А. И. Герцена 191186 Санкт-Петербург, наб р. Мойка, 48 Факультет управления Гелих Олег Яковлевич Учебный курс

Вид материала

Учебный курс

Содержание Ф. Тейлора Управление в обществе не находится вне нравственных идеалов и критериев, которые только и определяют его социальное предназначен 2. «Социальное тело» управления.

Подобный материал:

• А. И. Герцена 191186 Санкт-Петербург, наб р. Мойка, 48 Факультет управления Учебная, 31.63kb.
• «Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена», 1893.4kb.
• Макаров Андрей Иванович, 3368.98kb.
• Структуры педагогики, 914.66kb.
• На правах рукописи, 830.71kb.
• Удк трофимова нэлла Аркадьевна актуализация компонентов смысла высказывания в экспрессивных, 561.23kb.
• Удк 803. 0 – 73 пелевина надежда николаевна текстовая актуализация когнитивно-речевого, 791.72kb.
• Педагогическое образование в условиях развития миграционных процессов (на материале, 876.82kb.
• Читательское развитие личности: теоретико-методологические аспекты, 816.59kb.
• А. И. Герцена по адресу: 191186, г. Санкт-Петербург, набережная р. Мойки, д. 48, корп., 1211.51kb.

Российский государственный педагогический университет

им. А.И. Герцена

191186 Санкт-Петербург, наб. р. Мойка, 48

Факультет управления

Гелих Олег Яковлевич

Учебный курс:

Теория УПРАВЛЕНИя

Тема 10:

Современные проблемы теории управления

Лекция: 2 часа.


1. Управление как социально-культурный феномен.

Управление представляет собой социокультурный феномен и имеет дело с объектами различной природы (материальными, социальными и духовными).

Оно выполняет и различные функции: инструментальную, проективную, познавательную, аксиологическую, методо­логическую, социально-интегративную и социально-преобразователь­ную.

Поэтому, когда традиционно говорят об управле­нии как о средстве достижения цели, желательно уточнять, о чем идет речь.


Поскольку на виду чаще всего находится инструментальная функция управления, то вся практическая и научная проблематика вращается вокруг этой функции.

Основным показа­телем ценности управления признается достижение запланированного результата в преобразовании объекта. Отсюда наибольшее внимание к проблеме объекта, в терминах «цель – средство – результат» и разра­ботке различных технологий осуществления операций в указанном тре­угольнике.


Близко к этому прилегает проективная функция, что прояв­ляется в предварительной разработке планов, проектов, моделей, кото­рые подлежат осуществлению.


Сложнее обстоит дело с познавательной функцией управления.

Управление как и любая деятельность строится на некотором знании об объекте воздействия и его возможных состояниях. Поэтому определенная информация (данные, факты) об объекте является необходимым условием управленческой деятельности, как и обратная связь в виде рефлексии о результативности управленческих воздействий, операций.

В условиях осуществления стандартных, перио­дически повторяющихся операций эта информация и основанная на ней рефлексия доходят до уровня автоматизмов и не представляют проблему для субъекта управления.

Но как только в одном из элементов процессуальной структуры управления происходят непредвиденные и трудно распознаваемые изменения, значительно повышается роль по­знавательной функции.

Управление в этих случаях выступает заказчи­ком на получение новых сведений и, в конечном итоге, знаний об управленческой ситуации.


Пока проблематика управления вращалась в рамках естественно-на­учной индустриальной парадигмы, вопрос о получении знаний, относи­тельно самого управления как явления, не возникал. Проблемы управ­ления сводились к изучению объектов управления средствами различ­ных наук.

Предполагалось, что открытие новых явлений и закономер­ностей в поведении объектов приведет, в соответствии с кибернетиче­ской теорией, к повышению информационного разнообразия и у субъ­екта управления, как будто субъект аналогичен регулятору в техническом устройстве.

Заказа на получение знания о всей системе отноше­ний и связей управления, о самом управлении как особого рода чело­веческой деятельности, его действительных социальных функциях и трансформациях не поступало.


Только с переходом к постиндустриаль­ной парадигме появилась потребность исследовать аксиологическую функцию управления (в ее социокультурных и цивилизационных ас­пектах) и методологическую функцию как принцип описания и объяс­нения определенных явлений действительности (природы и общества).

Встал вопрос о необходимости различения управления объектами при­роды, общества и духовной жизни, о необходимости уточнения исполь­зуемых познавательных средств, о выделении различными научными дисциплинами явлений управления как объектов, приводящих к опре­деленным реальностям (онтологический аспект) и разработке принци­пов исследования, теорий, гипотез и способов их проверки (гносеоло­гический аспект).


Нужно признать, что, несмотря на притязание научного менеджмен­та на роль теории управления, современная наука так и не располагает теоретически развернутой феноменологией управления, целостным представлением о законах его порождения, строения, функционирования и развития.

То, что в научном менеджменте называют «теориями», на самом деле является теоретическими обобщениями практического опыта, материалов эмпирических исследований различных научных дисциплин, не претендующих на методологическую проработку оснований теории управления.


Так, Дейл Е. Занд, профессор теории управления Нью-Йоркского университета, пишет: «В управлении сосуществуют теория директивного руководства и теория участия трудящихся в управлении, теория централизации и децентрализации структуры, дифференциации и интеграции подразделений, формальных и неформальных структур... [Но] большинство теорий применимо лишь для решения узкого круга проблем, объясняя только какую-то часть реальности. Как только вы выходите за эти узкие рамки, теория или не работает, или может дать искаженные результаты»¹.


Если обратиться к примерам из истории управленческой мысли, то мы увидим, что фрагментарность познавательных действий по отноше­нию к управлению преследовала науку управления с первых классов ее «научных школ».

Исследования Ф. Тейлора касались рационализации выполнения ра­бочими только отдельных трудовых операций и организации их рабо­чих мест.

Принципы административного управления А. Файоля каса­лись также только одного аспекта управления – административного.

«Школа человеческих отношений» строилась на выводах из хоторнских экспериментов Э. Мэйо социально-психологического характера. Благодаря этим исследованиям в объект управления были включены межличностные отношения в трудовых коллективах.


Многочисленные исследования организационного (производственного) поведения, акку­мулированные в «школе поведенческих наук», показали, что каждый работник обладает своим потенциалом и что этот потенциал при опре­деленных условиях может быть использован на благо организации.

На­конец, в помощь руководителям, принимающим решения, были пред­ложены модельные методы, построенные на количественной обработке данных («школа науки управления»).


Фактически управление как целостное явление, как особая связь или отношение между людьми в процессе совместной деятельности не изучалось. В одних случаях изучался объект управления, а в других его субъект. Причем и эти исследования не проводились с единых кон­цептуальных позиций, в рамках общего предмета или при помощи еди­ных методов. К тому же это были не всегда исследования.

Так, А. Файоль предложил свои принципы без всяких исследований, на основе обобщения опыта, а математические модели стали эмпирически при­кладываться к управлению в связи с появлением электронной вычис­лительной техники с программным обеспечением для автоматического проектирования (САПР). Логично было включить в предмет проекти­рования и объекты управления, опробовать методы исследования опе­раций, теории игр и т.п., не утруждая себя содержательным анализом управления как сложного социального явления.


Определенным продвижением вперед в познании явлений управле­ния явилось применение системного подхода.

Это позволило понять, что организации как объекты управления представляют собой опреде­ленные системы, призванные достигать поставленные цели в условиях меняющейся внешней среды. Это означало подтягивание познания проблем управления к уровню общесистемной методологии. Однако имен­но на этом этапе стало невыносимо ясно, что этот путь не может при­вести к содержательной теории управления.

«Из того факта, что сис­темный подход представляет собой методологическое направление на­учного познания, вытекает довольно прозрачный, но часто, к сожале­нию, упускаемый из виду вывод: сам по себе системный подход не решает и не может решать содержательных научных задач».²


Важным познавательным результатом применения системного под­хода в исследовании является системная постановка проблемы, как это и произошло с признанием важности внешней среды организации для выявления структурных характеристик объекта управления. Это увели­чило число учитываемых параметров, но нисколько не приблизило к пониманию сущности явления.


Не принесло принципиально нового познавательного результата и применение системного анализа в управлении. Как известно из литера­туры, системный анализ был специально создан как практическая ме­тодология управления, ориентированная на объекты любой природы³.

Первоначально он развивался исключительно как средство решения военно-стратегических проблем, когда великие державы стали перехо­дить от конструирования отдельных средств и единиц вооружения к созданию систем вооружений. Проектируемые объекты были сложны­ми человеко-машино-ресурсными системами, что потребовало измене­ний в стиле мышления.

Для применения системного анализа характерно признание многоас­пектного, комплексного характера анализируемых систем, выделение контролируемых и неконтролируемых факторов, четкое формулирова­ние проблем, разделение их на более мелкие подпроблемы и задачи, установление единых критериев решения всей иерархии проблем и разработка соответствующего комплекса действий.

Казалось бы, системный анализ идеально подходит для решения проблем управления объектами любой природы. Однако это не так.

В системном анализе наряду с научными большую роль играют и чисто практические соображения, поэтому он представляет собой трудно уло­вимое сочетание научного и вненаучного знания, для решения сугубо прикладных проектировочных задач.


Будучи дисциплинами ярко выраженной практической ориентации, менеджмент и системный анализ были слабо озабочены систематизаци­ей своих теоретических и методологических оснований.

Пока практические рекомендации и их тиражирование в различных формах обучения удается производить путем обобщения наблюдений и передового опыта, углубленная теоретическая работа не становится де­лом первой необходимости.

Но вопрос не только в этом.


Одной из причин кризисного положения теории управления являет­ся вытеснение на периферию познавательного процесса социально-фи­лософского знания как наиболее высокого уровня методологической рефлексии, о чем с прозорливой проницательностью писал в свое вре­мя Э.Г. Юдин.

«Причем такая функция реализуется всегда, поскольку она порождается самой природой познания, его постоянным стремле­нием к целостности. И если она не реализуется социально-философ­скими средствами, то их место занимают иные (обычно инструменталь­ные) средства, приводящие к искажению сути дела и, в конечном счете, к разрушению этой целостности».⁴


Как мы показали, приложение системного подхода не привело к уг­лублению теоретических оснований управления. И до сих пор систем­ный подход используется в исследованиях преимущественно для наиболее полного и, по возможности, наглядного представления парамет­ров объекта управления в их актуальной взаимосвязи.


Попытка изобразить управление как процесс не выходит за рамки тривиального разложения управленческой деятельности на стадии: под­готовка управленческого решения, принятие решения, реализации или смены состояний объекта управления во времени.


Нередко за словами о применении к познанию управления «процессного подхода» стоит признание того, что «объект функционирует», то есть действует.

В «Основах менеджмента» говорится: «Управление рассматривается как процесс, потому что работа по достижению целей с помощью других [людей] – это не какое-то единовременное действие, а серия непрерывных взаимосвязанных действий. Эти действия, каждое из которых само по себе является процессом, очень важны для успехов организации. Их называют управленческими функциями... Процесс управления является общей суммой всех функций».⁵


Далее познание управления «уходит» в перечисление неизвестно от­куда взявшихся (в смысле их доказательности) функций (например, пла­нирование, организация, мотивация, контроль) и в подробное описание каждой из них.

Из такого подхода исчезает контекст, в котором зарож­дается и осуществляется управление, и изменение типа связи между функциями, для которого следование функций одна за другой во вре­мени не имеет существенного значения.


Вызывает сомнение сама возможность рассмотрения функций управ­ления как отрезков одной прямой линии. Смена состояний действи­тельно происходит, но то, что является субстратом этих состояний, как раз и требует сущностного теоретизирования, которого в данном слу­чае нет.


Понятие «система» только тогда начинает выполнять эвристически ценную теоретико-методологическую роль, когда оно не просто позволяет обозначить сложный объект, а сформулировать нетривиальную проблему и выдвинуть новый предмет исследования.

А это уже функ­ция не системного подхода, а специализированной теории определен­ной предметной области. Системный анализ в управлении не стал и не мог стать такой специализированной теорией.


Ситуационный подход считается дальнейшей конкретизацией сис­темного анализа, поскольку в центре внимания проблемы управления оказывается ситуация как сочетание конкретных переменных и изме­ряемых параметров.

Постулируется, что специфические способы и приемы, которые может использовать управление для эффективного достижения целей организации, могут быть функциональны (полезны) в одном случае и дисфункциональны в другом, то есть эти способы и приемы могут значительно варьировать в зависимости от ситуации.

«Конкретный выбор переменных точно так же, как и в случае с функ­циями управления, находит разную интерпретацию у разных авторов, но большинство из них сходится во мнении, что существует не более десятка факторов, которые можно сгруппировать по двум основным классам внутренних и внешних переменных».⁶


Далее авторы действительно выделяют группы переменных: 1) внут­ренние (цели, задачи, люди, структура и технология); 2) внешние пря­мого действия (поставщики трудовых ресурсов, материалов и капита­лов, потребители, конкуренты, государственные органы и профсоюзы); 3) внешние косвенного действия (международные события, состояние экономики, политические факторы, социокультурные факторы и фак­торы научно-технического прогресса).

Несмотря на то, что в специальной литературе подробно рассказыва­ется о содержании каждой переменной, никакой концепции, касающей­ся их связи и типологии ситуаций не предлагается. Тексты иллюстрируются мнемоническими схемами для запоминания перечня наимено­ваний этих переменных.

Разговор о ситуативном подходе сводится к предоставлению управленцу обширного набора разнокалиберных инст­рукций для их самостоятельного использования в условиях так и не преодоленной неопределенности.


«Неопределенность, - пишет Дейл Е. Занд, - влияет на наш подход к управлению почти на каждом уровне анализа. Неопределенность яв­ляется ключевым фактором везде, начиная с теории поведения отдель­ной личности, теорий лидерства и компетентности и кончая теорией разработки стратегии и проектирования организационных структур»⁷.


Основной причиной сложившейся кризисной ситуации в познании явлений управления мы считаем методологически ошибочную трактов­ку управления как всеобщей или универсальной категории, относящей­ся одновременно к природе, к технике и к обществу.


Управление, которое не выполняет в обществе гуманистическую функцию, превращается в манипулирование людьми, в технологию достижения любой, в том числе аморальной и асоциальной цели.

Такое «управление» становится опасным источником социальных деформаций. Поэтому для определения того, что есть управление в со­циальных системах, недостаточно естественнонаучных и технико-техно­логических представлений.

Управление в обществе не находится вне нравственных идеалов и критериев, которые только и определяют его социальное предназначение.


В отличие от природных и технических систем в системах социаль­ного управления принципиально недостижима полнота информацион­ного разнообразия субъекта управления в отношении управляемого объекта как этого требует кибернетика.

Она восполняется только путем следования определенному нравст­венному идеалу, что не поддается унификации и алгоритмизации, свойственным технологическому подходу к управлению, использующе­му естественнонаучную методологию системного анализа.

Единствен­ным достоинством системного анализа в отношении экспликации про­блем социального управления является сама возможность постановки их в явном виде.


Техницистское, или инструментальное направление в решении соци­альных проблем средствами управления не видит принципиальной раз­ницы между технической конструкцией и социальным механизмом, по­этому перенос методологии и методики системного анализа с систем вооружения на систему здравоохранения кажется вполне закономер­ным.

По этому же пути идет и новая многообещающая дисциплина – си­нергетика. Она признает некоторое отличие социальных систем от тех­нических, людей от химических элементов и от муравьев, но только на один какой-нибудь параметр, увеличивающий эмерджентность, или внесистемность, поведения элемента.


Так, отцы-основатели синергетики И. Пригожин и Г. Николис счи­тают, что «в отличие от молекул – основных "актеров" в физико-хи­мических системах и даже в отличие от муравьев или других живот­ных сообществ, человек всегда строит свои собственные проекты [подч. авт.], имеет свои собственные желания»⁸.

В связи с этим признается, что самоорганизация в обществе является просто более сложным де­лом, чем в природе.

А.К. Астафьев по этому поводу высказывается так:

«Теория надеж­ности технических систем обладает своей спецификой и не может быть использована для анализа социума безотносительно, абсолютно, ибо понятно, что социальные системы обладают значительными отличиями от технических. Вместе с тем здесь вполне уместны такие вероятностные оценки, как сохранение работоспособности (жизнедеятельности), обеспечение резервирования (избыточности), использование механиз­мов восстанавливаемости и т.п. Преодоление тенденции к катастрофам, кризисам, деградации связано как раз с применением методов теории надежности с безусловным учетом специфики социальных систем».⁹


В чем состоит эта специфика, говорится весьма неопределенно и по-раз­ному, но всегда присутствует уклон в физикализм и натурализм: собст­венно человеческое (сознательное, планомерное, целеустремленное, деятельностное) подавляется превосходящим его природным (стохасти­ческим, спонтанным, проделывающим свои манипуляции за спиной че­ловека и вместо него).


То, что такие представления существуют и активно пропагандируют­ся, являются свидетельством недостаточного развития социально-гума­нитарных наук, социально-философской методологии, и в частности живучести в социологии базовых представлений позитивизма.


Вследствие этого в обществе могут разрабатываться теории и прак­тические рекомендации как говорится «с точностью до наоборот», то есть уводящие научную мысль в прямо противоположную сторону от ее действительного объекта и действительных проблем.


Так, в той же работе А.К. Астафьевым утверждается: «Уместно отметить, что самоор­ганизация в обществе оказывается гораздо более трудным делом, ибо здесь возникает иллюзия сознательной организации общественных сис­тем со стороны управляющих структур. На самом же деле управляю­щие воздействия могут вносить куда более существенный элемент дез­организации (энтропии), вызывая кризисные явления экологического, военного, нравственного плана».¹⁰


В общем вроде бы логично на первый взгляд, но если вдуматься, то перед нами заведомо непродуктивная попытка сформулировать социально-гуманитарную проблему в терминах естественнонаучной пара­дигмы.

Получается противоречиво и совершенно не верно. Игнориру­ется, с одной стороны, сознательная организация социальных систем (объявляется иллюзией), а с другой, управляющие воздействия призна­ются чуть ли не основной причиной экологических и других кризис­ных явлений. Здесь социальное необоснованно сводится только к инст­рументальному.


Насколько все же продуктивнее звучит идея Г.И. Рузавина о сочета­нии организации и самоорганизации как новой парадигме обществен­ных наук.¹¹


Но, поставив так вопрос, нужно было бы продвинуться и в отношении онтологического представления о социальной реальности.

Какова эта реальность, если в ней проблемой является сочетание соз­нательно организованного, спланированного и сознательно стихийного, неорганизованного? Какое место в этих различных аспектах реальности занимает одно и то же существо под названием человек?


Человек остается самой слабой, самой мало разработанной категори­ей социально-философского знания. К этому выводу пришли многие современные мыслители, такие, например, как К. Поппер, М. Фуко, М.Б. Мамардашвили, Г.С. Батищев, В.В. Соколов и др.


М. Фуко так выражает свое отношение к этой проблеме: «человек является... местом непонимания – того самого непонимания, которое постоянно грозит затопить мысль ее собственным небытием, но в то же время позволяет мысли собраться в целостность на основе того, что от нее ускользает».¹²


Исследователь этой проблемы А.И. Мошко приходит к выводу, что здесь мы сталкиваемся с несогласованностью онтологических предпо­сылок относительно природы и человека.

В самих недрах естествозна­ния имеются предпосылки к технократическому применению его результатов.

Для естественнонаучной точки зрения «человек, который ве­рит во что-то, онтологически ничем не отличается от человека ни во что не верящего; человек, который находится в состоянии любви, опять же онтологически ничем не отличается от человека, который не любит».¹³


В современной познавательной ситуации «субъект как целостное системно-историческое образование должен обладать теми же всеобщи­ми свойствами (атрибутами), которые он находит в объекте, то есть пространством, временем, количеством, качеством, движением и т.д. Причем речь должна идти именно о целостном человеке как объектив­ном образовании, включающем в себя не только "тело", но и "субъек­тивность" ["душу", "мыслящее Я"].

С классической точки зре­ния это невозможно, поскольку "субъективность" здесь оказывается объективной (а это нонсенс)».¹⁴


Нам представляется в связи с этим, что социологии также следует смелее преодолевать определенную ограниченность классических есте­ственнонаучных предпосылок и переходить к более полной онтологии социальной действительности, чтобы не выглядело абсурдным утвер­ждение, что общество все же состоит из людей, что только через лю­дей, через их совместную деятельность и их индивидуальное самоосу­ществление не только воспроизводится, но и порождается социальная реальность в своих разнообразных и уникальных формах.


2. «Социальное тело» управления.

Вполне логично считать, что если естествознание изучает закономер­ности взаимодействия природных тел, то обществознание – закономер­ности взаимодействия «социальных тел», каждое из которых есть опре­деленная конфигурация социальных связей и отношений людей, материальных и духовных условий их жизни, сложившаяся вследствие не­обходимости осуществлять совместную деятельность.


Введение понятия «социальное тело» как единицы анализа отвечает потребности современной социальной науки в полной философской онтологии изучаемой реальности, поскольку в такой смысловой конст­рукции в одном шаге удерживается единство субъекта и объекта соци­ального действия как процесса и как меры их взаимодействия, персо­нальная неповторимость, историческая и социокультурная обусловлен­ность, человекоразмерность, то есть привязанность к человеку как ко­нечному существу, к его мыслям, идеалам, реальным социальным свя­зям и зависимостям.


Наконец, здесь присутствует возможность широкой операционализации понятий для введения в научный оборот нового пласта эмпириче­ских данных.


Слово «тело» используется как понятие не только в естествознании, но и в геометрии, в психофизиологии и в психологии. В последнем ва­рианте – в связи с решением вековечной проблемы об отношениях ду­ши и тела.¹⁵ В истории и в социологии слово «тело» используется ско­рее как метафора, чем строгое понятие. Примером может служить мно­гократное употребление слова «тело» по отношению к обществу Ар­нольдом Тойнби в его фундаментальном труде «Постижение исто­рии».¹⁶

Философ В.М. Розин попытался развести понятия «тела» и «телес­ности» для культурологического анализа явлений сексуальности.¹⁷ Ка­тегория «телесность», по утверждению В.М. Розина, стала вводиться в психологию с одной стороны под влиянием культурологии и семиоти­ки, а с другой – в связи с новым пониманием понятий «болезнь», «организм», которые оказались связанными не столько с естественным со­стоянием тела, сколько с переживаемыми и присваиваемыми челове­ком культурными и ментальными концепциями. «Телесность – это со­стояние, вызванное новой формой поведения, то, без чего это поведе­ние не могло бы состояться, это реализация определенной культурной и семиотической схемы (концепта), наконец, это именно телесность, то есть определенный модус тела».¹⁸

В отличие от живого физического тела, которое растет и затем ста­реет, телесность претерпевает самые необычные изменения и метамор­фозы. Она может в течение жизни несколько раз рождаться и отми­рать, различные формы телесности могут пространственно наклады­ваться друг на друга. «У человека могут складываться (рождаться, жить, отмирать) и более крупные телесные образования – «тела», на­пример, «тело любви», «тело мышления», «тело общения», «эмоцио­нальное тело»... В этом смысле уже не кажутся неправдоподобными и такие выражения как «ментальное тело», «эфирное тело», «астральное тело»: вероятно, духовная, эзотерическая практика предполагает и от­крытие соответствующих телесных образований – «тел».¹⁹

В этом смысле можно сказать, что социально-духовная практика приводит к вычленению и «социального тела» управления как аспекта социальной реальности, представляющей собой процесс совместной деятельности людей.

В определенной степени любая организация, учреждение, институт, созданные для решения тех или иных задач (проблем), могут быть рас­смотрены в логике «социального тела» с той лишь разницей, что «со­циальное тело» управления обусловлено особенностями проблемы, а не границами организации или учреждения. Они могут совпадать, а могут и не совпадать.

Мы считаем, вслед за П. Бурдье, с учетом его понятия «габитуса», что в обществе нет действий внесоциальных. Все действия людей соци­альны, то есть совместны. Остается только подчеркнуть, что все они осуществляются в определенном «социальном теле», принимающем различную форму на различных стадиях осуществления действия и в зависимости от различных состояний субъекта.

«Социальные тела» обладают трансформационной динамикой, мно­гообразием конфигураций. Эти и другие свойства «социальных тел» мы будем иметь возможность рассматривать обстоятельно в связи с выяснением их отношений с социальным управлением.

Сейчас хотелось бы подчеркнуть, что введение понятия «социальное тело» как состояния социальной реальности имеет важное теоретико-методологическое значение для развития методологии научного позна­ния сложных «человекоразмерных» объектов.

Ведь нельзя отрицать, что любая естественнонаучная проблема име­ет социальное происхождение и социально значимый результат. При всем том, что «субъективность» тщательно элиминируется из процесса исследования объектов природы, сам процесс познания социален и, следовательно, обладает сопровождающим его «довеском» в виде «со­циального тела».

Слово «довесок» здесь, конечно, метафора. Переворот в методологии науки, произведенный Томасом Куном, произошел в результате того, что он открыл социальный механизм решения научных проблем – на­учное сообщество, вооруженное изобретенной им парадигмой.

Сегодня понятие «парадигма» используется в самых различных зна­чениях. Парадигма – это когнитивная конструкция, созданная опреде­ленным (хотя и постоянно меняющимся по составу и характеру взаи­мосвязей, со сложным ритуалом смены лидерства) научным сообществом.²⁰ Это сообщество и является «социальным телом» научной про­блемы, решаемой при помощи парадигмы.

В этом же направлении движется и современная гносеологическая мысль, пытаясь как-то определить пути выхода из кризиса теории познания, занятой по традиции исследованием отношений «субъект – объект». В.Н. Порус, например, приходит к выводу, что «в теорию по­знания существенно входит история "мыслительных коллективов" и их социологическое исследование. Традиционное отношение "субъект – объект" заменяется связью "субъект – мыслительный коллектив – объект", в котором главную роль играет второй компонент; именно "мыслительный коллектив". Он детерминирует мысли­тельную деятельность индивида и вследствие этого определяет также характер познаваемого объекта».²¹

Здесь мы снова встречаемся с неявной попыткой выделить «соци­альное тело» как явление социальной реальности, в значительной мере детерминирующее и регулирующее решение проблем познания.

Сферы научного познания и социального познания не отделены друг от друга непроницаемой перегородкой. Как писал в свое время И.Г. Ге­расимов, наука – только особая форма процесса познания, в основе его находится стихийно-эмпирическое познание.²²

Под последним понимается получение знаний в ходе общественно-практической деятельности людей, их разнообразных действий с объек­тами. Полученные в результате эмпирические знания позволяют лучше понять свойства этих объектов, видоизменять средства воздействия на них, добиваться результата как показателя решения той или иной практической проблемы.

Следовательно, проблема входит в состав социальной реальности двояко: как некоторая трудность или препятствие в деятельности человека, которые нужно практически преодолеть, и как знание (модель) всей ситуации, включая знание об объекте, средствах и условиях воз­действия. Проблема неотделима от деятельности общественного субъ­екта, как общественный субъект немыслим без решаемых им проблем одновременно в мыслительном и в практическом планах.

Здесь мы подходим к важному этапу рассуждений о сущности соци­альной реальности. В зараженной позитивизмом естественно-научного толка социологии признается различие онтологического (предметного) и гносеологического аспектов научной проблемы в их тесной взаимо­связи. Не учитывается только, что речь идет о разных состояниях ре­альности. В одном случае это «социальное тело» практического субъек­та, преодолевающего препятствия на пути решения своих задач, по-сво­ему моделирующего ситуацию, а в другом случае это «социальное те­ло» исследователя, онтологизирующего свой объект и гносеологизирующего свой предмет.

То есть у каждой проблемы есть свое «социальное тело». Отношение этих «тел», их движение и трансформация дает новое представление о социальной реальности. Социальная проблема не конструируется иссле­дователем, а существует до и независимо от того, какая теоретическая концептуализация ее сопровождает. Это две только частично соприка­сающиеся реальности, это разные «миры», как говорил К. Поппер.

Когда В.А. Ядов заявляет, что «социальная проблема может и вовсе не осознаваться как общественная потребность, так как провоцирую­щие ее противоречия не достигли того уровня, на котором они стано­вятся очевидными»,²³ то это не совсем верно.

Если говорить о движении проблемы из локального в большое об­щество, то последнее может бесконечно долго игнорировать существо­вание проблемы на локальном уровне, но от этого она не перестает быть социальной проблемой. Даже если проблема касается одного единственного индивида, она не перестает быть социальной, поскольку социальна любая персона, любой человек.

Соответственно, любая персона, любой человек, решая свои жиз­ненные проблемы (в рамках того же «жизненного мира»), осуществляет эту свою жизнедеятельность в коконе определенного «со­циального тела» и всегда с определенной степенью осознания того, что и зачем он делает, то есть одновременно в мыслительном и в практиче­ском планах.

При этом он творит социальную реальность, но творит в пределах возникающего и отмирающего «социального тела» и субъективно поня­той им проблемы.

«Социальное тело» общества состоит из совокупности взаимодейст­вующих и взаимопроникающих «социальных тел» индивидов, обладаю­щих реальными социальными параметрами в зависимости от степени участия в решении различных уровней и масштабов индивидуально-со­циальных проблем. Скажем, «социальное тело» президента отличается от «социального тела» премьер-министра, а вместе их «тела» заметно отличаются от «социального тела» губернатора Красноярского края или шахтера из Воркуты.

Индивид живет и решает свои проблемы только потому, что он дей­ствует в определенном «социальном теле», и, решая индивидуальные проблемы, решает и социальные, а общество живет, воспроизводится и развивается даже в самые тяжелые, «смутные» времена только потому, что, решая свои общие (социальные или глобальные) проблемы, так или иначе решает и индивидуальные.

Нужно сказать, что философская методология дает возможность вы­делить критерий оценки движения «социального тела» общества, сов­падающий с критерием самооценки индивидом своего состояния как комфортного или дискомфортного (А.С. Ахиезер). Таким критерием является степень индивидуальной свободы. По тому, позволяет ли общество в своем инверсионном движении расширять или сворачивать рамки индивидуальной свободы, определяется прогрессивное или рег­рессивное состояние его развития. Той или иной степени индивидуаль­ной свободы соответствует состав и способ функционирования индиви­дуальных «социальных тел». А.И. Ракитов справедливо отмечает, что «индивидуальная свобода возможна только в обществе, благодаря об­ществу, на основе и при поддержке создаваемых им институтов, и уже никак не на острове, заселенном единственным Робинзоном»²⁴. Но, до­бавим, она не возможна и благодаря индивидуальной деятельности по расширению рамок свободы для себя, поскольку такое стремление не­избежно затрагивает и свободу других.

А.И. Ракитов предлагает операциональную модель свободы, приложимую к человеку. Он модернизирует спинозистско-гегелевскую сен­тенцию, что «свобода есть осознанная необходимость», восходящую в свою очередь к евангельскому изречению «познай истину и будешь свободен». Основными компонентами структуры свободы он рассмат­ривает: объективную и субъективную форму свободы, систему прини­маемых решений и процесс их реализации. Каждый из этих компонен­тов социален по своему происхождению и зависит от состояния обще­ства.²⁵

Введение понятия «социальное тело» обусловлено тремя тенденция­ми в познании проблем управления: 1) признанием ограниченных со­держательных возможностей системного подхода к управлению; 2) не­удовлетворительными попытками представить социальную систему объектно, физикалистски; 3) ограниченными описательными и объяс­нительными возможностями самого деятельностного подхода как осно­вы построения обществоведческих наук.²⁶

Можно спросить, какая разница, назвать совокупность участников той или иной деятельности «группой», «системой» или «социальным те­лом»? Что меняется, если одна из морфологических конституент дея­тельности будет представлена как своеобразное «социальное тело»?

Способность психики быть регулятором индивидуального поведения есть только психологическая предпосылка управления как социального явления.²⁷ Его генезис связан с появлением надпсихологических инди­видуальных социальных конструкций для искусственного поддержания в действующем состоянии социальных тел, обеспечивающих осуществ­ление той или иной деятельности, заранее спроектированной социаль­ным субъектом.

Как в наращивании мощности физического тела человека приняла участие техника, создавшая средства для искусственного усиления его естественных органов, так и в социальном плане для управления все более сложными объектами биосоциотехнической природы были созда­ны искусственные конструкции (организации) для усиления ограни­ченных возможностей психики отдельного человека в управлении сложными социальными процессами.

Осознание этих различий еще находится в стадии становления.²⁸ Мы находим попытки по-новому взглянуть на роль организаций как искусственных элементов только в материалах семинаров по теории и методологии деятельности, проводившихся в 60-х – 70-х годах под ру­ководством Г.П. Щедровицкого, в частности в работах В.А. Лефевра, Э.Г. Юдина, О.И. Генисаретского в связи с решением проблем органи­зационного проектирования.²⁹

«Механизмы деятельности таковы, что и трансляция, и реализация могут осуществляться в двух формах: или как искусственный процесс и содержание социальной деятельности, или в качестве естественного процесса в сложившейся системе естественного типа».³⁰ О.И. Генисаретский предлагает считать естественной системой организацию как социальный институт, а искусственной – организационную рефлексию и ее продукт – организационное проектирование. При этом он предла­гает отказаться от устоявшегося в научной литературе деления органи­заций на формальные и неформальные и рассматривать проблему орга­низации как проблему адекватности организационного проектирования естественной организации как социальному институту, что, на наш взгляд, относится к разным проблемам, не исключающим, а дополняющим друг друга.³¹

Завершая этот раздел, обратимся к уточнению онтологического представления о социальной реальности, частью которой выступает управление как социальное явление и как особого рода деятельность.

Для того чтобы управление «вписалось» в эту реальность необходи­мо, как мы уже заявляли выше, переосмысление онтологических пред­посылок его осуществления. Нужно признать, что осуществление лю­бой предметной деятельности есть одновременно и самореализация ее основного источника и производителя – человека как субъекта деятельности. То есть каждый акт деятельности есть одновременно прояв­ление индивидуально-целевого состояния производящего его человека. Рассмотрение деятельности без осуществляющего ее человека является методологически ошибочным, возможным только в физикалистско-техницистской картине мира.

В живой, реальной действительности нет деятельности без человека и нет человека без другого человека, прямо или косвенно участвующе­го в его деятельности. Другими словами, в социальной действительно­сти действуют социальные субъекты, включающие в себя не только физическое тело и мыслящее «Я» (душу, ментальное тело), но и соци­альное тело, под которым понимается совокупность людей, которые участвуют в совместной жизнедеятельности. Деятельность управления прин­ципиально отличается от предметной деятельности, поскольку ее объ­ектом выступает не только сама предметная деятельность, но и соци­альные условия ее осуществления. Эти условия конкретный субъект сознательно и целенаправленно превращает в подвластный его воле и интересам ме­ханизм, называемый нами «социальным телом».

Проблема управления может состоять не только в том, что управляющее лицо (персона) неадекватно отражает ситуацию, но и в том, что оно не может создать адекватное решаемой проблеме «социальное тело». Здесь как раз и проявляется специфика социальности как противоречивого един­ства искусственных и естественных элементов.

Естественным элементом являются сами люди с их способностью к гибкому поведению в самых разных ситуациях. Искусственным эле­ментом являются нормы и правила, связи и схемы координации и подчинения (субординации), устанавливаемые доминирующим субъектом взаимодействия с осталь­ными участниками. Социальное тело, таким образом, может состоять из людей, объединенных искусственным каркасом связей и схем пове­дения, созданных и поддерживаемых деятельностью доминирующего субъекта и их собственной.

Если обратиться к традиционному философскому вопросу относи­тельно того, существует ли такая самостоятельная сущность как соци­альная реальность, не сводимая ни к психологизму М. Вебера, ни к со­циологизму Э. Дюркгейма, то можно сказать, что такая реальность су­ществует, но она не выражается только в форме социальной группы, а представляет собой взаимосвязанные и взаимопроникающие друг в друга ансамбли социальных тел, скрепленные искусственно проекти­руемыми связями, которые отвечают за воспроизводство этих тел, за их разрушение и за новое порождение в зависимости от решаемых про­блем.

Управление в «социальном теле» появляется как согласованная схе­ма осуществления совместной деятельности, для реализации которой создается наделенная определенными полномочиями иерархическая надстройка. Эта надстройка необходима для процесса совместной дея­тельности систематического и целенаправленного характера. Но упол­номоченная надстройка – это еще не управление. Управление есть оп­ределенная систематизация и схематизация социальных отношений, созна­тельно поддерживаемая всеми участниками совместной деятельности.

Получение новых знаний о закономерностях возникновения, функ­ционирования и трансформации «социальных тел», возможно, и есть одна из важнейших методологических задач теории социологии управления. Особая роль в решении этой задачи принадлежит концептуализации управления как персонифицированной социальной реальности.


II.

Персонификация социального и управление