Экономические взгляды С. Сисмонди

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• 4. Экономическая теория К. Маркса Экономические учения первых социалистов, 197.53kb.
• Грицюк Елена Петровна Список примерных тем для выполнения контрольной реферат, 31.77kb.
• Экономические взгляды А.Смита и Д. Риккардо., 211.64kb.
• Московский новый юридический институт история экономических учений контрольные вопросы, 140.59kb.
• Классическая Экономическая Школа. Подготовить сообщения доклад, 54.75kb.
• Введение в предмет. Экономические учения Древнего Мира и Средневековья, 294.57kb.
• Вопросы к зачету по дисциплине «Экономика», 498.04kb.
• Вопросы к экзамену по дисциплине «Экономика», 285.81kb.
• Программа учебной дисциплины «экономика», 166.31kb.
• История экономических учений (шпаргалка), 1894.1kb.

§ 4. Реформаторские проекты Сисмонди. Его влияние на историю экономических доктрин

Главный интерес книги Сисмонди заключается не в научных объяснениях поразивших его фактов. В этом отношении она мало удовлетворительна. Его анализ часто поверхностен и упрощен. Его заслуга скорее всего состоит в том, что он выдвинул на первое место факты, которые оставались незамеченными благодаря господствующей тенденции политической экономии. В общем все его учение, по нашему мнению, проникнуто пессимистической точкой зрения на экономический прогресс. Он смело показал обратную сторону медали, у которой другие, и в том числе те, которых мы поместили среди пессимистов, - Рикардо и Мальтус, ничего не хотели видеть, кроме блестящей стороны. После Сисмонди уже нельзя больше говорить о спонтанной гармонии интересов; нельзя больше забывать, какие бедствия и страдания скрывает в себе прогресс производства; нельзя больше скользить по кризисам как по явлениям преходящим и безразличным; нельзя больше забывать, какую роль играет в экономическом мире неравномерное распределение собственности и доходов, полагающее между договаривающимися сторонами колоссальное неравенство, которое часто сводит к нулю при спорах свободу спорящих; нельзя, словом, больше забывать социальных последствий экономических переворотов. А вследствие этого становится уместной социальная политика. Об этой политике нам и остается еще поговорить, Если свободная игра частных интересов так часто приводит их в противоречие с общими интересами, то, с точки зрения Сисмонди, не имеет никакого смысла проповедуемое школой Адама Смита государственное невмешательство. Наоборот, для общества открывается широкое поле для вмешательства, чтобы указывать пределы частной инициативе и исправлять злоупотребления отдельных лиц. Таким образом, Сисмонди был первым проповедником принципа государственного вмешательства.

Государство, по его мнению, должно направить свою деятельность прежде всего на то, чтобы сдерживать разнузданность производства и тормозить слишком быстрый прогресс новых изобретений. Сисмонди мечтает о таком развитии промышленности, которое шло бы медленными шагами, никому не причиняя вреда, не сокращая ничьего дохода и даже не уменьшая нормы процентов. Вследствие своей чувствительности он становился робким, и его противники смеялись над его филантропией. Даже сенсимонисты, сочувственно относившиеся к некоторым его взглядам, упрекали его за то, что он "позволял ей сбивать себя с толку". Такое настроение его ума отражалось даже на его частной жизни: "У него был, - рассказывает Сент Бев, - такой плохой и неумелый слесарь, что все отказывали ему, а он держал его до конца, несмотря на весь вред от него, чтобы не лишить его последнего места". Сисмонди хотел бы, чтобы и общество поступало так же по отношению к отсталым отраслям промышленности. Он прибегает к сравнению с Гандаленом, сказочным колдуном, который, пустив в ход одним магическим словом автоматическую водокачку, видит, как ведра с водой бегут одно за другим и дом скоро зальет водой, а он не найдет слова, чтобы остановить ее. Вместо того чтобы понуждать к производству, правительство должно умерять "слепое рвение". Обращаясь к ученым, Сисмонди умоляет их приостановиться с изобретениями (напоминает слова экономистов: laissez faire, laissez passer) и "дать также поколениям, ставшим излишними, время пройти". Он хранит тайную симпатию к старому режиму корпораций и привилегированных цехов. Осуждая их как учреждения, не соответствующие интересам производства, Сисмонди, однако, задается вопросом, нельзя ли почерпнуть в них опыт для обуздания злоупотреблений конкуренции.

На самом деле, Сисмонди, по-видимому, сам не сомневался, что ограничение производства под предлогом избежать непосредственных страданий замедлит прогресс благосостояния даже тех классов, о которых он заботится. Его точку зрения можно объяснить лишь его ошибочным убеждением в том, что уже в настоящее время производство в Европе в состоянии удовлетворить все потребности. Никогда Сисмонди не подозревал относительной бедности индустриальных обществ, которая так живо поражала Ж.Б. Сэя. Впрочем, он очень хорошо отдает себе отчет в том, что политику правительства в этом пункте изменить нелегко, и обращает свои надежды в другую сторону.

Так как главными причинами современных зол являются неуверенность рабочих классов в получении дохода и отсутствие у них собственности, то в эту сторону и следует направить все усилия правительства.

Первой целью, следовательно, будет восстановление повсюду, где возможно, объединения труда с собственностью. Для этого Сисмонди проповедует в земледелии возврат к тому, что он называет патриархальной собственностью, т.е. к увеличению числа крестьян-собственников. В "Новых началах" он дал блестящее описание счастливого житья их. В индустрии он хотел бы возродить независимого ремесленника: "Я хочу, чтобы промышленность городов, равно как и промышленность сельская, была разделена между множеством отдельных независимых мастерских, а не была соединена под руководством одного хозяина, который распоряжается сотнями или тысячами рабочих; я хочу, чтобы капиталы, вложенные в промышленность, были поделены между множеством средних капиталистов, а не были соединены в руках одного человека, владельца многих миллионов; я хочу, чтобы промышленный рабочий имел надежду, почти уверенность, стать компаньоном своего хозяина, чтобы он женился лишь тогда, когда будет иметь известную часть предприятия, вместо того чтобы, как это бывает ныне, стариться без надежды на движение вперед". Такова цель.

А средства? В средствах Сисмонди оказывается чрезвычайно робким. Сделав воззвание к законодателю, он отказывается указать ему путь. В припадке скептицизма и неуверенности он даже спрашивает себя, возможны ли какие-нибудь средства? Он объявляет себя противником коммунизма, отвергает утопии Оуэна, Томпсона, Фурье, хотя признает тождество их и своей цели. Он, по-видимому, не понимает, что этот, проповедуемый им, "морселлизм" не менее химеричен, чем пугающая его коммунистическая утопия. Сисмонди отвергает систему Оуэна, потому что видит в ней "это химерическое желание поставить на место личного интереса интерес корпорации", но он не понял, что у Оуэна речь идет не о корпорации. Если бы Сисмонди жил в наше время, он, вероятно, проповедовал бы кооперацию.

Но в ожидании реализации объединения собственности с трудом Сисмонди требует для настоящего времени несколько очень простых реформ для устранения самых вопиющих страданий рабочего класса. Он хотел бы, чтобы прежде всего возвратили или, лучше сказать, дали рабочим право коалиции, затем, чтобы запретили труд детей и воскресный труд, а также ограничили бы труд взрослых рабочих. Он хотел бы наконец, чтобы установили то, что он называет "профессиональной гарантией", т.е. чтобы возложили на нанимателя (сельскохозяйственного или индустриального) обязанность содержать за свой счет рабочего во время болезни, безработицы и старости. Если бы этот принцип был принят, у нанимателей не было бы интереса бесконечно понижать заработную плату своих рабочих или вводить машины и без нужды увеличивать производство. Сделавшись ответственными за судьбу своих рабочих, они отдавали бы себе отчет, какое влияние на их благосостояние оказывают все нововведения, которые они ныне рассматривают лишь с точки зрения своих барышей. В этом предложении можно было бы, пожалуй, увидеть предвосхищение идеала крупных законодательных актов социального страхования, которое вводится у себя европейскими странами в продолжении последних 30 лет. Но это только отчасти. У Сисмонди не общество должно нести ответственность, а хозяин, и он ставит в упрек английским законам о благотворительности, в частности знаменитому закону о бедных, именно то, что они поощряют хозяев к понижению заработной платы и к индифферентности к судьбе рабочих.

В общем, в его реформаторских проектах, как и в его критике экономистов, проглядывают то колебание и та неуверенность, которые порождаются в нем постоянным конфликтом между разумом и чувством. Слишком умный, чтобы не видеть благодеяний нового промышленного строя, слишком чувствительный, чтобы не быть взволнованным некоторыми его печальными последствиями, слишком консервативный и слишком осторожный, чтобы мечтать о полном общественном перевороте, он стоит изумленный и опечаленный бессилием людей перед злом. Но он не чувствует себя способным открыть средство и сам в трогательных выражениях делает скромное признание в этом:

"Указав на то, где, по моему мнению, принцип и где справедливость, я признаю, что не чувствую в себе сил указать средства для проведения их в жизнь. Распределение плодов труда между теми, кто способствует их производству, мне представляется неправильным; но мне кажется, что почти выше человеческих сил представить себе строй собственности, абсолютно отличный от того, который нам известен по опыту".

* * *

Интересно отметить уже в учении Сисмонди очень развитые зародыши многих тенденций, которые в течение XIX столетия приобретут громадное значение. В его лице классическая школа встречает на своем пути первого критика, и уже он подводит итог тем главным "еретическим" положениям, против которых ей придется впоследствии бороться и которые заслонят ее от внимания общества. Произведение ли Сисмонди определило эти новые тенденции? Это кажется маловероятным. Его непосредственное влияние было очень ограничено; оно отразилось, как мы скоро увидим, только на социалистах. Его книга была довольно быстро забыта, и только в наше время вновь постигли ее значение. Точнее было бы сказать, что в течение XIX столетия происходили возрождение и самопроизвольный расцвет представляемых Сисмонди идей. Но тем не менее он первый осмелился поднять голос против принципов, стремившихся превратиться в догмы; он первый вопреки господствующему мнению подчеркивает факты, которые не укладываются в широкие и простые обобщения его предшественников. Если он и не является главой новых школ, то во всяком случае он их предтеча. Они будут вдохновляться теми же чувствами и формулировать те же идеи.

Методом своим он предваряет историческую школу. Его определению политической экономии как "философии истории" посчастливится, и оно будет воспринято Рошером, Книсом и Гильдебрандом. Его призыв к наблюдению над фактами, его критика дедуктивных выводов и поспешных обобщений будут возобновлены Ле-Плеем во Франции, Шмоллером в Германии, Клайфом Лисли и Тойнби в Англии. Основоположники немецкой исторической школы, очень плохо осведомленные об иностранных писателях, принимали его за социалиста. Но новая историческая школа вернула должное его идеям и видит в нем одного из первых своих представителей.

В его призывах к чувству, в его симпатии к рабочему классу, в его критике промышленного строя, машин, конкуренции и личного интереса, признаваемого за единственный экономический двигатель, уже проглядывает бурная реакция чувств на бесстрастность ортодоксальной экономии. В его учении как будто бы слышатся голоса рескиных, карлейлей и всех социальных христиан, которые во имя христианского милосердия и общечеловеческой солидарности будут протестовать против социальных последствий крупной индустрии. Как и Сисмонди, социальный христианин поднимается не против политической экономии самой по себе, но скорее против слишком буржуазных и слишком легко удовлетворяющихся тенденций тех, кто исповедует ее. Он возбудит пристрастное преследование не столько против науки, сколько против официальных представителей ее и против общества, которое пользуется ею для оправдания собственного эгоизма.

Наконец, своим призывом к государственному вмешательству Сисмонди открывает реакцию против абсолютного либерализма, которая будет, не переставая, расти в течение XIX столетия и найдет свое самое решительное выражение в катедер- и государственном социализме. Во Франции он первый требует рабочего законодательства и старается указать правительству его место в направлении экономических дел. После него со дня на день становится все более ясной невозможность полного устранения государства от экономической области, но здесь Сисмонди оставляет лишь стремления, завет и никакого плана действия.

Таким образом, идеи Сисмонди в трех различных направлениях образуют три могучих течения мысли, и неудивительно, что интерес к его произведениям растет по мере того, как все с большей силой развиваются новые, им отмеченные тенденции.

Что касается его непосредственного влияния на современных экономистов, то оно было очень слабым. Некоторые из них заражались пламенем его сердца, его нежностью к слабым, его милосердием к рабочему классу, но они никогда не видели в этом достаточного основания для отказа от классического либерализма. В частности, Бланки допускает умерение строгости принципа laisser faire. Теодор Фикс, Дроз, по-видимому, были на один момент захвачены его влиянием, и Сисмонди одно время мог думать, что "Revue mensuelle de I'Economie politique" ("Ежемесячное обозрение по политической экономии"), основанное Фиксом в 1833 г., защищает его идеи, но "Обозрение" скоро прекратилось, а до прекращения повернулось к "ортодоксии". Один только Бюрэ в своем произведении "La misere des classes laborieuses en France et en Angleterre" ("Нищета рабочих классов во Франции и в Англии")5 прямо объявляет себя учеником Сисмонди, и он действительно был им. К этим авторам, может быть, следовало бы присоединить Вилльнев-Баржмона, автора "Economic politique chretienne" ("Христианская политическая экономия"), вышедшей в 1834 г. в трех томах, в которой он часто вдохновляется учением Сисмонди.

Зато социалисты часто читали и много обдумывали Сисмонди, который не был социалистом. На них главным образом отразилось его влияние. Что же поражало в его учении? Разве вся критическая часть его произведения не составляет сильнейшего обвинительного акта против конкуренции и неравенства состояний? Луи Блан читал его и заимствовал у него много аргументов против конкуренции. Еще больше, чем Луи Блан, почерпнули в его книге два немецких социалиста - Родбертус и Маркс. Родбертус заимствует у него теорию кризисов и идею, что социальный прогресс приносит пользу лишь владеющим классам. Маркс обязан ему еще большим, и в то время как Родбертус цитирует его, но не называет, Маркс в своем "Коммунистическом Манифесте" не поколебался отдать ему должное, указав, чем он обязан ему в своем проникновенном анализе. Из всех почерпнутых у него Марксом идей самой важной является идея о концентрации имуществ у небольшого числа собственников и о растущей пролетаризации рабочих масс. Эта концепция, составляющая становой хребет "Коммунистического Манифеста" и остающаяся одним из оснований марксистского коллективизма, принадлежит, как мы видели, Сисмонди. Зато мы не думаем, чтобы Маркс заимствовал у Сисмонди мысль об эксплуатации рабочего капиталистом. Но, если он и не обязан ему понятием прибавочной стоимости, то он мог найти у Сисмонди по крайней мере зародыш объяснения, данного им последней. Действительно, известно, что Маркс объясняет прибыль тем, что рабочий продает не труд свой, а силу своего труда. Сисмонди же во многих местах повторяет, что рабочий продает "силу своего труда", свою "жизнь"; кое-где он говорит, что спрашивается на рынке эта "сила труда". Сисмонди, конечно, не делает из этих выражений никакого определенного вывода. Но они могли подсказать Марксу его выводы.

Наконец прибавим, что многие социалисты настоящего времени повторяют, не делая ссылок (а может быть, и не зная), аргументы, к которым впервые прибегал Сисмонди, чтобы умилостивить своих современников.