Закономерности и особенности российской модернизации в 1902-1935 гг.: Опыт применения теоретических концепций развития крестьянских обществ
| Вид материала | Закон |
СодержаниеГлава V «Нэп как победа крестьянской революции в России и начало ее поражения» Основные положения и научные результаты диссертационного исследования изложены в следующих работах |
- В. Л. Особенности развития детей с кесаревым сечением в родовом анамнезе, 23.53kb.
- Это теоретические концепции отражающие осн. Закономерности эк жизни, выявляющие отношение, 340.75kb.
- История Политико-Правовых Учений, 135.54kb.
- Предмет, роль и место истории политических и правовых учений в системе историко-юридических, 1750.09kb.
- Урок по истории России Советская модель модернизации, 86.94kb.
- Основная работа британского философа, логика и социолога Карла Раймунда Поппера (1902-1994), 157.76kb.
- 1. Предмет и задачи возрастной психологии. Ее теоретическое и практическое значение, 1683.54kb.
- Темы рефератов по иэ значение истории экономики для подготовки современных специалистов, 28.75kb.
- Адамский Александр Изотович, ректор Института проблем образовательной политики «Эврика», 795.46kb.
- Бизнес-планирование туристской фирмы. Выбор и анализ средств рекламы товаров (на примере, 43.78kb.
Большевики же, по свидетельствам современников, думали, чувствовали и поступали иначе, чем представители всех других политических партий страны. Более того, они были в непримиримой оппозиции ко всей остальной политической палитре города – от буржуазных либералов и социал-демократов до реакционеров и черносотенцев. Не аналогичное ли отношение к хитросплетениям городской политики и политической риторики было характерно для российского крестьянства начала ХХ века, искренне недоумевавшего, почему нельзя в стране решить земельный вопрос в одночасье и по уму, как это веками делалось на мирских сходах?
Есть определенный резон утверждать, что именно революционное крестьянство вознесло большевиков в 1917 г. к вершинам государственной власти. Неизбежной платой за это был Декрет о земле. Крестьянский натиск к осени был таков, что В.П. Данилов назвал это «настоящей крестьянской войной», подчеркнув, что в ходе ее положения этого Декрета уже фактически осуществлялись, и не дай его большевики, он все равно к весне 1918 г. был бы реализован крестьянами по всей стране. А вслед за этим Декретом с неизбежностью последовала Гражданская война в России. В узком смысле так принято называть военные действия, которые велись Красной Армией против регулярных частей белогвардейцев и интервентов. Но у этого словосочетания явно прочитывается и более широкий смысл: так можно и нужно называть те бурные события, которые в конечном итоге заставили большевистскую партию не на словах, а на деле признать не частную и не государственную собственность на землю, а именно крестьянское, общинное владение землей. Выход из гражданской войны в этом смысле данного словосочетания был возможен только через радикальное решение задач крестьянской революции.
Не будет ошибкой сказать, что гражданская война по сути началась уже тогда, когда Временное правительство по требованию помещиков готовилось снимать казачьи и офицерские подразделения с фронта, поскольку местные гарнизоны в основном сочувствовали «беспорядкам», т.е. самочинному захвату крестьянами помещичьих земель. Но когда лидер большевиков Декретом о земле легализировал этот самозахват, развитие крестьянской революции в направлении гражданской войны стало необратимым. Слишком многие политические силы страны не готовы были с смириться с таким статус кво.
О том, что идейно-политические позиции большевиков осенью 1917 г. на какое-то время совпали с общей направленностью крестьянской революции, сейчас пишут в специальной исследовательской литературе. Акцентируя эту мысль, итальянский историк А. Грациози даже ставит вопрос о столкновении двух большевизмов в гражданской войне – крестьянского большевизма и собственно большевизма ленинской гвардии. Использование это изрядно мифологизированного в нашей историографии и публицистике слова не только для деятельности ленинской партии, но и для характеристики действий крестьян в своей революции обусловлено следующими соображениями. Во-первых, это четкое видение конечной цели революции. Для крестьян это полнота владения и распоряжения всей сельскохозяйственной землей в стране при минимальном участии государства в делах деревни. Для большевиков это вся полнота власти в стране, для чего непременным условием было как раз максимальное присутствие государства в крестьянской деревне. Во-вторых, это неуклонное движение к достижению данной цели с использованием всех мыслимых и немыслимых средств, например, обращение крестьян не только к открытым формам борьбы, но и к арсеналу непобедимого «оружия слабых». Наконец, в-третьих, это звериная, средневековая жестокость, которой не гнушались и те и другие носители большевизма в годы гражданской войны. Идея ментальной близости крестьян и большевиков разрабатывается и у Н.А. Бердяева в «Истоках и смысле русского коммунизма».
Решить продовольственную проблему в ущерб деревне пытались в России и другие правительства. Большевики наполнили свою политику хлебной монополии новым содержанием: продовольственная диктатура, ленинское письмо к петроградским рабочим с призывом возглавить великий «крестовый поход» против «спекулянтов и кулаков», мобилизация в продотряды, организация комбедов. Даже в словах «продотряды», «продармия» отражается тот факт, что противостояние между государственно организованной политической верхушкой и общинно организованным народом принимает характер настоящей войны. В.В. Кондрашин пишет о докомбедовском и комбедовском периодах гражданской войны в 1918 г., подчеркивая, что если на первом этапе конфликты общин с властью сосуществовали с межобщинными и внутриобщинными конфликтами, то сутью второго этапа стало противостояние государства и крестьянства, борьба крестьян против государственной политики. Массовость, длительность и выраженная антибольшевистская направленность многих из крестьянских восстаний в 1918-1919 гг. – это в значительной мере заслуга комбедов, которые через злоупотребление властью, данной сверху, через разрушение сельской кооперации и последовательное уничтожение всех ростков мелкотоварной собственности (мельницы, крупорушки, потребительские лавки, постоялые дворы и т.д.) способствовали объединению деревни на общинной основе. Впрочем, искоренение ростков рыночных отношений в деревне – оборотная сторона небывалого укрепления сельской общины, закономерного и неизбежного в ситуации такого давления со стороны государства.
М.Л. Левин даже вводит в историческую литературу специальное понятие «архаизация деревни» применительно к периоду гражданской войны, чтобы подчеркнуть важность этого исторического явления: российская деревня в эти годы в плане социально-экономического развития вернулась на десятилетия назад в своем стремлении обособиться, автономизироваться от города со всеми его политическими амбициями. Можно поставить вопрос и так, что главным содержанием российской революции в этот период становится вторжение города в деревню с целью не дать ей окончательно замкнуться в своей скорлупе, что делало бы бессмысленными политические амбиции города и обрекало на голод население его.
Деревня ответила волной восстаний. Напряженное противостояние общины и государства сохранялось на всех последующих этапах гражданской войны – даже после формального упразднения комбедов. В 1919 г. важнейшим содержанием гражданской войны стало массовое обращение крестьян к такому виду «оружия слабых», как дезертирство из армий обеих воюющих сторон. Неявка крестьян на призывные пункты по центральным губерниям достигала 80-90%. Десятки тысяч дезертиров организовывались в армии «зеленых» и давали бой как Красной Армии, так и белогвардейцам. Крестьянский фронт в гражданской войне это те формы, в которых деревня вела свою войну с внешним миром. Во-первых, это спонтанные бунты в масштабах отдельных деревень, самосуды, акты насилия и жестокости против агентов режима. Они легко подавлялись властями, но их сила и опасность была в массовости, в постоянной готовности крестьян к таким взрывам негодования. Во-вторых, это масштабные пожары народного возмущения, почти мгновенно распространявшиеся от очага возгорания. Они отличались высокой степенью крестьянской самоорганизации и массовой поддержкой со стороны сельских жителей охваченных пожаром территорий. Такие восстания сковывали значительные силы регулярных армий, в первую очередь, Красной Армии. В-третьих, это мятежи в самой Красной Армии (А.П. Сапожков, Ф.К. Миронов и др.) и партизанская борьба дезертиров, сбивавшихся в банды «зеленых» в тылу воюющих армий.
В докладе главкома вооруженными силами страны С.С. Каменева председателю РВС Л.Д. Троцкому от 9 февраля 1921 г. говорится о шести больших очагах вооруженного сопротивления: Тамбовская губерния, Западная Сибирь, Правобережная и Левобережная Украина, Средняя Азия, Дагестан. Победа государства в «антоновщине» и других локальных крестьянских войнах стала возможна на основе сознательного поворота Советской власти от состояния гражданской войны с деревенским народом к новой экономической политике. Но этот поворот можно рассматривать и как поражение государства в той войне. «В гражданской войне крестьянство по-своему победило ”белых” и “красных”, – подчеркивает Т.В. Осипова. – Но оно недолго пользовалось плодами своей горькой победы, которой умело воспользовались коммунисты. В конечном итоге крестьянство оказалось обманутым классом, потерпевшим поражение в борьбе с коммунистическим государством».
Глава V «Нэп как победа крестьянской революции в России и начало ее поражения» посвящена анализу сложного комплекса тех противоречий, которые вызревали в экономике, политике и идеологии нашей страны в нэповский период. Поворот к нэпу и, как логическое его продолжение, принятие в декабре 1922 г. Земельного кодекса РСФСР, приводившего решение земельного вопроса в соответствие с требованиями крестьянского Наказа 1917 года, трактуется рядом современных историков как полная победа общинного крестьянства в своей революции 1902-1922 гг. В декабре 1921 г. Всероссийский съезд Советов поручил Наркомзему в кратчайший срок выработать свод законов о земле, «доступный пониманию каждого земледельца». Предшествующее земельное законодательство мало считалось с мнением и пониманием земледельцев. Практика показала, что у последних имеется целый арсенал способов спускать на тормозах действие таких законов.
Но логическим продолжением нэпа было и нечто противоположное узаконению общинных поземельных отношений: денежная реформа 1922-1924 гг., введение в обращение твердого червонца, постепенное возвращение товарно-денежных отношений в деревню. Наделив крестьян землей сообразно крестьянским ожиданиям, государство оказалось достаточно последовательным и в своей налоговой политике первых нэповских лет.
С 1924/25 г. единый сельскохозяйственный налог начинает взиматься только в денежной форме, что свидетельствует о полном восстановлении внутреннего рынка и об определенной степени интеграции крестьянства в этот рынок, т.е. денатурализации крестьянского хозяйства. При этом Советская власть, верная своей коммунистической доктрине, проводит дифференцированную политику в области налогообложения деревни. В 1924/25 г. до 20% крестьянских хозяйств, или основная часть бедноты, были освобождены от уплаты сельхозналога. Для огромного большинства деревенского населения такие действия властей были понятными и обоснованными, шли в унисон с общинным мировоззрением, отвечая базовым представлениям общинников о справедливости и равенстве. Деревенская община готова была к делегированию своих уравнительных функций наверх.
Анализ широкого потока крестьянских писем в журнал «Крестьянка» и «Крестьянскую газету» в 1923-1924 гг. позволяет говорить о своеобразной «государственно-централистской» направленности сознания, характерной чертой которой является ориентация не столько на собственные силы, сколько на помощь «сверху». После тягостного периода гражданской войны и «архаизации» деревни, когда крестьянство стремилось обособиться в общине, отгородиться от бурного и враждебного внешнего мира, усиливая натурально-потребительский характер своего производства, пришел государственно регулируемый рынок и практически невмешательство государства в дела деревни (хотя, как оказалось, временное). Это не могло не обусловить стремительное возрождение деревенской кооперации.
Если община оказывается востребованной в наиболее тяжелых для крестьян условиях, когда «не до жиру, быть бы живу», то крестьянская кооперация – это свидетельство того, что тяжкие дни миновали (временно), и рынок (тот самый «жир») продолжает разлагать устои общинного натурально-потребительского уклада, как это было и в достолыпинский, и в довоенный период, когда процессы социального расслоения деревни шли своим чередом. Нэповский кулак по масштабу своего хозяйства, конечно, не достигал уровня кулака довоенного, но его возрождение не вызывало сомнения. И не только представители большевистского руководства из идейно-политических соображений склонны были считать его капиталистом-эксплуататором. Нечто подобное ощущали и многие его односельчане.
В 1924-1925 гг. на страницах «Крестьянской газеты» широко освещалась дискуссия на тему «Кого считать кулаком, кого – тружеником? Что говорят об этом крестьяне?». Раздражение ловкачеством тех, кого прежде именовали мироедами, чувствовалось в крестьянских письмах. Против чего почти единодушно протестовали авторы писем, так это против определения кулака исключительно по имущественному признаку, что, как известно, впоследствии все же возобладало в партийной политике. Партийные теоретики, нащупывая контуры будущей политической линии, стремились аналитически вычленить кулаков в отдельный класс сельских производителей и поставить знак тождества между ними и имущим классом капиталистического общества, противопоставив их трудовому крестьянству.
Крестьянская деревня, организованная в земельные общества, действительно оказалась в 20-е гг. победителем в российской революции, и ей удавалось пользоваться основными плодами этой победы на протяжении периода нэпа. А.С. Енукидзе в выступлении на XV съезде ВКП(б) говорил о множестве примеров, «когда земельные общества являлись действительной властью на местах, где они распоряжаются землей, одним из основных объектов жизни и деятельности местных Советов», и предлагал «законодательным порядком установить такие отношения, чтобы Советы являлись хозяином деревни».
Предпосылки крутого поворота от нэпа к линии на коллективизацию вызревали в умах известных представителей партийно-государственного руководства страны в связи с целым комплексом обстоятельств в экономике страны, в партийно-политической борьбе, на внешнеполитической арене. Но таковые предпосылки складывались и в советской деревне в связи с теми социально-экономическими противоречиями, что были обусловлены эрозией общинных отношений и денатурализацией крестьянского хозяйства под воздействием нэповского рынка. Молодая в возрастном отношении деревня ожидала от Советской власти такого изменения политической линии, которое помогло бы быстро и радикально разрешить означенные противоречия. И нельзя недооценивать энергию этого ожидания как один из важнейших факторов, сделавших переход к коллективизации реальным. По мнению В.В. Кабанова, «нэпу мог, должен, просто обязан был быть противопоставлен только один метод – а-ля “военный коммунизм”, сравнительно мягкий, что маловероятно, а скорее всего жесткий, как оно и вышло. И никаких альтернатив!»
Некоторые специалисты более осторожны в своем анализе, полагая, что и в экономическом, и в социальном плане объективно было возможно относительно длительное сохранение тенденций развития, присущих нэповским временам. Это означало более или менее безболезненный для непосредственного производителя путь медленного экстенсивного роста сельского хозяйства, которое поглощало бы практически все трудовые ресурсы страны. Незначительным бы оказался отток населения из деревни, замедлился бы процесс урбанизации. В городе развивались бы главным образом те производства, которые не требуют больших капиталовложений, сложной техники, быстро дают отдачу. «Прыжок» к индустриальному обществу был бы, вероятно, невозможен. Но эта альтернатива политической линии, возобладавшей на рубеже 20-х – 30-х годов, по каким-то причинам не реализовалась. Думается, что внутренняя ситуация в стране и, конечно же, внешнеполитическая обстановка настоятельно требовали этого «прыжка» в области развития индустрии. И это чувствовали и понимали не только «левые» сторонники сталинского большинства, но и те, кого называли «правыми».
Говоря о внутренней ситуации в стране, еще раз подчеркнем тот ее важнейший аспект, каким была общая атмосфера в самой доколхозной деревне. Многие в деревне сами были готовы отказаться от нэпа. Реальная политика, проводимая в эти годы, несла в себе детонатор его уничтожения. Не были заинтересованы в его продолжении в том же виде достаточно широкие слои деревенских жителей. Предпосылки свертывания нэпа имелись не только в городе, но и на селе.
Глава VI называется «Коллективизация крестьянского хозяйства как отечественный вариант модернизации аграрных обществ». Она начинается с констатации того факта, что экономически наша страна на рубеже 20-х – 30-х гг. была зависима от западного капитала, западных технологий. И средства на преодоление этой зависимости могли быть изысканы только в крестьянском производстве. Других источников экономического развития, модернизации не существовало. О взаимовыгодном партнерстве с Западом речь не шла и идти не могла.
В 1926-1927 гг. хлебный рынок страны был окончательно ремонополизирован государством, а рыночный механизм ценообразования заменен на директивный. Чрезвычайные меры хлебозаготовок в 1928 г. дали, с точки зрения государства, позитивный экономический эффект, что сыграло свою роль в стремительном восхождении Сталина как главного поборника данных мер в тот период к вершине государственной власти. Весной 1928 г. Сталин в своих публичных выступлениях щедр на похвалу чрезвычайным мерам и на критику тех товарищей, которые отказываются видеть здесь научно обоснованную «линию».
В какой-то момент новый культ личности, видимо, попал в резонанс и со стереотипами крестьянского менталитета, с вековечной привычкой крестьян во времена чиновного произвола обращаться к мысли о «добром царе-заступнике», который о безобразиях на местах не знает, а узнает – накажет виновных, перед которым все равны – и обычный крестьянин, и партийный функционер любого ранга. В дальнейшем Сталин неоднократно и очень старательно пытался изображать из себя перед крестьянами такого царя, хотя и не всегда успешно. Наибольший успех в этой роли он имел в марте 1930 г. в связи с «Головокружением от успехов». Весной-летом 1930 г. этот трюк сработал вполне, позволив разобщить открытое крестьянское сопротивление коллективизации и раскулачиванию. В последующие годы, когда крестьянство под невиданным давлением военно-репрессивной машины сталинского государства было вынуждено обратиться к «оружию слабых», подобные попытки «царя» терпели провал у деревенской публики. Этому не приходится удивляться, если вспомнить, сколь важное место в арсенале «оружия слабых» занимает злословие в отношении высшей власти, хлесткая деревенская частушка, политический анекдот.
Государственные хлебозаготовки 1929 года были выполнены в минимальные сроки, и при почти завершенной к началу декабря заготовительной кампании в распоряжении властей оставалась мощная репрессивно-административная машина, созданная для этой кампании, которую можно было использовать и для других целей. Опыт заготовок и полученные в ходе их тактические уроки подталкивали режим к тому решению, что вся эта мощь должна быть брошена на коллективизацию.
Статистика открытых крестьянских бунтов и восстаний против линии на коллективизацию в 1928, 1929 и первой половине 1930 г. говорит о том, что основная часть крестьянской деревни быстро расставалась со своими иллюзиями и надеждами на то, что правительственная линия будет соответствовать тому, чего ожидали, о чем многочисленные селькоры писали во власть, в «Крестьянскую газету». Но упомянутый тактический маневр Сталина в сочетании с мощью репрессивного механизма государства сделали свое дело, заставляя крестьян уходить от открытого сопротивления, обращаясь к привычным замаскированным формам повседневного сопротивления политике властей. Более того, непременным условием решительного перехода государства к коллективизации стал сокрушительный удар по традиционным общинным организациям сельского населения, поэтому теперь обыденное сопротивление, эффективность которого напрямую связана с общинной солидарностью, часто сочетается с теми или иными способами индивидуального приспособления к стремительно меняющимся условиям. В августе 1930 г., когда исход из колхозов в связи с публикацией мартовским номером «Правды» «Головокружения от успехов» прекратился, 21,4% крестьянских хозяйств все же оставались в колхозах. Этим подтверждается тот факт, что деревня была разобщена, уже не представляла собою той «задруги», того монолита, о который разбивались все благие намерения и реформаторские поползновения предшествующих политико-административных режимов по демонтажу общины.
Цели, которые государство преследовало при осуществлении масштабной политики раскулачивания, сводились к тому, чтобы разобщить деревню и сломать сопротивление коллективизации; решить проблему аграрного перенаселения центральных районов страны; направить трудовые ресурсы в необжитые и малонаселенные регионы; обеспечить гигантские стройки пятилетки дешевой рабочей силой.
Бегство ссыльных крестьян из спецпоселений под управлением ОГПУ стало главной формой борьбы раскулаченных против произвола властей. Непродуманность и анархия при депортации тех, что шли под раскулачивание по второй и третьей категориям, порождали такую беспрецедентную форму перемещения людей, как «высылка-забвение». С течением времени использование трудпоселений становилось все более эффективным, спецпереселенцы перемещались поближе к большим стройкам, шахтам и промышленным предприятиям. В некоторых районах их доля среди рабочих была очень значительной и даже преобладающей. Вчерашние раскулаченные и «самораскулаченные» быстро входили в новое общество в новом качестве – жителей городов-новостроек, строителей заводов и электростанций. Они несли сюда свой менталитет, взгляд на мир, базовые стереотипы социального поведения, в том числе, в области взаимоотношений с представителями экономической и политической власти.
Зерновую проблему в 1930 г. удалось решить в основном за счет необычайно хороших погодных условий, давших небывалый урожай. Кроме того, коллективизация свыше 20% крестьянских хозяйств существенно облегчила государству изъятие из деревни порядка 20% собранного зерна в качестве госпоставок. В свою очередь, наличие в казне достаточного количества зерна облегчало задачу дальнейшей коллективизации. Поэтому, когда в следующем году погодные условия и валовой сбор оказались существенно хуже, благодаря значительному проценту коллективизации в хлебопроизводящих регионах, государству удалось не только не сократить, но значительно увеличить объем поставок и экспорт зерна. При этом доля поставок превысила треть крестьянского урожая. Ситуация повторилась в 1932 г.
О голоде 1933 года исследователи часто пишут как о страшном возмездии сталинского режима за непокорность крестьян, их упорство в повседневном сопротивлении коллективизации – убой скота, саботаж, воровство и т.д. Есть в историографии и стремление к более сдержанному анализу проблемы: урожаи 1931 и 1932 годов были ниже, чем принято думать, что ограничивало реальные возможности государства по предотвращению голода; кроме погодных условий на плохих урожаях отражалась организационная неразбериха, характерная для форсированного перехода к новым формам организации в сельском хозяйстве. В политике центрального руководства было много неопределенности, импульсивности, компромиссов. Хаос и нерешительность были столь же характерны для политики центра, как грубый напор и репрессии. Существенным было воздействие агротехнических факторов: значительное расширение посевов истощило почву и обусловило всплеск заболеваемости растений; недостаток зерна в деревне из-за фанатизма в хлебозаготовках обернулся резким сокращением рабочего стада, что, в свою очередь, повлекло серьезные затяжки со сроками вспашки, сева и уборки.
1933 год стал переломным для осуществления политики коллективизации. Пассивное сопротивление этой политике, частью которого было бегство из деревни в города и на стройки, стало постепенно сменяться пассивным приспособлением к новой реальности, к колхозам, которые, похоже, пришли всерьез и надолго. Стратегия приспособления в основном оставалась прежняя, как и при крепостном праве: побольше работать на себя, поменьше на хозяина; всячески приспосабливать хозяйское для своих нужд. Не случайно крестьяне повсеместно расшифровывали ВКП(б) как «второе крепостное право». Пишут сейчас также и о стратегиях активного приспособления части сельских жителей к колхозной системе: стремление занять руководящую должность в правлении, стать механизатором на местной МТС или влиться в энергично поощряемое государством движение ударников труда. Колхозному руководству часто приходилось лавировать, многие председатели и бригадиры руководствуясь практической целесообразностью, старались любыми способами предохранить вверенное им хозяйство или бригаду от разорения, создать запасы на будущее, сохранить работников. Они самыми изощренными средствами ослабляли прессинг государства. В 1933 г. среди осужденных за преступления, связанные с хлебоуборкой высок был процент местных должностных лиц.
Если анализировать статистику урожайности зерновых и производства другой крестьянской продукции в 30-е годы, нельзя все же не отметить, что валовые показатели сельского хозяйства обнаруживают тенденцию к росту, несмотря на резкое сокращение занятых в производстве. Можно говорить и о сокращении фатальной зависимости этих валовых показателей от погодных условий, которая столь характерна для средневекового общинного производства. Наконец, обращает на себя внимание процесс замены конной тяги на машинную. Это можно объяснять вынужденным напряжением сил государства в ответ на массовый убой крестьянами своего скота, резкое сокращение рабочего стада, а можно рассматривать как характерный факт отечественной модернизации.
К 1935 г. основное противостояние между центральной властью и колхозным крестьянством сводилось к тому, что колхозники оказывали всемерное давление на государство, отстаивая свои права по ведению личного подсобного хозяйства. Государственное руководство не могло не видеть, что все «неонэповские» меры имеют наибольший материальный эффект именно здесь. Созданные решением пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г. политотделы МТС, «партийный глаз и контроль» на селе, раньше всех поняли, что сферой компромиссов между государством и крестьянством могло стать только приусадебное хозяйство колхозника. Усилия политотделов были направлены на то, чтобы преодолеть негативное отношение к ЛПХ, изменить представление о нем как пережитке прошлого, отвлекающем крестьянина от работы в общественном хозяйстве.
На II съезде колхозников-ударников, состоявшемся в феврале 1935 г., проект нового Примерного устава сельскохозяйственной артели обсуждался чрезвычайно заинтересованно и конструктивно. 17 февраля принятый съездом Устав был утвержден СНК СССР и ЦК ВКП(б), и колхозники получили известную юридическую гарантию своего главного социально-экономического права – на ведение приусадебного хозяйства. На долгие десятилетия вперед ЛПХ становилось главным источником продуктов питания и денег для огромной части населения страны, составляя одну из важнейших черт всего облика советского общества. Не сумев добиться при обсуждении на съезде включения в Устав пункта, который бы обязывал правления колхозов заботиться об обеспечении нужд ЛПХ, колхозники в последующем реализовывали это явочным порядком, часто рассматривая колхозное хозяйство как подсобное по отношению к своему собственному.
В Заключении обобщаются основные выводы по главам диссертации. Здесь вновь акцентируется вопрос о том, что, по убеждению автора, горючим материалом для русской революция ХХ века стала жадность реформаторов, их отношение к жителям деревни как к людям второго сорта и ясно осознаваемая последними утрата крупными земельными собственниками морального права на такую собственность и несправедливость основных правительственных подходов к решению земельного вопроса.
Революция эта, как и в ряде других регионов так называемого «третьего мира», оказалась крестьянской по сути и консервативной по определению, т.е. как и положено крестьянской революции. Шанс взять политическую власть в этой революции мог быть только у партии, которая готова была считаться с позицией крестьянства. Большевизм как идейно-организационная основа этой партии приходил в резонанс с действиями общинников на пиках революции.
Крестьянская революция отдала власть в городе большевикам, коммунально-организованное крестьянство заставило коммунистов к началу 20-х гг. признать де-юре победу общинной революции де-факто. После этого в годы нэпа, а затем и перехода к коллективизации обе стороны вековечного противостояния – крестьяне и власть – с большевистской энергией и крестьянской практичностью приспосабливались к новой реальности. Новая реальность состояла, в частности, в том, что сбылась мечта реформаторов предшествующих десятилетий: громада российской крестьянской общины рухнула в одночасье. Общество оказалось завалено обломками этого гигантского обрушения, и для строительства нового общественного здания не было под руками другого материала. Небывалые темпы советской урбанизации позволяют даже говорить, что социальную основу советской политико-экономической модели составили коллективизированные крестьяне в деревнях и урбанизированные крестьяне в городах. Советское общество унаследовало от общины многие существенные черты в области социально-экономического и духовно-культурного уклада повседневной жизни.
В результате гиперурбанизации крестьяне пришли в советский город, принеся сюда свои ценности и стереотипы поведения. Переизбыток неквалифицированной рабочей силы в советской индустрии не позволяет и речь вести о рынке труда, а в условиях форсированного становления командно-распределительной экономики потребительский рынок также надолго ушел в прошлое и будущее. Деньги – в полном согласии с общинной традицией – продолжают носить в системе общественных отношений второстепенный, подчиненный характер по сравнению с личными связями, знакомством, родством.
Своеобразием в советском обществе отличался и такой чисто крестьянский ценностный ориентир, как уверенность в завтрашнем дне. Если прежде ее воплощали полный амбар и членство в общине, то теперь на первых порах это были рабочая продуктовая карточка и вера в крепость Советской власти. Эта «уверенность» на всех этапах развития советского общества составляла самый крупный козырь партийной пропаганды.
Очень органично для советской идеологической системы звучал тот же тезис, но со знаком минус: а «они» там, по ту сторону «железного занавеса», такой уверенности не имеют и иметь не могут. Воззрение на мир через призму «мы – они», как известно, является одной из базовых характеристик общинной ментальности. «Они» там чем-то смутно притягательны, но в основном непонятны и враждебны, от «них» исходит угроза. Такая социально-психологическая особенность огромного большинства населения страны, видимо, сыграла важную роль в идейно-политической самоизоляции СССР как непременном условии становления тоталитарного режима. Сам тоталитаризм, кстати, глубоко согласен с общинной соборностью, привычкой решать все важнейшие вопросы единогласием.
Слабые материальные стимулы к труду в советской экономике были связаны с чисто крестьянскими мотивациями трудовой деятельности. И вряд ли правомерно было усматривать причину низкой производительности и невысокого качества труда в общественном секторе этой экономики только в слабом материальном стимулировании. Ненацеленность крестьянского труда на получение прибыли в сочетании с такими социально-психологическими характеристиками, как минимизация трудозатрат, стремление сохранить энергию и силы для работы на семью, во многом объясняет, почему в колхозно-совхозном производстве нередко отсутствовала забота о своевременной уборке и рациональном хранении урожая, дорогая импортная техника доводилась до ума кувалдой, а отделочные работы в домах-новостройках производились «тяп-ляп».
Параллельно существовала другая экономика, в которой всех этих явлений попросту не было (или они присутствовали в зависимости от личностных особенностей того, кто осуществлял работу), поскольку были другие мотивации. Очень многие важнейшие социально-экономические проблемы решаются в посткрестьянских обществах именно в этой сфере. И не принимая этого во внимание, исследователь крайне затрудняет себе анализ особенностей таких обществ.
Таким образом, рассмотрение закономерностей российской революции ХХ века как крестьянской революции позволяет увидеть какие-то закономерности в эволюции нашего общества и в последующие периоды истекшего столетия.
Основные положения и научные результаты диссертационного исследования изложены в следующих работах: