Поэзия «чистого искусства»: традиции и новаторство

Вид материала

Диссертация

Содержание Основное содержание работы Первая глава Первый раздел Из проведенного анализа творчества А. Фета следует Художественный метод и творческий процесс Толстого-лирика Некоторые выводы из сказанного об А.К. Толстом

Подобный материал:

• Поэзия «чистого искусства»: традиции и новаторство, 2474.77kb.
• Урок №25 тема: Способы создания комических характеров. Традиции и новаторство в комедии, 47kb.
• Отображение основных принципов теории «чистого» искусства в творчестве Ф. И. Тютчева, 27.05kb.
• Л. Н. Толстой и теория «чистого искусства» Вданной работе я рассматриваю проблему влияния, 241.47kb.
• Онипенко Михаил Сергеевич Изобразительные традиции и новаторство в работах отечественных, 252.58kb.
• Ссылка, 141.83kb.
• Урок литературы в 11 классе по теме «Традиции русской сатиры», 84.27kb.
• Боевые искусства Воинские искусства античности, 799.03kb.
• Тематическое планирование по литературе 11 класс, 114.9kb.
• Межмуниципальная конференция по теме «Музыкально-эстетическое воспитание дошкольников:, 17.68kb.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ


Во введении обоснована актуальность темы, рассмотрено состояние ее научной разработанности, определены цель и содержание поставленных задач, представлена методология исследования, раскрыты научная новизна и практическая значимость работы.

Первая глава («А.А. Фет. Эстетика и поэтика. Творческие связи с Ф.И. Тютчевым и И.С. Тургеневым») посвящена поэтике крупнейшего и самобытного лирика, поражающего читателя всей своей стилевой системой, своим особым строем художественных средств и приемов.

Первый раздел («Фетовская философия красоты и ее соотношение с пушкинской традицией») посвящен рассмотрению эстетических взглядов поэта, выраженных в его собственной статье «Стихотворения Ф. Тютчева», а также в фундаментальных статьях о нем А.В. Дружинина и В.П. Боткина. Сам Фет позиционировал себя наследником Пушкина в том смысле, что в его собственных стихах, как и в стихах великого предшественника, на переднем плане не мысль, а чувство. О «лиризме чувства» Фета, сопоставимом с Пушкиным и Лермонтовым, писал Боткин, подчеркивая, что Фет как поэт чувства противостоит массе поэтов «головных», рассудочных. Критик высоко оценил поэтическую одухотворенность Фета, благотворное духовное воздействие его поэзии на человека, на общество.

Способность Фета к передаче «неуловимых ощущений души нашей» отмечал также Дружинин, для которого Фет – «второй» после Пушкина русский поэт.

Фет упорно – вслед за Шопенгауэром – отстаивал творческую установку, согласно которой объективация самопознания опирается на чувство и интуицию.

Столь же настойчиво и последовательно он отстаивал объективную природу красоты. Он признавал первичность и объективность мира, превосходство его над искусством («Не я, мой друг, а божий мир богат»).

По верному наблюдению исследователя, «… как бы ни различались в конкретном содержании и определениях красоты Фет и Пушкин, нельзя не признать, что тема эта пушкинская»¹.

В отличие от Пушкина Фет абсолютизировал красоту, отрывал ее нередко от самого человека, но тем не менее пушкинская концепция красоты была близка ему, отвечала во мно­гом его собственным эстетическим взглядам.

Пушкинская линия заметно просматривается в разработке Фетом тем природы, любви, творчества. Однако меньше всего мы должны смотреть на Фета как на простого подражателя. Литературная традиция творчески претворялась им, синтезируясь с его личным жизненным и художественным опытом. Это было усвоение органичное, вызванное внутренней потреб­ностью выразить свое. Мысль эта иллюстрируется нами на примере сопоставления фетовского стихотворения «Anruf an die Geliebte» Бетховена с пушкинским «Я помню чудное мгновенье».

Во втором разделе главы содержится анализ двух стихотворных посланий А. Фету по случаю пятидесятилетия его поэтической деятельности. Их авторы, А. Майков и Я. Полонский, в блистательной художественной форме сумели запечатлеть самую «суть» адресата-юбиляра, набросать его творческий портрет. Майков в своем послании нашел удивительно точный образ, которым он выразил поэтический талант Фета. «Неудержимый стих» Фета он уподобил «бурному коню, порвавшему удила». Стих этот мчится в пространство в погоне за мыслью, чтобы ухватить ее «как трофей», потешиться «еще людьми не знаемой» «красою» этой мысли и подивиться своей «дерзости». А сам поэт следит за своим «детищем» – стихом – и, когда тот является к нему «победителем», испытывает величайшее чувство радости, «блаженства». Майковское по­­слание захватывает нас могучим дыханием свежего, искрящегося образа, благодаря которому Фет становится нам ближе и доступнее.

Полонский «увидел» Фета с другой стороны. Поэт предстал в его послании товарищем богов, участником их игры, ее певцом. Певцом красоты жизни! Песни Фета, чуждые «сует и минут увлечения», – это песни «вековые». «Гений музыки» находит в них сочетания слов, «спаянных в «нечто» душевным огнем». Фетовские песнопения с трудом поддаются строго логическому анализу. Смысл их более чувствуется, угадывается, чем отчетливо воспринимается разумом – «гений разума» проходит мимо них.

Особенности творческой манеры Фета, подмеченные его ближайшими приятелями, Полонским и Майковым, подробно раскрываются нами в третьем разделе «Новизна метафорического языка Фета».

Смелые уподобления и метафоры поэта не всегда открывались внутреннему взору современников, ошеломляли и ставили их в тупик. Яков Полонский, например, не раз досадовал на двусмысленность и даже непонятность отдельных образов Фе­та. Он нередко оценивал стихотворения Фета исходя не из непосредственного поэтического впечатления, а с точки зрения формальной логики, «здравого» смысла, – критерий, применительно к Фету, слишком шаткий, если не сказать, неверный, ибо не учитывает специфики его творческой индивидуальности. Это вызывало у многих критиков, причем эстетически чутких, недоумение – Фет своими открытиями опережал свое время.

«Неясности» в стихах Фета, на которые указывали Полонский, Страхов, Боткин, Дружинин и другие современники, закономерно вытекали из самой природы фетовской лирики и были ею обусловлены. Такого рода «непонятности» Фет реши­­тельно отстаивал в своих стихах, твердо стоял на своем. Победу здесь одерживало «шестое» чувство поэта, которым Фет способен был, по его слову, видеть «музыку» и там, где «не-поэт» и не подозревает ее присутствия.

Рассмотренные и проанализированные нами «неточности», «двусмысленности», «оговорки» в отдельных стихотворениях Фета углубили наше представление о его поэтической индиви­­дуальности, о том ее качестве, которое Л.Н. Толстой определил словами «лирическая дерзость».

Фет поражает читателя не только порывом своих эмоций, но и достоверной конкретностью, зоркостью наблюдений. Об этом – два последних раздела главы – «Природа в поэтическом мире Фета и Тютчева» и «Природа и человек в творчестве Фета и Тургенева: типология эстетических ситуаций поэта и прозаика». Фету, особенно позднему, в не меньшей мере, чем Тютчеву, присуще восприятие природы как гигантского целого, как одушевленного, «разумного» существа. Поэзия Фета периода «Вечерних огней», художественно породнившись с дисгармонией (не без влияния А. Шопенгауэра), все глубже проникает в мир природы и души человека. Мир природы изо­бражается через эмоциональное восприятие человека, стремя­щегося слиться с нею, обнять ее своей мыслью и чувством. По­добно Тютчеву, стихи которого умеют расширяться до размеров Вселенной, Фет заражает нас глубоким космическим лиризмом и вселенской мощью. Созданный им образ озаренных золотыми ресницами звезд бесконечных просторов Вселен­­ной с «солнцем мира в центре» в высшей степени созвучен Тютчеву с его пристальным вниманием к метафоре и сравнению совершенно особого рода: «Словно тяжкие ресницы / По­дымались над землею, / И сквозь беглые зарницы / Чьи-то грозные зеницы / Загораются порою».

По-видимому, не без влияния Тютчева Фет прибегает к тор­­жественным интонациям речи, используя, например, зачины с помощью торжественно-утверждающего наречия «так» («Так, невозможно-несомненно, / Огнем пронизан золотым»), составные эпитеты («томительно-сладкое», «безумно-счаст­ливое», «золотолиственные»), архаическую лексику («соприсущ», «оный серафим», «ладья», «ветр»).

Вместе с тем Фет и Тютчев разнятся между собой в разработке философии природы, в принципах осознания и изображения жизни природы. Фета не пугает ночь, как пугает она Тютчева своею непроглядностью, шевелящимся под покровом темноты хаосом. Ночь Фета – по преимуществу ночь светлая, лунная, звездная, тихая, настраивающая на восторженное со­­зерцание. У Тютчева природа и человек разобщены, отчуждены. Стихи Фета – это не стихи, передающие философское мироощущение личности, погруженной в созерцание мировых законов, как у Тютчева, а отображение психологического состояния человека, полного впечатлений и постепенно осмысляющего их.

Интересный материал дает сопоставительный анализ проблемы природы и человека в творчестве Фета и Тургенева. И поэту и прозаику «человеческая» сущность природы открывалась в эстетических переживаниях ее красоты. К процессу слияния человека с бесконечным миром природы оба художника подошли с лирико-романтических позиций. Воспроизведение экстатических состояний человека, погруженного в при­роду, помогало им познать сущность жизни. Тургенев и Фет показали, что общение человека с природой открывает перед ним возможность постижения высоких этических ценностей. Поэтическая чуткость оказывалась связанной с чистотой нравственного чувства. Это та основа идейно-философ­ского осмысления природы и человека, которая роднит поэта и прозаика, несмотря на их индивидуальные особенности в разработке данной проблемы. Суть этих особенностей заключается в следующем. В понимании Фета красота – это жизненная реальность. В его идеальном мире нет места мистическим настроениям, в то время как тургеневский мир нередко соприкасается с запредельным, таинственным, неведомым. Чувство красоты у Тургенева обретало оттенки идеалистического созерцания. Писатель противопоставляет своего героя-идеалиста прозе жизни. В творчестве Фета выражается впрямую чувство идеала – то ощущение жизни, полное, светлое и свободное, на какое способен человек, стряхнувший гнет повседневных забот и тягот.

В диссертации отмечается, что романтические идеальные порывы тургеневских героев, когда у каждого из них в глазах «восторг, и щеки пылают, и сердце бьется», и говорят они «о правде, о будущности человечества, о поэзии…»¹, под стать тем моментам созерцательного возвышения над миром «возможного», которые так вдохновенно поэтизировал Фет и которые были для него, как и для Тургенева, моментами нравственного подъема. Оба они, и поэт и прозаик, через любовь при­­общались к Целому всемирной жизни, преодолевая ту угнетающую человека силу, которую Л. Толстой называл «любовью к себе, или скорее памятью о себе»², – чувство болезненной сосредоточенности на себе.

Из проведенного анализа творчества А. Фета следует:

Во-первых, в основе романтической эстетики Фета было рез­кое разграничение двух сфер: «идеала» и «обыденной жизни». Это убеждение имело общий корень с самим существом его поэтического дара. Сферу идеала образуют «разлитая по всему мирозданию» красота, «разлитая по всей природе» любовь, сокровенные моменты созвучия космической и душевной жизни, творения искусства. Всем этим и «дышал» Фет в своей лирике.

Во-вторых, фетовская песня рождалась идеалом красоты и возносилась тем же духом сопротивления «жизненным тяготам». Естественность и природность ее – результат предчувствия все обновляющих перемен в русской жизни середины века, предчувствия, которое взывало к новому человеку и к новой человечности.

В-третьих, глубокий космический лиризм и вселенская мощь стихотворений позднего Фета роднит его с Тютчевым. И философской обобщенностью, и ощущением целостности мирового бытия, и подчеркнутым типично романтическим чувством запредельного.

Наконец, в-четвертых, романтическая устремленность Фета к прекрасному сближает его с Тургеневым, в чем мы могли убедиться, анализируя их эстетические позиции при исследовании ими проблемы взаимоотношения природы и человека.

А.К. Толстой в оценках критиков и творчестве писателей, начало творческого пути поэта, особенности его художественного метода, Толстой и поэтическая традиция – предмет исследования второй главы «Эстетический мир А.К. Толстого».

Глава состоит из четырех разделов.

Творчество Толстого, как показано здесь, с самого начала несет в себе стройную художественную концепцию, в которой красота и гражданственность, дополняя и обогащая друг друга, составляют единое нерасторжимое целое. «Певец, державший стяг во имя красоты», держал его одновременно с тем и во имя гражданственности, во имя нравственного смысла жизни. Исповедуемая им теория «искусства для искусства» не имела для него самодовлеющего значения, ей он придавал совершенно особый смысл: она не означала отказа ни от определенной точки зрения на вещи, ни от оценки изображаемого. Подлинное произведение искусства, по убеждению Толстого, должно нести в самом себе «лучшее доказательство всех тех истин, которых никогда не доказать тем, кто садится к своим письменным столам с намерением изложить их в художественном произведении»¹.

В первом разделе главы приводятся многочисленные оценки творчества Толстого его современниками, впервые в литературе вопроса показано, как отдельные «вершинные» лирические стихотворения поэта возбуждали художественную мысль многих писателей (Н.С. Лескова, Скитальца (С.Г. Петрова), Л.Н. Андреева, В.Г. Короленко), которые вводили их в свои произведения – в качестве цитат, не только «оживлявших» повествование, но и помогавших глубже проникнуть в сокровенный смысл собственного художественного текста. Поэтическое искусство Толстого оказывалось удивительно восприимчивым к живому движению истории.

Второй раздел посвящен началу творческого пути поэта. Подчеркивается, в частности, что многие его стихотворения 40-х годов испытали влияние повествовательной прозы, художественных принципов «натуральной школы», так называемой «дельной поэзии». В лирическую поэзию вторгаются сюжетные и описательные приемы прозы, стих насыщается конкретными жизненными наблюдениями: в него включается философский, исторический материал. История не только образует особую сферу эпического, но вторгается даже в лирику поэта, внося в нее «балладные» мотивы и образы. Исторические ассоциации осложняют лирическое начало таких стихотворений, как «Колокольчики мои…», «Ты знаешь край, где все обильем дышит…», «По гребле неровной и тряской…».

Художественный метод и творческий процесс Толстого-лирика – предмет исследования третьего раздела главы.

Влечение к идеальному миру сочеталось у него с любовью к земле, к привычным радостям человеческого земного бытия. Связь с романтизмом не отрывала Толстого от реальности. В идейно-образной системе поэта синтезированы разнородные элементы. Определяющими в ней были безусловно романтические начала, поскольку предметом пересоздания и воспроизведения Толстой избрал, по преимуществу, духовную сферу жизни. Романтический образ в лирике Толстого несет в себе художественное опредмечивание духовных чувств личности – любви, эстетического восприятия природы, раздумий над явлениями окружающей жизни и т.д. Однако в поэтической системе Толстого проявились и реалистические начала, что свидетельствует о сложности его эстетического отношения к действительности. С реализмом середины XIX века сближает его поэзию ее направленность на реальность, «земные корни» жизни, пластичность картин природы, элементы типизации и реалистического психологизма в любовной лирике, фольклорные поэтические ассоциации.

Как показали наблюдения над записными книжками Толстого, его черновиками, процесс реализации замысла заверша­ется созданием ярко выраженных романтических произведений. В них явления действительности, воспроизведенные в художественных образах, не являются простым, однозначным отражением реальных предметов, а служат средством выражения душевных переживаний автора. В других случаях, весьма немногочисленных, творческий замысел претворяется в реалистическое произведение искусства. Например, по мере работы над стихотворением «Когда природа вся трепещет и сияет…» конкретная, материальная действительность предстала в художественном сознании Толстого в форме конкретно-зрительных образов, данных, в сущности, с единственной целью – раскрыть своеобразную прелесть русской осени.

В диссертации исследуются речевой и жанровый компоненты стихотворений Толстого. Традиционные поэтические словосочетания в его художественной системе приспосабливались к новым стилистическим требованиям, трансформировались, обретая утраченные в поэтической традиции конкретные значения. В стихотворениях «О, если б ты могла хоть на единый миг…», «Смеркалось, жаркий день бледнел неуловимо…», «С тех пор как я один, с тех пор как ты далеко…» поэт возвращает отвлеченным формулам элегической печали поэтическую конкретность, оживляет семантические связи стиха, извлекает из слов тонкие дифференцирующие оттенки.

Самый жанр стихотворения не имеет у Толстого четко выраженной внутренней структуры. Сюжет отдельных лирических миниатюр остается незавершенным, их композиция – «открытой». По своей эмоциональной тональности и общему колориту они тяготеют в одних случаях к романсу («Средь шумного бала, случайно…»), в других – к оде («Звонче жаворонка пенье…»), в третьих – к элегии («На нивы желтые нисходит тишина…»). В этом плане Толстой закрепил осуществленный в романтической лирике 20-х годов разрыв с каноническими жанровыми формами.

Для эстетических тенденций Толстого весьма характерно и то, что он разнообразит стилистическую окраску своих элегических признаний, расширяет их эмоциональный диапазон. Можно говорить о своеобразном жанре торжественной элегии, разработанной поэтом. Элегические интонации поэт подчиняет пафосному строю своих философских размышлений («Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре…»).

Существенной чертой художественного мышления Толстого является интуитивность. О неосознанности отдельных образов и картин, об интуитивном постижении истины свидетельствуют многочисленные признания Толстого в его письмах. Иногда настоящее представлялось ему повторением давно минувшего, и он уносился мыслью в другие времена, чтобы угадать связи между настоящим, прошлым и будущим. Жизнь – вечное возвращение – такова, собственно, философия многих его стихов. Жизнь строится на повторяющихся вещах, повторяемость помогает мысленно путешествовать во времени. Память поэта способна проникнуть в «доисторию». Осознание Толстым настоящего сквозь призму «прошлого» и пророческие предсказания будущего весьма знаменательны. Они характеризуют особенности склада мышления тех поэтов, которые в своем творчестве широко пользовались предсказаниями как своеобразным художественным приемом. Проникновение в глубь вещей путем интуиции позволяло поэту понять многие стороны психологической жизни человека. Вместе с тем непосредственное «угадывание» сущности бытия побуждало его несколько отстраняться от действительности («Я чувствую недостаточность жизни… и хотя не говорю об этом, но это чувство очень искренне во мне»)¹ и порываться душой в иной мир, где «первообразы кипят», где блещет вечная красота.

В диссертации раскрываются принципы работы Толстого над поэтическим образом на основе широко привлекаемых для литературоведческого анализа черновых автографов и записных книжек поэта. Эти принципы – предельная обобщенность изображения, отказ от перегруженности деталей в раскрытии темы, стремление избежать конкретизации в разработке ситуаций – важны не только для изучения «лаборатории» поэта, они помогают понять общие законы искусства слова и уяснить природу поэтического мировоззрения.

Последний, четвертый, раздел главы «Толстой и поэтическая традиция» раскрывает место поэта в истории отечественной словесности и его тесную связь со своими предшественниками (Пушкин, Лермонтов, Боратынский) и современниками (Тютчев, Фет). Подчеркивается, в частности, что общий характер использования Толстым пушкинских и лермонтовских образов и мотивов определяется потребностью образно-живописного воплощения темы России, сосредоточенным вниманием к ее историческим судьбам. Переосмысляя пушкинские и лермонтовские образы, Толстой включал в «большую» историю факты и из истории своего рода.

Влияние Пушкина особенно ощутимо в пейзажной и любовной лирике поэта. Под знаком Пушкина Толстой разрабатывает и тему поэта. Творческое использование пушкинских и лермонтовских традиций укрепляло ценные идейно-художе­ст­венные тенденции Толстого: любовь к здоровой земной жизни, русской природе и родине, цельность восприятия окружа­ю­щего мира, жизнерадостность.

В известной мере можно говорить о влиянии Жуковского на поэтику Толстого. У первого русского романтика он учился исследованию тонких, неясных, противоречивых явлений эмо­ционального мира и гармонии стиха.

Обращение к опыту Боратынского, как и Тютчева, обогащало лирику Толстого философско-психологическим содержанием. Очень близки к философской лирике Тютчева стихотворения Толстого о любви, выдержанные в торжественном «ключе» («Не ветер, вея с высоты…», «В стране лучей, незримой нашим взорам…», «О, не спеши туда, где жизнь светлей и чище…»). В них любовные переживания осознаются в свете философских, родственных тютчевским, взглядов и настроений. С этой целью оба поэта используют во многом одинаковые интонационно-синта­ксические конструкции, анафорические и иные языковые средства.

Толстой называл себя «искренним почитателем» Фета. Естественно, он не мог пройти мимо его художественных достижений. Очевидно, речь может здесь идти не о влиянии одного поэта на другого, а скорее о некоторой общности эстетических позиций, о типологических схождениях и внутренних связях. Основная направленность их поэзии – пафос романтических переживаний, чувств и впечатлений, вызванных жизнью природы и человеческими, по преимуществу любовными, отношениями. Через детали пейзажа выражают они свое восторженное чувство запредельного. В таинственном общении с космосом им открылась природа собственной души, ее глубочайшая сущность, и эта сущность оказывалась близкой, родственной той мировой жизни, которая дышала вокруг. В их поэзии мы находим отдельные переклички, скорее всего неосознанные. Ничего удивительного в этом нет: поэты жили и творили в одно время – это обстоятельство сказалось в их творчестве общими настроениями, мотивами и даже словесными образами.

Некоторые выводы из сказанного об А.К. Толстом.

Среди русских поэтов одного с ним поколения Толстой вы­­­де­ляется разнообразием творчества и значительностью своей личности. Поэт никогда не замыкался в эстетическом созер­­цании художественных образов. Любовь к родине и народу, критическое отношение к окружающему помогли ему увидеть отрицательные стороны русской жизни. Поэт отвергал бюрократизацию русского государственного строя, его удручало измельчание и перерождение «монархического принципа», он печалился об исчезновении «рыцарственного начала» в общественной и частной жизни, его отталкивали беззаконие и косность в любых их проявлениях.

В интимно-психологических, пейзажных и философских стихотворениях последовательно и неуклонно отстаивал он независимость духа и свободу личности – те моральные принципы, которые ценил превыше всего. Его беззаветное служение «идеалу красоты», прекрасному – это осознанное служение человечности: абсолютное и человеческое для Толстого глубоко связаны. Красота неотделима от нравственного смысла жизни – вот его «символ веры», краеугольный камень его творчества.

Глава