Закономерности и особенности российской модернизации в 1902-1935 гг.: Опыт применения теоретических концепций развития крестьянских обществ
| Вид материала | Закон |
- В. Л. Особенности развития детей с кесаревым сечением в родовом анамнезе, 23.53kb.
- Это теоретические концепции отражающие осн. Закономерности эк жизни, выявляющие отношение, 340.75kb.
- История Политико-Правовых Учений, 135.54kb.
- Предмет, роль и место истории политических и правовых учений в системе историко-юридических, 1750.09kb.
- Урок по истории России Советская модель модернизации, 86.94kb.
- Основная работа британского философа, логика и социолога Карла Раймунда Поппера (1902-1994), 157.76kb.
- 1. Предмет и задачи возрастной психологии. Ее теоретическое и практическое значение, 1683.54kb.
- Темы рефератов по иэ значение истории экономики для подготовки современных специалистов, 28.75kb.
- Адамский Александр Изотович, ректор Института проблем образовательной политики «Эврика», 795.46kb.
- Бизнес-планирование туристской фирмы. Выбор и анализ средств рекламы товаров (на примере, 43.78kb.
II. СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Структура диссертации подчинена исследовательской логике и состоит из Введения, шести глав, в которых решаются поставленные задачи, Заключения, подводящего итог проделанной работе, списка использованных источников и литературы.
Во Введении определены актуальность темы, цель и задачи исследования, его методологические основы, хронологические и территориальные рамки, показана степень изученности темы, сформулированы новизна исследования и основные положения, которые выносятся на защиту.
В Главе I «Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг.: проблемы отечественной и зарубежной историографии» выявлена степень научной разработки темы, дана характеристика источниковой базы исследования.
Первый параграф главы посвящен российским исследованиям по истории крестьянства. Уже вторая половина XIX века проходит под знаком напряженной полемики между мыслителями и общественными деятелями о сущности и исторических судьбах российской крестьянской общины. Когда одна из спорящих сторон (а точнее, столь радикальное крыло западников, как российские марксисты) в лице В.И. Засулич обратилась за разъяснениями непосредственно к К. Марксу, он ответил, что господствующая форма собственности, а следовательно, и весь общественный уклад России настолько далеки от таковых в Западной Европе, что путь дальнейшего развития российского общества имеет под собой другую основу. Исследование российской крестьянской общины убедило его в том, «что община – это основа социального возрождения России. Но для того чтобы она смогла выполнить эту свою роль, прежде всего необходимо оградить ее от губительных наскоков со всех сторон, а затем обеспечить нормальные условия для ее естественного развития»12.
К концу XIX века главной ареной полемики патриотов с западниками становится спор между народниками и марксистами. В начале ХХ века в эту полемику оказываются втянутыми и правительственные институты. В январе 1902 г. по инициативе С.Ю. Витте из представителей высшей бюрократии было созвано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности», образовавшее 618 местных комитетов. В большинстве своем комитеты пришли к выводу, что община составляет непреодолимое препятствие для аграрной модернизации13. Те исходные материалы, что поступили из уездных и губернских комитетов в Редакционную комиссию Министерства внутренних дел, легли в основу аграрной реформы, которую стало проводить правительство П.А. Столыпина. Дебатами по общине был создан прецедент включения результатов историографических исследований в разработку социальной реформы.
Если в 1890-е гг. С.Ю. Витте склонялся к идее поддержки общины, то теперь он выступил решительным противником общины. Его взгляд на историческую судьбу этого института оказался созвучен постановке вопроса В.И. Лениным в «Развитии капитализма в России». «Опять столпы автократии и их абсолютные противники были едины в своих воззрениях на общину, – подчеркивает в этой связи американская исследовательница проблемы Д. Аткинсон, – хотя теперь это было единство на почве неприятия. И министр, и революционер видели в общине фактор сдерживания экономического прогресса...»14.
В работе самарского историка Л.В. Теляк освещаются все основные направления исследований столыпинской реформы, что называется, по горячим следам, отражается отношение ученых, политиков, общественных деятелей тогдашней России к тому, что происходило в деревне, к тому, что проделывалось с деревней15. Автор дает обзор многих десятков монографий, брошюр, статей, публичных выступлений тех лет. Подчеркивается большое разнообразие аналитических подходов современников реформы к проблеме заимствования Россией западного аграрного опыта. Речь идет о весьма обширной экономической, юридической, даже философской литературе, в которой крайне критически оценивались ход и перспективы реформы. Отечественная социальная наука явно находилась в то время на подъеме. Л.В. Теляк в своей работе не ограничивается обзором выступлений либеральных, радикальных, консервативных и народнических теоретиков и политиков, но показывает также и отклики крупнейших мастеров художественной литературы на проводимую правительством политику в деревне, отображение ее в их художественных произведениях и публицистике. Наверное, пришла пора и сегодня преодолевать сложившийся в нашей академической традиции снобизм, расширяя круг источников знания по этой ключевой для отечественной истории проблематике за счет свидетельств больших художников слова16.
В 1909-1913 гг. складывается организационно-производственное направление в изучении аграрных проблем России (ОПН). «В работах ученых, представлявших ОПН, и лидера этой школы (А.В. Чаянова), – пишет А.В. Гордон, – были аккумулированы творческие потенции аграрной мысли и свершения аграрно-экономической науки России всего пореформенного периода17, а в опосредованном виде – особенности самого аграрного развития страны»18. Прекрасные возможности для осуществления исследований и для пропаганды своих научно-теоретических убеждений были у ученых ОПН в нэповские 1920-е годы, когда не было еще жесткой идейно-политической необходимости игнорировать реальное разнообразие форм и укладов в советской экономике и ее аграрном секторе. Идеи ОПН лежали в основе мощной политической платформы, которую занимали ряд руководителей партии и правительства во главе с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым. Однако «Краткий курс» истории ВКП(б) в 1938 г. дал набор добротных шаблонов и лекал, шаг влево – шаг вправо от которых для историков был уже весьма затруднителен.
В 1950-е гг. было по-прежнему небезопасно рассматривать проблемы истории российского сельского хозяйства с иной точки зрения, чем канонизированное развитие капитализма в деревне в дооктябрьский период и успешное вытеснение его социализмом после Октября19. В 1958 г. ученые из группы по истории советского крестьянства Института истории СССР АН СССР приступили к написанию двухтомной истории коллективизации. В 1963 г. рукопись первого тома была сдана в издательство «Мысль», и даже состоялся типографский набор. В октябре 1968 г. после разгромной рецензии кафедры истории КПСС АОН с формулировками «очернительство, ревизионизм» набор тома был рассыпан.
С середины 60-х гг. в советском востоковедении начинается обсуждение вопросов о характере и значении сельской общины как часть широкой дискуссии об азиатском способе производства. Историки отечества подхватывают инициативу. К началу 70-х гг. в рамках Симпозиума по аграрной истории активно работает секция по исследованию российской крестьянской общины разных регионов страны на разных этапах истории. Руководству Симпозиума удалось организовать публикацию ряда работ участников секции20. Однако широкая открытая полемика с защитниками официальных теоретических позиций на равных была уже невозможна. В 1970 г. А.И. Левковский публикует работу, в которой показывает, насколько бесплодно изучать так называемые развивающиеся страны с общетеоретических позиций социалистической или капиталистической ориентации. На основе обширной фактуры он делает заключение: «Перед нами смесь относительно сильных и устойчивых укладов. Это – стойкая многоукладность. Именно потому государства в мире делятся, если принять общий критерий, на капиталистические, социалистические и многоукладные»21. Это уже была заявка на особую методологию. В.П. Данилов писал о взаимодействии социально-экономических укладов в доколхозной деревне. Он открытым текстом заявил, как официальная идеология бьет и будет бить защитников этих теоретических позиций22.
С этого времени и вплоть до 1990-х гг. деятельность историков нового направления оказывается невостребованной, хотя исследования в этом направлении продолжались, и отдельными учеными достигнуто очень многое23. Известный специалист по изучению столыпинской аграрной реформы А.Я. Аврех, завершил свою последнюю монографию незадолго до своей смерти в 1988 г. И ему уже тогда удалось предвидеть тот «энтузиазм» по поводу столыпинских преобразований, который тогда еще не успел развернуться в полной мере24. В 90-е годы были опубликованы результаты научно-творческой деятельности таких великолепных знатоков общинной проблематики, как М.М. Громыко, Б.Н. Миронов, П.Н. Зырянов25.
Наконец, и в 90-е гг., и в текущем десятилетии опубликован на русском языке ряд исследований российских и зарубежных историков, освещающих многие проблемы и аспекты истории аграрных отношений в России в интересующий нас период с позиций новых теоретических подходов26.
Во втором параграфе главы показаны некоторые важные достижения западной англоязычной историографии в изучении аграрных отношений в России в интересующий нас период. В зарубежной историографии проблематика аграрного развития России в определенном смысле появляется с подачи выходцев из нашей страны – серьезных специалистов, ставших таковыми и на Западе27. Это фундаментальные работы, для которых не характерно присутствие какой бы то ни было идеологии и буржуазно-социалистической риторики, зато характерно чрезвычайно внимательное, скрупулезное отношение к фактам и данным, в основном историко-экономического характера. Данную традицию в последующем продолжают такие ученые, как Г. Хантер (США)28, считающий себя учеником Н. Ясного, Р.У. Дэвис (Великобритания), С.Г. Уиткрофт (Автсралия)29. Впрочем, их работам уже свойственен выход от обширнейшего экономико-статистического материала, который они обрабатывают самым добросовестным и тщательным образом, на те или иные теоретические обобщения.
Помимо аграрно-экономических проблем в западной историографии в разное время и с разных идейно-теоретических позиций поднималось много вопросов, связанных с социальной организацией российского крестьянства в первые десятилетия ХХ века, его культурными и ценностными ориентациями, с направлениями правительственной аграрной политики. Специально рассматривались вопросы общины на завершающей стадии ее существования30. Исследовались быт, настроения крестьян, их отношение к властям, отношение власти к крестьянству31. Во многих исследованиях большое место уделяется столыпинской аграрной реформе, которая, как правило, рассматривается с позиций, прямо противоположных официальной советской историографии, но очень сходных с теми, что возобладали в отечественной исторической литературе и публицистике в 90-е гг.32.
Нас не слишком интересовали исторические исследования, отражающие однобокие политизированные подходы к анализу места и роли сельской общины в российской революции, к рассмотрению эволюции общественных отношений в стране в советский период, каковых в зарубежной историографии хватает. Как подчеркивает М. Левин, подмена изучения советского общества антикоммунизмом – первая и главная ошибка многих западных историков33. Однако научное творчество самого М. Левина может служить образцом того, как следует избегать этого идеологического перекоса. Его монография «Российские крестьяне и Советская власть»34, стала заметным событием в западной советологии. В монографии, в частности, показано, как деревня успешно до поры до времени нейтрализовала поползновения центральной власти усилить свое присутствие здесь через советы, через сельских коммунистов, кооперацию, колхозы. Крестьянам какое-то время удавалось практично приспосабливать все это к своей привычной повседневности. Однако постепенно сложная игра всех этих факторов, важнейшим из которых стал ход и исход борьбы в верхах по вопросам политики в деревне, стала складываться в систему прямых предпосылок коллективизации по Сталину.
Известный английский историк-социолог Т. Шанин также рассматривает вопросы сельской общины и закономерностей развития этого института в своем исследовании «Россия как “развивающееся общество”». При этом он пользуется широкими историческими аналогиями, полагая, что национальные особенности русской передельной общины в специальной литературе явно преувеличены, и аналогичные институты существовали и существуют во всех регионах мира во все времена35. Его исследования российской проблематики также являют собою прекрасный пример того, что вещи недоступные ни для научного коммунизма, ни для антикоммунизма, аналитически улавливаются в рамках третьего, особого, крестьяноведческого подхода. В предисловии к русскому переводу монографии «Революция как момент истины»36, которое Т. Шанин озаглавил «В третьей России», он дает любопытную классификацию историографических традиций при изучении событий и процессов русской революции. Сущность основных теоретических подходов может быть выражена словами: прогресс, заговор, непознаваемость и обратная связь реалий и познания. Быстрый переход многих российских историков из «ярых марксо-прогрессистов в не менее завзятые рынко-прогрессисты сегодняшнего дня» Т. Шанин склонен без всякого скепсиса или сарказма объяснять не столько оппортунизмом, сколько общностью методологии, принадлежностью к первому из этих подходов. Просто данный тип мышления схож с таковым сильных мира сего. Бегло обрисовав особенности исторических работ, которые могут быть отнесены ко второй и третьей категориям, свое исследование Т. Шанин сознательно и однозначно относит к четвертой: «Это “теории среднего уровня”, которые не признают как всеопределяющих ни однолинейности теории прогресса, ни господства случая в заговорщической историографии, ни абсолютной непознаваемости истории... Это историческая социология, особенности и внимание которой сфокусированы на перекличке, противоречивости, взаимосвязи и взаимопереходе “объективного” и “субъективного” в их обратной связи и особенно ее выражении “уроков истории” в массовом как и в элитном познании»37.
Крестьяноведение как специальная теория для анализа проблем истории и современности аграрных обществ в его современном виде стало формироваться на Западе на рубеже 1950 – 60-х гг., когда стал очевиден кризис господствующей там либерально-демократической теории прогресса. За последнее время появился ряд интересных публикаций зарубежных ученых, в том числе и в русском переводе, связанных с аграрной политикой в России в первой трети ХХ в., в которых в той или иной мере задействована методология крестьяноведения38. Так, в монографии американского историка Я. Коцониса «Как крестьян делали отсталыми» детально рассматривается все тот же принципиальный вопрос: насколько у российских реформаторов пореформенного периода, теоретиков и практиков социально-экономического преобразования аграрно-крестьянской России доставало готовности и желания рассматривать крестьянина тем, кто он есть в действительности, а не в соответствии с их амбициозными схемами общественного прогресса. Один из выводов исследования представляется принципиальным: корни трагических событий конца 1920-х гг., когда в ходе раскулачивания и военных рейдов в «кулацкие районы» местные особенности полностью растворились в социальной схеме, следует искать в вечной российской культурной дискриминации крестьян некрестьянами, полагавшими себя социальной и интеллектуальной элитой39.
В 1992 г. увидел свет русский перевод сборника хрестоматийных текстов ученых прошлого и современности по крестьяноведению под названием «Крестьяне и крестьянские общества»40. На Западе под редакцией Т. Шанина эта книга переиздавалась на английском языке восемь (!) раз, с каждым разом обогащаясь новыми отрывками из работ специалистов и специально написанными для издания статьями. На русском языке она вышла под характерным названием «Великий незнакомец»41 с явным намеком на то, что очень мало внимания и уважения к образу жизни и образу мысли крестьянина уделялось в российской исторической литературе, непропорционально месту и роли его в истории страны. Нельзя сказать, чтобы эта методология сегодня торжествовала победу в нашей или западной исследовательской практике – да это и не нужно. Достаточно того, чтобы «незнакомец» поскорее превращался в знакомца, а крестьяноведение – в один из общепринятых методологических подходов современной отечественной историографии.
В Главе II. «Современные концепции аграрного развития» рассматриваются принципиальные теоретические взгляды ученых по вопросам общих закономерностей внутреннего устройства аграрно-крестьянских обществ и основных особенностей их исторической эволюции. Основное внимание уделяется воззрениям западных историков и обществоведов, поскольку возрождение крестьяноведческих подходов в отечественной исследовательской литературе по известным причинам осуществлялось примерно с 30-летней задержкой по сравнению с западной практикой. Смысл работы международного теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития», который под эгидой Института российской истории РАН и Междисциплинарного академического центра социальных наук (Интерцентра) работал на протяжении 1990-х годов42, состоял именно в том, чтобы поскорее сделать основные достижения западного обществоведения в этом направлении достоянием широкой научной общественности в России.
Труды историка-этнографа (или антрополога, как он сам себя позиционировал в традициях американского гуманитарного знания) Р. Редфилда, а также таких историков-социологов, как Э. Вулф, Т. Шанин снимают вопрос о том, необходимо ли теоретическое определение крестьянства как такового. Вопреки убежденным сторонникам разных вариаций теории прогресса, настаивающих на изучении сельских тружеников разных стран в разные эпохи по отдельности, в конкретно-историческом контексте, крестьяноведы убеждены, что крестьянское общество и культура обладают некоторыми родовыми признаками, определяя некоторый тип обустройства повседневной жизни людей, обнаруживающий какое-то сходство по всему миру. Малое крестьянское сообщество, аналог российской крестьянской общины, это чрезвычайно важная социальная форма, которая присутствует во всех уголках мира во все времена человеческой истории. Осознание этого оказывается возможным только через «взгляд изнутри» – через способность исследователя воспринять, впитать то мироощущение, которое характерно для самих обитателей изучаемого сообщества. Принадлежность к высокой академической культуре дает ученому возможность опираться на определенный теоретический аппарат и методологический задел при рассмотрении и трактовке главнейших сторон жизни малого сообщества. Но он не должен вставать в позицию внешнего наблюдателя прежде, чем он выработает достаточно внимательный «взгляд изнутри», то есть научится разбираться в ценностных ориентациях, верованиях, стереотипах социального поведения изучаемых людей.
Общая картина всемирно-исторического процесса в крестьяноведении в целом не противоречит знаменитому формационному подходу или теории прогресса, стадий экономического роста, но существенно дополняет эти воззрения, делая главным героем истории не столько носителей того, что приверженцы этих теоретических подходов называют общественным прогрессом, сколько огромное большинство населения обществ – земледельцев, крестьян, обитателей малых сообществ. Как следствие, корректируется однолинейность формационного подхода (движение от низших формаций, или стадий экономического роста, к высшим), дается представление о многообразии и разнонаправленности эволюции разных обществ.
Разработка теоретической концепции «моральной экономики» крестьянства принадлежит одному из ведущих американских исследователей крестьян и крестьянских обществ Дж. Скотту. Она сформулирована в монографии, посвященной процессам модернизации в некоторых странах азиатско-тихоокеанского региона и, по авторитетному свидетельству В.П. Данилова, «может многое прояснить в поведении крестьян, например, в период столыпинской реформы, в ходе революции и гражданской войны, в условиях нэпа и коллективизации. Но даже и после коллективизации крестьянское сопротивление государственному насилию в общем и целом соответствует тому, что Дж. Скотт описал и представил как естественные свойства моральной экономики».
Суть концепции состоит в том, что каждая крестьянская семья любыми мыслимыми средствами стремится избежать потенциальной угрозы голода, которая в истории таких обществ слишком часто перерастает во вполне реальную и очень страшную опасность. Это стремление всячески подстраховаться от голода объясняет многие особенности технической, социальной и моральной организации крестьянского общества, которые без этого понять невозможно. Если взглянуть на действия земледельца, его взаимоотношения с соседями, с земельной знатью, с государством под тем углом зрения, насколько все это способствует решению его исконной задачи по обеспечению самого существования своего и своих близких, проясняются многие вещи, необъяснимые с позиций привычных социально-экономических теорий.
Общинная деревня разных стран и разных исторических эпох при всем разнообразии внешних форм сводится к единой категории общим принципом: всем деревенским семьям гарантируется минимальный прожиточный минимум в тех размерах, в каких это позволяют сделать находящиеся в распоряжении деревни ресурсы. Весьма выразительной в этом плане представляется отечественная практика периодических земельных переделов в рамках общин. «Выживание слабейших» освящено деревенским общественным мнением, укоренено в обычном праве, что делает членство в общине социально привлекательным для любого крестьянина. Знаменитый крестьянский консерватизм проявляется, прежде всего, именно в стремлении крепко держаться за общинные институты и установления. Это, по представлениям общинников, по их жизненному опыту, наиболее эффективно страхует их от постоянной угрозы оказаться за нижней чертой потребления.
В такой системе координат помещик это не столько эксплуататор и классовый враг, сколько полноценный и очень важный участник социально-экономических отношений, сутью которых является существование и пропитание. В хороший год крестьяне с готовностью отдают помещику должное в виде барщины и оброка, ожидая от него помощи в случае недородов, которые, к сожалению, не редкость. Крестьяне глубоко убеждены, что государство и арендодатели, изымающие часть их продукции, поступают правомерно и логично, но они не должны делать это так, чтобы возникала голодная угроза самому существованию крестьянских семей, а в случае возникновения таковой – обязаны делать что-то, чтобы отвратить эту угрозу. На этом убеждении основывается то моральное негодование, которое явилось топливом для бесчисленных восстаний в крестьянских обществах – часто беспощадных, но отнюдь не бессмысленных. Их смысл в том, чтобы просигналить имущим классам и властям о нарушении ими этики существования и пропитания.
«Морально-экономический» подход, однако, отнюдь не отрицает постановку вопроса о классовой борьбе между крестьянством и дворянством и властью в более широком смысле. Борьба со стороны крестьянства против многих установлений и узаконений властей велась и ведется беспрестанно. Масштабы этой борьбы куда более внушительны, чем можно себе представить по имеющимся сведениям о крестьянских войнах и открытых выступлениях. Дж. Скотт разрабатывает специальную теорию обыденных форм крестьянского сопротивления. Наиболее действенны такие формы крестьянского противостояния властям, как браконьерство, воровство, потравы и другие нарушения прав собственности власть имущих, происходящие постоянно и при молчаливом одобрении соплеменников; разные способы уклонения от налогов и прочих повинностей; дезертирство. Огромная сила этого сопротивления – именно в повседневном его характере и молчаливой солидарности односельчан.
Открытое возмущение крестьян, бунт, восстание и т.п. – это почти всегда реакция на попытки резких изменений в сложившемся жизненном укладе со стороны помещиков и других властей. Крестьяне восстают не против помещиков и властей, т.е. не против существующего строя, а как раз за таковой – против случающегося временами слишком уж вопиющего нарушения помещиками и администрацией канонов «моральной экономики», обычного права и этики пропитания. В эпоху модернизации характер крестьянского восстания существенно изменяется, все чаще имеет место развитие событий по типу цепной реакции, что делает масштабы выступлений поистине безграничными. Здесь уже требуется особое теоретическое осмысление, новые концептуальные подходы, которые разрабатываются в современном крестьяноведении.
В Главе III «Россия в 1902-1916 гг. под углом зрения современного крестьяноведения» автор ставит своей задачей проведение доказательства того, что основные закономерности существования и развития аграрно-крестьянских обществ, описанные теоретической концепцией «моральной экономики» крестьянства, так или иначе реализовывались в России не только в пореформенный период, т.е. накануне бурных общественно-политических событий ХХ века, но и на протяжении первых полутора десятилетий истекшего столетия. Это создает теоретическую базу для анализа того качественного сдвига, который произошел к 1902 г. в противостоянии общинной деревни и структур экономической и политической власти в России.
Основательные исторические труды Б.Н. Миронова, П.Н. Зырянова, М.М. Громыко и др. дают достаточно материала для решения этой задачи. Яркие картины обычаев взаимопомощи в деревне разных регионов России в конце XIX в., которые приводят, например, М.М. Громыко, В.Б. Безгин, сопровождаются авторскими комментариями, вполне созвучными с выводами разработчика концепции «моральной экономики» Дж. Скотта. Доказывать, что история аграрной России имеет прямое отношение к основным положениям морально-экономической теории – это ломиться в открытые ворота. Этика пропитания и выживания слабейшего (subsistence ethic) составляет основу основ данной теории. Освященная обычным правом практика земельных переделов по справедливости, по едокам, в российском крестьянском «обчестве», наряду с помочью, заставляет внимательнее отнестись к теориям современного крестьяноведения, а через их призму и к литературным свидетельствам бытия деревенского мира.
Поэтому в главе приводится довольно много свидетельств мастеров художественного слова в пользу того, что деревенское бытие, т.е. каждодневная жизнь огромного большинства россиян, во второй половине XIX века вполне соответствовало тому, как жили и живут крестьяне вообще. Например, Н.Н. Златовратский в глубоком художественно-социологическом исследовании «Деревенские будни» (1879) изучил двенадцать видов деревенских «помочей», сообразно их характеру, вытекающему из условий, при которых они оказывались. А.А. Потехин в повести «Крестьянские дети» опоэтизировал мирскую помочь, назвав ее «высоконравственной христианской формой благотворительности, выработанной русским сердцем, русской общинной жизнью». Апеллируя к произведениям Э. Золя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.А. Некрасова, А.И. Гончарова, А.И. Эртеля, А.П. Чехова, Н.Н. Златовратского, Г.И. Успенского, С. Каронина, Н.И. Наумова, автор стремится доказать, что российские крестьяне в своих житейских проявлениях мало чем отличаются от крестьян как таковых.
Глубинная предпосылка российской крестьянской революции сводится к утрате в глазах крестьянства помещиками и другими крупными земельными собственниками морального права на эту собственность. Первые два съезда Всероссийского крестьянского союза в Москве в июле-августе и ноябре 1905 г. вполне показали сознательность и самостоятельную (вне зависимости от деятельности и претензий политических партий) организованность крестьянских общин в борьбе за свои цели. Чем ближе подходила крестьянская революция к своему первому пику 1905-1907 гг., тем яснее осознавало правительство, что ни ружьями, ни артиллерией проблему уже не решить.
Для социологического мышления в России было весьма характерно представление о том, что полным ходом развивается некий спонтанный процесс исчезновения крестьянства через расслоение его под влиянием развития капитализма в стране. Было убеждение, что достаточно скоро Россия, подобно Западу, станет капиталистической, индустриальной, здоровой, богатой и т.д. Однако, история страны в целом пошла совсем не тем путем, какой мыслила себе образованная российская общественность. В революционных событиях 1905-1907 гг. практически не происходило ожидавшихся столкновений внутри крестьянства между бедными и богатыми за имущественный передел. Напротив, деревня с неожиданным единодушием составила оппозицию помещичьему землевладению, правительственной политике. Объяснение этому единству содержит крестьяноведческая концепция циклической социально-экономической мобильности крестьянства на первых порах развития процессов модернизации. Расслоение в деревне, впрочем, имело место, хотя его масштаб и темп его нарастания был не тот, о каком писали и говорили теоретики и практики революции и реформ. Этот рост богатства на одном полюсе деревенского социума и усиление роли денег в сельской жизни зафиксировала и художественная литература, и публицистика, и крестьянские поговорки. Но этот фактор не смог перевесить общинное единство и обеспечить революционерам успешную ставку на сельский пролетариат или реформаторам – на «трезвых и крепких».
Тот исторический факт, что российские крестьяне в большинстве своем не восприняли и не поддержали реформаторские усилия правительства П.А. Столыпина, также находит свое объяснение, если принимать во внимание одну из закономерностей поведения общинных крестьян в условиях нарастания модернизационных процессов. Э. Вульф описывает эту закономерность в своей классической монографии «Крестьяне». Если в условиях развития модернизационных процессов центральная власть в крестьянском обществе представляет собой жесткий политический режим диктаторского плана, то крестьяне инстинктивно стремятся к укреплению привычных устоев общинной организации. Дело здесь в том, что обитатели деревни естественным порядком воспринимают энергичное вмешательство извне в свои дела как претензию не только на положенную к уплате в качестве налогов и податей часть своей продукции, но и на необходимую для пропитания семьи продукцию. А здесь проходит та грань, за которой крестьянское сопротивление власти приобретает новое качество, когда молчаливый и пассивный саботаж административных инициатив в любую минуту готов смениться открытым бунтом. Поэтому крестьяне всячески укрепляются в своей общинной организации, зная по опыту, что это их оружие отстаивания своих интересов непобедимо. И наоборот, если режим «поплыл», заигрался в либерализм, политический плюрализм и т.д. – значит ему не до деревни. Тогда набирают силу те естественные процессы эрозии общинных отношений, которые на материалах пореформенной России убедительно описал В.И. Ленин в книге «Развитие капитализма в России». В условиях либерального режима политика правительства по отношению к деревне, как правило, этому способствует: льготное кредитование, инвестиции в инфраструктуру и т.п. Естественные процессы разложения общины связаны с проникновением товарно-денежных отношений в деревню. Только рубль способен трансформировать экономику пропитания (моральную экономику крестьянства) в экономику рынка. Но для этого требуется очень много рублей и много лет – не двадцать и не тридцать.
Поколение реформаторов, представителями которого были и С.Ю. Витте и П.А. Столыпин, в условиях «аграрных беспорядков», а фактически – начала народной революции, было обречено на попытку форсированными темпами доделать то, что в свое время не дали доделать Н.Х. Бунге, и мечтать при этом о двадцати годах покоя, внутреннего и внешнего. Но все дело как раз в этих форсированных темпах и методах. Столыпин допускал насилие при демонтаже общинных институтов. Имея в виду закономерную реакцию общины на административный пресс, можно сказать, что Столыпин полагал разрушить общину именно тем способом, который мог повлечь лишь укрепление ее. Масштабы насилия были огромны, размах повседневного скрытого (а впоследствии и открытого) сопротивления крестьян им соответствовал.
Желание местного чиновничества выслужиться перед начальством, продемонстрировав быстрое выполнение его воли, становилось основной движущей силой реформы, а сопротивление крестьянских общин – основным тормозом. Чиновники стремились давать отлакированные победные реляции наверх о ходе «приватизации» земли. Английская исследовательница проблемы Дж. Пэллот приводит множество свидетельств того, что социально-экономические последствия реформы на бумаге выглядят куда более радикально, чем это было в реальности. В восприятии крестьян очень часто вступление их или их одноплеменников в наследственное владение землей совсем не означало выхода из земельной общины. По мнению П.Н. Зырянова, статистика также преуменьшает размах противодействия деревни реформаторским поползновениям правительства, поскольку многое из того, что реально делалось крестьянами в этом направлении, делалось скрытно, чтобы как можно меньше привлекать внимание властей, и поэтому часто как статистический факт не отмечалось. Причем самым разнообразным действиям крестьян было свойственно чередоваться в зависимости от конкретной обстановки. Главное было добиваться хоть малых, но конкретных результатов, всячески избегая регистрации своих действий как антиправительственной деятельности.
Примерами этого разнообразия форм антистолыпинских действий может служить крестьянский отказ избирать из своей среды членов уездных землеустроительных комиссий и бойкот этих выборов; составление приговоров и наказов во II и III Думы вразрез с реформенным аграрным законодательством, но в соответствии с нормами обычного права; составление и принятие подобного рода приговоров на сходах как бы для «внутреннего пользования», своего рода торжественные обещания, которыми односельчане связывали себя в своих дальнейших действиях; прямые выступления на сельских сходах против реформы; агитация против реформы вне схода; отказ схода в составлении приговоров о выходе из общины, сопровождавшийся негласным давлением на «укрепленцев». Имели место также «самовольные» переделы земли, когда в передел общиной включались уже укрепленные или даже отмежеванные участки; случалось, что изгоняли землемеров, происходили столкновения с полицией, громились и поджигались хутора. П.Н. Зырянов образно писал, что статистика крестьянского движения «показывает нам лишь видимую, измеряемую часть тех рифов, на которые напоролся столыпинский корабль. Рифы не казались высокими и прочными. Столыпин же и его окружение были решительными, но малоискусными лоцманами. Они плохо представляли себе то, что было скрыто под поверхностью народной жизни. И им не удалось “протаранить” толщу крестьянства, чтобы окончательно навязать стране путь развития, выгодный горстке помещиков, но обрекающий основную часть народа на долгие годы нищеты и голодовок».