом признаётся метасистема государства (как нивысший тип демократического Общетва), а правовым считается только такое государство, которое законодательно признаёт себя равнозначным субъектом права с «собственным» гражданином.

Последнее положение, вопреки воле ныне действующего государства, уже стихийно реализуется в практике сегодняшней абсолютно бессистемной юридической жизни — когда отдельные сознательные граждане РФ подают иски против Российской Федерации и выигрывают дела в международном суде. (Что, разумеется, к тому же и лишний раз свидетельствует о «высоком» уровне сегодняшних отечественных юристов).

Проблема изначальной легитимной принадлежности ресурсов в ГК, разумеется, тщательно обойдена. Как всегда, делается вид, что такой проблемы не существует: государству принадлежит всё — и нет проблем. Глава 5, по названию («Участие РФ и др. в отношениях, регулируюемых гражданским законодательством») как бы предназначенная для описания норм деятельности государства, а прежде всего — юридических оснований приобретения им права собственности на всё, до чего дотягиваются его волосатые руки, на самом деле толкует о чём угодно, но вовсе не о том, о чём должа была бы высказаться хотя бы сообразно собственному названию. (Но таковы вообще принципы построения ГК: в главе, названной «Право хозяйственного ведения, право оперативного управления», вы вовсе не встретите ни того, ни другого — там вам просто расскажут, что может унитарное предприятие или казённое предприятие; а параграф «Компенсация морального вреда» вовсе не обеспокоен необходимостью прежде всего дать какое-никакое понятие, как же законодатель представляет себе этот самый вред.).

Поэтому конечно глава 14 «Приобретение права собственности» говорит о чём угодно — от кладов до безнадзорных животных, — но о государстве не вспоминает вовсе. И это при том, что в других главах утверждается, что государство участвует в имущественном обороте на равных началах со всеми его участниками (ст. 124 ГК).

Правовая доктрина имеет своё понимание вопроса. Например, всё тот же проф. Суханов [2] пишет: «Особенности правового положения всякого государства обусловлены наличием у него политической власти и государственного суверенитета, в силу которых оно само регулирует различные, в том числе имущественные, отношения, устанавливая в качестве общеобязательных как правила поведения для всех участников, так и порядок разбирательства их возможных споров. При этом оно само определяет и собственную гражданскую правосубъектность, ее содержание и пределы».

Ясно, что такое утверждение никак не коррелирует с вышеприведённым заявлением из ст. 124 ГК. Ясно и то, что цитированное высказывание вовсе не является юридическим обоснованием безграничных прав государства — это всего лишь описание стихийно сложившегося на сегодня состояния Общества. И уж совсем ясно, что именно против такого состояния и выступает системная парадигма права. Согласно ей не государство само себе определяет «правила игры», да ещё оставляя за собой неправозаконное право их на ходу менять, — Общество (Наука от его имени) предписывает государству, какие задачи и какими методами и с помощью каких средств решать в интересах Общества. Но не государства. Конечно, изначально всё принадлежит Обществу. Если взглянуть на проблему незашоренным оком, сие можно вывести даже из нашей несуразной конституции. Ведь её ст. 9 гласит: «Земля и другие природные ресурсы используются и охраняются в РФ как основа жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории». Согласно и духу, и букве сегодняшнего гражданского законодательства РФ, охраняется то, что принадлежит собственнику. Следовательно, проживающие на соответствующей территории народы и являются собственниками этих территорий. Попытка отрицать логичность этой цепочки рассуждений может свидельствовать только об одном — о логической импотенции возражателя. (И о его злобной «верноподданнической» зашоренности).

На территории России проживает российский народ (Общество). Следовательно, ему, Обществу всё изначально и принадлежит. А собственной подсистеме управления — государству — народ выделяет определённое имущество, потребное для осуществления функций государства: по координации взаимодействия всех остальных подсистем Общества (см. рис.2), по обеспечению внешней обороноспособности страны (а не государства!), по поддержанию внутри страны заданного Обществом правопорядка, по обеспечению связи, транспорта, освоения космоса и пр.

Разговоры о невозможности никакой иной собственности кроме частной, представляются дешёвыми вербальными спекуляциями. Попозже мы к ним вернёмся. Пока выстроим ещё одну, логически неопровергаемую цепочку. Вряд ли кто-либо из юристов, политиков, экономистов решится открыто и прилюдно признаться в его собственной приверженности к печально известной «доктрине золотого миллиарда». Как известно, реализация этой доктрины приведёт к гибели пяти миллиардов населения Земли — ради присвоения всех земных благ оставшимся миллиардом «привилегированных лиц». Конечно идея вздорная уже потому, что этому миллиарду дороже обойдется похоронить (чтобы не передохнуть самим) остальные пять миллиардов, чем прокормить их. Но каждый, кто хотя бы формально (неважно в данном случае, что он думает на самом деле) не решится примкнуть к столь явственно изуверской идее, — такому неизбежно придётся признать, что каждый землянин имеет изначальное непререкаемое право на жизнь — незавсимо от воли какого-то государства или даже всех их вместе взятых. Но жизнь невозможна без потребления определённых ресурсов. Следовательно, каждый человек имеет неоспоримое право на определённую долю невосполнимых ресурсов. И никакие «третьи лица» не могут наделяться правом присваивать себе больше того, что остаётся от этих ресурсов, потребных для научно обоснованного уровня жизни каждого простого землянина. Вплоть до того (плевать на миф о «священной частной собственности»!) чтобы отобрать лишнее у всех, кто позволил себе его присвоить, пренебрегая правом на жизнь всех остальных. Таким образом, невосполнимые природные ресурсы необходимо исключить из свободного гражданского оборота, признав их принципиальную невозможность включаться в массив частной собственности.

Но если эти ресурсы не могут быть в частной собственности, то в чьей же собственности они должны оказаться? Не государства ли? Нет, разумеется. Государство само является равнозначным субъектом права с индивидом, оно существует только на средства этого индивида, и ему, государству (как и индивиду) выделяются потребные для его функционирования ресурсы. Кем выделяются? Обществом, разумеется. Строго говоря, права государства в нормальном Обществе ниже по приоритетности прав индивида: именно для первоочередной защиты прав личности Общество и содержит своё государство — как наёмный механизм управления. Ведь в конечном итоге, пресловутые «выборы» по своей юридической сущности — всего лишь одна из форм этого самого найма.

Чьи права приоритетнее прав индивида? Кто «выше» личности? Вряд ли кто способен претендовать на подобную роль кроме народа в целом. То есть Общества.